На грани сна, на грани яви

      Он ворочается в кровати, не способный заснуть: простынь неприятно липнет к телу, одеяло кажется то обжигающе холодным, то до ледяного горячим. Натаниэль подскакивает и широко распахивает двустворчатое окно, точно дверь в свой внутренний мир лишь затем, чтобы поделиться хрупкой правдой, всеми невысказанными соулмейтовыми историями. Он надеется, что сон придёт к нему, сгребёт в охапку, позволив увидеть её, его богиню солнца, снова.       Интересно, а что думает она об их встречах? Так же, как и он, грезит днями и бессонными ночами о кротких взглядах, неловком бормотании, случайных касаниях? Может, фантазирует о том, какой пейзаж воображение Натаниэля придумает в следующий раз? Хотелось бы знать... что она думает о нём?       Вечность падает в его раскрытые, лежащие к потолку внутренней стороной ладони; танцует тьма, сменяемая хаотичной картиной мариниста. На этой картине крупинки сахарные разбросаны по небесной глади и синеет горизонт моря. Вдалеке белеет корабль, подобно облаку. А как музыкальное сопровождение — напевы бурлящих временами в беспокойстве волн.       Под босыми ногами Натаниэля снег — звёздная пыль в него вмешана — отзывается хрустом. Руки краснеют под ветром морозным.       — Здесь ни капли не холодно, — с удивлением замечает он, добавляя понятливо: — а, это же всего лишь сон.       — Хочешь сказать, я тоже не существую в реальности? — наигранно обиженное раздаётся где-то сзади.       Она стоит прямо перед ним, сморщив носик скорее от напускного неодобрения, нежели от фантомного холода. Её плечи, точно снежный покров, укрывает полупрозрачная шаль цвета северного сияния с дымчато-белыми вкраплениями.       Его мысленное «конечно, нет; я же существую» изменено на обеспокоенно произнесённое вслух:       — А тебе не холодно?       Она качает головой, отпуская каскад солнечно-жёлтых локонов в вольный полёт-вальс:       — Ты точно хочешь знать именно это? Я тебя не понимаю.       Натаниэль, кажется, тоже сам себя не понимает в эту секунду.       — Пойдём к берегу? — спрашивает он, неуклюже выпуская кривоватую улыбку, и шагает с упрямством к взволнованно пенящемуся морю.       Она молчаливо следует за ним, но Натаниэль готов поклясться, что слышит, как тысячи мыслей пчёлами роятся в её сознании. Какое-то предчувствие заставляет его испытывать неуютную тревогу, проходящую, тем не менее, чуть ли не мгновенно: её ладонь, аристократично крохотная и почти тёплая, касается осторожно его — обветренной и дрожащей. Ветер обдувает их своим равнодушно ледяным дыханием. Они не прячут руки в карманы, не кутают в перчатки, а просто крепче сжимают, переплетая пальцы. Взаимно.       Натаниэль скашивает внимательный взгляд на воплощение теплоты, и мириады звёзд сверкают стеклянным бисером на её чёрных, в контраст волосам и бровям, ресницах. От неё пахнет беспокойным морем, летучей свободой и воздушным счастьем. И будто само счастье, то состояние, в котором пребывает сейчас Натаниэль, пахнет ею.       И откуда, чёрт возьми, Натаниэль мог знать, что в этот самый миг почувствует нечто большее, и что это большее никуда не исчезнет даже с утренними лучами красавицы Авроры, и что позже, много позже, он будет с нескрываемым отчаянием искать этот берег, и этот морской пейзаж, и эти осколки воспоминаний всюду, и что минуты счастья и покоя, эти бесценные для него минуты, могут никогда не повториться? Конечно, он не мог знать всего этого, и только шестое чувство шептало, как Натаниэль и она похожи сейчас на корабли в ночи, маленькие точки на горизонте и небывалые громады у берега, сумеречные искры-бабочки и пушистые беззаботные облака, озорно скачущие лошадками по дневному небу. Как же они похожи на мечущиеся между мирами корабли-призраки, являющиеся в конкретную ночь каждые пару столетий.       Натаниэль кожей чувствует задумчивое созерцание богини солнца и посылает ей смягчившееся выражение до этих пор напряжённого лица. Она удовлетворённо выдыхает и тянет его к уже знакомому и полюбившемуся дубу. Они присаживаются у его толстых корней, торчащих из земли; она настойчиво укладывает голову растерянного Натаниэля на свои открытые, безумно притягательные колени.       — Сладких снов, солнечный мальчик, — полушепчет она приторно-нежно, и из её нежных губ звучит известная ей одной колыбельная, убаюкивающая совсем, мягкая, как веер перьев.       Натаниэль прикладывает титанические усилия, только чтобы не поддаться этой чарующей мелодии, не угодить в кокон из тепла и ласки и вскоре разбиться о жестокую реальность, в которой нет её, его Королевы Солнца. Знает ли она, как ему несдержимо тоскливо в том пустом, бессмысленном мире? Она поглаживает его успокаивающе по волосам, щеке и предплечьям, и он понимает, что да, знает как никто в целом свете и поэтому остаётся рядом, вплоть до его пробуждения.       Ему в любом случае придётся очнуться от этого сказочного сна, ведь он не принадлежит этому зачарованному миру. Миру, существующему лишь в его голове.