На грани сна, на грани яви

      Натаниэль не может спать. Нет, не так. Он не должен спать, потому что во всех его снах есть что-то противоестественное и неправильное. Оно манит его, зовёт к себе. И он не в силах этому противостоять.       Оно по-настоящему тёплое — хочется провести рядом с ним целую жизнь. Но этого не случится, потому что это существует лишь во сне. Эта теплота — проекция желаний Натаниэля, всего-то мечта о безопасном месте и уюте. Ну, так ему говорили психологи, к которым водила мама.       Натаниэль не спит неделями. Лицо — белое полотно, хоть картину пиши. Вены на руках красят кожу в фиолетовый, а под глазами, некогда аквамариновыми и ясными, чернеют пятна. Одноклассники уже крестятся, встречая его, «демона из преисподней».       Не выдерживая снова, в очередной раз срываясь из-за какой-то глупости, вздорного пустяка, Натаниэль возвращается назад. Проваливается в пропасть. Туда, где она, теплота.       У этой теплоты глаза голубые, странно-холодные, бездонные. И вокруг ореол белого света. И Натаниэль каждой фиброй уставшей души жаждет, чтобы теплота не покинула, чтобы сказала держаться за неё и не отпускала. Чтобы этот сон — эта мечта, эта нега — длилась вечно.       Натаниэль знает: это слишком. Слишком — быть одержимым фантазиями, походить на душевнобольного и игнорировать внешний мир. Да, это слишком. Но Натаниэлю так хорошо в этих снах. В них не нужно надеяться, что он будет в порядке. В этих снах Натаниэль на самом деле в порядке.       Натаниэль по натуре художник. Рисует на бумаге, асфальте, тканях и своём сердце. В его голове дышат сотни вселенных, а во сне он просто просматривает одну из них. Вселенную Соулмейтов. Мир, в котором у каждого есть вторая половинка, истинная любовь на века, дружба и слава. И в том мире Натаниэль — Великий Создатель, подаривший людям нити к счастью, Метки, указывающие на пару, друга и призвание.       Здесь же, в реальности, Натаниэль — только безумец, верящий в соулмейтство. Одержимый, отрицающий действительность. «Учёный», кого не признают при жизни. «Соулмейты реальны», — его убеждение, подкреплённое не столько снами, сколько книгами, чьи авторы, десятилетиями изучая соулмейтовы связи, искали доказательства. Натаниэль считает себя точно таким: человеком, видящим тайну мироздания, одарённым сокровенным знанием. Пусть его принимают за сумасшедшего, он не сдастя серой толпе, не прекратит поиски, не предаст веру.       Натаниэль закрывает глаза и считает звёзды. Сон всё не приходит. Но вот он засыпает: отныне с намерением прикоснуться к теплоте, поговорить с ней, познать её всю, без остатка.       А в тёмном небе висит равнодушно полумесяц, серебром блестящий, мигает переливами радужными. А на десять миль на север-юг-куда-угодно простирается огромное поле из меланхолии, чёрно-бело-красных цветов и стай пёстрых бабочек. Ещё в этой долине звенит тишина, смеясь безудержно, рыдая неизящно. Облака укрывают луну белым шелковым одеялом, поют колыбельную, блуждая хороводами. Веки Натаниэля тяжелеют. Ему ни в коем случае нельзя уснуть. Он помнит: заснув во сне, проснётся уже по-настоящему.       Поэтому Натаниэль с усилием поднимается с травы, мягкой, приятной, влекущей, и идёт-бредёт по полю, цепляя тонкими пальцами цветов головки, заставляя их качаться болванчиками, осыпать нежные лепестки. Он кружится беспорядочно среди хрупкого, почти хрустального пейзажа, выдувает губами ветер — мелодию тоски по теплоте. В этом цветочном раю без неё одиноко.       Она спускается совершенно внезапно, словно проплывает в волнах горячего воздуха; шлейф её платья струится позади, золотясь от спины к ногам, укутанным в атлас цвета утренней зари. В локонах, лучистых, как само солнце, сверкает диадема розовыми бриллиантами. Натаниэль воском плавится, любуясь живым воплощением теплоты.       Он спрашивает благоговейно, а в глазах немёртвых бегают-снуют искорки:       — Ты богиня солнца? Как бог Ра у египтян?       Её улыбка снисходительная, краеугольная:       — Подумай сам: это же ты создал этот мир. Ты решаешь, кто я в нём.       Ветер неслышимый колышет травы и редкие кустарники. Натаниэль отвечает легко и просто:       — Тогда ты будешь Королевой Солнца.       Она двигает светлой бровью, выправляет складки на песочной юбке и говорит с усмешкой:       — И как мне тогда к тебе обращаться? Солнечный мальчик?       Глядит насмешливо, сверху вниз как будто, хотя Натаниэль выше её на голову. Шуршит ткань — поёт песню о свете и тьме, добре и зле, жизни и смерти. Луна скалится, хохоча задорно, внимая молчаливой беседе родных незнакомцев.       Они устраиваются у одинокого дуба, ветви его раскинуты в центре долины, опираются на плечи друг друга. Больше Натаниэль не прогоняет теплоту — он молит её остаться подольше, желательно навсегда.       — Посмотри на небо, Солнечный Мальчик, — её палец острым ногтем протыкает лазурное полотно. — Луна сегодня прекрасна, не так ли?       Натаниэль смеётся впервые за многие месяцы, искренне и трогательно, так, что ручьи, журчащие соловьями, моря, шумящие шелками, завидуют ему, беззаботному, неизмеримо влюблённому в теплоту.