draw me like one of your french girls

У Ёнджуна, так сказать, небольшие проблемы с финансами. С подработки в колл-центре уволили, стипендии лишился; венцом всему стало мамино: «сынок, у папы проблемы на работе, какое-то время высылать тебе деньги не сможем». Ёнджун не какой-то там тунеядец и у родителей на шее сидеть даже не думает, но вся ситуация его немного угнетает. Как-никак, в стране кризис, нехватка рабочих мест и все такое, найти нормально оплачиваемую работу и так задача высокой сложности, а работу, которую можно было бы совмещать с учебой — практически невозможная. Конечно, всегда можно пойти в доставщики жареной курицы, но тогда придется не спать ночами, учеба пойдет под откос, и плакали его надежды снова вытянуть оценки на стипендию в следующем семестре. В общем, расклад лучше некуда. Ситуацию спасает Тэхён, когда видит, как несчастно Ёнджун ковыряется в рисе с овощами (ну а что поделаешь, условия жесткой экономии). — Ты чего, хён? — спрашивает он, кивая на его поднос. — Что — «чего»? — переспрашивает Ёнджун. — В веганы решил заделаться? Или диета? Если диета, то кончай уже, скоро от тебя ничего не останется. Это ему Тэхён льстит, конечно; приятно, но не в таких условиях. — Да, — подтверждает он. — Диета под названием «сто тысяч вон до конца месяца». У Тэхёна лицо очень сопереживающее — месяц ведь только начинается. — Нужна помощь? Могу одолжить, если что. Ты же знаешь, что всегда можешь ко мне обратиться, хён. Тэхён финансово независим. Он с гордостью говорит, что родители его не обеспечивают, и ему это не надо: из-за высших баллов ему полагается ректорская стипендия, а это, на секундочку, выше средней зарплаты. — Помощь? — задумчиво переспрашивает Ёнджун. — Разве что… Ты не знаешь, где ищут работников? Ну, чтобы можно было совмещать с учебой, само собой. Тэхён чуть хмурится, пока подкладывает мясо из своей тарелки к его рису. — Не знаю. Могу поискать, конечно, или спросить у кого-нибудь… — Спасибо, — сердечно благодарит его Ёнджун. И за помощь, и за мясо, потому что его с таким раскладом он ещё не скоро попробует.

***

Тэхён звонит ему в двенадцать ночи, и Ёнджун бы на него разозлился, если бы не: — Я знаю, где ты можешь подработать, хён! Не на постоянной основе, но всё-таки на первое время сойдет. Я совсем забыл, у меня есть друг, он художник, и… В общем, ему нужны натурщики. Ёнджун аж на постели подскакивает. — Натурщик — это как? — Ну-у… Он будет тебя рисовать и все такое… Он раздумывает над этим недолго, в конце-концов приходя к выходу, что это не самый плохой вариант — ему просто нужно будет посидеть неподвижно, и за это ему еще и заплатят. По-любому лучше работы доставщиком. Правда, после того, как они прекращают разговор, он гуглит про то, чем занимаются натурщики и что от него будет требоваться. От выскочивших в поисковике результатов ему становится неловко и стрёмно одновременно; может, ну его? Лучше устроиться доставщиком, а с учебой что-нибудь потом решится… Потом он рассматривает себя в большом зеркале и думает, что ему в принципе стыдиться нечего. С другой стороны, стоять голым перед каким-то художником… Он сто раз мысленно на это соглашается и столько же передумывает, пока не встречается с Тэхёном снова на обеденном перерыве. — Он пейзажист, — рассказывает Тэхён, пока ковыряется палочками в своей еде. — В смысле, собирается им стать и рисует в основном пейзажи… Но в конце года у него аттестация, и ему нужна модель для портретов. Ёнджун тщательно это обдумывает. — Почему нельзя сделать несколько фоток, а потом рисовать с них? — Там дела с глубиной изображения, объемом и тенями, — отмахивается Тэхён. — У художников своя заморочка по этому поводу. Кстати… Если не ошибаюсь, у меня должны остаться фотографии с университетской выставки. Ёнджун обдумывает это ещё с полминуты, пока Тэхён пытается что-то найти в своей галерее. — Вот, — наконец говорит он, протягивая ему смартфон. — Посмотри, хён. Круто, правда? Ёнджун аж дар речи теряет. Он знал, что их художественный факультет не принимает абы кого — он сам любил прохаживаться по выставкам художественного факультета время от времени. Но картина на фото выглядит так, будто висит в какой-нибудь серьезной художественной галерее, а не на университетской выставке. На картине — горы; Ёнджун не особо в таком разбирается, но, кажется, это масло. Мазки грубые, широкие, размашистые, но в каждом, кажется, смешано несколько разных цветов. Удивительно, как точно и как реалистично удалось передать рельеф и даже припудренность туманом с помощью нескольких грубых мазков. — Листай влево, — говорит ему Тэхён, судя по всему, удовлетворённый его реакцией. — Это ещё не всё. Цветовая гамма везде холодная и свежая: сплошь синий, зелёный и серый. Красиво. Ёнджун бы определенно повесил бы какую-нибудь из этих картин у себя дома в будущем. — Ух ты, — бормочет он. У него даже как-то сомнения пропадают после такого. Значит, он не просто будет позировать для какого-нибудь там извращенца, а для вполне себе художника… Может, это даже честь. — Нет, не листай дальше! — Тэхён подрывается с места и отбирает у него смартфон. — Это личное. Ну, так что ты думаешь? Он довольно придирчивый к внешности, но, я думаю, ты ему подойдёшь. Придирчивый к внешности — это в каком ещё смысле? Будет дико унизительно, если он скажет что-то вроде: «Нет, ты слишком уродливый, я тебя рисовать не смогу». У Ёнджуна от таких мыслей сомнений только прибавляется. — Ладно, — пожимает плечами он. — Как его зовут хоть?

***

— Чхве Субин, — сразу же представляется парень, стоит Ёнджуну шагнуть за его порог. — Ты — Чхве Ёнджун, так? Тэхён сказал мне. Ёнджун аж застывает, так и не сняв один ботинок до конца, и смотрит на него с удивлением. — Да, э-э… Привет? Я вроде как старше тебя. Можешь называть меня хёном. Субин сводит брови к переносице и пожимает плечами, удаляясь из коридора. — Как хочешь. Внутри пахнет красками и растворителем: это остро бьёт по слизистой, и у Ёнджуна появляется желание закрыть нос ладонью. Он неловко разувается, вешает куртку на крючок и следует за этим Субином, по пути осматриваясь. Сразу становится ясно, почему он мог позволить себе личного натурщика. Его квартира-студия заставлена очевидно дорогой антикварной мебелью с резными ножками и темной обивкой, а стены бледно-голубого цвета увешаны картинами. Это не только его собственные пейзажи, понимает Ёнджун, но и какие-то репродукции знаменитых работ. Он рассматривает спину Субина, который готовит мольберт и распахивает плотный балдахин на окне, чтобы в комнату проникало больше света. Тот подходит окружающему интерьеру так, словно вышел из этих покрытых картинами стен и тяжёлой дорогой ткани, накинутой на кресла. Такой же непонятный и эксцентричный, похожий на арт-объект. У него в ухе болтается сережка в виде рыбьего скелетика, а растянутая драная футболка покрыта принтом из маленьких черных котиков. Ёнджун смотрит на него долго, очень долго — этот художник на самом деле красивый, высокий и с мягкими чертами лица, самому впору становиться моделью. — Ты там… Приготовься, что ли. — Хён, — напоминает Ёнджун. — Хён, — бурчит Субин через плечо. У Ёнджуна щеки немедленно заливаются краской, и он отворачивается, глубоко выдыхая и пытаясь не нервничать. Он же художник, перед ним не стоит стесняться… Так ведь? Он стягивает с себя свитер, вешая его на кресло, и уже начинает снимать джинсы, как Субин оборачивается. — Стоп! — вскрикивает он, едва ли не роняет что-то из рук и тут же отворачивается. — Ты что творишь? Ёнджун застывает. Уши у него горят ещё сильнее, чем у Субина. — А разве я не должен?.. Я же натурщик. — Ох… — Субин потирает лоб. — Я должен был изначально с тобой все обговорить. Для начала я рисую лицо, хорошо? Пожалуйста, хён, оденься. — Прости, — охает Ёнджун. — Прости-прости-прости. Минуточку. Я сейчас. Теперь ему не кажется, что обнажиться перед Субином будет так уж просто — если взять хотя бы то, как он отреагировал. В конце концов Субин выставляет мольберт, подтаскивает к нему кресло (ножки скребут по паркету с таким жалобным звуком, что у Ёнджуна волосы на затылке шевелятся) и говорит ему садиться. Сам он подсаживается на подлокотник, неуверенно касается подбородка Ёнджуна пальцами и поворачивает его лицо к себе, внимательно рассматривая. У него мягкий разрез глаз с полуопущенными веками, ямочка на щеке от того, как он закусывает нижнюю губу, и чуть порозовевшие щеки. — Можешь не смотреть на меня, пожалуйста, — бормочет он. — Глазеть — невежливо. — Ты на меня как раз-таки и глазеешь. — Но я художник. Глазеть — это половина моей работы. Ёнджун озадаченно хмурится. — Ладно. Тогда мне закрыть глаза или как? — Нет, точно не это… Просто смотри куда-нибудь вбок, хорошо? Ёнджун послушно переводит взгляд за его плечо, на какую-то картину, выглядящую так, словно бы на кусок голубой бумаги пролили воду, смяли его хорошенько и пририсовали сверху кораблик… Ему не понять искусства, наверное. Когда Субин надувает щеки и громко вздыхает, отходя от него, он ожидает чего угодно. Вроде: «ну ты и уродливый, я же тобой только холст испорчу». Но он только тихонько бормочет себе под нос: — Сложно. — Что — сложно? — любопытствует Ёнджун, будто ещё ощущая на подбородке чужие пальцы. — Рисовать тебя будет сложно. — Что это значит? В смысле… Мне стоит уйти или как? — Нет, — мотает головой Субин и длинная челка падает ему на глаза. — Раз уж ты пришел… К тому же, я не могу утверждать, какой сложной внешности может оказаться моя модель?.. Он резко оборачивается, отводя от своего мольберта взгляд, и смотрит на Ёнджуна; — Ты же знаешь, зачем мне нужен? — Я… Я твой натурщик. Чтобы ты учился рисовать с меня. — Но-но! — тут же возмущается Субин. — Я умею рисовать. Мне нужна всего лишь практика. Но в общем… Садись лицом к свету, ко мне вполоборота. В общем, в качестве итогового экзамена мы должны будем рисовать с натуры. У меня это пока не слишком хорошо получается. Нет, чуть повернись ко мне. И шею не вытягивай. Ты никогда не работал натурщиком, что ли? — Нет, — хмурится Ёнджун, когда Субин встаёт из-за мольберта и подходит к нему, чтобы собственноручно задать ему правильное положение. Он критично его осматривает, бормочет что-то про свет и берет в руки остро наточенный карандаш. — Жаль. Но раз уж вы с Тэ друзья… Ёнджун чуть кривится и додумывает себе: «раз уж вы с Тэ друзья, я не погоню тебя взашей, потому что ты стремный и у тебя нет опыта». Субин встаёт ещё раз, чтобы поправить ему волосы, и когда Ёнджун пытается сделать это сам, шлёпает его по пальцам. — Я сам! Ничего не трогай. Ёнджун терпит, пока Субин заправляет одни прядки ему за уши, а другие укладывает на лбу как нужно. — А если бы мы с Тэхёном не были друзьями, то что? — Ничего, — говорит Субин мирно, возвращаясь к своему месту, а потом наконец заносит карандаш над бумагой, глубоко выдыхая. — Все, хён, не разговаривай. Ёнджуну казалось, что сидеть без движения — проще простого, самый лёгкий заработок на его памяти. Через десять минут ему стало смешно. Через двадцать — не совсем. Через тридцать — больно. Шея начала затекать так сильно, что он начал опасаться, что никогда ее больше не разогнет. Субин благородно позволяет ему размяться раз в пятнадцать минут, и все это время Ёнджун только и делает, что ждёт этих перерывов и пытается не выдать того, как дрожат от напряжения мышцы. Ужас. И как только работают все эти живые статуи на улицах? Проходит час и двадцать две минуты, когда Субин роняет голову на руки и глухо бормочет: — Можешь идти, хён. — Время прошло? — Нет. Но я успел разочароваться в себе. Ёнджун смотрит на его поникшие плечи и растрёпанный затылок, разминает шею и ради вежливости интересуется: — Что-то не так? — Может быть. Наверное, я просто бездарность. — Да нет же, — теряется Ёнджун. — Я видел твои работы. Ты действительно очень талантлив, раз так рисуешь уже в таком возрасте… — Да! — Субин так резко поднимает голову, что Ёнджун вздрагивает. — Но талантливый человек талантлив во всем, понимаешь? Если бы у меня был талант, у меня бы получилось нарисовать обычный портрет… Я не получу зачет такими темпами. Прежде чем он успевает хоть как-то возразить, Субин резко поднимается, вырывает из альбома лист и грубо его сминает, выкидывая куда-то в угол комнаты. — Мы же не обсудили оплату, да? Как тебе удобно? Наличкой или переводом? Каждодневная оплата или в конце? Ёнджун растерянно смотрит на угловатый ком из плотной бумаги, растерянный от такой резкой смены темы. — Я… Наверное, наличными и каждый день. Если тебе удобно. Субин пожимает плечами. — Все в порядке. — Он долго копошится в рюкзаке, а потом протягивает Ёнджуну несколько купюр. — Извини, что не в белом конверте, но как есть. — Ничего. Спасибо. — Во сколько тебе завтра удобно? Не «сможешь завтра придти», не «когда в следующий раз сможешь». А так. Резко и бескомпромиссно. Отказываться глупо, раз уж оплата каждодневная — как раз хватит на то, чтобы отнести сломанный ноутбук в ремонт, может, даже и на то, чтобы закупить домой немного продуктов. — В четыре где-то. Нормально? Субин пожимает плечами. Вид у него какой-то печальный. — Как угодно.

***

Ноутбук на починку он все-таки относит, мало того, деньги остаются ещё и на то, чтобы закупить домой немного продуктов. И только тогда, нормально и по-человечески обедая, он понимает, что раз уж родители оставили его полностью без денег, то и оплачивать аренду квартиры они больше не будут. Он пишет маме, чтобы спросить, сколько стоит месячная аренда; и ответ заставляет его застонать и уронить голову на руки. Шестьсот тысяч вон. Прелестно. Теперь ему придется либо брать ещё одну подработку, либо беспощадно голодать. На следующий день, когда они сидят с Тэхёном в кафетерии, то он не берет даже рис. Тот вздыхает, слушая очередное бурчание живота Ёнджуна, и говорит: — Я пойду и возьму тебе обед. Если постараешься меня остановить, я обижусь. Я же должен как-то заботиться о своем хёне, как-никак. — Ну не на-адо, — тянет Ёнджун несчастно. — Что вообще произошло? Я думал, ты все-таки согласился на работу у Субина. — Я и согласился. Но на оплату аренды этого пока не хватает. Приходится экстремально экономить. — Знаешь, хён, ты можешь экономить на чем угодно, но только не на еде. Тебе мясо или морепродукты? — Ну Тэхён-а… — Точно, ты же больше любишь мясо. Минуту. Ёнджун ещё раз уныло вздыхает; ему все еще максимально неловко, но его желудок рад тому, что снова ощутит нормальную еду до конца месяца. В конце концов, Ёнджун уже привык нормально есть, и такая резкая смена режимов питания на него оказала не лучший эффект. Когда к четырем часам следующего дня он подходит к Субину, то там кроме красок и растворителя пахнет ещё и пиццей. Очень дразняще, на самом деле. — Ита-ак, — начинает Ёнджун неловко, разуваясь на пороге. — Сегодня ты опять будешь рисовать лицо, да? Субин молчит и выглядит странно хмурым, пока распахивает занавески и переставляет мольберт. Отвечает он только тогда, когда Ёнджун снова садится в кресло. — Ага. Опять буду гробить свою самооценку. Ёнджун слегка качает головой. — Я не верю, что все настолько плохо. — А ты поверь, хён, — ворчит Субин. — Я пропускал почти все занятия. — Может, если бы я смог увидеть, я… — Нет! Ёнджун удивлённо моргает, а потом просто пожимает плечами. Странный у этого парня пунктик, конечно. Проходит минут десять, наверное, а у Ёнджуна снова начинают болеть плечи. И спина. И живот урчит так голодно, слово он сто лет не ел. Как-то даже неловко становится перед Субином — мало ли что он может подумать. Но Субин в конце концов встает, бросает полный разочарования взгляд на свой рисунок и спрашивает: — У меня есть пицца, хочешь? Ну вот. Он может подумать, что Ёнджун из какого-нибудь там голодного края, не удосужился даже поесть перед этим, чтобы не отвлекать Субина от работы… Неловко. — Да не-е, — бормочет он смущенно. — Давай продолжим. — Ну, во-первых, — говорит Субин, — какие это рабочие условия я тебе предоставляю, если нет перерыва на обед? А во-вторых, я и сам проголодался. Ты… эм, ты можешь пока размяться, а я пойду и закину пиццу в микроволновку. И он, не выслушивая слабые возражения Ёнджуна, уходит в сторону маленькой кухоньки, совмещенной с гостиной. И все то слабое желание сопротивляться у Ёнджуна пропадает в момент, когда пицца оказывается в микроволновке и источает запахи запеченного сыра и пепперони. Пусть Субин думает, что хочет, они же не на свидании. Они молчат; Ёнджун по просьбе Субина достает из холодильника колу (в его холодильнике, насколько он замечает, одна коробка жареной курицы на вынос, батарея бутылок колы и энергетиков и несколько пакетов с булочками), и они так же молча принимаются за еду. Пицца, хоть и чуть размякшая от разогрева в микроволновке, все равно восхитительна, и он очень старается не вгрызаться в нее слишком жадно. Со вчерашнего вечера это его первый прием пищи, ему хоть и позволительно, но перед Субином все равно неловко. Так они и молчат: Субин уткнулся в экран телефона, тыча в него серыми от грифеля пальцами, пока Ёнджун бесстыже разглядывает его и кухню вокруг него. Довольно уютно, но очевидно, что тут живет подросток без родительского контроля — на столешнице валяются пустые пакетики от приправы для рамёна, под столом в ряд стоят пустые банки от энергетика. Ёнджун так, будто невзначай, продолжает окидывать Субина случайными взглядами: его белая футболка покрыта черными разводами от того, как он вытирал о нее свои пальцы, измазанные графитом, в ушах все еще болтаются диковинные сережки, но на этот раз в виде маленьких золотистых фламинго. Если бы Ёнджун встретил его в универе, то точно запомнил бы. — Слушай, — говорит он негромко. — А как так получилось, что мы до этого не виделись ни разу? У меня есть знакомые с художественного, и у нас часто занятия в одном корпусе, я их по несколько раз в неделю вижу… Субин сдвигает брови к переносице, не поднимая взгляда от телефона. Что за невоспитанная мелочь пошла? — Я редко хожу на занятия. — Вот оно как. Почему? Кажется, Субину от его вопросов довольно некомфортно. Так или иначе, они художник и натурщик, Субин его голым будет рисовать — такие вот близкие отношения, должен же он хоть немного его узнать. — Потому что… Потому что не хочется. Ты наелся? Может, приступим обратно к рисованию? Ёнджун вздергивает бровь, но все же кивает. — Как скажешь. Пока что это самая длинная и содержательная их беседа — Субин не казался очень уж общительным малым. Ёнджун и не возражал. Однако на следующий день настроение Субина казалось приподнятым: он даже мурлыкал что-то себе под нос, пока водил карандашом по бумаге, посматривая на Ёнджуна. В прошлые разы Ёнджуну советовали «не глазеть», а смотреть на дальнюю стену (он догадывался, что Субину просто становилось неуютно), но теперь он откровенно глазеет, а Субин ему даже ничего не говорит. — Как прогресс? — не выдерживает Ёнджун наконец. — Нормально рисуется? Карандаш застывает над бумагой. Субин на него даже не смотрит. — Пойдет. — Можно посмотреть? — Не-а. Ёнджун вздыхает. — А если я очень хорошо попрошу? Кажется, настроение у Субина и правда лучше обычного, потому что он колеблется всего полминуты, глядя на свой рисунок, и потом кивает. — Ну… ладно. Только молчи. Ничего не говори. Ёнджун подрывается с кресла и впервые оказывается по ту сторону мольберта. По поведению Субина можно было подумать, что он рисует как дошкольник — по типу «палка-палка-огуречик», грубые линии и все такое. Все оказывается совершенно не так — рисунок похож на все те рисунки, которые постоянно стояли в холле художественного отделения, глубокие объемные тени и гибкие линии, складывающиеся в правильные черты лица. Ёнджун чувствует, как его рот приоткрывается от удивления. — Да-да, я знаю, — говорит Субин торопливо. — Я пытаюсь совершенствоваться, но с одним рисунком это не придет, само собой… Да, он вообще не особо похож на тебя. Он уродливый. Но я стараюсь. Ёнджун критично осматривает рисунок, чуть сощурив глаза. Да, губы, возможно, чуть тонковаты, глаза больше получились, но с первого взгляда было абсолютно ясно, что это он. — А я — нет? — спрашивает Ёнджун с ухмылкой. — Не уродливый? — Я не это имел в виду. — То есть все-таки уродливый? У Субина раздуваются ноздри, а уши явственно алеют. — Нет, — отвечает он размеренно. — Ты красивый, хён. Как-то это даже несправедливо: Ёнджун планировал просто немного подразнить его — как белый день ясно, что Субина легко смутить. А теперь краснеет он сам, как будто не напросился на комплимент самолично. — Эм-м… я думаю, ты зря волнуешься. Я не очень разбираюсь в ваших художественных штучках, но получилось очень реалистично. — Правда? — хмурится Субин. Ну чего же ты так часто хмуришься? — Правда, — кивает Ёнджун. — Не будь так строг к себе, ладно? Субин мотает головой, упрямо сводя брови вместе. — Ты не понимаешь, потому что ты не художник. Я обязан быть строгим к себе, если я хочу делать хоть какой-то прогресс. — Я понимаю, — говорит Ёнджун мягко. — Не забывай, что я танцор. Мне отлично известно, каково доводить себя до полнейшего изнеможения и боли в мышцах только из-за того, что какое-то движение недостаточно совершенно отработано. Всего должно быть в меру, Субин. Не случится ничего страшного, если ты признаешь, что хорошо справляешься. Субин вздыхает. — Наверное, — бормочет он тихо. — У меня плохо с самокритикой. После этого, как ни странно, дело идет гораздо легче; наброски у Субина выходят все быстрее, он почти перестает бичевать себя каждый раз, когда у него что-то не получается, и спустя уже пару дней он начинает отрабатывать выражения лица. Это отдельная пытка — сидеть с широкой улыбкой на лице или со скорбной гримасой по полчаса и больше, потому что мышцы лица (о существовании некоторых из них он даже не подозревал, пока они не начинали болеть) ныли от напряжения, а Субин время от времени прикрикивал: «ну же, хён, ты улыбаешься или тебе челюсть свело?». Остальное было терпимо. Ёнджун даже привык к тому, что младший подолгу фотографировал его с разных ракурсов и с разным освещением, чтобы тренироваться на досуге, хоть его и напрягала мысль о том, что сотни его фотографий с пресным (Субин звал его нейтральным, но оно было откровенно пресным) лицом хранятся в галерее какого-то художника. Они берут за привычку обедать вместе, и временами даже заходят в разговорах дальше двух-трех реплик: Субин все еще ужасно зажатый и что-то из него приходится как тисками вытягивать, но чем дальше Ёнджун заходит, тем интереснее ему становится. Субин практически не ходит на занятия, потому что ненавидит сталкиваться с критикой: вместо этого он обучается дома и ходит в универ только чтобы сдавать зачеты и экзамены. У него вроде не возникает с этим проблем, потому что его работы всегда совершенны, и Ёнджун частично даже завидует. Субину нравится читать, на его обоях на телефоне стоит Джин из BTS, он коллекционирует серьги, любит собак, импрессионизм и персиковые булочки, а еще он становится болтливым, когда хорошо поест. А еще Субин выглядит прямо-таки непозволительно хорошо, когда улыбается. В смысле — Ёнджун сразу заметил, какой он все-таки хорошенький, но улыбка ему идет; от вида его ямочек Ёнджуну самому хочется взять холст и попытаться это запечатлеть. Но это так, лирическое отступление. Проходит, наверное, месяц. Ситуация вполне себе терпимая: на аренду пока хватает, на еду тоже, Субин больше не относится к нему так, словно он в любую секунду готов выкинуть какой-нибудь фокус (или неожиданно начать раздеваться, как в их первую встречу), они регулярно видятся два или три раза в неделю… Одним вечером Субин, глубоко вздохнув, объявляет, что пришло время рисовать тело. Ёнджун догадывался, что он просто оттягивал момент, который определенно будет очень неловким для обоих, но теперь они узнали друг друга получше, Ёнджуну более-менее комфортно… Первым делом Субин включает обогреватель, за что Ёнджун ему очень благодарен — его студия под самым чердаком и неплохо продувается. Привычно распахнутые шторы, чтобы впускать как можно больше света, его теперь немного смущают — прямо напротив стоит многоэтажка; шанс на то, что кто-то будет заглядывать в окно с биноклем, мал, но все же никогда не равен нулю… — Раздевайся, хён, — говорит Субин, готовя мольберт к работе и намеренно отвернувшись. Уши у него розовые. — Все кроме белья. И на следующие разы — надень что-нибудь нейтральное, если тебе не сложно… Ёнджун кивает. Быстро стягивает с себя одежду и вешает на спинку стула, коротко окидывая взглядом свое тело — да, возможно, в последнее время он чуть усиленнее занимался в спортзале, и что с того? Субин поворачивается, но все еще не смотрит на него — эй, глазеть же его работа, разве не так? — и указывает на кресло. — Пока садись, как тебе удобно. Ёнджун садится. — Нет, серьезно, сядь, как тебе комфортно, это надолго затянется. — Ёнджун разваливается в кресле, закинув одну ногу на подлокотник, и Субин смеется. — Не настолько комфортно. Вот. В самый раз. До этого Ёнджун усиленно убеждал себя, что в этом не будет ничего странного или особенного — они натурщик и художник, оба немного страдают в процессе, да и вообще, Субин смотрит на него только как на художественный объект… Но все же это немного странно. Или немного по-особенному, Ёнджун не решил. Есть что-то такое в том, как Субин рассматривает его голые ноги, перенося увиденное на бумагу длинными штрихами. Есть что-то в его смущенно покрасневших ушах, в том, как он временами поднимает глаза на его лицо… Все-таки немного по-особенному. Заставляет волноваться. — Тебе холодно? — бормочет Субин. — Включить обогреватель посильнее? Ёнджун вскидывает бровь. — Э-э, да нет, вроде не холодно. — Тогда почему ты мурашишься? Ёнджун окидывает беглым взглядом свои предплечья, покрытые мурашками. Черт. — Не знаю. — Не мурашься, пожалуйста. Это отвлекает. — Ой, ну извини, сейчас прекращу, — цокает Ёнджун. — Это все из-за того, что ты на меня смотришь. Субин выглядывает из-за мольберта. — И что ты мне предлагаешь, не смотреть? — Нет, мне нравится, когда на меня смотрят, — шутит Ёнджун. И тут же краснеет до кончиков ушей, потому что шутка вышла непредвиденно намекающей. Субин краснеет ровно в той же степени. — О боже. — Забудь, что я сказал, пожалуйста, — взмаливается Ёнджун. — Просто продолжай рисовать. Ёнджун все еще не перестает мурашиться (и временами, кажется, краснеет, когда вспоминает свою странную шутку), но Субин по этому поводу больше ничего не говорит. В принципе, так позировать ему нравится — он расслабленно полулежит в кресле, и раз уж Субин рисует только его тело, может смотреть куда угодно и принимать какие угодно выражения лица. Может, попросить Субина включить какой-нибудь фильм с субтитрами, чтобы не отвлекать его от работы? — Хён, — замечает Субин. — Верни ногу как была. Ёнджун чуть сгибает ногу в колене. — Так? — Нет, наоборот. Нет, не так… влево. Слишком сильно согнул. У тебя теперь какие-то икры длинные. — Ничего они не длинные, — возмущается Ёнджун. — Иди и поправь сам, раз такой умный. Субин закатывает глаза, вытирает грязные грифельные пальцы о футболку (ну что за отвратительная привычка) и подходит ближе. Он высокий, поэтому ему приходится присесть на корточки, чтобы поправить ногу Ёнджуна, и… Ой. Их глаза встречаются, Субин сидит перед почти полностью раздетым Ёнджуном на корточках и его пальцы касаются его голени, и момент такой особенный, что осознание этой особенности прошибает их обоих. — О-о-оу. — Субин нервно смеется и тут же вскакивает на ноги. — Ха. Вот это было немного странно, извини. — Да нет, совсем не странно, — успокаивает его Ёнджун. — Все в порядке, не беспокойся. — Да, я… Э-э… Поставь ногу, как тебе удобно, в общем. Они молчат до самого конца, пока Ёнджун снова и снова проигрывает в голове этот момент — не сказать, что ему не понравилось видеть Субина так близко к себе и чувствовать его пальцы на своей коже… Может, дело в том, что у него слишком давно никого не было? Может, в том, что он как-то слишком опошляет собственную наготу? Тем не менее, между ними это становится каким-то переломным моментом. В тот день они почти не разговаривают — обмениваются какими-то вежливыми фразами, договариваются, когда встретятся снова, и всякое такое, но когда Ёнджун приходит к нему в следующий раз, что-то едва ощутимо меняется. Они разговаривают, как и всегда, только теперь Субин смотрит на него гораздо чаще. И эти взгляды становятся смелее, более открытыми, теперь они не отстраненно изучающие — Субин наверняка смотрит на него не в контексте линий, полутонов, теней и бликов. Ёнджун не против — ему ведь и правда нравится, когда на него смотрят. Тем более вот так, в таких намекающих гляделках. В один из разов Ёнджун просит посмотреть, и теперь Субин не смущается и не отказывается — он просто пожимает плечами и отходит от мольберта, давая Ёнджуну место. Опять — длинные гибкие линии, уверенные и размашистые; Ёнджун в таком совершенно не профессионал, но ему нравится, как он не перегружает набросок лишними штрихами и передает объем, контуры и изгибы с помощью какой-то пары линий. Это и правда удивительно. А еще Ёнджун думал, что раз Субин концентрируется на его теле, то прорисовывать его лицо не собирается, но его он тоже изобразил — так же минималистично, но до удивительного похоже — всего несколько линий, изгиб губ, носа и бровей, и Ёнджун уже точно видит в рисунке себя. — Ого, — бормочет он. — Вау. Лицо получилось очень похоже. Субин чешет затылок. — А… да. Это уже на автомате. Я зарисовывал твое лицо столько раз, что смогу нарисовать его хоть с закрытыми глазами. Ёнджун улыбается. — Не знаю, странно это или лестно. — Подумай об этом так, что я ночами не сплю и смотрю на твои фотки, зарисовывая их в свой скетчбук… У меня, кстати, они уже закончились. Надо бы сделать еще. Ёнджун округляет глаза. Кончились? Они потратили несколько часов на то, чтобы сфотографировать его со всех ракурсов и со всеми существующими выражениями лица, фотографий, наверное, получилось не меньше сотни. — Ты шутишь. Субин пожимает плечами. — Про ночные посиделки я не шутил. Я обычно рисую, когда мне не спится, а у меня в общем плохо со сном. — Он вдруг переводит взгляд с нарисованного Ёнджуна на настоящего и оживленно предлагает: — Слушай, а я мог бы как-нибудь увидеть, как ты танцуешь? Ёнджун вскидывает брови. — Зачем? — Ну, я мог бы порисовать тебя в движении. Снять видео и нарубить его на скрины, чтобы было больше материала… Да, точно, мне было бы гораздо легче понять твою пластичность… Не то чтобы Ёнджун стеснялся — он буквально щеголяет по квартире Субина в одних трусах, но все же… Это ощущается еще более по-особенному. — Хорошо, — соглашается он. — Без проблем. Я уже снимал парочку видео со своей командой, но тебе лучше увидеть это вживую, да? — Если ты не против. Ёнджун улыбается. — Не против.