Теряя надежду

Меня зовут Майк, знаю, имя не ахти, слишком распространённое, но так уж захотел отец, а с ним, как известно, не поспоришь, да и как спорить, если ты всего лишь пушистая кричащая игрушка на его лапах. Я типичный позорный волчара, ну, в прямом смысле волчара. А вот почему позорный, здесь всё немного сложнее… Я живу в достаточно необычном городе, каждый здесь обладает каким-то талантом, но он обязательно имеет отношение к творчеству. Моя волчья тушка, лежащая на мягкой травяной подстилке, поднялась и отправилась в небольшой городок, стоящий около мелкой голубой речки, где купались несколько детишек разных рас. Я подошёл к одиноко стоящему зданию. Эта двухэтажная коробка — кондитерская Кандзи. Несмотря на простенький вид, все конкуренты улетают отсюда чуть ли не на следующий день. Секрет в разнообразии и жизненном опыте. Когда-то они здесь боролись не на жизнь, а на смерть. Внутри помещение было наполнено ароматом плавленого сахара и ягод, которые использовались для всего подряд: красители, украшение, отдельные блюда… Кто-то может спросить о том, почему каждый не готовит себе, а ответ прост — дар местной семьи — это кулинария. Это, наверное, самое приятное искусство, которое может существовать. Красивые кексики, рисунки на разных напитках, в конце концов, украшения блюд на тарелках. К тому же, когда вокруг тебя всякого рода «Мыслители», «Гении искусства», то это, очевидно, выгодно. Каждый ведь знает, как сахар действует на мозг, почти превосходная замена травке и другой гадости. Вот только был у меня один вопрос: в эту кондитерскую заходят почти каждый день, и если не все, то большая часть города, как тогда тут все выглядят физически абсолютно здоровыми? А ответ оказался прост. Потасовки. Они тут за не внятную критику готовы хвосты вырвать друг другу. — Уже иду! — с кухни послышался крик, и пожилая волчица появилась из арки, вместе с тучей пара. Протерев глаза, она воскликнула: — Майк! Ты как давно вообще появлялся здесь? — От взгляда на меня в мятой футболке и трико, казалось, её четыре золотых колечка в ушах поднялись вместе с ними. С фартука, надетого на джинсы с клетчатой жёлтой рубашкой, посыпалась мучная пыль. — Простите, Валида Патиссеровна. Вы же знаете, я везде одновременно. Волчица состроила глаза недоверия и, выкинув: «Конечно», — полезла за чем-то под стойку. — Майк! — послышалось откуда-то сверху. Прямо ко мне на руки приземлилась милая рыжая тушка. Волп была непоседой, всегда любила бегать, хотела узнать всё обо всех и сразу. С ней я быстро смог найти общий язык, хотя и не с первого раза. — Эй, мой заказ уже готов? — недовольный голос сломал всю эту милую обстановку. — Конечно-конечно, — на его вопрос вызвалась отвечать Волп. Кричала она, забегая за заказом на, казалось, горевшую кухню. — Хэй, Баффаро, ты как, закончил картину? — Я же решил пообщаться с клиентом. Он посмотрел на сошку около себя и выдал: — Несмотря на то, что я не спал уже двое с половиной суток, у меня всё явно лучше, чем у тебя. Неужто, опять дети смотали верёвками и к Кони примотали? — Баффаро относился к расе буйволов, от его смеха, я думал, развалится вся кондитерская, однако обошлось. Справедливости ради, моя синяя футболка в сочетании с чёрными трико и правда выглядели слишком просто, к тому же слегка помятые, я, кстати, обувь не ношу, так получилось, что на задних лапах у меня шерсть чёрная выстроилась так, что я будто в носках постоянно, обычно никто не замечает, но так грубить стоило ли? Энергии ведь не хватит, этого здоровяка даже тушканчик сейчас завалить может. — Эй, а ну заткнись! Это здание всё, что у нас есть! — Валида и Волп были единственные, кто был ко мне добр, даже моя мать ушла от нас с отцом почти сразу после моего рождения. А вот мой отец… С него всё это и началось. Каждый в этом городе был фанатом моего отца. Когда я только родился, он и моя мать хотели, чтобы каким-то чудом у меня был именно творческий талант, но какова вероятность, что он у меня вообще появится? Думаю, вы уже всё поняли, ради отца я старался найти своё предназначение в искусстве. И знаете что? У меня получалось создание ваз и горшков. Однако мне это вообще не нравилось. Каждый раз при создании тянуло блевать. Из забавных моментов разве что иногда кусок глины, которой в меня кидались, застревал на макушке между шерстью моего чёрного «хохолка», в такие моменты сколько мне требовалось сил, чтобы просто вынуть его, хе. Сколько мой батёк поднял связей в городе, некоторые отказывались даже давать попробовать, и отец закупал оборудование. «Зачем он всё это делал?» — спросите вы. Всё просто — это один из самых спокойных городов на ближайшие пару сотен миль. Мой отец раскрылся здесь, а после моего рождения понял, что на его работу и одновременно увлечение уходит слишком много времени. Он решил уделять всё на меня. Его самоотдача, как сейчас помню, была просто невероятна. Когда на него смотрел, я думал, если подведу его, значит недостоин. Тем временем у отца начались проблемы. Когда отказался творить, его фанаты просили его продолжить, а он всякий раз отказывался. Будто вчера стуки в дверь, а за ними мать с детьми. Все просят отца продолжить рисовать, он отказывается, загоняя себя. Будто боится, но чего, я не понимал. Наконец, когда мой учитель по скрипке сказал моему отцу: «Как бы он не старался, у него нет ни желания, ни таланта. Это просто не его», — отец выдохнул. Казалось, я вижу отца расслабленным, но… в его глазах виднелась некая… пустота. Он начал смотреть на сына, на всё с полностью стеклянными глазами. Каждый вечер я спрашивал: «Пап, тебя все «они» обижают?» — отец всегда говорил одно и то же — нет. «Не суди о них так, это не их вина, просто… будь добр со всеми, и они будут добры с тобой», — вот это у меня застряло в памяти, просто потому что он говорил это спокойно, он никогда не злился на не званых гостей, всегда говорил спокойно. Я не понимал. Отец познакомил меня с Валидой Патиссеровной ещё в детстве. Никогда не забуду первый день в той кондитерской. Эта, тогда ещё тётенька, дала мне лучший пончик в моей жизни. Мой отец помог им с открытием. Если интересно, то Волп аж на семь лет меня младше, с ней я познакомился гораздо позже и… С ней у меня не приятная история, вернёмся к этому позже. — Убирайся, серая куча, весь в пыли вечно ходишь. — До цвета шерсти местная ребятня докопаться не могла. Единственное, что дети знают серого цвета, это мы — волки, но если они не могут обидеть морально, делают это физически. В меня летало всё, до чего можно было дотянуться: гнилые томаты со скидкой, стекло, камни. Думаете, их кто-то останавливал? Единственное, что держало их когда-то на расстоянии, это мой скончавшийся отец. Эта недо псина покончила жизнь самоубийством, когда не смогла нарисовать картину. Быть добрым. Быть добрым. Быть добрым… Как, чёрт подери?! Будь он сейчас на моём месте уже бы второй раз убился. Но почему я не могу ни на кого поднять свою когтистую лапу?! Подростки наиболее ранимы, а если попадают в такие ситуации, то могут и с катушек слететь. — Я вернулся, — эту фразу говорить не было смысла, но продолжаю это делать по сей день. В тот день я рылся везде, находил сломанные холсты, кучу хлама и одежды, как вдруг… Целая гора монет в диване, а рядом ящик алкоголя, некоторые бутылки были уже не раз открыты. Тайная нычка отца. Тогда мне хотелось взять эти деньги и уйти из города, но что-то меня здесь держало. Я посмотрел на сломанные холсты, собрал их в картины, словно пазл, они были… не плохие. Что не говори, а тогда я не разбирался в картинах. Со временем пришлось этому научиться, как и всему остальному искусству, я не умею рисовать, но могу оценить картины, не умею танцевать, но оцениваю движения. Я не понимаю сути, но могу определить реакцию всех ценителей на ту или иную работу. Прогуливаясь мимо очередного дома, я заметил Кони, чем-то обеспокоенную. Посасывая сигарету, она выдувала дым так, чтобы он возвращался и проходил по её мордашке. — Хэй, Кони, — крикнул я ей. — Что грустишь? Может, помочь чем? Она повернула голову, уставилась на меня холодным взглядом и, недолго думая, выдала:  — Слушай, Майк, ты тут всем помогаешь, а раз такой умный, почему сам ничего не делаешь? — Она не была исключением. Да, странная, да, слегка грубовата, но плохой её не назвать, она просто всегда всё держит в себе. Остальные могут на меня вывалить ушат грязи, а вот она, я чувствую, всё держит в себе. — Да ладно тебе, Кони, мне просто интересно. Позволишь хотя бы просто взглянуть. Ты в курсе, я тот ещё бездарь. Поправив свой свитер, она лишь пробурчала: «Ладно, заходи…» Скажем так, дальше зала, где она творит, я не хожу, у меня на неё странные предположения. Вот, наконец, она открыла дверь, сама хозяйка стояла в нежно голубом свитере. Стоило ей развернуться, как сразу открылась полностью голая спина с лямками от чёрного нижнего белья, которое виднелось даже немного ниже спины, коллекция красивая, это та причина по которой она его взяла, но вот создано оно скорее всего для брачных игр… Наконец, та самая картина. Исполинских размеров мужчина, смотрящий на планету Земля. Картина вообще ничего из себя не представляет особенного, казалось бы, такую может нарисовать ребёнок. — Ну, что скажешь? — Кони внезапно прервала мой поток мыслей. — Что? Всё-таки хочешь услышать моё мнение? — сразу ответил я полностью без эмоционально, смотря на её опущенные брови и стукающий о локоть палец. — Ты меня понял. Я не знаю, что с ней не так. Её видел не только ты, все говорили, что слишком просто, но я не понимаю, что с ней так. — А почему ты так загорелась ей? — мне вдруг стало интересно. — Не твоё дело! — она вдруг отвернула голову и вздохнула, как это обычно делают лошади. — Ладно-ладно, слушай, не нужно агрессии. Хорошо. Ты сама сказала, что не хочешь помощи, вот я и не настроился. — Смотря, как я собираюсь уходить, Кони открыто забеспокоилась, и попыталась предложить сделку. — Если поможешь, то я отвечу на твой вопрос, хорошо? — Она выглядела теперь обеспокоенной, смущённой и уставшей, словно выгорела, надеюсь, это не так. В лицо я это ей никогда не скажу, но внешне она весьма милая. Ну как такой милашке и не помочь, однако… — И будешь со мной повежливее, тогда договорились. — Она посмотрела на меня. В её глазах читалось: «Убью голыми руками». На секунду я запаниковал, но её резкий выдох привёл меня в чувство. — Ладно, но давай не при всех, не хочу, чтобы часть всего этого была на мне, — наконец она показала себя настоящую, её одышка говорила больше, чем она сама. Я ещё раз вгляделся в картину. — Ну? Что не так?.. — Спустя мгновение до меня дошло. — Всё понятно! — воскликнул я. Удивление застыло на её лице, я подтолкнул её поближе к картине и указал. — Смотри, твои картины известны скрытым смыслом, гхм, похабным. В картине просто не хватает немного пошлого подтекста. На секунду она удивилась, не понимая, о чём я. Естественно, попыталась доказать мне обратное, мы вместе рассмотрели старые работы: космонавт, спускающийся в кратер на Луне, девушка, облизывающая персик, и многие другие. Наконец, она спросила, что ей сделать. — Так… Можно, в принципе, сделать так, будто этот мужчина «раскрывает» Землю. Думаю, тут всё понятно. — Мне не очень нравится эта идея… Может, есть ещё способ? — Она выглядела смущённой, ситуация явно была не однозначная, но не понимал чего-то только я. — Можно сделать остров не обычной формы на планете. А можно, несколько изменить. — Что ж попробую, спасибо, — казалось бы, простое слово, но как я редко его слышу, скорее всего, вам не понять. — Хэй, Кони, ты обещала историю, почему ты так зависима этой картиной? Могла ведь давно сменить тему. — Вообще-то это личное, но раз ты мне помог… Мне эта картина приснилась. Рядом с ней был мой отец. Она называлась «Моя дочь — мой мир»… — Так вот почему ты… Оу… Извини. — Тебе незачем извиняться. Мне её нужно закончить, заходи позже. — Вот так красиво меня попросили удалиться. Кони может показаться суровой, но у неё просто копятся проблемы, ей нужно найти кого-то, кому она сможет выговориться. Однако с её хобби… У неё есть достаточно странное увлечение: когда на улице становится так темно, что ничего не видно, а фонари отключают, она выходит на пробежку. Первое время девушка издавала разные звуки или крики, но в этих криках слышна её искренняя радость. К ней, разумеется, приходили с жалобами. По голосу её было сложно с кем-то спутать, а тот факт, что её никто не мог заметить на улице, с её-то скоростью бега, давал полную уверенность обвиняющим. Я тогда и сам был на неё отчасти зол, но с моей памятью, уже к утру злость уходила.