Теряя надежду

Я покинул дом Кони и продолжил прогуливаться по городу. Куча однообразных коробок, одна немного выше другой, всё в грязно-коричневых цветах. Несмотря на то, что многие не особо решили заморачиваться насчёт внешнего вида, внутри было весьма не плохо, да, я бывал в большинстве из них, но меня быстро оттуда просили удалиться. Несмотря на то, что я тут всем помогаю, те, кто пускал меня внутрь часто, потом подвергались шуткам, некоторые их не понимали и воспринимали всё всерьёз, а некоторые боялись, что их могут критиковать за то, что они обратились за помощью к ошибке вроде меня. По улицам я шёл в полном одиночестве. Мимо меня, смеясь, бежали детишки в футболках и шортах, виляя собачьими хвостиками. Каждый день на улицах я видел ссоры между женатыми, молодожёнами, счастливыми парами и семьями за столами ресторана или же просто по вечерам, через светящиеся окна. Что до меня? Каждый думает, что я настолько жалок и неопытен, что никогда не найду себе пару. На самом деле я легко могу завести девушку уже на следующий день, причём далеко не первую попавшуюся. На данный момент я сам выбрал одиночество, несмотря на то, что моё психологическое состояние трубит о том, что мне нужно искать пару, как можно скорее, я просто с ним живу. Сложно понять. Дело в том, что у меня весьма специфические вкусы, меня никто тут не поймёт, я и сам не понимаю, почему я до сей поры здесь. — Майк, тащись сюда и взгляни на эту работу, готов поспорить, что лучше этого ты ничего не видел, — тот самый мудак из кондитерской, Буффало, всегда имел самодовольный характер, и именно из таких, как он, вытекают плюсы моего пребывания здесь. — Почему бы тебе не позвать ценителей получше? Готов поспорить, Гиппо оценит твою работу по достоинству, ну, знаешь, как свои, около белого коня. — Гиппо, наверное, самый жестокий, когда идёт речь об оценке работы, девяносто процентов его работ не получают одобрения и используются… Скажем так, не по назначению. Естественно, такие как Буффало не понимают моих шуток, потому просто шлют меня куда подальше, а вот остальные потом смеются над этим упырём. Не замечая криков, я пошёл дальше своей дорогой. Несмотря на то, что я тут далеко не самая уважаемая личность, имею свои черты, и не позволю этим ничтожествам их пересекать. Меня могут спросонья как-то оскорбить, может даже проигнорировать, но об себя вытирать ноги я не позволю. Обычно сужу по просьбе, все тут знают, о моих способностях, и естественно те, кто особенно грубы, попадают либо в отказ, либо в высокую цену, которую они явно не готовы отдать за мои труды. Тем, кто пытается быть сдержанными, обычно я даю скидку, цена падает до приемлемой, и я бы сказал не кусачей, а тем, кто со мной вежливы (всего теперь двое), я помогаю бесплатно, или если у меня с финансами совсем туго, мне совесть еле-еле позволяет взять пару монеток. Деньги отца я не потратил по сей день, что уж там, я к ним даже не прикоснулся, выживаю за счёт своих способностей, мне деньги этого старпёра нужны, как прошлогодний снег. Уже вечерело, я вернулся в свою хибару, полную пыли. Я, конечно, не из вида енотов, что готовы в мусорных баках жить, но прибираюсь не часто, в основном, когда ко мне кто-то должен заглянуть, а так, разве что, когда приступы активности накатывают. Я валялся на диване, каким-то чёртом завешанном половиками. Единственная причина, почему я их не выбросил, — это подарок бабульки с кондитерской, даже пытаться не буду, уверен, я ни разу не назвал её имя правильно, а она ещё и улыбается. Не успел я как обычно загрустить, как провалился в царство Морфея. Здесь меня может достать только закон подлости, который оставил в последнее время в покое. Я лежу на пушистом облаке. Моя душа словно излечилась, куда не посмотрю — прекрасные антропоморфные девушки, абсолютно нагие, однако интимные части аккуратно прикрыты частичками облаков. «Вся эта картина выглядит мило, — думал я. — Каждая готова на всё, а что я делаю? Просто всех обнимаю». Они внезапно легли на меня все разом, накатила небольшая тяжесть, но как приятно то тепло, распространяющееся по телу. Я открыл глаза благодаря яркому солнцу, что будто было создано, чтобы прожечь мои глаза насквозь. Душа вновь вернулась в солёную ванну. Сегодня я хотел пойти, спросить, нужна ли помощь в кондитерской. Что не говори, а хоть чем-то мне заняться-то не помешает, может нужно что-то тяжёлое перетащить. Это я обожаю! Хоть я и выгляжу не очень мускулистым, но дух в такое время чуть тушу от радости не покидает. Да, я себя так пытаюсь оправдать, наверняка ведь кто-то да захочет меня выстебать. Пока я про себя думал обо всем этом, добрался до нужного мне здания. Внутри всё, как всегда, прекраснейший аромат деревянной мебели вперемешку с паром от только что испечённых изделий, вишенкой на торте была Волп, выходящая с местной кухни в поварском костюме. Белый китель с чёрным фартуком, закрывающим нижнюю половину тела, потрясающе сочетался с её шёрсткой тыквенного цвета. В такие моменты я могу позволить себе быть выпендрёжником, хотя бы в мыслях. — Майк, ты пялишься на меня уже почти десять минут, мне неловко, знаешь ли… — моё сознание вернулось. Оправдываться смысла не было, так что, немного оглядевшись по сторонам, я подошёл к прилавку. Смотреть ей в глаза было неловко теперь мне… — Я… хотел спросить, — начал я было громко, но потом добавил тише, — вам тут помощь не нужна? — никогда не понимал в себе эту черту, почему я в такие моменты начинаю говорить тише на второй половине фразы… — Что? — переспросила Волп. — Я спросил, вам помощь не нужна? — в этот раз я намеренно повысил громкость, по-моему, слегка перестарался… Ей это явно показалось забавным, на её мордашке появилась довольная улыбка. — Может, не знаю, сахар перетащить, замешать чего? Волп, ещё раз взглянув на меня, задумалась и рванула на кухню. Через минуту она вернулась и спросила: — Рисовать умеешь? — даже без потовых желёз, готов поклясться, я стоял в холодном поту. — Н-немного, н-не очень хорошо, но признаться, хотелось бы научиться. Она вновь вернулась на кухню, вернулась уже с белым фартуком и сеткой. Так я оказался на кухне… Дело шло к осени. От меня требовалось рисовать на печеньках разноцветным кремом. Для начала я хотел только проверить свои возможности, взял печенье в виде листа и начал покрывать белым цветом, дорисовывая сосульки. Сзади ко мне подошла Волп со словами: — Ты ведь знаешь, что тематика должна быть осенняя? — на её мордашке читалось разочарование. Я взглянул на свою работу — неровные волнообразные линии от начала до конца из-за трясущихся лап, сосульки получились слишком толстыми, и выглядело всё, как какой-то забор… — Первый блин всегда комом, попробуй ещё раз, — она говорила с такой улыбкой… Она сама невинность, и тем временем я стою, а моя душа охвачена пламенем. Возможно, это какой-то вид панических атак, в любом случае, я с этим живу уже года два. Но стараюсь не показывать вида. Как хочется кому-то выплеснуть эмоции, но либо я испорчу Волп день, либо продолжу в том же духе. Единственная причина, почему я не могу пообщаться с бабушкой, — её возраст. Для неё не существует внутренних проблем, если у тебя нет перелома, работай и молчи, пока тебе этот самый перелом не выдали. Я взял следующее мучное изделие. На сей раз оно напоминало жёлудь. «Ничего сложного», — подумал я, трясущиеся лапы меня слали куда поглубже. Немного тёмно-коричневого на верх и оранжевый в низ, немного поработать зубочисткой для эффекта реализма. И вот тут начались проблемы. Сначала оказалось, что слой был слишком большой, далее, где-то было не ровно, а я перфекционист, да и сделать работу плохо перед Волп, и такую простую, как-то стыдно. Наконец, когда я закончил, подошла Валлида Патиссеровна, сначала чуть не врезала мне за неправильно произнесённую фамилию, а затем… Я показал ей работу, над которой старался, как мог. — Что скажите? — спросил я её с не уверенной улыбкой. Её слова меня опустили в самую бездну. — Хрень! — сказала она, обрезав всё. Больно, обидно, но, видимо, справедливо. — Бабушка! Не думаешь, что это слишком? Он ведь старался! Женщина взглянула на молодняк, а затем на меня таким холодным взглядом, что мне хотелось уйти и обдумать смысл бытия. — Зато в следующий раз будет здраво оценивать свою работу и видеть ошибки, — внезапно она улыбнулась. В такие моменты, мне кажется, что никакая она не строгая, а просто стерва. Сейчас будто и не я управлял своими мыслями. Поняв, что я здесь бесполезен, сдал смену и вышел из здания. Спустя время, меня догнала Волп, на вид она была обеспокоена. — Эй, ты в порядке? Не принимай близко к сердцу, она просто не знает, как по-другому говорить, — я быстро её остановил, улыбнулся, немного её погладил по голове. — Всё в порядке, я привык. — Вечно ты так. Говоришь, что всё нормально. Может, ты и привык, к такому, но не от нас… Прости её, пожалуйста. — Ты растёшь умницей, доброй, милой и понимающей, что ещё нужно для счастья? — на сей раз моя улыбка была искренняя, очередной раз потрепав по голове, я уже хотел уходить, как вдруг прозвучало заветное. — Спасибо… — обернувшись в очередной раз, я застыл, меня встретила мордашка, по которой текли реки слёз, я не понимал, от чего, радость? Печаль? Неужели, мои слова так много для неё значили? Бред. — Могу ли я тебе как-то отплатить за твою доброту? — спросила она, вытирая не прекращающиеся слёзы. — Есть кое-что… — я отвернулся, чтобы обдумать, зачем я это сказал. — Что?! — внезапно прозвучал голос, превратившись из тихого в звонкий, бодрый. Моё сердцебиение ускорилось. — М-можешь поднять свою чёлку слева? — я увидел её удивление, она же мою неловкость и неуверенность, перемешанную с грустью. Её когтистые лапки потянулись к волосам, они медленно приподняли большую часть волос, оголяя шрам, не зарастающий шерстью. Мне стало плохо, я не знаю, зачем я попросил об этом… — Он… Сильно заметен? — улыбка полная снисхождения, по ней можно было понять, что она меня простила давно… — Н-нет, нормально… — сам себя ненавижу, что заикнулся сейчас. — Настолько уродливый? — в её голосе прозвучал смешок, она не выглядела несчастной, наоборот, она вновь стала бодрой и энергичной, как всегда. — И как ты меня до сих пор не презираешь? — злился я. — Можно подумать, я могу. После того, как тебя тогда увидела, признаюсь, я сильно испугалась, но спустя время я только поняла всё. Как сейчас помню. Вечер, ветер понемногу нагонял тучи, мне восемь лет, сижу с бабушкой около дома и вижу, как ты куда-то бежишь, а за тобой какие-то ребята с палками, некоторые бросались камнями. — Они тогда загнали меня в мой дом, я запер дверь и уселся на полу возле кровати, один из этих гадёнышей разбил камнем окно. Естественно, никто не признался, и их родителям было плевать. До сих пор помню, я уселся около кровати весь заплаканный, снаружи даже после того, как я спрятался, слышал угрозы: «Вот сейчас один из нас к тебе проберётся, и мало не покажется». Забавно, ведь они могли просто выломать окно, раз осмелились разбить. Но вместо этого походили по крыше и ушли. Когда всё утихло, я просто продолжил сидеть, прижав голову к коленям, — чувства от этих воспоминаний были смешанные — боль, обида, но вместе с этим какая-то ностальгия и… Страх. — Ну, ты прав. Когда я пришла, они уже уходили, увидели меня, с бабушкой. Она мне о тебе рассказывала раньше, я понимала, что вся ситуация какой-то бред, и решила проверить, всё ли в порядке. Ты был прав, окно было слабым местом, оно даже не было закрыто. Не без помощи бабушки, но я залезла туда. — Я всё ещё сидел там, меня раздражало то, что я не понимал, за что меня так ненавидят, и внезапно… Меня начало толкать, слева я услышал какой-то крик, я испугался, что это вернулись те хулиганы, посмотрел в сторону, с которой меня толкают, и стоило мне только понять, что это кто-то живой, я мгновенно отпрыгнул, отмахнувшись. Где-то через секунд пять только я пришёл в себя. Передо мной стоит маленькая девочка, а из головы течёт кровь. Тогда я посмотрел на свою лапу — когти были обнажены. Вновь переведя взгляд на тебя, увидел, как ты убегаешь в слезах. Я рванул за тобой, чтобы извиниться, но ты сразу в окно. Тогда-то я и увидел твою бабушку, она на меня злобно посмотрела, и вы ушли. — Помню-помню, я после этого тебя ещё какое-то время боялась, хотя рассказала историю бабушке, и, несмотря на то, что она подтвердила твою невиновность, ещё какое-то время мне было неудобно рядом. — Честно говоря, я даже не помню, как мы помирились… — Майк вдруг задумался. — Всё произошло само собой, мы избегали друг друга, пока бабушка не попросила тебя помочь унести пару тяжёлых мешков. Я помогала, ну, тогда мне так казалось, ты лишь мне улыбнулся, но… Что было дальше и я не помню. Мы сошлись на том, что всё произошло само собой, ничего из того, что необходимо было бы запомнить, и хотя я себя ещё не простил за случившееся, в душе проявилось какое-то тепло, после осознания того, что Волп меня простила. Мне уже пора было по делам, так что мы обнялись, и я пошёл, пока никто не увидел нас вместе.