Наследство Гробарей

       Удивительно, как разняться личины одного человека в глазах других людей. Во времена, захороненные под толщей веков, когда нынешний город был лишь крохотной деревенькой, жил там гробовщик по имени Евдокий. У Евдокия была супруга — Настасья, родилось у них трое детей: старшая дочь Марфа, годом позже — средний сын Лука, а пятью годами позже и третий, названный Афанасием. И кто бы из приезжих не посмотрел на эту семью, видел там смех, улыбки, дружбу, любовь, не было и намека на семейное ремесло.       А вот жители поселения знали Гробаря совершенно с другой стороны. Как брался он за работу, словно какое невиданное существо в него вселялось. Мог угадать ваши желания и вес кошелька, где надо простоять с каменным лицом, а как потребуется пустить скупую мужскую слезу. Как же брался Евдокий за похоронные обряды, оставалось только картины писать: и яму сам выкопает, и гроб сделает, если надо костер поминальный разведет да и все два дня, что горит тело, будет подкидывать туда дров.       Все пожелания покойников и их семей выполнял, не смотрел ни на веру, ни на странность обрядов. Надо было прах по горе развеять — развеет, не пожалуется, понадобиться на поминках рассмеяться, так найдет же того, кто посмеется и доброе слово скажет за совершенно незнакомого человека.       Колдуны вон поговаривали, что владеет он каким-то невиданным ремеслом, и никого не хочет ему учить. Один даже грозился, что али он али его потомки сию тайну выведают, а проклены слать боялся, ибо и на колдуна и на сельского мужика гробовщик был один.       Глава же деревни и люди княжие, образованные, говорили будто бы Евдокий всегда был мужиком добрым и работящим. Как на кладбище случались простои, так брался крыши чинить и лавки сколачивать. Мог за бесплатно убраться на захоронении, хоть и ругался на живых родственников, если такие имелись у усопшего.       Одною весною померла Настасья, и никто не знал от чего — упала замертво посредь дороги, даже пискнуть не успела. Видать то болезнь была какая-то, что ее в те времена еще не знали или ни умели лечить. Как бы там ни было, а с тех пор гробовщик перебрался подальше от деревни, поближе к кладбищу. Куда пропали его общительность и доброта…       Прожил так Гробарь несколько лет, да и дети его с ним жили, с делами помогали. Вот одним вечером послал он мальчишек в лес за дровами, а старшую дочку около себя оставил, двери-окна закрыл.        — Марфа, душенька моя, чую, недобрые нас ждут времена.        Марфе тогда от роду было одиннадцать зим, девочка смышленая, хоть и не грамотная. Была бы в те местах школа, авось могла бы и стихи писать, сказки или загадки, порой братья даже завидовали ее уму.        — И чем же я могу помочь, батюшка, как мы, дети малые, справимся с напастями, которые ты, ни одну беду переживший, боишься?        — Пережить вам будет непросто, да и сам я не знаю, как оно будет. Каждый из вас должен сам свою судьбу решить, а пока слушай мое отеческое наставление, да пообещай, что сделаешь как скажу.        — Не ослушаюсь, как скажешь, так и сделаю.        — На рассвете пойдешь в деревню, скажешь, отец отрекся от тебя и знать не хочет. Походи по порогам, а там какой добр человек и возьмет тебя к себе на воспитание. Ты гляди: среди чужих живи, ешь, пей, добродетелям своим помогай, да ремесла нашего не забывай, без него пропадешь, по миру пойдешь.        — Не забуду, слово даю. — Говорила Марфа со слезами на глазах, и не понимала, за что так с ней родной человек поступает.       А на прощание подарил Гробарь своей дочери перстень. Как умерла супруга, Евдокий три дня и три ночи жег по ней поминальный костер, да жег такими средствами, о каких в те века даже не знали. На закате третьего дня превратились останки жены в камень, прозрачный и прочный, как самоцвет. Эту драгоценность ничего не знавший кузнец вправил в золото, смешанное с оловом, так что только мастер-ювелир в нем мог бы золото разглядеть.       Взяла тот подарок Марфа да и пошла в деревню. Сперва девочке не верили, а потом глядь — ночует на улице, домой не возвращается. Вот уж и дождь пошел, а она все под деревьями да камнями спит. С тех еще пор, как жили они средь людей, был у Марфы друг — сын мельника Тимош. Ни сестры, ни матери у паренька не было, вот он и уговорил отца взять к себе подругу, чтобы та им по хозяйству помогала, а они ей — кров и пищу, одному-то ребенку немного надо.       Вот живут братья неделю с отцом, а сестры их нет да нет. Хоть и ругались порой, а соскучиться успели. И снова отец их в лес за дровами отправляет, только младшего просит далеко не заходить, а среднего и вовсе дома остаться.       Зашел Лука в избу, видит — сидит Евдокий на лавке, брови хмурит, задумался о чем. Стоит сказать, что средний сын в облаках любил витать, вопреки ожиданиям родителей за тяжелую работу не брался, однако же Гробари ему привили любовь и почтение к усопшим, и в уходе за могилами не было этому работнику равных.        — Времена к нам темные идут, нехорошие. — Вдруг говорит отец, резко замолкая, словно еще что на языке вертелось.        — Отче, ты среди нас самый старший, самый мудрый, как велишь нам поступить, так и будет, и ни в чем тебя не ослушаемся.        — Тогда слушай мои наставления, да гляди, лишних вопросов не задавай. На рассвете пойдешь в село, скажешь, отец тебя из дому выгнал и боле сыном своим звать не хочет. Люди тебя пожалеют, кто-то да и возьмет, ты поживи с ними, пока не возмужаешь, а тогда иди своей дорогой. И гляди — ремесла нашего не забывай, оно тебя всегда накормит и поможет, у нашего дела ни срока давности, ни недостачи в работе нет.       На прощание подарил Евдокий сыну статую размером с ложку, на ней — человек безликий в черной мантии. Выточил ее старый гробовщик из оникса и мрамора, да так искусно сделал, будто и частичку себя туда вложил.       И пошел Лука в деревню, как велел отец, но так и не дошел — повстречал слепого барда, что весь мир ранее исходил, а на старости лет поселился за полями в землянке. Сказал парочку добрых слов, пообещал во всем помогать, да так и остался. Должен был и за едой ходить, и воду носить, и в доме убирать, зато никто не следил за ним, что делает и чем увлекается и мог Лука изучать любые науки в свое удовольствие.       И еще неделя прошла, лето к концу подходило. Младший сын гробовщика совсем заскучал наедине с отцом. Был он мальчиком заводным, бегал, как искры огня по полю соломы, и все ждал какого-то дела, а дел как на зло не было. Сколько не спрашивал о старших, Евдокий говорить отказывался, что да как, а на исходе седьмого дня сам сознался:        — Афанасий, наследник мой единственный, не хотело сердце мое с тобою расставаться, да видимо придется. Зло все ближе подбирается, уже в затылок дышит, и другого выхода у меня нет. Должен будешь ты, как солнце взойдет, дойти до деревни да напроситься к кому-нибудь жить. Да запомни: нет у тебя отца больше, прогнал, и ремесло, какое не предложат, все выучишь. Так ты своим спасителям говори, а сам отчих настанов не забывай. Года пройдут, появится в деревне новый гробовщик, вот тут-то ты и скажешь, кто был твоим отцом, и премудрости свои ему передашь, а он тебя в подмастерье возьмет, так род Гробарей и вернется туда, где должен быть.       Не хотел Афанасий покидать родного дома, ой как не хотел. А тем временем на небе тучи сгущались, и неведомое зло простирало свои корявые лапы к старому гробовщику. Чтобы успокоить мальца, дал ему Евдокий необычный подарок, только велел спрятать куда подальше, и вернуть лишь когда работать начнет.       То была лопата из мрамора, а рукоять у нее — чистая кость. Толи зверя древнего, толи человека, быть может, у кого-то из родни забрал, а может из случайной могилы выкопал, да только отдав тот дар сыну совсем ослаб старик, и как двух старших с порога его не провожал.       Афанасия подобрал фермер, у которого и так был полон дом детей. Мальчик много работал, и чем больше работы ему дать, тем веселее становился — ну не ребенок, а просто мечта.       Еще через месяц на пороге дома Евдокия появился человек. Был он крепким и высоким, как скала, волосы темные, что воронье крыло, и зубы острые, как у зверя. У того человека была дочка, прекрасная, как тысячи рассветов, и богатых женихов у нее было немало, а любила девушка простого конюха, с которым и бежала.       А случилось это так: бабка той девочки по материной линии померла, везти ее надо было на кладбище, где предки похоронены — несколько дней пути. Гробарь этот путь проделал вместе с процессией, указывал дорогу, а в одну из ночей дал парочке лошадей, и те были таковы. В последующие дни Евдокий все отвлекал богатого заказчика: то колесо поломается, то плакальщица потеряется, то молитвы над покойною пора читать, так что о дочери тот и не думал.       Как обнаружил же пропажу, обещал из-под земли гробовщика достать, и его и весь род поганый на корню извести, али в рабство отдать — чтобы опозорить, как его опозорил побег молодой девушки. Да только вот дружина княжеская в ту пору повезла дары Византии, и его забрали с собою — не мог недруг отказать.       Все лето Гробарь размышлял над тем, как отыщет его разъяренный воин, хорошо хоть о семье Евдокий не рассказывал, и не знал тот человек, сколько детей и какого возраста у старика имеется. Пришла Смерть к гробовщику, приняв облик меча в руках недруга, да только не страшился ее гробовщик, ко всему был готов.       Покончив со старшим взялся темноволосый младших искать. Поскакал в ближайшую деревню, стал расспрашивать: были ли дети у Гробаря, сколько, как звали. Говорил, мол помер старик — совсем умом тронулся, напал на гостя, а ведь он желал за доброту его отблагодарить, и теперь решил, так и быть, с собой бедных деточек забрать, ведь был вынужден лишить их кормильца.        — Нет, нету у нас чужих детей, все свои. — Отвечал мельник. — Глядите, добрый господин, стала бы чужая девочка спать в моем доме, да еще и в постели, подарил бы я ей новых платьев, да и звала бы она меня отцом?       Призадумался убийца, поглядел на девчонку — а та вся в мать, на отца не похожа, и так умело зерна из пшеницы выбирает, да чтобы так мочь, надо ни один год учиться. Ладно, подумал, обознался.        — Нет, у меня чужих не числится, только свои. — Отвечал слепой странник. — Сын мой дорогой что не попрошу сделает, стал бы чужой человек так за мной ухаживать?       И правда, Лука на родителей совершенно не был похож, а как усердно полы драил! Да стал бы кто так за бесплатно в чужом доме горбатиться? И тут, видать, обознался, сказал про себя охотник, отправился дальше на поиски жертвы.       Наконец добрался до дома фермера, а бедолага Афанасий как две капли воды отец. Сказал фермер, мол это его родной сын, внешностью в прабабку пошел, но работящий как и все. Темноволосый не поверил, он подошел к мальчику, стал на колени, посмотрел своими орлиными глазами в ясные глазки малыша.        — Скажи дитя, кто твой отец?        — Отче мой Иван только что с вами говорил. — С сердцем, что трепетало как заяц в силках, отвечал младший.        — А есть ли у тебя братья, сестры, сколько их, как звать?       И назвал мальчик всех десятерых поименно, о своих же родных не заикнулся. Так и покинул убийца деревню ни с чем, дети же остались каждый в своей семье, при деле и под крышей.       Только один раз в месяц собирались они на поляне, она лишь им трем была известна. И делились новостями, и рассказывали, чем живут, как жить будут. Смерть отца еще сильнее сдружила братьев с сестрою.       Выросла Марфа, поженилась с Тимошем, как полагается, взяла его фамилию, да только соседи прекрасно знали, кем был ее отец, хоть и не хотели говорить чужаку. Вот и стали по-привычке звать Марфа Гробарь, и мужу пришлось с тем смириться.       Афанасий же нашел себе жену средь приезжих, бежала она со столицы Руси — неуютно там было. Звали девушку так чудно — Хельга. Как и сказал Евдокий, стал младший сын учеником гробовщика, а позже унаследовал его дело, и супруга той работы не боялась, наоборот за любое дело бралась, лишь бы был кусок хлеба на столе.       О Луке же известно было мало. Как умер старый кормилец его, ушел юноша подальше ото всех по тем дорогам, о коих только старый бард и ведал. Думали уже, помер средний, да только в назначенное время на поляну всегда приходил.       Было что-то нечеловечное в этом Луке, и взгляд у него горел, и кожа солнца не видовала, худой как скелет, разговорчивый как камень посреди глухой степи. Позабыли односельчане мальчика-мечтателя, стали его недобрыми словами называть, боялись, а как надо было кого со свету извести обращались.       Судьбы их разными дорогами пошли, и все же связь родные поддерживали. Что не встреча то вспоминали дни, которые так сильно изменили судьбы братьев с сестрой.

Осень 988 года