Пламя творения

— Матушка, — маленький Феанаро примостился на подлокотнике кресла, поерзал, прислонившись спиной к боку матери. Та не отреагировала. Мириэль вышивала. Только что ее ловкие руки невесомо порхали над пяльцами, но теперь движения сделались медленными и сонными. — Матушка! — Феанаро потряс ее за плечо. Мириэль вздрогнула, иголка замерла в ее руке, так и не коснувшись ткани. — Да, огонек мой, — она улыбнулась тепло и ласково, слегка устало. Но Феанаро вдруг стало невыносимо тоскливо от этой улыбки. Но почувствовал, что за ней прячется нечто ужасное, чему он пока не знал названия. Тоска? Нет, тоска наступает дождливыми днями, когда отец не разрешает гулять по окрестностями Тириона, дескать, промокнешь и продрогнешь. Скука? Скуку легко развеять. Да и как можно скучать за любимым делом? Усталость? Усталость проходит, если просто выспаться. Мать скрывала нечто иное. В глубине ее глаз притаилась холодная темная бездна, в которой нет ни света, ни радости, ни самой жизни. Или Мириэль будто бы держала на плечах огромную каменную глыбу, изнемогала от чудовищной ноши, но почему-то не могла ее сбросить. — Ты уснула за вышивкой, — проговорил Феанаро. — Я хотел посмотреть за твоей работой, а ты уснула. Улыбка матери сделалась виноватой, а темная бездна стала ощущаться еще явственней. Феанаро еще ничего не понимал, но слова полились с языка сами — это у него всегда хорошо получалось. — Ты на самом деле не уснула, нет! Ты провалилась куда-то в темноту, как будто есть нечто глубже сна, и там нет ни грез, ни сновидений — ничего. И ты там такая прозрачная, словно кристаллы кварца. Нет, словно тонкий белый шелк, который только ты умеешь выткать и расшить. И мне было страшно, матушка, что ты останешься там, в темноте, и совсем растаешь. Мириэль опустила глаза. Отложив пяльцы, она подхватила сына и пересадила себе на колени. — Прости меня, — теперь эта жуткая, иссушающая усталость-тоска-скука звучала и в ее голосе. И Феанаро прижался к матери, пытаясь своим теплом прогнать наваждение. В нем самом столько огня, столько жизни — неужели на двоих не хватит? — Я не хотела говорить тебе так рано, но твои глаза слишком хорошо прозревают суть вещей, Феанаро. Она вздохнула и погладила сына по голове. — Ты прав. Я действительно истончаюсь, теряю силы. Однажды я так сильно устала, что в целом мире не найдется способа отдохнуть. Нам обоим будет непросто это принять, огонек, но я не всегда буду с тобой. Однажды я истончусь совсем… — И уснешь снова? Надолго? Навсегда? — перебил Феанаро. В глазах его стояли слезы, и он крепко вцепился в мать, не замечая, что слишком сильно вдавил пальцы в ее нежную кожу под легким платьем. Должно быть, Мириэли стало больно, но она не придала этому значения. — Наверное, милый, я не знаю. Она будто бы хотела заплакать вместе с сыном, но темная бездна не оставляла ей сил даже на слезы. А впрочем, как же она сильна, хрупкая Мириэль Тэриндэ, если годами скрывала эту бездну ото всех! — И совсем-совсем нет способа помочь тебе? — Феанаро уже кричал. — Никакого? Если бы только нашелся такой, Феанаро все бы отдал. Хоть сердце вырвал бы из собственной груди — и отдал матери. Но Мириэль лишь покачала головой и поцеловала сына в макушку. Но тот разомкнул объятия и отстранился, глядя ей в глаза решительно и прямо, несмотря на слезы. — А почему ты истончаешься, матушка? Кто сделал это с тобой? Неужели чудовища и злые тени, о которых рассказывал отец? Или кто-то другой, ужасный и гадкий? Матушка, я найду его и… — И это мне неизвестно, огонек. Снова притянув к себе сына, Мириэль принялась гладить его по волосам и спине, успокаивая. Она не могла сказать Феанаро всей правды и знала, что никогда не сможет.