Ворон и горечавка

Я стою над обрывом. Смотрю на тебя и теряюсь — Прекрасная жизнь, Если ты мне когда-то приснилась, Когда-нибудь снова приснись.

Силко спускается к ней — уставший и помятый, в полурасстегнутой рубашке с закатанными до плеч рукавами. Душит в себе тревогу. Она густая, как мутные воды зауновских рек, ползет вдоль по хребту и рассыпается мерзкой дрожью мурашек. Мужчина знает, что Джинкс болеет крайне редко, но каждый раз — будто последний. И остается только гадать, где и каким образом неугомонная девчонка умудряется подхватить такую заразу, что гробовой доской прибивает ее к постели на несколько суток. Ведь ничто больше не справляется с этой задачей. — Я умираю? — Ее бесцветный, болезненный голос доносится из-под груды рваных одеял. Силко регулярно приносит дочери новые, но только Дьявол знает, как она доводит их до такого состояния. Сердце щемит. Лишь подойдя совсем близко мужчина видит, как сильно Джинкс кошмарит. Высунув растрепанную голову, девушка глядит на него со смесью страха и надежды — будто умирающий от жажды тянет дрожащую длань к каплям хрустально-прозрачной воды. Мертвецки бледная, с лихорадочно горящими щеками, она снова и снова сотрясается то в дрожи, то убийственном сухом кашле, кажется, выворачивающем наизнанку воспаленные легкие. — Нет, Джинкс, — произносит он спокойным, прокуренным голосом, готовый ответить на тысячи бессмысленных вопросов, если от этого девушке станет легче, — это всего лишь простуда. Ты поправишься, как и всегда. Просто нужно немного времени. Склоняется к ней совсем близко, кладет ледяную ладонь на пылающий лоб — Джинкс вся сжимается под его рукой, жмурит ультрамариновую лихорадку глаз и, наконец, роняет едва слышный стон облегчения. Рядом с Силко ей всегда становится лучше, и не важно, насколько холодные или теплые у него пальцы. Главное, что они его. — Ты как мороженое, — хрипит девушка протяжно, пока опущенные ресницы отбрасывают дрожащие тени на еще подернутое юностью лицо, — я люблю мороженое. — Я тоже тебя люблю, — задумчиво бормочет Силко в ответ, с недовольством отмечая, что в Зауне мороженого нет, а значит дочь умудрилась раздобыть его где-то в Пилтовере. Чтоб он провалился. Оставив эту мысль на потом, мужчина осторожно отнимает руку от девичьей кожи, без тени брезгливости утирает с пальцев оставшиеся следы ее пота. Девчонка вся сырая, но продолжает чудовищно мерзнуть несмотря на килограммы одеял. — Ты должна выпить это. Родной голос требовательно просачивается сквозь толщу воды и навязчивое бормотание чужеродных теней вокруг. Борясь с горячечным бредом, Джинкс нехотя открывает глаза, чтобы обратить их мутное внимание на флакончик с розовой жидкостью, зажатый в изящных, почти по-женски, пальцах отца. Тот чуть трясет ее в воздухе, и субстанция наполняется крохотными пузырьками, недолго танцующими друг с другом прежде чем столкнуться и умереть. Зрелище завораживающее, если бы не одно «но». — Хочешь дать мне «мерцание»? — Не совсем, — честно поясняет Силко, осторожно присаживаясь на край мятой постели. Джинкс тут же придвигается ближе, не рискуя выбираться из влажного кокона, — это лекарство с микродозой. Оно безопасно. Ты ведь мне доверяешь? Девушке плевать, безопасно оно или нет. Ее волнует только то, что «мерцание» вызывает привыкание — Джинкс не хочет быть зависимой. Ибо зависимость — слабость. А одна у нее уже есть. Но если Силко уверен, что ничего не случится, она сделает как он скажет. Не отвечая, Джинкс осторожно приподнимается на локтях. Тело ломит, будто по нему провезли целую партию поставочных бочек; голова ватная. Прежде чем сесть, девчонка мучительно пережидает приступ головокружения: чужие образы — живые и мертвые — устраивают неоновую свистопляску. Верещат, сверкают и носятся вокруг, явно желая куда-то утащить. Она безысходно отмахивается от них рукой, пока Силко, наконец, не ловит тонкое запястье. — Тише, — урчит он, и тени не уходят, но меркнут пред жидкой ржавчиной неживого глаза, — я помогу. Откупоренный флакон издает характерный булькающий звук, и Джинкс припадает к стеклянному горлышку сухими, треснувшими губами. Продолжая придерживать, мужчина резко запрокидывает его вверх, дабы химическая субстанция покинула сосуд быстро и полностью. От неожиданности девушка захлебывается, машинально заглатывая лекарство вместе с воздухом, после чего животным хрипом сгибается пополам. Ядовитый кашель уродует ее и корежит, бесцеремонно роется в клетке тонких ребер грязными пальцами. Чтобы помочь ей пережить очередной приступ, Силко роняет опустевший флакон и крепко обхватывает дочь обеими руками. Прижимает к гладкой змеиной коже, льнет изуродованной щекой. Совсем скоро препарат подействует и девушке станет лучше, а пока он просто будет рядом. Свой. Привычный и безопасный. Переживет вместе с ней тряску, тошноту, боль и по-человечески примитивный страх. Все, что угодно, лишь бы Джинкс не оставалась в прогорклом водовороте обжигающих чувств совсем одна. — Спа…сибо, — выдыхает она с трудом, когда болезненная судорога оставляет окончательно обессилевшее тело. — Только не уходи. Кошмары опять… Ходят вокруг. Они надо мной… Они надо мной издеваются. Разберусь с ними когда поправлюсь. — Ни за что, дорогая. Я буду здесь. Он осторожно укладывает дочь обратно на разрисованные акрилом подушки, сбрасывает обувь на грязный пол и ложится рядом. Крепкой рукой отодвигает обманчиво-мягкие игрушки, перешитые миллионы раз и набитые мелким железом. Никогда не знаешь, которая из них взорвется от неудачного прикосновения. Задерживает дыхание, когда Джинкс, свернувшись клубком под костлявым отцовским боком, утыкает сопливый нос прямо в грудь. — Поспи, маленькая, — шепчет Силко, ласково целуя лазурный затылок. Дочь, словно печка, оплетает его вязким жаром, пропитывает своим запахом. Латунь, краска, порох и сладости. — Спи спокойно. Подушечки мужских пальцев успокаивающе перебирают пряди длинных волос, осторожно распутывают узлы. По истечении этой ночи сам Силко, наверняка, поседеет еще сильнее прежнего — хоть убей, никак не может привыкнуть, даже вылечив уже с десяток таких лихорадок. Страх потерять ее, да еще и так глупо, опустошительно воет на самом дне утопленной души. Там, куда только Джинкс может добраться, безрассудно нырнув глубоко в покинутое всеми болото. — Я тоже позабочусь о тебе, — вдруг выдает девушка глухо, перехватывая холодную отцовскую кисть, — когда ты станешь совсем старым… И тоже будешь умирать. Погладив длинные пальцы, Джинкс трепетно — находясь на тонкой границе бреда — целует острые костяшки. Одну за другой. И, прежде чем отключиться, прижимает их к своему лицу, не подозревая, что на виске размеренно пульсирует, налившись лиловым, широкая вена. Все это время Силко лежит в легком оцепенении, рассматривает до дрожи знакомые черты, будто видя их впервые. Изуродованные шрамом губы дергаются в кривой, острой ухмылке. Страшно даже представить, как она позаботится о своем отце, если тот действительно доживет до старости. Силко уверен, Джинкс будет чудовищно заботливой дочерью. — Буду ждать, — выдыхает он, напоследок целуя «мерцающие» венки. — И ты подожди.