Оправдание для ненависти

Фрунзе велел одному из ординарцев уступить Хлудову своего дончака, и отряд крупной рысью тронулся обратно. Медлить было опасно, слух о возвращении генерала-вешателя уже разнесся, в любой момент могли вспыхнуть новые беспорядки. Сгущались ранние осенние сумерки, под копытами похрустывал лед, но ко всему привычные кавалерийские кони резво несли седоков. - Благодарю, - мерно приподнимаясь в стременах конь о конь с Фрунзе, неожиданно заговорил Хлудов. – Я готов к смерти, но способ… имеет значение. - Все имеет значение, - согласился главком. – Хорошо, что я случайно оказался здесь. Моя ставка в Харькове. - Надеюсь, мы едем не в Харьков? Не затягивайте с этим. Я устал. Вплоть до этой минуты Михаил не испытывал к Хлудову сочувствия – он был слишком изумлен. Но эта фраза, фактически означавшая «Расстреляйте меня как можно скорей», вдруг резанула его по сердцу. Как же нужно страдать, чтобы просить о смерти?.. - Мы отдохнем, мы отдохнем… - процитировал он. - Нет, не в Харьков. В мой поезд. Зубы-то целы? - Целы, ничего. Но больно. - Сами напросились. Зачем вы пытались выйти к толпе? - А я не таракан, чтобы забиваться в щель. - Ладно… Вас хоть не обидели, не считая этого бланша? - Нет. Ничего, кроме револьвера, не отобрали, пальцем не тронули. …Главкома Украины и Крыма требовал по прямому проводу главковерх Каменев. Фрунзе доложил о фактическом разгроме махновской Повстанческой армии, с досадой выслушал новость о том, что бригаду Котовского у него забирают и перебрасывают на Тамбовщину, рассказал о возвращении Хлудова. - Сергей Сергеич, я ходатайствую об амнистии для генерала. Хлудов – выдающийся тактик, крупнейший военный специалист, не привлечь его к сотрудничеству - расточительно и просто глупо. Казнив его, мы оттолкнем от себя тысячи эмигрантов, которые хотели бы вернуться, но боятся, что мы им все припомним. Между тем разложение военной эмиграции и репатриацию умеренной ее части я считаю первоочередной задачей. - Я согласен с вашими доводами, Михаил Васильевич. Но… уместно ли это – помиловать военного преступника, у которого руки по локоть в крови? - Не будь он преступником, зачем понадобилось бы помилование? А руки в крови у всех, в том числе и у меня. Помните же Ярославское восстание, Чапанное восстание, которые я подавлял. Другого выхода не было, как военачальник я уверен в своей правоте, но как человек – сожалею, что мне пришлось пролить эту кровь. - Хорошо, Михаил Васильевич. Я доложу о вашем мнении. - Спасибо, Сергей Сергеевич. Это в какой-то мере мое личное дело. Владимир Ильич и… товарищ Троцкий поставили мне ультиматум: если Врангель не примет моих условий капитуляции - больше никакой пощады врагу. Я не считал и не считаю это правильным, но бессилен помешать. Однако я выговорил себе право на помилование для отдельных лиц, которые представляют особую ценность для РККА: для авиатора Арцеулова, например. Хлудова я также считаю представляющим особую ценность. Поддержите меня. - Я понял вас, Михаил Васильевич. Заручитесь также поддержкой Дзержинского, он недавно докладывал Ленину о необходимости репатриации просоветски настроенных эмигрантов. Он ваш союзник в этом, как и я. - Спасибо. А если все же состоится суд, я займу место рядом с Хлудовым на скамье подсудимых. Потому что преступники мы все, все участники гражданской войны – такова ее логика. Я хотел сохранить свои руки чистыми, так хотел – и не смог!.. Надо предложить мир всем, кто хочет мира, и признать, что всех убитых – убила война. Закончив разговор, он поспешил в свой салон-вагон, где оставил гостя (или все-таки пленного?). Нужно было накормить его - судя по внешнему виду, он ничего не ел дня два или три. И поговорить наконец… убедить принять помилование, как бы абсурдно это ни звучало. Потому что если он будет пытаться убиться о каждого встречного, амнистия ему не поможет. К удивлению Фрунзе, гость… спал. Сидя, положив локти на стол и уткнувшись головой в руки. «Не смыкал глаз несколько суток, вот и срубило. Теперь из пушки не добудишься. Да пусть спит…». Фрунзе легонько подтолкнул спящего – тот принял горизонтальное положение, как манекен. Видно, его разом покинули все физические и душевные силы. Главком Украины и Крыма задумчиво посмотрел на своего недавнего противника, принес теплый романовский* полушубок, укрыл его. Расстегнул верхнюю пуговицу френча, чтобы ворот не слишком туго охватывал шею, – и покачал головой, увидев под ним белоснежную рубашку. Основательно парень приготовился к смерти. Выбрит до синевы, гладко причесанные волосы на пробор, с бриолином, чистую рубаху надел… *** Хлудов открыл глаза и сразу вспомнил, где он. Только не сразу понял, почему он не сидит, а лежит на диване, укрытый форменным офицерским полушубком. Сообразив, что обязан этим хозяину салон-вагона, он с чувством, близким к панике, провел рукой по лицу, проверяя, не плакал ли во сне (в последнее время такое случалось). По счастью, слез не было, как и… красноречивого вестового, не к ночи будь помянут. Неужто отстал наконец? Или просто сюда проникнуть не смог? Сон творит чудеса: пару часов назад Роман Хлудов больше походил на труп, чем на человека, а теперь с пробудившимся юмором подумал, что, вероятно, красные знамена и большевистские лозунги – сильное колдунство, отгоняющее потусторонних гостей. Фрунзе что-то писал при свете настольной лампы. Он поднял голову и посмотрел на Хлудова – без усмешки, с непроницаемым видом. *** - Я что, спал? Зачем вы мне позволили? – отрывисто и резко от смущения спросил Хлудов. - Вам это было необходимо. От недосыпа кондратий может обнять. Всю жизнь мечтал, чтобы вас парализовало в моем салон-вагоне! - А его нет, - пробормотал Хлудов, уставившись куда-то в пространство. – Его здесь нет! - Кого? – озадаченно переспросил Фрунзе. – Вы нездоровы? - Какая разница? Помните, у Достоевского: из того, что призраков видят душевнобольные, не следует, что призраков не существует. Просто у здоровых органы чувств не приспособлены к восприятию потустороннего мира. - Не соглашусь. Когда я был в ссылке в Сибири, - а там по медвежьим углам тако-ое сидит! – потусторонний мир я видел вот как вас. - Так, может, вы тоже… куку? – с мрачным юмором предположил Хлудов. - Время от времени я слышал такое лестное предположение от начальства. Например, в 1919-м, когда форсировал Белую. - Битва за Уфу – это шедевр оперативного искусства, - запавшие, красные от недосыпа глаза генерала блеснули. - Как и ваша оборона Крыма. Мы еще вернемся к этой теме. А пока давайте поужинаем. - Я не голоден. - Я тоже не чувствовал голода, пока сидел в камере смертников, в итоге едва не заработал туберкулезный процесс. Давайте не будем доводить до этого. - Кому суждено быть повешенным, тот не утонет. - Вот и я то же самое говорю докторам, которые уговаривают меня лечиться. - Вы жалеете меня, что ли? – вдруг резко спросил Хлудов, пристально глядя собеседнику в глаза. Фрунзе ответил ему таким же прямым взглядом. - Жалею я убитых лошадей, Роман Валерьянович, - ну чем они, бедные, провинились? Прямо ком в горле, когда смотрю на лошадиные скелеты в степи, там, где Буденный рубился с Чарнотой и Барбовичем. А вам я сочувствую. - Почему? Почему вы меня не ненавидите? - Потому что вы не заслуживаете ненависти. И потому, что я не могу не восхищаться вами, черт вас побери совсем! Да мои орлы должны вам брать под козырек и благодарить за науку! Кто может так драться? Только русские! Хлудов криво усмехнулся: - Давно меня не хвалили. Отвык. Странное ощущение. - Все-таки вы небрежны в выборе слов, Роман Валерьянович. Я вас не хвалю. Равный равного – не хвалит, равный равного – одобряет и отдает должное. У Хлудова очень давно не было никаких желаний, кроме одного – чтобы прекратились визиты вестового Крапилина. А теперь он вдруг подумал: было бы здорово командовать парадом, и чтобы Фрунзе его принимал. Но это было так же немыслимо, как полететь без самолета. - Невозможно, - проговорил он вслух. - Почему? – поднял брови Фрунзе, и Хлудову показалось, что тот читает его мысли. - Ваши меня никогда не примут. - У моего друга Буденного белые замучили старика отца, убили любимого младшего братишку, родную сестру расстреляли, но не добили – жива. У него в Первой Конной пятьдесят процентов личного состава – бывшие деникинцы. А его лучшие командиры – пленные белые офицеры Шапкин и Недорубов. Это возможно, и это достойно. *романовский полушубок - форменный офицерский полушубок из овчины. Название связано с романовской породой овец, чьи шкуры шли на изготовление.