Холодной зимой думаю о весеннем ветре

Их было трое, двое высоких, один пониже, и все скрывали лица. Чу Ин лишь раз в жизни сталкивался с разбойниками, однако тогда, на пути к столице, он был под защитой торгового каравана, и охрана справилась со всем так быстро, что он даже испугаться не успел. Теперь же его сковал ужас. Смерть, желанная когда-то, стала слишком реальной. Он не готов был… он хотел сам решать, когда ему умереть! Поэтому послушно сел, выпрямив спину и сложив руки на коленях. — Лучше вам уйти, — твёрдо произнёс он, собрав всю свою храбрость и достоинство. — Мой друг… мой друг — второй боец в списке архива Ланъя. Разбойник пониже рассмеялся, но как-то нервно. — Ладно заливать! Второй боец в их списке — командир дворцовой гвардии в Лян! Что ему делать на землях союза Цзянцзо! — Вы из союза Цзянцзо? — во тьме вдруг забрезжила надежда. — Тогда вы должны поспешить к господину Мэю и доложить ему о нас. Он ждёт нас! В последнем он был вовсе не уверен, но Мэй Чансу должен был узнать имя Мэн Чжи, если тот действительно его друг! Двое разбойников переглянулись, но державший меч, видно, их главарь, не опустил клинок. — Так мы и побежали! Глава никого не ждёт, иначе он бы предупредил. Сдаётся мне, ты просто наглый городской, который забрёл куда не следует! Сейчас мы с тебя возьмём плату за проход по нашей земле! Братцы, пошарьте-ка по его вещам. Чу Ину краска бросилась в лицо. Так всё-таки союз Цзянцзо — разбойники! И А-Чжи знал об этом, но почему тогда солгал? Это было совсем не в его духе. Возможно Мэй Чансу просто обманул его, втёрся в доверие! Обманщик и… соблазнитель! — Старший брат… — неуверенно сказал разбойник пониже. — Но глава же не велел ничего брать! Ты сказал, если будут от нас откупаться подарками, возьмём себе, но силой отбирать мы не договаривались! — Вот именно! — поддержал его товарищ. — Железному Архату, герою Цзянху, такое не пристало! Расспросить с пристрастием — одно дело, но грабить… Почему-то их голоса показались Чу Ину знакомыми. Довольно юные… где он мог их слышать? Может быть, бывшие слуги или уличные мальчишки… но отчего тогда его сердце забилось сильнее? Главарь сплюнул. — Болтливые сучьи дети! Я зачем вас взял?! Теперь он всё знает, думаете, будет молчать? Придётся его убить! О, где же А-Чжи?! Он ведь не мог далеко уйти… — Если вы сейчас же уйдёте, я не расскажу господину Мэю о том, что вы хотели меня ограбить, — Чу Ин стиснул веер. — Я сделаю вид, что это было недоразумение. — Вот именно. Зачем сразу убивать?! Он же наших лиц не видел! — разбойник с самым знакомым голосом выступил вперёд и осторожно отвёл клинок. — Подожди, старший брат, ну что ты сразу горячишься? Давай спокойненько всё обсудим! Чу Ин быстро огляделся, воспользовавшись заминкой. Меч А-Чжи лежал совсем рядом, но чтобы схватить его и вытащить из ножен, нужна была немалая скорость. А что потом? Мысль о том, чтобы ранить или, ещё хуже, убить человека, была ему противна, да он и не умел сражаться по-настоящему… Но ведь злодеи об этом не знали! Разбойники так увлеклись спором, что он успел добраться до меча и даже обнажить клинок. Теперь бы замахнуться, нанести удар… но он не смог. Поднять меч и причинить боль — нет, невозможно! Это минутное замешательство дорого ему стоило. Он даже не понял, что произошло: от боли всё вспыхнуло перед глазами, земля ушла из-под ног. Кажется он ударился о дерево, падая, но не успел понять точно: разбойник безжалостно схватил его за волосы, потянул, наматывая пряди на руку. — Значит, на землях союза Цзянцзо напал на его воинов? Вот это точно карается смертью! — Старший брат! Старший брат! Да он даже сделать ничего не успел! В голове так звенело, что голос младшего разбойника казался похожим на голос Сяогуана. Как хорошо было бы увидеть Сяогуана перед смертью в последний раз… — Что вы за трусливые черепахи?! Я вас взял на дело, чтоб вы мне помогали серебро из проезжих чиновников вытряхивать! Хотел богатыми сделать! Жалеете его… думаете, он бы вас пожалел? Да я по морде вижу и по разговору чую, что он из столичных сволочей, которые нас за людей не считают! Глотку ему перерезать и обыскать — наверняка в поясе лян десять зашито, не меньше! — Старший брат, — сказал высокий разбойник серьёзно. — Я хочу быть героем Цзянху, а не бандитом. Потому попросился в союз Цзянцзо. А младший братец к нам пришёл, чтобы помогать матери, а не ради наживы. Какой ты пример ему подаёшь! — Если ты сейчас перережешь этому человеку горло, старший братец, я всё расскажу главе. И мне наплевать, что мы друзья, — добавил мальчик с голосом, так похожим на голос Сяогуана. Лезвие меча впилось в кожу. Чу Ин зажмурился, по привычке пытаясь раствориться в воздухе, но боль не уходила. Исчезнуть, исчезнуть… как же он делал это раньше?! — Вы что, против старшего брата по… Закончить разбойник не успел. Раздался глухой звук удара и треск веток. До этого Чу Ин лишь единожды видел, как сражается Мэн Чжи: на смотре императорской гвардии. Но тот бой был изящен: чтобы потешить императора, Мэн Чжи и его воины не столько дрались, сколько красовались, хвалясь цингуном и искусством боя. Мэн Чжи был статен, грозен и непобедим, будто бог войны. Когда он взошёл на императорский помост принимать высочайшую похвалу, то даже запыхавшимся не выглядел, ни единый мускул не дрогнул на его мужественном лице, ни единый волосок не выбился из гладкой причёски. Чу Ин тогда решил, что он строгий и сдержанный человек… Но теперь тот, кто казался ему строгим и сдержанным, бросался на двух разбойников будто тигр: ему было не до красоты — даже Чу Ин, далёкий от боевых искусств, ощущал смертоносное намерение. Каждый удар — для того чтобы покалечить, не меньше! Разбойники, хоть и были молоды, мало ему уступали: тот, что повыше, сражался гибким копьём, со свистом рассекая воздух так быстро, что алая кисть металась, будто всполох пламени. Его товарищ не уступал: несколько раз его меч оказывался так близко от рёбер Мэн Чжи, что Чу Ин зажал себе рот, только чтобы не ахать громко. Ловкие и не знающие устали, они видели, что враг старше, и решили, видно, взять его измором. Им и вправду долго удавалось кружить по оврагу, прыгая и отталкиваясь от склонов, но вот Мэн Чжи поймал одного прямо в воздухе, так ударив коленом в грудь, что рёбра отчётливо хрустнули, а копьё улетело во тьму. Вот второй, бросившись невпопад, не успел увернуться и оказался на земле, снесённый ударом в голову, словно тараном. Оставшийся «старший брат», хоть и дрожал от страха, но лишь крепче стиснул волосы Чу Ина, заставляя запрокинуть голову. — Не подходи! Иначе горло ему перережу! Мэн Чжи замер, но страха в его лице не было: густые брови нахмурены, взгляд пылает ненавистью, ноздри раздуваются. — Мне и не надо к тебе подходить. Вот он сделал какое-то движение запястьем, словно щелчком метнул камушек, и разбойник, вскрикнув от боли, припал на одно колено… Мэн Чжи в один прыжок оказался рядом: пинком выбил меч, стиснул левую руку несчастного так, что тот заскулил от боли. — Стой смирно! — рявкнул он, и неожиданно осторожными движениями высвободил волосы Чу Ина. Тот хотел было отойти, но не смог — колени ослабли. Он даже не сразу понял, что окрик предназначался не ему. — У него ссадина на лице. Твоя работа? — негромко спросил А-Чжи, встряхивая разбойника. — Он сам вино… а-а-а-а! Кость сломалась со щелчком, как сухая ветка. Чу Ин в ужасе вскочил. — Мэн Чжи! Прекратите! — И за волосы его таскал ты. Снова хруст. Разбойник взвыл, как раненый зверь, сломанная в двух местах рука повисла плетью. — А теперь давай сюда руку, которой ты хотел его зарезать, мразь! Этого Чу Ин не вынес. Он и не думал, что в нём столько сил, чтобы оттолкнуть Мэн Чжи, только что победившего троих. — Достаточно! — он прикусил губу, чтоб не дрожала. — Я жив и здоров. Пожалуйста. Не нужно больше. Это была не просьба — требование. Пусть он не имел права требовать от Мэн Чжи, но тот должен был, должен был понять… И он понял. Выдохнул, смягчаясь. — Ин-эр, да он же хотел убить тебя! Разбойник, воспользовавшись паузой, уполз в темноту. Чу Ин не видел, что происходило, но судя по шуму, вся избитая троица бросилась наутёк через кусты. — Я знаю. Я сам виноват, не нужно было брать ваш меч… Они сказали, что из союза Цзянцзо, но тогда выходит… выходит, в союзе Цзянцо всё же бесчестные люди, которые грабят путников. Как можно… Он подобрал клинок, но никак не мог вложить его в ножны, руки тряслись, перед глазами всё плыло. Только сейчас он начал ощущать, как ужасно это было на самом деле, как страшно. Он был на волоске от смерти, опять… У него наконец получилось справиться с ножнами, но А-Чжи не забрал меч — взглянул ласково и виновато, и протянул руки… Чу Ин понял. И упал в его объятия, обхватил крепко-крепко. — А-Чжи… о, А-Чжи… было так страшно! Я вправду мог умереть! И тебя могли убить! А-Чжи! Прижаться, ощутить тепло тела… Как же он по этому скучал… — Как ты меня назвал? — горячий шёпот пощекотал его ухо, жёсткая щетина потёрлась о щёку. — «А-Чжи»? — Тебе… вам послышалось. — Ну нет, не послышалось… Что-то странное происходило с ним: избавившись от смертельной опасности, следовало поблагодарить Небо, а он мог думать, совершенно невпопад, лишь о том, что если повернуть голову, чуть-чуть, их губы встретятся… Ему пришлось немного отодвинуться, чтобы А-Чжи не заметил, как волнует его эта мысль, но тот истолковал по-своему и поспешно разжал объятия. — Надо спешить. Я отвязал их лошадей, у нас есть фора. Не хочу с боем пробиваться к Мэй Чансу, а если они доберутся первыми и нас оговорят, начнётся неразбериха. Чу Ин кивнул, не глядя на него, и принялся собирать вещи. — И всё же, Мэн Чжи. Многое ли вы знаете о союзе Цзянцзо? Что если они вправду… — Нет. А-Чжи никогда ещё не говорил с ним таким тоном, что слышно было, как под всей мягкостью и добросердечностью звенит сталь. И Чу Ин счёл за лучшее промолчать. *** В темноте поместье выглядело лишь россыпью огней на горных террасах. Внизу у ворот дюжие стражники стояли, расслабленно опершись на пики, но, увидев незнакомых всадников, поспешно выпрямились. А-Чжи сделал знак оставаться на месте и спешился. Чу Ина вдруг снова охватил страх: эти разбойники выглядели такими огромными и опасными, что если они смогут вдвоём убить А-Чжи, ведь те, другие, почти смогли… Он крепко вцепился в поводья, готовый в любую секунду броситься наперерез, но вот А-Чжи достал что-то из мешочка на поясе и отдал стражнику. Тот немедленно исчез за воротами. — Всё в порядке, — негромко сказал А-Чжи, и успокаивающе потрепал Чу Ина по сапогу. — Тебя больше никто тут не обидит, сейчас человек Мэй Чансу доложит ему, и нас впустят. Чу Ин промолчал. Бесполезно было теперь говорить о недоверии к главе. Но А-Чжи понял. — Всё равно боишься? — Человек, который был вам так дорог когда-то, мог измениться, — сказал он, стараясь чтобы это звучало холодно, а не ревниво. — Он и сейчас мне дорог. Есть вещи, которые не меняются. — И вы уверены… что это взаимно? Неужели здесть действительно замешана история любви? Не может быть! Он отказывался в это верить! — Ин-эр, я уверен в Мэй Чансу. Даже если его люди задумали мятеж, я тебя защищу, будь уверен. Слово «мятеж» совсем не успокаивало. И мысль о том, что А-Чжи снова придётся драться, поддаваться этой жестокости в себе, несла только тревогу и уныние. «Я не хочу, чтобы ты снова сражался», — мысленно обратился он к А-Чжи, не решаясь сказать вслух. Как наивно было бы говорить такое воину! Наконец стражник вернулся и открыл ворота. — Мне сказали передать, что главе нездоровится, и примет он вас или нет, это неясно, — сказал он, кланяясь. — Ли Ган вам обо всём расскажет. Чу Ин молча последовал за А-Чжи, и вздрогнул, когда ворота за ними с лязгом захлопнулись. Он мало что мог разглядеть в этом море тьмы с редкими островками факелов — ночь была безлунная. Но чем выше они поднимались в гору, тем светлее становилось: видно было, что здесь не жалеют денег на масло и свечи. Нижние ярусы поместья похожи были на военное укрепления: никакого изящества, лишь толстые стены, стойки с тренировочным оружием да хозяйственные постройки. Но вырубленная в камне лестница украшена была резными фонарями, а на верхней площадке, в изящной беседке под соснами, некий человек уже успел накрыть стол и подогреть вино. Судя по говору и платью, он был простолюдином, но держался с достоинством. И был особенно внимателен к А-Чжи. Чу Ин подумал, что таинственный глава Мэй предупредил его о чём-то, о том, что приехал драгоценный человек. Но не стал продолжать эту мысль — он слишком устал для ревности, не мог даже заставить себя поесть как следует, а от вина сразу же закружилась голова. — …напали в лесу, собирались зарезать и обокрасть, — услышал он сквозь дрёму и не сразу понял, что речь идёт о нём. «Зарезать и обокрасть»! Нет, такие ужасы всегда случаются только с другими… Он не удержался и склонил потяжелевшую голову на плечо Мэн Чжи, всего на мгновение. — …господин устал. Вода, наверное, уже согрелась, не желаете ли… А-Чжи повёл плечом. — Ин-эр, ты же давно хотел вымыться как следует! Давай, иди. Чу Ин даже не запомнил, как послушался, — он очнулся от сонного оцепенения лишь у дверей купальни, когда из открывшейся двери его обдало густым ароматным паром. Внутри пахло влажными сосновыми досками, приготовлена была отдельно ароматная вода для тела и травяной настой для волос. Разложены были мочалки, гребни и фейцзао, и прочие принадлежности, над большой бочкой клубился пар, огоньки свечей трепетали во влажном воздухе… Впервые за долгое время он вспомнил, как любил спокойную и чинную атмосферу купальни, неспешность и негу, как прекрасно было отдыхать в горячей воде! У Юйлоу и Сяохуа были такие нежные руки, он любил просто отдаваться их заботе и ни о чём не думать, послушный любым их прикосновениям… Но теперь пришлось заботиться о себе самому, неловко управляясь с шайками. И долго, неуклюже промывать волосы, надеясь, что сделал это как следует, и после они не станут выглядеть, как пакля. Сколько забот, о которых он раньше и не думал! И всё же, смыть наконец дорожную пыль и погрузиться в воду, такую горячую, что в первый миг кажется холодной, — после всего, что ему довелось пережить, это было, как на небеса вознестись. Если бы только вода не обжигала нежную кожу, натёртую о седло… Чувствуя, что засыпает в бочке, он лениво потянулся за свежей простынёй, думая, стоит ли выбираться, или понежиться ещё немного, но дверь скрипнула, поток прохладного воздуха ворвался в купальню. — Ин-эр, не спишь? Я принёс тебе мазь. Знаю, каково это, когда отвык ездить в седле! Чу Ин обернулся, чтобы сердито сказать, что ему ничего не нужно… но тут же захлопнул рот, ушёл в воду по самый подбородок, надеясь, что в этот раз всё же удастся исчезнуть. — Почему… почему вы не одеты?! — слабым голосом воскликнул он. — Я же мыться пришёл, — судя по плеску, А-Чжи вылил на себя шайку воды. — Бр-р, хорошо! Прости, что потеснил тебя, но не гонять же людей греть воду по два раза! Как-нибудь справимся. Чу Ин едва не задохнулся от смущения и ярости. Как он посмел! Какая низкая уловка, коварное соблазнение! Почему не сказать прямо, зачем на самом деле пришёл?! Он выбрался из лохани, старательно прикрываясь простынёй, закутался по самую шею и собирался в лоб спросить А-Чжи, зачем он лжёт… но не смог. А-Чжи сидел на кане, закрыв глаза, низко опустив голову. — Мэн Чжи? — Чу Ин острожно коснулся его плеча, такого гладкого и смуглого, влажного от пара… — Вам нехорошо? А-Чжи улыбнулся ему, но улыбка была блёклая, а глаза усталые и печальные, в красных прожилках. — Просто отдыхаю. Ночь выдалась долгая… Чу Ину стало стыдно. А-Чжи хотел лишь вымыться побыстрее и лечь спать, потому и не дождался своей очереди. Это не он распутник, а тот, кто думает о нём такие вещи! — Идите в воду, а я вымою вам волосы, — сказал он, не зная, как ещё помочь. Мэн Чжи устало кивнул и побрёл к лохани, даже не думая прикрыться. Чу Ин старался не смотреть на него, не опускать глаза, не вспоминать, какой он наощупь… На вкус… Последнее было особенно стыдно! Но всё померкло, когда он понял, глядя, как А-Чжи вытаскивает шпильки, что впервые видит его с распущенными волосами, впервые касается густых, слегка вьющихся прядей, распушившихся от влаги… Ему ужасно захотелось вдруг зарыться в них лицом, обнять А-Чжи, и чтоб А-Чжи обернулся потом, и их губы слились в поцелуе, и… даже языки соприкоснулись… Но А-Чжи, кажется, было не до этого. Он даже как будто уснул, пока Чу Ин любовно разбирал, промывал и причёсывал каждую прядь, но вдруг тяжело вздохнул, меняя положение. — Слишком хорошо, Ин-эр… — Разве бывает слишком хорошо? — Боюсь, усну прямо тут. Ладно, с меня причитается: намажу тебя мазью, самому тебе трудно будет. Чу Ин кое-как скрепил его волосы шпилькой на затылке — так дрожали пальцы. О, он прекрасно понимал, что это значит, но бороться вдруг совершенно расхотелось. — Не нужно! Я… я сам… — У тебя и мыщцы, наверное, одеревенели. Это плохо, ци должна свободно циркулировать по всему телу, если хочешь выиграть у Мэй Чансу. А-Чжи, разминающий его икры и бёдра своими сильными, но чуткими пальцами… Чу Ин прикусил губу. Нужно думать… думать о вэйци… кто познает тайны… тайны чёрных и… и белых… — Да, — едва слышно проронил он. — Я согласен, только не смотрите на меня. Мне неловко. Я никогда не моюсь… в компании мужчин. — Хорошо, буду только трогать, смотреть не буду. Чу Ин отошёл и лёг на кане, укрывшись простынёй, закрыв глаза, спрятав пылающее лицо в сложенные руки. «Чересчур… стремящийся к победе… не победит». А-Чжи подошёл к нему с баночкой мази и всего лишь коснулся щиколоток, но это уже было больше, чем… «Отдав камень, борись дальше…» Он слишком поздно понял, как неудачно лёг, — приятно было чувствовать прохладную мазь на внутренней стороне бёдер, но случайно или нарочно А-Чжи провёл большими пальцами вдоль всего его напряжённого… — Ах… «Если безнадёжно изолирован… выбери мирный путь…» — Больно? — спросил А-Чжи, но руки не убрал, надавил сильнее. Какой подлец, он ведь всё понимает! — Н… нет… — Чу Ин прижался грудью к кану, приподнял бёдра, пытаясь переменить положение, но лучше не стало. Усталый, разбитый, захмелевший, весь мокрый то ли от пота, то ли от пара, болезненно возбуждённый, неспособный ни единой мысли в голове удержать, он вдруг почувствовал себя живым. Не призраком, способным лишь указывать верные ходы. Не божеством вэйци в ароматных одеждах. Человеком из плоти и крови, с человеческими желаниями. Таким же, как А-Чжи… Он сел рывком, перехватил руку А-Чжи, и одного взгляда было достаточно, чтоб тот понял. Его губы, его шея были такими солёными — совсем особенный вкус. Колени — жёсткими, но не такими жёсткими, как лошадиная спина, в самый раз. А его руки… Чу Ин почувствовал, как мешает сбившаяся мокрая простыня между ними, и в раздражении отшвырнул её, прижимаясь теснее. А-Чжи… как он мог так долго жить без А-Чжи, целующего так жадно его ключицы, и шею, и грудь, куда попадёт? Без его пальцев, зарывшихся в волосы, широких ладоней, гладящих спину и ниже, сжимающих, обхватывающих… Два мужских естества, крепко прижатых друг к другу в одной хватке… это было совсем не то же самое, что самому, в одиночку… — Нет… нет, стой! А-Чжи немедленно убрал руку, но лишь для того чтобы обнять, удержать, прижимая крепче. Лицо у него был решительное. — Я тебя не отпущу, Ин-эр. Больше не отпущу, даже не проси! Чу Ин покачал головой. — Нет, А-Чжи. Я хочу… — он сглотнул. — Я хочу тебя… ещё ближе… внутри… Последнее он произнёс совсем тихо, не смея смотреть А-Чжи в лицо, умирая от стыда. Только бы А-Чжи не понял, как пристально он потом листал ту неприличную книгу, отмечая в мыслях то, что хотел бы попробовать! — Что, прямо здесь? — А-Чжи осмотрелся немного нервно. — Тебе будет неудобно… идём лучше в постель. — Неудобно? Как не стыдно говорить про неудобства после того как заставил меня столько проскакать верхом! Я больше ничего не боюсь! — Чу Ин сердито толкнул его в плечо. Он боялся, что стоит им одеться и выйти, как решимость иссякнет, их отвлекут, обязательно, что-то случится! Он не мог этого допустить. — Значит вот как ты заговорил! — А-Чжи просиял, радостный. — Ну держись! Чу Ин отчётливо вспомнил жест, который он сделал однажды: вверх, внутрь и нажать… Ох. Ощущать эти пальцы внутри было совсем не то же, что видеть. Он не знал, что должен чувствовать — его тело совсем недавно начало снова ощущать прикосновения, но А-Чжи одновременно целовал его за ухом, и это точно было приятно, можно было сосредоточиться на этом, а не на странных странностях… Он сам себе удивился, когда начал постанывать тихо и царапать спину А-Чжи, покусывать его плечо. Это не похоже было на ослепительную страсть, скорее… будто струна натягивалась внутри, и А-Чжи был, как опытный музыкант, подкручивающий колки гуциня, то ослабляющий, то вновь... Он хотел сказать, что не сможет больше терпеть, что нельзя так мучить… Но А-Чжи и сам догадался: прижал его всем весом к кану, и целовал так долго, так нежно, что все мысли растворились среди пара. — Ин-эр… если тебе не понравится, побей меня потом. А лучше сразу скажи, — сказал он так серьёзно, что Чу Ин закатил глаза и сам поцеловал его, чтоб не болтал глупостей. А-Чжи оказался прав: это было неудобно. Слишком жёстко на кане, слишком жарко, волосы прижаты чужим локтем, да вдобавок больно, он даже не удержался от вскрика. А-Чжи немедленно замер, будто его подстрелили. — Ин-эр, просто скажи, и я остановлюсь. Или буду медленнее! Как скажешь! Он покачал головой. — Нет, это не из-за тебя… из-за седла. Мне приятно, когда ты… Он не договорил, потому что А-Чжи сделал одно плавное движение, словно вогнал меч в ножны, и теперь… теперь между ними не было больше преград. — Если повернёшься на живот, будет легче… — Но тогда я не смогу смотреть тебе в глаза. Нет, так… так — замечательно. Он не ожидал, что А-Чжи возьмёт его руку в свою, переплетая пальцы, поцелует запястье, сгиб локтя, плечо. — Давно хотел так сделать. С тех пор как увидел тебя на стене, — тихо признался он, и закрыл глаза, прижался губами к ладони. — А я… с тех пор, как увидел тебя за вэйци, хотел… не знаю даже, чего я хотел… у меня ведь тогда не было той книги. Раньше он думал, что между людьми это всегда случается как в том сне, который ему хотелось забыть. Что это как прикосновения служанок: нужно лишь не мешать, не думать, закрыть глаза… Исчезнуть. Но с А-Чжи ему не хотелось исчезать. Он высвободил руку, поймал выбившуюся прядь волос, потянул. И А-Чжи склонился над ним, покорный. Двинул бёдрами на пробу, ещё и ещё раз… Дальше уж он не сдерживался. Шпилька выпала, звякнув о каменный пол, но ему было всё равно. Смешались пряди волос, смешалась слюна. Вода, пот и ароматное масло смешались, пальцы переплелись. Не было в этом ничего от порхания фениксов в цветах или резвящихся уточек, и звуки совсем не похожи были на любовные клятвы или пение флейты — скорее звериное рычание, и сопение, и томные вскрики… Воинского пыла А-Чжи хватило всего на несколько ударов: быстрее, глубже, ещё быстрее… и вот он замер, вздрогнул, вжавшись лбом в плечо Чу Ина, выдохнул судорожно, обмякая, будто все силы его покинули. Чу Ин обнял его, лихорадочно пытаясь придумать, что делать, но А-Чжи не забыл его: обхватил рукой напряжённое мужское естество, и двух движений его горячей, жёсткой ладони хватило, чтобы… Туго натянутая струна оборвалась. Чу Ина словно молнией прошибло насквозь. — А-Чжи! Никогда он ещё не чувствовал себя таким живым. Не призрак, больше не призрак! Не бесплотный дух, а человек! — А-Чжи… я так люблю тебя… О, А-Чжи, не отпускай меня больше… — он и сам не знал, о чём просит, лихорадочно целуя его губы, щёки, куда попадёт. — Не отпущу… — А-Чжи ловил его поцелуи жадно, словно глотал воду из пустынного источника. — Никогда не отпущу… В конце концов их силы окончательно иссякли. А-Чжи так и остался лежать, уткнувшись в его шею, позволяя перебирать волосы, обессилевший и счастливый. — Прости… я обычно дольше… просто устал. — Я тоже устал. — Чу Ин обнял его крепче. — Мы сможем дольше, потом… — Я точно могу… А знаешь, что? — пробормотал А-Чжи, улыбаясь ему в шею. — Что? — Я, когда шёл сюда, надеялся, что получится. И получилось. После боя, когда понимаешь, что смерть прошла мимо… так хочется трахаться! Чу Ин не нашёл в себе сил даже смутиться от этой грубости. В конце концов то, что они сделали, иначе нельзя было назвать. — Да… да, я почувствовал… — признался он. — Очень… хотелось. А теперь ему ещё больше хотелось так и заснуть, крепко обняв А-Чжи, не отпуская его ни на миг, но в купальне становилось холодно, пот и семя неприятно липли к телу, и волосы А-Чжи всё время лезли в рот. Пришлось ему справиться с собой и вставать. *** Он думал, что уснёт сразу же, как только голова коснётся подушки, но сон не шёл. А-Чжи рядом тоже ворочался и вздыхал, то сбрасывая с себя одеяло, то вновь натягивая. — Тебе не спится? — наконец спросил Чу Ин, неловко обхватывая его одной рукой поперёк груди. Они оба были одеты, но обнимать другого мужчину под одним одеялом всё равно казалось ему верхом непристойности. — Не спится. — А-Чжи крепко обнял его в ответ, устраивая поудобнее. — Так бывает, когда слишком устаёшь. Расскажи какую-нибудь историю. Весёлую, грустную… какую захочешь, люблю слушать твой голос. Чу Ин высвободился из его объятий и сел. Комната утопала в чернильной тьме, даже если сейчас он расскажет обо всём — А-Чжи не увидит его лица. Не поймёт, каково ему. — Хорошо. Я расскажу. — Он глубоко вдохнул. — Жил на свете один человек, считавший себя мастером вэйци. Он был ужасно самодовольным, потому что император обратил на него внимание и осыпал подарками. Но императору надоел этот человек: слишком гордый. Слишком высокомерный. Не умеющий… сближаться с другими, — он почувствовал, как тёплая рука сжала его руку, и едва нашёл в себе силы продолжать. — Поэтому с монаршего попустительства этого человека оговорили и выгнали из дворца, запретив играть в вэйци с другими мастерами. Не в силах вынести позора, он отправился на скалу, собираясь покончить со всем раз и навсегда… Он умолк. — Ин-эр. — А-Чжи сел рядом, обнял его за плечи, неспособный держать руки при себе. — Если тяжело, не рассказывай. — Тяжело? — Чу Ин улыбнулся дрожащими губами. — Это всего лишь история. Она о том, чего не бывает на свете, ты увидишь. Ведь когда этот мастер собирался броситься в волны… ярчайшая вспышка ослепила его. А затем… затем он оказался в небытии. Во тьме, где не было ничего: ни времени, ни пространства. Сперва ему было страшно, очень страшно… И, чтобы успокоиться, он начал играть в вэйци сам с собой, вспоминать все партии, которые играл, всех соперников…. — Ин-эр… — Замолчи! Пожалуйста, замолчи, — Чу Ин до боли сжал его руку. — Если ты будешь меня перебивать, я никогда больше ничего тебе не расскажу, никогда! Я вовсе перестану с тобой говорить. А-Чжи тяжело вздохнул. — Я слушаю, слушаю. Не сердись, возлюбленный. — Ход за ходом он сыграл сотни партий, а значит, прошли сотни часов. И он понял, что, раз не умер, значит, стал бесплотным духом, ведь ни голод, ни жажда, ни усталость его больше не мучили. Он решил, что это наказание за попытку убить себя, и смиренно его принял. Об этом Чу Ин никому раньше не рассказывал, даже Сяогуану. О горечи, о ярости, о страхе, и наконец, о смирении. Сяогуан тогда был слишком маленьким, он бы не понял. — Мастер не знал, сколько времени прошло, пока однажды луч света не пробудил его к жизни. Он оказался в незнакомой комнате, залитой солнцем, и увидел перед собой испуганного мальчика, держащего доску для вэйци, так похожую на его собственную. Мальчик был ему незнаком, но всё же мастер почувствовал, что знает о нём неизмеримо много, что их души каким-то образом соединены… Он рассказывал и рассказывал про Сяо Байлуна и его первые шаги в го, про болезнь, про дерево, посаженное на горе, про игру с императором Канси, про безвременную, несправедливую смерть и новое одиночество, но теперь с милыми сердцу воспоминаниями о друге. О дорогом Сяо Байлуне, который всю жизнь любил безответно, но так и не открылся, лишь потакал эгоистичному духу во всём, и сгорел, сгорел из-за него, из-за вэйци… — Но он же был болен, ты сам сказал! — А-Чжи всё-таки не удержался. — Некого тут винить! — Если бы он чуть больше берёг себя, если бы дух, терзавший его, был внимательнее… — Прожил бы дольше на год или два, а потом всё равно тело не выдержало бы. Я всё об этом знаю, Ин-эр. У моей жены было всё самое лучшее, придворный лекарь бежал к ней по первому зову, я никогда ни в чём ей не отказывал! Но её это не спасло. Только в твоём вэйци можно превратить смерть в жизнь одним ходом. С людьми так не получается. Теперь Чу Ин жалел, что не видит его лица. Он потянулся в темноте, осторожно коснулся его щеки, и А-Чжи тут же поцеловал его ладонь. — Это прошлое, Ин-эр, — сказал он, успокаивающе гладя его пальцы. — Я знал, что так будет. Вот только детей жалко… но это ничего, они справятся. Рассказывай дальше. — Дальше… — Чу Ин сглотнул. — Дальше… много лет… много лет мастер оплакивал своего Сяо Байлуна, но слёзы постепенно иссякли. А тьма всё не отступала. И он снова играл в вэйци сам с собой, пока всё не повторилось. Прошло триста лет, мир… мир стал совсем другим… и в этом мире он снова встретил мальчика… такого смешного, такого непослушного и избалованного… такого умного… доброго… Сяо… Сяо… гуана… Он почувствовал, как А-Чжи замер, но ему было уже всё равно. Он рассказывал всё как было, где-то объясняя, если думал, что это будет совсем непонятно, где-то опуская подробности. Сколько всего они пережили с Сяогуаном! Победы, разочарования, ту страшную ночь на горе, когда Юй Лян пришёл их спасти, будто прекрасный принц, те тренировки в храме. А игра с Юй Сяояном? А первая победа в академии? Или то полное достоинства сражение с благородным Лун Янем? А тот день, когда Фан Сюй спас их от мошенника? И то, как Шэнь Илан взял назад свой ход, и как Хун Хэ пришлось сбегать из отцовского дома, связав одежду и простыни… В его собственной жизни никогда не было столько радостей, такой крепкой дружбы и искренней любви! О, он любил Сяогуана так сильно, что его сердце готово было разорваться! Любил, как только можно любить маленького братца, повзрослевшего ученика. И хотел теперь только одного: чтобы Сяогуан не тосковал о нём… нет, чтобы он погрустил, но совсем немного, а потом нашёл утешение с Сяоляном, ведь их Лунный старец связал красной нитью, ведь Сяолян такой замечательный! И если подумать, всё получилось, как нельзя лучше, потому что влюблённым не нужен третий лишний… никому не нужен… — Этот мастер… вернулся туда же, откуда прибыл. Для него прошло больше тысячи лет, а для мира вокруг — лишь несколько минут. Судьба дала ему второй шанс… но он так и не понял, почему. Ведь он увидел Божественный ход, и ничего больше не осталось… — Значит, ничего, — тихо проговорил А-Чжи, отпуская его руку. — Понятно. — Это всего лишь история, — Чу Ин промокнул слёзы рукавом. Он надеялся, что от рассказа ему полегчает, но от воспоминаний о Сяогуане стало только тяжелее. — И всё в ней выдуманное. И этот мастер тоже… — Я видел вспышку. Нашёл твою доску. Сначала тебя не было на скале, а потом ты появился словно из ниоткуда. — Я просто… поскользнулся, ударился о камень и потерял сознание. Упал в кусты, и ты сперва меня не заметил, а потом выбрался на скалу… — Ин-эр. Чу Ин умолк. Тишину нарушал лишь лай собак вдалеке, за окном кто-то прошёл по гравийной дорожке, неся фонарь, и свет на мгновение скользнул по лицу А-Чжи, хмурому, закрытому, как у человека, узнавшего о чужой смертельной болезни. — Ты рассказывал мне о чудесах, которые я даже представить не могу. Если ты смог всё это выдумать, Ин-эр, то ты невероятнее Великого Юя. Но ты этого не выдумал. Я слышу, когда человек верит в то, о чём говорит. — Безумцы тоже верят в свои фантазии. Может быть, я просто безумен, — Чу Ин обхватил себя за плечи, подтянул колени к груди. Голова гудела от слёз, его знобило. — Если и так, то мне всё равно — горюешь ты о своём маленьком братце по-настоящему. Можно ли так сильно любить выдумку, я не знаю. Пожалуй, что нельзя. Голос у него был усталый и печальный. Неужели… неужели он решил, что… — А-Чжи! Я люблю Сяогуана, но мой возлюбленный — ты. Неужели ты не понимаешь разницу?! А-Чжи поймал его в объятия, потянул к себе вниз. — Я понимаю разницу. Только она не в том, кого из нас ты хочешь в постели, — А-Чжи помолчал, сердце его билось быстро. — Мы все в жизни хоть раз да думаем, зачем живём, какой от нас толк. Некоторым везёт, и они находят смысл. Тебе вот повезло. — Я думал, что смысл моей жизни в том, чтобы найти Божественный ход, я искал его тысячу лет! Но я ошибся, и ты ошибаешься! Смысл моей жизни не в Божественном ходе и не в Сяогуане. Если я всё ещё жив и вернулся, значит, он в чём-то ещё! — Но не в том, чтоб просто быть счастливым с любимым. Чу Ин помедлил. — Нет. Не в этом. Он умолк, дожидаясь ответа но услышал лишь мерное дыхание. То ли А-Чжи уснул наконец, то ли притворился спящим. Чу Ин положил голову ему на грудь, прижался, согреваясь. — Но ведь и для тебя смысл не в этом… — прошептал он, но ответа не дождался. *** Он проснулся и понял, что один. Бамбуковая штора рассеивала солнечный свет, птицы пели, цикады пересмеивались в кустах. А-Чжи не было. Его одежда тоже исчезла. Чу Ин сел, потянулся к бронзовому зеркалу, чувствуя, как всё болит при каждом движении, зная, что увидит: под глазами синяки, волосы растрепались, шпильки выпали, на шее пятна. Ужасный вид, но для кого прихорашиваться? Вчера он обидел А-Чжи, а сегодня тот и знать его не хочет, бросил как… как куртизанку! А может, не захотел связываться с сумасшедшим. Ах, не удивительно, Чу Ин прекрасно знал, что и говорит, и выглядит как безумец… Дверь с грохотом распахнулась, будто кто-то её пнул. — Ин-эр! Не разбудил тебя? Хорошо, а то видишь, руки заняты! А-Чжи, свежий, сияющий и громкий, внёс в комнату столик, уставленный тарелками, и поставил прямо на кровать. — Сейчас принесу чай, Ли Ган мне тут посоветовал кое-что, тебе понравится! Свежие персики, ютяо, миндальное печенье… Но А-Чжи должен был сердиться и обижаться, так почему же он… — Вот, собирают тут прямо на склонах, даже названия ещё не придумали, — А-Чжи вернулся с чайником и чашками. — Называют просто «Чай главы Мэя», потому что он тут велел его посадить… — Я не завтракаю в постели, — только и смог сказать Чу Ин. — Так делают только больные! — Ты же устал. Можешь сегодня хоть весь день в постели проваляться, я сам разберусь со вчерашней историей. — Нет, нет, я тоже должен там быть. Это на меня напали, — Чу Ин не удержался и взял печенье. Он ведь и правда был всё ещё слаб после путешествия, это и правда можно считать за болезнь! — Тогда давай причешу тебя, — А-Чжи не мог усидеть на месте, словно большой пёс, соскучившийся по хозяину. — Я запомнил, как тебе нравится, я смогу! Чу Ин улыбнулся и кивнул. Ему было неловко — в дороге он не распускал пучок, не расплетал косу и сложные локоны, причёсывал лишь распущенные волосы. И даже не подумал, каково будет снова сооружать причёску без прислуги. Неужели А-Чжи сумеет… как бы он не сделал только хуже! Но противиться он не мог. Лишь бы А-Чжи касался его, касался его волос… а там пусть делает, что хочет! — Можно оставить простой пучок, — сказал он, закрыв глаза, чувствуя, как мурашки бегут по телу, от макушки до самого… — Да я справлюсь! В походе как-то шальная стрела прямо в глаз попала денщику генерала… — он умолк почему-то. — В общем, генерала. А должен был приехать императорский посланник. Так я всех безруких разогнал и сам ему помогал готовиться. А когда моя жена умерла, вся прислуга в доме с ног сбилась, и я… Он смущённо усмехнулся, сообразив, что сболтнул лишнего. — Я несколько дней сам причёсывал Сюли и Сяолуна, больше некому было. Не ходить же им оборванцами! Только никому не рассказывай. — Не буду, — Чу Ин улыбнулся. Ах, А-Чжи… как можно было стыдиться доброты? — Чтобы дети почитали родителей, родители должны заботиться о детях, разве это не правильно? Ты хороший отец, вот и всё. За это он немедленно получил поцелуй в ухо, и за ухо, и в шею. — А-Чжи… что ты делаешь? Он прекрасно понимал, что, но ведь причёска… и завтрак.. — То, что тебе и мне хочется, — А-Чжи крепко его обнял со спины, потянулся рукой под одеяло. Как он узнал?! Ведь под плотным одеялом не было видно. — О нет, это пройдёт, я обычно не обращаю внимания, чтобы не начинать день с… не тратить ци. — А чем плохо? Лучше начинать день с приятного, и по нужде потом проще... Но подожди, у меня есть идея лучше. Я, правда, делал так всего один раз и очень пьяный, но я постараюсь! А-Чжи отпустил его, решительно сдёрнул одеяло и встал на колени перед кроватью, наклонился… Чу Ин уже знал это ощущение из далёкого сна, который старался забыть. Сна, в котором он не мог ни пошевелиться, ни сказать «нет». На мгновение его вновь охватила беспомощность. Да, это было приятно, но… Ему пришлось собрать все силы, чтобы просто поднять руку и коснуться затылка А-Чжи, доказать себе, что может двигаться. Ответом ему был довольный звук, похожий одновременно на смешок и мурлыканье, звук, прошедший через всё его тело… Нет, это было совсем не похоже на сон. А-Чжи не был осторожным, как вор, трогающий то, что ему не принадлежит, он был страстным и старательным, он знал, что любовник всё видит и чувствует, и хотел, чтоб тот чувствовал ещё больше, ещё сильнее… — А-Чжи! — наверное, это было слишком громко, наверное, половина поместья услышала, но ему было всё равно. — О, А-Чжи! И снова эта довольная усмешка… О, да как он смеет… — Не целуй меня и не прикасайся к чашкам, пока не вымоешь рот как следует, — вот первое, что сказал Чу Ин, отдышавшись. — И как можно глотать… — Да я в жизни и не такое глотал! — отмахнулся А-Чжи, поднимаясь, совершенно довольный собой. — Это не важно, ты лучше скажи, Ин-эр, хорошо было? Ведь хорошо? Чу Ин отвёл глаза и кивнул. — Теперь я должен… ответную любезность? — спросил он, не вполне понимая, есть ли между ними негласный договор. — Какую ещё любезность! — А-Чжи снова устроился причёсывать его как ни в чём не бывало, только губы утёр. — Нет никаких долгов между возлюбленными. Но если захочешь, я отказываться не стану. Даже просто поцеловать или подержать во рту… ну, я не настаиваю! Чу Ин сделал вид, что чай интересует его куда больше. К тому же его не отпускала мысль внезапная, обидная: А-Чжи уже делал это для другого мужчины. Неужели для возлюбленного? Как можно делать это для кого-то ещё… — Кто он? — это вышло слишком резко, и он поспешно исправился. — Ты сказал что делал это один раз, когда был пьян. Для кого? Ты… был влюблён? Он не видел лица А-Чжи, но рука с гребнем на мгновение остановилась. — Мы оба чуть не погибли до этого в бою, сражались спина к спине, а враг сжимал кольцо, копья подступали со всех сторон! Не знаю, как мы продержались, но после напились так, что вспомнить стыдно. Праздновали победу, — А-Чжи старался говорить непринуждённо, но каждое слово будто выталкивал. — Я его так любил в тот вечер. Хотел для него сделать что-то… хорошее. Вот и сделал. Ничего не вышло, правда, слишком много выпили. Он, наверное, и не запомнил. А потом я случайно узнал, что у него уже есть кое-кто, и даже напоминать не стал. Вот и вся история. — Пьяны… но он был… в сознании? — Конечно, в сознании! Чуть не задушил меня ногами! Правда, потом назвал пару раз чужим прозвищем. Ну я и перестал, — А-Чжи ласково стиснул его плечо. — Ин-эр, у меня есть гордость: мой возлюбленный должен либо кричать моё имя, либо взывать к Небесам, а чужого мне не нужно. Только теперь Чу Ин понял, что не дышал, ожидая ответа. — Спасибо, — только и смог произнести он. — Да за что же? «За то, что ты — это ты», — хотел сказать Чу Ин, но лишь погладил его руку в ответ. *** — Глава ещё слаб, никого не принимает, — Ли Ган тяжело вздохнул. — Но этих беспутных мальчишек я и сам могу наказать, не нужно его беспокоить такими мелочами! Он велел привести провинившихся в маленький дворик возле конюшни. Чу Ин догадывался, почему, и чувствовал в животе неприятный холодок. Он не мог спокойно думать о том, что из-за него кому-то причинят боль. — Не наказывайте их слишком сильно, прошу! — обратился он к Ли Гану. — Командующий Мэн уже сломал одному из них руку, а других побил, этого достаточно! — Надо было сломать и вторую, — мрачно отозвался А-Чжи, стоявший у него за спиной, опершись о столбик навеса. Чу Ин бросил на него недовольный взгляд. — Не я придумываю правила, господин! — Ли Ган поклонился. — Глава давно назначил наказание тем, кто порочит имя союза Цзянцзо. Эти трое молоды и натворить ничего не успели, поэтому им по десять палок и выгнать. — Десять палок? Но вчера Мэн Чжи достаточно их проучил, им наверное всё ещё больно. Это бесчеловечно! — Это Цзянху, господин, некоторые тут понимают только язык батогов. Не беспокойтесь, они крепкие парни! Но Чу Ин не мог успокоиться. Люди Ли Гана ввели во двор молодого человека. Если бы рука его не была туго привязанна к доске, Чу Ин не догадался бы, что это вчерашний разбойник: так юн он был. Его курносое лицо казалось бледным и влажным, как тесто, но взгляд обжигал неприязнью. Чу Ин едва подавил желание спрятаться за А-Чжи. — Ли Шестой, Ли Шестой! Что ж ты так? — спросил ли Ган с искренней грустью в голосе. — Разве тебе чего-то не хватало у главы? — Не в деньгах дело! — огрызнулся Ли Шестой. — А в справедливости! Пока эти господа в столице распивают вино и фазанов едят, простые люди ремни варят с голоду! Почему мы не можем хоть немного с них поиметь? У его кобылы одна сбруя стоит столько, что моему папаше полгода пришлось бы на такую батрачить! Он говорил с таким искренним отчаянием, что Чу Ину стало стыдно. Он всю жизнь провёл в окружении слуг, никогда не ел грубой пищи, не носил некрашеной одежды… Но всё же этот Ли Шестой не имел права угрожать ему мечом! — Ты что, Сун Цзяном себя возомнил?! — Ли Ган замахнулся на него. — Нашёлся борец за справедливость! Убить и ограбить безоружного! А награбленное куда девать собирался? Сиротам раздать? Ли Шестой опустил голову, сжал кулак здоровой руки. — Младшим братьям. У них семьи, а у меня уже никого. — Об их семьях глава позаботится! Где эти двое? Приведите их тоже! Чу Ин отвернулся, раскрыл веер, хотя жарко ему не было. Он и забыл, какими жестокими были нравы в его время! Да и раньше ему было не интересно. — Он так юн, но сколько страданий ему пришлось вынести… — тихо сказал он А-Чжи. — Если простым людям живётся так плохо, почему же император ничего не сделает? А-Чжи вздохнул, медля с ответом. — Потому что ему всё равно, — наконец сказал он, глядя перед собой. — Тех, кого боится, он уничтожает, тех, кто говорит неприятные вещи — изгоняет. Ничто ему не интересно, пока не угрожает дворцу. Он злился, Чу Ин видел, как ходят желваки на его скулах. — Ты впервые говоришь о нём так… Он запнулся. Двоих мальчиков, иначе не назвать, ввели во двор и поставили на колени рядом с Ли Шестым. Взлохмаченные, понурые, придавленные тяжёлыми мыслями, они едва взглянули на Чу Ина и тут же отвернулись, будто не заметив. Хун Хэ пытался делать непроницаемое лицо, храбрился, как положено герою Цзянху, а Сяогуан даже притворяться не мог — лицо у него было такое же несчастное, как в тот день, когда решил покинуть академию… Даже через тысячу лет Чу Ин узнал бы их. Даже через две тысячи лет!