Холодной зимой думаю о весеннем ветре

Каждое утро Чу Ин просыпался. Тысячу лет для него не существовало дня и ночи, тысячу лет он не знал усталости, и вот снова, как любой человек, он засыпал под вечер и просыпался, разбуженный солнцем. Тело снова сделалось тяжёлым и постоянно требовало, требовало чего-то, как беспокойный ребёнок! Какое мучение! Как мог он скучать по этому?! Но громче всего требовала душа. Требовала Сяогуана, требовала своей прежней, настоящей жизни! Из яркого, светлого мира, к которому он привык, его вернули в полузабытый сон, к тем, с кем он в мыслях давно распрощался. «Вы мертвы, — с тоской думал он, глядя на Сяохуа и Юйлоу, подносящих ему одежду, уговаривающих поесть. — Вы давным-давно умерли!» Но не это пугало его, не мертвецы, которых какая-то злая сила вновь вернула к жизни, а неотступная мысль о том, что Сяо Байлун и Сяогуан были всего лишь сном. Куда бы он ни взглянул, нигде не мог найти их следов, и немудрено: какие следы могут оставить те, кто ещё не родился? И прекрасный мир, который показал ему Сяогуан, ещё не создан: тысяча лет пройдёт, прежде чем... Тысяча лет! Никому не под силу прожить столько, кроме, разве что, бессмертных. Он так и умрёт здесь, и никогда не увидит больше Сяогуана! Вспоминая об этом, он не мог сдержать рыданий. Лучше тоска и светлая грусть, чем страх, что всё это был сон, фантазия. Что Сяогуана никогда не существовало... Страх и горе заполняли всё его существование, давили, не давая вздохнуть. Может быть, он всё же умер и попал в Ад? За попытку убить себя, за высокомерие, за греховные влечения... Ведь если вокруг не Ад, то откуда эта боль, будто душу топят в кипящем масле, разрывают на части?! Ему всё ещё казалось, будто он может вновь попасть в то спокойное пространство в уголке чужой души, где есть только он и вэйци. Но как бы он ни старался, как ни зажмуривался, веля себе исчезнуть, ничего не происходило. Впервые в жизни он не мог почувствовать себя бесплотным и невидимым. Это все остальные стали призраками: служанки, которыми он когда-то любовался, маленькая девочка, успехами которой он когда-то гордился. Мужчина, которого он когда-то желал... Мэн Чжи. Первый, кого он увидел, когда вернулся. Так много времени прошло, а он совсем не изменился, будто ждал… Тёплая щека и грубая, жёсткая щетина... На мгновение, на одно ослепительное мгновение Чу Ин был счастлив от того, что может дотронуться и почувствовать. Только это делало его не-жизнь в царстве мертвецов выносимой — способность прикасаться. Даже телесная боль впервые принесла ему радость, вид крови — его крови, — на струнах гуциня взволновал... Но и это закончилось. Всё закончилось для него. Он нашёл Божественный ход, так почему Небо не позволило ему наконец умереть?! — Где ты был, Ин-эр? О, и почему этот человек просто не мог оставить его в покое?! Почему был так ласков с трусом, который слишком перепугался чтоб ответить ему взаимностью? Он был слишком добр, его Мэн Чжи, «А-Чжи», как Чу Ин давным давно называл его про себя… А иногда, оставшись один, шёпотом вслух, пробуя, как звучит милое имя, надеясь, что однажды наберётся решимости... Но каким бы добрым ни был А-Чжи, всё равно не поверит ему, даже он сам себе больше не доверял! Лучше придумать историю о дворце морского царя, где время течёт не так, как на суше. Такие истории знакомы людям, в них легче поверить, чем в слова вроде «взрыв сверхновой» и «квантовая суперпозиция». И всё же, как ему хотелось рассказать! Поплакать не в подушку и не в холодную стену, а в тёплое плечо. Давным-давно ведь А-Чжи успокоил его накануне игры с... он и запамятовал имя мастера. Кажется... Хун, как Хун Хэ. А-Чжи научил его танцевать с мечом. Может и теперь... может и теперь он придумал бы что-то... «Люди, о которых грущу я… они умерли и забыты. У них нет могил, даже имена их нельзя вспоминать. Если твой брат жив, ещё есть надежда, что вы однажды встретитесь». Любимые, никем не оплаканные... Но Сяогуан был хуже, чем мёртв! Он ещё не родился. Как можно не понимать... Он едва заметил, как Юйлоу помогла ему раздеться и лечь в постель. Раздеваться, ложиться, уговаривать себя заснуть... каждый день, каждый день... какая мука! Не лучше ли покончить с этим? Но бесчестно было доставлять А-Чжи такие трудности, взваливать на него заботы о похоронах. Раз он, Чу Ин, всё ещё человек в мире людей, то и поступать должен как человек. «Люди, о которых грущу я… они умерли и забыты. У них нет могил, даже имена их нельзя вспоминать». После этого разговора ему особенно долго не удавалось уснуть: мысли сновали по кругу. О ком говорил А-Чжи? Нужно было спросить, проявить участие... но разве всё это важно, когда Сяогуан... его Сяогуан... Он закрыл глаза, надеясь, что очнётся дома, как надеялся каждую ночь. Может быть, чудо вновь случится, может быть, новая звезда взорвётся в небесах… или он всё же исчезнет наконец, если захочет достаточно сильно! На этот раз у него получилось. Они с Сяогуаном снова заняли качели на детской площадке, но теперь Чу Ин был во плоти, и Сяогуан едва мог его перевесить. Как он старался! Пыхтел и делал вид, что просто дурачится. Ах, права была мама, не пуская его жить отдельно — он плохо ест и совсем исхудал! — Лучше б ты оставался призраком! Тогда я легко тебя поднимал! — Ты не рад, что я вернулся в настоящем теле? — спросил Чу Ин, улыбаясь. — Рад, конечно! Только... ух, от этого столько проблем! Вот где ты будешь жить? А документы у тебя есть? Чтоб ты знал, сейчас жизнь сложнее, чем в твоём средневековье! Человек не может просто взять и появиться из ниоткуда. И как знакомить тебя с Юй Ляном? Ты взрослый и классный, Юй Лян с ума сойдёт от ревности! Он же чокнутый по этому делу, ты знал? — Наш Сяолян? — так у них всё получилось! Как прекрасно! — Он ведь очень разумный и спокойный мальчик. — Да где там! Вот, смотри! — Сяогуан ткнул пальцем в красное пятно на шее. — Он вечно это делает, специально на видном месте, а мама потом суёт мне спрей от комаров! Знаешь, как стыдно? — Тогда зачем ты мне это показываешь? Неприлично говорить о таком, особенно о том, что происходит между мужчинами! Не хочу слушать! — Чу Ин притворно зажал уши. — Ты знаешь, кто? Ханжа! Кто со мной тогда ночью смотрел тот палёный диск с «Горбатой горой», а? — Я не смотрел! Ты ведь попросил меня уйти. — Да ты сопел у меня над ухом всё время, а потом отказался выходить, потому что лицо от слёз опухло! Ладно, хватит спорить, подумай лучше, что тебе делать-то теперь, — Сяогуан наконец смог его перевесить. Чу Ин смотрел на него сверху вниз, надеясь, что это не сон, что он не проснётся. Всё казалось таким реальным: вот сейчас они пойдут домой, потому что как раз вышла новая серия «Меча и феи», а ещё сегодня очередь Хун Хэ готовить ужин: это будет совершенно невкусно, но весело… — Но ведь мой Сяогуан мне поможет? Мой Сяогуан меня не оставит? — кокетливо спросил он, заранее зная ответ. Сяогуан взглянул на него странно серьёзным взглядом. — Спроси у него про Чиянь, — вдруг сказал он. — Не веди себя, как эгоист. Спроси, ладно? Это сейчас важнее. Чу Ин хотел спросить у него, какое это теперь имеет значение, раз они вместе, как он может спросить у того, кто давно умер... И проснулся. Снова во тьме. Снова один. Он до боли закусил губу, чтобы снова не разрыдаться, и зажёг свечу. Служанки спали на полу, он не стал их будить, и как был, в нижнем халате, прошёл в спальню А-Чжи. Тот спал, раскинувшись, всхрапывая и бормоча во сне. Так же, как в ту ночь... Воспоминания, давным-давно истёршиеся, снова ожили, но он решительно их отогнал. — Мэн Чжи! — он потряс спящего за плечо, подняв свечу повыше. — Мэн Чжи! Ничего. Ущипнул его за щёку. Ничего. Мэн Чжи лишь фыркнул недовольно, но не проснулся. Кажется, однажды он сказал: «Меня никогда не будили поцелуем». Чу Ин, не думая ни мгновения, наклонился и накрыл губами приоткрытый рот. Почему он раньше так хотел этого и так боялся? Поцелуй — это просто ещё одно ничего не значащее прикосновение. Он даже не ждал, что оно сработает, но получилось: Мэн Чжи сонно прищурился, закрываясь рукой от свечи. — Что... вызывают? Во дворец? Чу Ин усовестился и задул огонёк. — Нет... Сяогуан велел мне спросить у тебя про Чиянь, и я... Мэн Чжи шумно выдохнул. — Чиянь... ты что... ночь на дворе, спи, — он отвернулся, но прежде набросил на Чу Ина край одеяла. Словно и мысли не допускал, что тот не останется. И Чу Ин остался, сам до конца не понимая, почему. Лёг так, чтобы между ними можно было положить меч, сложил руки на одеяле. Это был сон. Сяогуан просто приснился ему, и ничего на самом деле не говорил. Значит... и всё остальное было сном? Те восемь лет с ним… А Сяо Байлун? Сяо Байлун, который вырос на его глазах и умер совсем молодым... нет, его жизнь была так важна! Она не может быть сном! Не может... это несправедливо... Он закусил край одеяла, плача бесшумно, и, наверное, уснул, потому что когда он снова открыл глаза, А-Чжи, уже одетый и причёсанный, сидел на краю кровати. — Я… нехорошо выгляжу с утра, — прошептал Чу Ин, отворачиваясь, прежде чем успел подумать, что это не важно. — Нет, хорошо. Очень хорошо, — А-Чжи потянулся и стёр с его щеки соль, оставленную слезой. Задержал руку на мгновение... пальцы у него были жёсткие, грубоватые, но это забытое чувство оказалось неожиданно... Он закрыл глаза, пытаясь понять, что происходит с его телом, но тут А-Чжи убрал руку. — Ин-эр, умеешь ездить верхом? Наверное, это была часть сна, иначе почему А-Чжи задавал ему такие странные вопросы в такой час? — Я никогда не пробовал. — Сяолун тебя научит. Я выбрал тебе самую спокойную лошадь, дети на ней катаются. Она не понесёт и не сбросит. — Но зачем... — Поедем с тобой к одному человеку. Сейчас я во дворец, вернусь через пять дней, ты должен к тому времени научиться. Сделаешь? Чу Ин отвернулся. Учиться ездить на лошади... зачем? Разве может это сравниться с велосипедом или мотоциклом? Сяогуан так и не покатал его... им не хватило всего одного дня… хотя бы одного дня… — Прошу, не заставляйте меня. Он думал, что А-Чжи уйдёт, но тот ласково сжал его плечо. — Правду сказать, я только вчера это придумал. Если тебе не станет лучше, больше не буду тебя трогать. Сяолун так загорелся, так хочет тебя поучить! Он за тебя переживает, уважь его, Ин-эр. Чу Ин невольно улыбнулся. Такая явная маленькая хитрость! Ох, А-Чжи... совсем не изменился. — Что это за человек? Куда мы поедем? — он сел, но тут же натянул одеяло повыше, вспомнив, что пришёл лишь в нижних одеждах. Конечно, поздно смущаться после того как всю ночь провёл с кем-то под одним одеялом, но теперь А-Чжи смотрел на него, так что это было совершенно другое... — Потом расскажу. Но во всём Цзянху он лучший игрок в вэйци. — А если... — Чу Ин опустил глаза. — Если я больше не хочу играть в вэйци? Ни с кем кроме Сяогуана, потому что он особенный, потому что он нашёл Божественный ход… — Одну игру. Если и потом скажешь, что не хочешь, больше никогда не упомяну при тебе вэйци, даю слово. — Вы и так слишком много делаете для меня, я не смею... А-Чжи остановил его жестом, серьёзный как никогда. — Не отталкивай меня вежливостью. Я это делаю для вас обоих. Тот человек тоже мне дорог, и он потерял тех, кого любил, как и ты. Он делает вид, что всё прошло, но я-то знаю… — А-Чжи вздохнул. — Ему нужно встретить тебя, чтобы снова поверить, что остались честные, верные люди. Что ему есть за кого бороться. Он говорил загадками, но главное Чу Ин услышал, и его сердце, которое не должно было болеть об этом, дрогнуло. Есть человек, который дорог А-Чжи... ну конечно. Потому в ту ночь, много лет назад, он не стал настаивать. Понял, что совершил ошибку. — Хорошо. — Чу Ин опустил голову. — Я не подведу вас. — Вот и славно! — А-Чжи хлопнул его по колену так рьяно, что Чу Ин едва не вскрикнул. — Слушайся Сяолуна, он тебя всему научит! А я пойду. Чу Ин поклонился ему на прощание. Ехать неизвестно куда ради последней партии в вэйци с незнакомцем, занявшим его место в сердце А-Чжи... что ж, если этим он сможет отплатить А-Чжи за бесконечную доброту, пусть. *** — No man is an island, entire of itself. Ноу мэн из ан исланд эн... ин... а это как читается?— Сяогуан задумчиво прикусил кончик карандаша. — Ты уверен, что до этого всё прочитал правильно? По-моему, учитель произносил это слово не так. — Да что это значит вообще? «Нет», «человек», «Исландия»... набор слов какой-то! Почему английский такой сложный?! — Наверняка есть какое-то правило, ты просто ленишься посмотреть. Сяогуан бросил на него мрачный взгляд. — Если такой умный, переводи сам, я устал. Кто придумал столько задавать?! Чу Ину было жаль его: как много современным детям приходится учить! Они в школе знали больше, чем великие учёные его времени, и ещё больше забывали. Из-за огромного домашнего задания у Сяогуана совсем не оставалось сил играть в вэйци! Но нельзя потакать детям, когда они ленятся. — Я не могу посмотреть в словарь, страницы ведь переворачиваешь ты, — он вздохнул. — Сяогуан, ты не понимаешь своего счастья. Если бы Мэн Сяолун оказался на твоём месте, он был бы вне себя от радости: столько учителей, готовых обучать всем знаниям мира! — Это просто школьная программа, чего ты драматизируешь? — проворчал Сяогуан.— А кто такой Мэн Сяолун? — Очень способный молодой человек, сын моего... моего… Чу Ин осекся. Как давно он не вспоминал о Мэн Чжи! Что-то сталось с ним и его семьёй... Наверняка он прожил долгую и счастливую жизнь. Нашёл того, кто подходит ему гораздо больше: такого же как он, красивого, смелого, сильного и доброго... совсем не похожего на... на... — Чу Ин? Ты что, плачешь? — Нет! — Чу Ин промокнул слёзы краешком рукава. — Совсем нет. Просто... иногда я скучаю. По... некоторым людям. У которых была прекрасная жизнь без меня! — Да ладно! — Сяогуан оживился, даже подпрыгнул на стуле. Лицо у него стало как у коварного чертёнка, совершенно бесстыжее! — Ну давай, рассказывай. Как её звали? Это была та принцесса? — Принцесса? — Чу Ин непонимающе нахмурился. — С ней было замечательно играть в вэйци, но я имел в виду совсем другое, и это не имеет отношения к женщинам. — Тогда... — Сяогуан притих немного. — Что... мужчина? — Я не буду об этом говорить! — Ну... — Сяогуан окинул его взглядом. — Если совсем честно, то, глядя на тебя, только слепой не догадается. Я вообще не поверил про принцессу. — Что это значит? — Чу Ин знал, что это чертёнок над ним подшучивает... Но, может быть, в шутке была доля правды? Может быть, давным-давно император тоже всё понял, и ему неприятно стало видеть рядом с собой настолько порочного человека? — Ну, ты... эээ... то, как ты говоришь, и эээ... — Сяогуан сделал вид будто изящно взмахивает веером. — Твоё вот это всё. — Как грубо! У меня утончённые манеры! Современные молодые люди совсем забыли, что это такое, ты даже не можешь сидеть на стуле с ровной спиной! — Не обижайся, — неожиданно серьёзно попросил Сяогуан, выпрямляясь. — Я не стал бы над тобой смеяться, потому что я тоже, ну... Чу Ин не стал его торопить, поняв, что он скажет. Если раньше он смутно догадывался, то теперь почувствовал — сердце Сяогуана резонировало с его сердцем, и всё смущение, надежды, желания юной души он переживал, как свои. Только стыда среди этих чувств не было. Лишь жажда любить и быть любимым, такая простая и естественная! — Я знаю, Сяогуан. — Серьёзно? — он поёрзал на стуле. — И… давно ты знаешь? — Я ведь живу в твоей душе, ты забыл? Так что — всегда. И ещё я знаю, что спортивные журналы под твоим матрасом совсем не про спорт, иначе ты дал бы мне посмотреть. — Так, всё, мы вообще не обо мне говорим, а о тебе! — Сяогуан снова откинулся на стуле. — У вас всё было прямо серьёзно? С этим отцом Мэн Сяолуна. Чу Ин тяжело вздохнул. Сотни лет назад он уговорил себя забыть: стыд постепенно превратился в тоску, тоска — в печаль о неслучившемся. Серьёзно ли это? — Его звали Мэн Чжи. — И какой он был? Симпатичный? Давай, рассказывай! Чу Ин улыбнулся. — Очень симпатичный. Командующий личной гвардии императора, лучший боец Лян… и похож на твоих спортсменов из-под матраса. — Эй! — Сяогуан сделал вид, что собирается зашвырнуть в него учебником. — Ага, значит тебе нравятся такие, подкачанные. Я так и знал! — Это совсем не важно! Главное, что он был прекрасным человеком, добрым и искренним. Так замечательно играл в вэйци… Оказывается, он помнил Мэн Чжи... А-Чжи лучше, чем пытался себя убедить. Его прямой взгляд, его манеру потирать бородку во время игры. То, как он тихонько посмеивался себе под нос, снимая захваченные камни с доски… Какие горячие, сильные у него были руки, и… — Вы что, расстались? — Он признался мне в своих чувствах, а я испугался. И не смог ему ответить, — Чу Ин опустил глаза. — Я унизил его, сам того не желая, и хотел объясниться… но не знал, как, и постоянно откладывал. Мы так никогда больше и не поговорили друг с другом. И уже никогда не поговорим. — Чего ты испугался? — тихо спросил Сяогуан. — Я уже и забыл, это ведь произошло так давно. А то, что помню, не могу тебе рассказать. Это лишь между мной и А-Чжи. Скажу только, что я был очень глупым. — Может, ты его не любил? Такое бывает, ведь если б любил, просто ответил бы: «Я тоже», и всё… Чу Ин печально улыбнулся. — Это просто, когда позволяешь себе любить. Но, Сяогуан, в моё время подобное считали отвратительным распутством, никак не касающимся чистой любви. Пусть сейчас люди тоже не одобряют… но всё же тебе будет легче, чем мне, я уверен. — Это почему? Я не знаю, как это всё… как люди ищут… и спросить не у кого. Чу Ин едва не ударил его веером от неожиданности. Какой глупый ребёнок! Неужели он до сих пор не понял ничего о себе и Юй Ляне? О, вот уж кому не нужно было ничего искать! Вот уж кого Лунный старец соединил красной нитью! Он тяжело вздохнул. Со стороны, разумеется, всегда виднее. Остаётся только надеяться, что Юй Лян понятливее и возьмёт всё в свои руки! — Я боялся стать распутником, подлым и гадким человеком, унижающим других ради постыдных удовольствий. Я не знал, что можно иначе, но ты знаешь: у тебя есть интернет и телевидение, и серьёзные книги… К тому же, люди больше не стесняются говорить об... этом и не страшатся называть это любовью. Конечно, тебе будет проще! — Об «этом», в смысле, о сексе? Не знаю, кто не стесняется, я стесняюсь. Я думал у тебя поспрашивать, раз ты взрослый, но… честно? Я вообще не верил, что у тебя что-то было. А если было, тебе же в твоей Лян не приходилось выяснять… например, кто покупает резинки, ты или он! Чу Ин благородно решил пропустить первое замечание мимо ушей. — Резинки? Сяогуан немедленно отвернулся к своим учебникам. — Всё, давай не будем больше! Я хочу доделать английский и лечь уже спать. Как там… Ноу мэн из эн исл... айл... а, я понял! — он просиял, радостный и бесконечно милый. — «Человек — не остров». Как у Хэмингуэя. Не спрашивай, по ком звонит колокол, и всё такое. Чу Ин молча улыбнулся ему, даже не слушая, счастливый от того, что его Сяогуан ещё так молод и впереди у него прекрасная долгая жизнь, полная любви. — Господин Чу? Господин Чу! Вам нездоровится? Даже смутные воспоминания о Сяоугане были ярче, чем душные, мрачные дни перед грозой, накрывшие столицу. Лишь Мэн Сяолун, серьёзно объясняющий, как правильно седлать лошадь и натягивать поводья, был словно тоненький луч света, пронзающий сумрак. Он совсем не был похож на Сяогуана, скорее на Шэнь Илана: такой же ответственный, такой же строгий, только очков ему не хватало. Чу Ин всегда мечтал подружиться Шэнь Иланом и Хун Хэ, и вот теперь, глядя на Сяолуна, чувствовал, что мечта почти исполнилась. Сяолун так трогательно помогал устроиться в седле, по нескольку раз проверял всё ремешки на сбруе, постоянно спрашивал, удобно ли… Впервые за много дней у Чу Ина на душе становилось тепло. — Вовсе нет, просто задумался. Я был хорошим учеником сегодня, Мэн-лаоши? — с улыбкой спросил он, когда Сяолун помогал ему слезть с лошади. Сяолун серьёзно кивнул. — Вы научились ездить трусцой, осталось галопом… У вас правда хорошо получается. Но я не понимаю, нравится ли вам, вы всё время будто не здесь. Может быть, я что-то показываю не так? Чу Ин не стал говорить ему, что трястись на лошадиной спине — вовсе не удовольствие, и он всеми силами старается уйти в свои мысли, чтобы этого не чувствовать. — Мне нравятся лошади, — сказал он дипломатично. — Я постараюсь быть внимательнее и всему выучиться, чтобы приёмный отец похвалил Мэн-лаоши. — Спасибо, господин Чу! — Сяолун просиял и поклонился. Он, кажется, очень любил отца, но отчего-то всегда боялся его гнева. Как будто А-чжи смог бы всерьёз на него разгневаться! — Вы, наверное, устали… Я велю чай принести в беседку. Чу Ин прислушался к себе. Устал? Что это такое? Он никогда раньше не задумывался, как люди понимают, что устали и нуждаются в отдыхе. Теперь он знал лишь, что после верховой езды болит тело, но решил, что раз по меркам Сяолуна должен и устать тоже, значит, верно, так оно и есть. В беседке Сяолун подложил ему подушку помягче и налил чаю. Такой предупредительный ребёнок! Сяогуан никогда не был таким, балованный мальчишка… — Вы скоро уезжаете? — спросил Сяолун. — Но вы ведь вернётесь? Чу Ин ещё не думал об этом. У него не было сил. Столица, шумная и грязная по сравнению с Фанъюанем, его не привлекала, к тому же ему больше не было в ней места. Вернуться бы в родительский дом, жить тихо, играть в вэйци с соседями… Матушка всё поймёт и не осудит его, встреча с ней будет радостью. Но… — Разве я могу жить в столице? Я не имею права играть в вэйци с мастерами, моё имя запятнано, мой дом продан. — Но… вы всегда можете остаться у нас и играть с нами! Отец будет рад. Чу Ин резко раскрыл веер и принялся обмахиваться. — О чём ты говоришь? Я не смею злоупотреблять его гостеприимством! — Мне недозволено судить о приёмном отце, но у него мало верных друзей. Некоторые служат на дальних границах, но многие погибли… Мы с Сюли плохие дети и не можем его порадовать, у него есть только служба. Но когда появились вы… это как в истории про Бо Юя: «высокие горы и бегущая вода», понимаете? Чу Ин промокнул рукавом уголки глаз и улыбнулся. — У тебя доброе сердце, Сяолун. Но командующий дворцовой гвардии не может дружить с тем, кого император презирает. И потом, со мной сейчас совсем не весело… — Отцу это совершенно всё равно! И нам с Сюли тоже! — Сяолун схватил его руку точно так же, как это делал порой А-Чжи. — Пожалуйста, возвращайтесь! Чу Ин сжал его ладонь в ответ, и что-то шевельнулось в его душе. Да, Сяолун не был призраком. Он был таким же живым и добрым, как Сяогуан, они почти ровесники, наверняка бы подружились… Краем глаза он заметил какое-то движение, а обернувшись, увидел, как сложенные листы бумаги, шурша, протискиваются через решётку беседки. — Сюли! — прикрикнул Сяолун. — Здесь тебе нельзя беспокоить господина Чу! — Но полдень! — отозвалась Сюли из зелени, её голос звенел от тревоги. — Шифу сказал, что проверит их, когда будет полдень. Мне нельзя говорить с шифу, но оставить задачи можно. Я не плохая девочка! — Ты хорошая девочка, я знаю, — ласково ответил Чу Ин. — Нет, шифу! Молчи! Нельзя разговаривать в беседке! Для Сюли болезненно важны были правила и их соблюдение. Слуги за глаза звали её за это «маленькой генеральшей», не зная, что дело тут вовсе не в характере. Чу Ин демонстративно прикрыл рот ладонью, улыбаясь. Сяолун вздохнул и прошептал одними губами: — Как думаете, она поправится? Хоть когда-нибудь. Чу Ин подобрал листы и развернул, делая вид, что не расслышал. Потому что знал ответ. Однажды вечером, пока Сяогуан на час занял ванную, как всегда, они с его мамой посмотрели целый фильм про детей, похожих на Сюли. Про детей, которым нелегко приспосабливаться даже в более спокойном мире. — Она справится… — неопределённо сказал он, рассматривая задачи на жизнь и смерть. Он даже не помнил, как составлял их, и мельком подумал, что они слишком просты — три из пяти Сюли решила с лёгкостью. Много лет назад она с трудом справилась бы с одной, а теперь… нет, не так. Для неё прошёл лишь месяц. Она, наверное, и не заметила, что её «шифу» отсутствовал, но продолжала упорно и прилежно учиться… Разве можно оставить её талант увядать без внимания? Если бы только Сяогуан смог с ней сразиться… О, его бы это точно позабавило! — Что ж, обещания нужно выполнять. «Даже простолюдин, однажды дав слово, обязан его сдержать…» — «…и тогда путь, расстилающийся перед ним, не омрачится невзгодами», — Сяолун вздохнул. — Я не буду вас больше задерживать. Сюли становится плохо, когда что-то случается не в срок. Он был таким милым в этот момент: расстроился, но ради сестры запретил себе ревновать и капризничать. Какое благородство! Чу Ин чувствовал, что сам такой выдержкой не обладает. Он прекрасно знал, что несправедливо и эгоистично ревнует А-Чжи к неизвестному, но ничего не мог с этим поделать и надеялся лишь, что это не заметно. Да, чувства понемногу просыпались в его душе, но почему именно те, от которых было так неспокойно! — Ты всегда так заботишься о других, Сяолун. Ты должен иногда подумать и о себе, — сказал он, чтобы отвлечься. Сяолун потупился, между бровей у него залегла складка, совсем как у А-Чжи. — Нельзя иначе. Я плохой сын. Мой старший брат, оставшийся с матушкой, служит в армии, как положено мужчине семьи Мэн. Я же всегда здоровьем был слаб, не могу выполнить долг. Приёмный отец… наверное, жалеет, что взял меня. Я должен стараться… стараться, чтобы ничто ему не докучало! — Мэн Чжи? Жалеет? Даже не думай о таком! — Чу Ин искренне возмутился. О, Сяолун! Знал бы он, с какой гордостью А-Чжи говорит о его успехах! — Он так гордится тобой! К тому же, разве не лучше хорошо делать то, к чему лежит душа, чем плохо исполнять то, что должен? Сяолун взглянул на него с сомнением. — А вы всегда делали только то, что хотите? Ваши уважаемые родители не требовали, чтобы вы стали чиновником, например? Как все. — Мой отец думал лишь об обретении бессмертия и был ко мне совсем равнодушен. Он удалился в даосский монастырь, когда я был ещё ребёнком, и почти не возвращался домой. Но матушка… Чу Ин вздохнул, подумав о матушке. Он приложил все усилия, чтобы до неё не дошли слухи о позоре. Она как никто верила в него, столько усилий приложила, чтобы он мог играть в вэйци, ни о чём не тревожась… и чем он ей отплатил? Решил свести счёты с жизнью! Вот уж кто здесь был плохим, непочтительным сыном! — Я должен навестить её и извиниться за то, что не смог соответствовать её чаяниям. Она как никто верила в меня. Сяолун кивнул. — Приёмная матушка тоже всегда говорила, что я должен делать то, что у меня получается. Когда она умерла… всё развалилось. Сюли перестала говорить, отец почти не появлялся дома… мы все скучаем по ней. Я не хочу скучать и по вам тоже! Вы ведь… не попытаетесь снова покончить с собой? Не надо, пожалуйста! Между перил снова просунулся листок бумаги. На нём размашистыми штрихами, с кляксами, было написало: «НЕ УМИРАТ». Чу Ин почувствовал, как горло стиснуло. — Я больше не буду, — тихо пообещал он и поклонился, пряча лицо за рукавами. — Простите меня. *** А-Чжи вернулся через пять дней наутро, как и обещал. Он выглядел усталым, и Чу Ин заставил себя встать, помочь ему снять доспехи, прежде чем вспомнил, что так обычно поступают жёны. Но отступать было уже поздно. А-Чжи тоже заметил, и когда он потянулся к тяжёлой форменной заколке, перехватил его руку, прижал к сердцу. Взгляд его был взглядом умирающего от жажды, что вдруг увидел источник посреди пустыни. К счастью, вошли служанки со сменой одежды, и Чу Ин поспешно отошёл, отвернулся к окну. — Это меньшее, чем я могу отплатить вам за гостеприимство, — тихо сказал он, сжав веер. Почему так забилось сердце? — Отдохни днём, мы выедем сегодня ночью, — сказал А-Чжи невпопад. — Ночью?! — о, Чу Ин прекрасно помнил, что такое ночные путешествия! Тьма, непонятные шорохи, опасности, подстерегающие повсюду. К тому же, если они поедут верхом, то он не сможет поспать в дороге. Почему А-Чжи обрекает его на такие мучения?! — Я сказался больным. Никто не должен знать, что я покинул столицу, с кем и куда поехал, — серьёзно ответил А-Чжи. — Есть способ выйти из города незаметно, лошади буду ждать за стенами. Чу Ин поёжился от внезапного холодка, пробежавшего по спине. Что же за человек этот друг А-Чжи? Неужели… разбойник? «Мне ли теперь привередничать? — подумал он. — Разве я для всех сейчас не ниже любого разбойника?» А-Чжи, видно, понял его замешательство. — Ин-эр. Я всё объясню, а пока доверься мне. «Ин-эр»... От этого ласкового имени сердце начинало биться так громко, что он с трудом расслышал, что было сказано дальше. — Как я могу не доверять вам? С того дня, как вы вернули меня в столицу, моя жизнь в ваших руках, — сказал он, глядя в сторону, боясь, что взгляд его выдаст, и поспешно ушёл. Лишь отдышавшись, он подумал о том, как грубо это, должно быть, звучало. Но ничего уже было не исправить. «А-Чжи уже прожил свою жизнь без меня, — напомнил он себе. — Что бы я ни сказал, это ничего не изменит». Ему стало спокойнее. Пусть он не мог больше исчезать, но мог вновь, хоть на мгновение, почувствовать себя духом вне времени и пространства, думающем лишь о партии в вэйци. Да. Только о вэйци. *** Ночная скачка ему почти не запомнилась: наверное, от постоянной тряски в голове всё перемешалось. Конечно, в повозке тоже трясло, но к этому можно было привыкнуть, а вот к тому, чтобы постоянно биться самыми нежными местами о твёрдую конскую спину… Всю дорогу он вздыхал и кутался в плащ, стараясь подсунуть его под себя, предвкушая, как на постоялом дворе упадёт на кровать и не встанет больше никогда-никогда… Но вместо постоялого двора перед самым рассветом они остановились в рощице на холме. Из-за деревьев видны были огни какого-то селения, но А-Чжи ни за что не хотел подъехать поближе. — Ещё слишком близко к столице, Ин-эр, — виновато сказал он, с громким хрустом ломая сосновые ветви. — Мало ли кто может встретиться! Чу Ин хотел сказать ему, что дорожные шляпы и неприметная одежда и так их скроют, но слишком устал, чтобы спорить. К тому же у него никак не получалось сосредоточиться и разжечь костёр. — Кто этот человек? — спросил он, устало глядя, как очередная искра умирает среди щепок, пустив дымок. — «Лучший игрок в Цзянху». — Господин Мэй Чансу из союза Цзянцзо. Он предпочитает быть в тени, никто не должен знать, что мы знакомы, — ответил А-Чжи, сжалившись и поднеся ему горящую ветку. Он для чего-то развёл маленький, чадящий костерок из сосновых ветвей поодаль. Смола весело трещала в пламени, стреляя искрами. Когда-то Чу Ин любил этот звук, запах горящей хвои в ночи… Как вышло, что он забыл об этом? — Я не слышал о нём. Значит, Мэй Чансу… главарь разбойников? А-Чжи взглянул на него с осуждением. — Он собрал вокруг себя боевых мастеров и разных талантливых людей, которым некуда больше податься. Настоящих имён там не спрашивают, но и зла никому не делают. Чу Ин побаивался людей из Цзянху, считая их, в отличие от тех героев, что показывали в сериалах, сплошь опасными, грубыми и эксцентричными персонами, но говорить плохо о человеке, которого не знал, тоже считал дурным тоном. — Мне тоже некуда больше податься, — признал он. — Я хочу увидеть матушку, я так скучаю по ней… но вернуться домой… — …значит — признать поражение, — А-Чжи серьёзно кивнул. — Я всегда знал, что ты не сдался. Чу Ин привычно сжал в руках веер. — Здесь, в Лян, мне нельзя больше играть в вэйци. Потому нет разницы, сдался я или нет. — Я буду играть с тобой, — А-Чжи затушил прогоревшие ветки, разметал свой костерок. — А через год попрошу императора за тебя. Он и не вспомнит, чем ты так провинился! Чу Ин промолчал, глядя, как он укладывает поверх кострища свежие сосновые лапы и аккуратно застилает их лошадиной попоной. Император скончается, его сын займёт трон, потом умрёт и он, оставив всё детям и внукам, а затем и царство перестанет существовать, слившись с Западной Цинь. Через много лун Цинь Шихуанди придёт и железной рукой объединит все земли под небесами, проложит дороги, возведёт Великую стену. Солнце будет всходить и садиться, императоры будут сменяться один за другим, пока последний не покорится, оставшись простым садовником. Страшная война прокатится по всему свету, дыша ядом, унося тысячи жизней, а за ней вторая, ещё более ужасная, уничтожающая народы, одним ударом испепеляющая целые города. Но даже после этого люди воспрянут духом и построят новые прекрасные дома, придумают замечательные вещи вроде сериалов и вэйци по интернету. К тому времени от них с А-Чжи, от Сяолуна, от Сюли, от таинственного господина Мэя не останется даже горстки праха. Имя А-Чжи, возможно, сохранится глубоко в архивах, — полустёршиеся иероглифы на бамбуковой дощечке. Но имя мастера Чу Ина навсегда растворится во тьме веков. Это уже произошло. Он уже видел слова «неизвестный игрок» над своей партией. Будущего не изменить. — Спасибо за вашу доброту, но не нужно попусту беспокоить императора из-за меня. И злоупотреблять вашим гостеприимством я не могу. А-Чжи вздохнул. — Постель готова, ложись, отдохни. Это, конечно, не то что на постоялом дворе, но будет тепло и мягко. Чу Ин не заставил себя упрашивать. Он даже не запомнил, как уснул, только почувствовал, как ложится на плечи тяжёлый, плотный плащ. *** Дневная жара и ночной холод, постоянная тряска, клопы на постоялых дворах, невозможность переменить одежду два раза в день и вымыть волосы — он и забыл, какое это мучение! Ему казалось, что он весь пропах лошадиным потом, что лицо потемнело от солнца и всё тело одеревенело, а пыль и грязь никогда больше не отмоются. А-Чжи с удовольствием плавал в любой реке, у которой им случалось остановиться, но Чу Ину все реки казались мутными и грязными, а вода — холодной. Ни поесть, ни выспаться как следует — он знал, что ужасно подурнел от этих испытаний. Если так пойдёт и дальше, А-Чжи на него даже не взглянет! Сам А-Чжи словно не замечал никаких неудобств. Он был бодр и весел, всем доволен. Не замечал даже, что волосы растрепались и щёки совсем ощетинились. — Мы в дороге, посреди цзянху! Это разве важно? — смеялся он, когда Чу Ин, закончив все утренние ритуалы, и к нему подступал с гребнем и бритвой. Но всегда покорялся и демонстративно приводил себя в порядок. — Ну? Доволен господин Чу своим телохранителем? Они пожалуй и вправду выглядели, как хозяин и телохранитель: у Чу Ина дешёвой одежды не было и он ограничился тем, что всё время носил вэймао с белой вуалью. Но вот А-Чжи оделся в некрашеный лён и шерсть, как простой вояка из цзянху. И как же ему это шло! Впервые за много дней Чу Ин поймал себя на том, что всё время его рассматривает: без привычного широкого пояса и многослойных одежд А-Чжи казался тоньше в талии, но шире в плечах, и видно было через тонкий лён, как напрягаются мышцы на его широкой спине, как ходят лопатки. А эта его привычка закатывать рукава… ему как будто нравился загар, прямо как странным американским женщинам! — Не могли бы вы опустить рукава? — наконец взмолился Чу Ин однажды, устав всё время одёргивать себя, чтобы не засматриваться. Лошади неторопливо брели по пустоши, отдыхая и на ходу жуя траву. Солнце палило, и он сам с удовольствием снял бы верхний халат, но не при А-Чжи ведь! А смотреть на его обнажённые мускулистые руки не было никаких сил. — Жарко ведь! Ин-эр, вокруг не души, а ты о приличиях беспокоишься, — А-Чжи рассмеялся. — Да ты скоро сам не выдержишь и разденешься, вот увидишь! — Ни за что! — Чу Ин не стал жаловаться, что запястье болит от того что бесконечно приходится обмахиваться веером. — Твой веер скоро истреплется совсем. А знаешь, что? Давай наперегонки! Вон до того холма! — Наперегонки? — Ага. Что хорошего всё время в седле трястись? Давай галопом! Обычно на многолюдных трактах, где приходилось лавировать среди повозок, они пускали лошадей неторопливой рысью, но теперь, вдали от имперских дорог, перед ними расстилались ровные, свободные пустоши, пахнущие горячо и сладко полевыми цветами. — Я не хочу! У меня всё болит, я устал, это совсем не весело… А-Чжи не стал его слушать, свистнул, как разбойник, и конь сорвался в галоп. Просто бросил посреди пустоши на растерзание диким зверям! Зверей, правда, нигде не было видно, только кролик шевелил ушами, настороженно поглядывая из-за кочки. Но если есть кролики, значит, есть и волки, которые их едят! — Стойте! Не оставляйте меня одного! Сперва Чу Ин вцепился в поводья и седло побелевшими пальцами, зажмурился, даже перестал дышать, но ничего ужасного не происходило, и постепенно он уговорил себя поднять голову, открыть глаза... И едва не задохнулся снова — от восторга. Ему казалось, что лошадь летит, едва касаясь земли. Ветер немедленно ударил в лицо, отбросив шляпу на затылок, так что длинные ленты вуали взметнулись за спиной, хлопая, будто крылья, высокая трава вздымалась навстречу, чтоб тут же упасть под копыта. Порскнули испуганные перепёлки, но лошадь их даже не заметила, лишь заржала призывно, и конь Мэн Чжи отозвался вдалеке. — Пожалуйста! Быстрее! — крикнул Чу Ин, забыв, как приказывать лошади, но та чудом поняла и, одним махом перелетев через кротовину, припустила, как ветер. Даже холм ей не был помехой: в два прыжка она вознесла всданика на вершину, туда, где уже ждал А-Чжи. Чу Ин наклонился, обнимая её блестящую шоколадную шею, и рассмеялся прямо в жёсткую гриву. Так быстро! Даже велосипед не смог бы ехать быстрее! Может быть, мотоцикл… но нет, эта девочка обогнала бы даже мотоцикл Сюй Цзюнь Лана! Даже… даже поезд! — Спасибо… — прошептал он, гладя лошадь, целуя её бархатное ухо. — Спасибо… А-Чжи подъехал к нему, и неловко потрепал по плечу. — Говорил, что не весело, а сам смеёшься. Я знал, что тебе понравится. Смотри, какая красота. Чу Ин пригладил волосы и взглянул туда, куда он указывал. Вдалеке облака постепенно затягивали небо, но солнце пробивалось сквозь них, протягивало лучи к долине меж дремлющих гор, словно раскинуло золотые рукава над изумрудным покоем. Он и забыл, что красота может так волновать сердце! Любоваться прекрасными видами вместе с А-Чжи, чувствовать ветер на разгорячённом лице… Теперь и это тоже — его жизнь. Ведь не обязательно всё время плакать, иногда так приятно смеяться, так приятно восхищаться… даже бояться немного приятно! — Я проиграл, — сказал он, пряча улыбку за веером. — Мне положено какое-нибудь наказание? — Хм-м! — А-Чжи потёр бородку. — Что бы такое придумать… Чу Ин в глубине души надеялся, что он потребует поцелуй, и тогда невозможно будет отказаться. Раз сегодня всё иначе, значит, и поцелуй будет чувствоваться по-другому. Но А-Чжи бывает таким тугодумом, как подсказать ему… — Придумал! Когда доберёмся, сыграешь мне на гуцине! Только что-нибудь своё. Чу Ин вздохнул. А-Чжи мог потребовать что угодно, а потребовал самое важное: коснуться его души, а не тела. Раньше Чу Ин решительно отказал бы ему, но после тысячи лет в разлуке готов был открыться. Готов… но почему-то не мог. У них никогда ещё не было так много времени вдвоём. И вот, оставшись наедине среди холмов и пустошей, они всё больше молчали. Это угнетало не меньше телесных мучений. «Ах, А-Чжи… — мысленно обратился он к возлюбленному, сидя у костра поздно вечером, глядя, как тот задумчиво поджаривает лепёшки. — Все эти годы я думал: если б только вновь тебя увидеть! Тогда я высказал бы тебе всё, что у меня на сердце! И вот ты снова со мной, а я не могу произнести ни слова! Глупый, глупый!» А-Чжи поймал его взгляд и нахмурился. — У тебя такое лицо… Ин-эр, болит что-то? Он мог бы сказать сейчас… но что сказать? Все слова разом исчезли, во рту пересохло. Во тьме оврага, между нависающих чёрных холмов, покрытых лесом, А-Чжи был единственным тёплым и надёжным, что осталось в мире. Глаза усталые и в бородке как будто прибавилось седины, но взгляд всё такой же ласковый, лицо всё такое же доброе, мужественное… Так почему невозможно сказать ему об этом? — Я просто вспомнил одну историю, — произнёс Чу Ин первое, что пришло в голову. — Историю? — А-Чжи оживился, заёрзал, садясь поудобнее. — Я люблю истории! Давай, расскажи! Как неловко… Как назло, ему ни одной истории не приходило на ум. О, если был только Сяогуан был здесь, он посоветовал бы… Ай, он ничего бы не посоветовал! Его умный Сяогуан становился таким глупым, когда дело касалось чувств! Услышал, как Цзян Сюэмин зовёт Гу Юя в кино и напросился с ними, хотя Цзян Сюэмин постоянно делала страшные глаза и щипала его за руку. Чу Ин потом отругал его за непонятливость, но в глубине души остался доволен: он никогда ещё не был в кино, сидеть в темноте перед огромным экраном с друзьями ему понравилось больше, чем перед маленьким телевизором, пока мама шумит на кухне. Что же то был за фильм… Сяогуан сказал, что очень старый, а Цзян Сюэмин, чтобы завлечь Гу Юя, говорила, что это про войну, и почти не обманула, но… — Это произошло давно, когда… когда чжурчжэни захватили царство Сун, — начал Чу Ин, меняя всё на ходу, чтобы А-Чжи было понятнее. — Один человек по-имени Жуй Кэ, чей город заняли враги, вынужден был отправиться в изгнание в… м-м-м… в Нанкин и открыть там питейное заведение. — Ты знаешь истории про бордели? — А-Чжи ухмыльнулся. — Вот не ждал от тебя! Чу Ин покраснел. В этой истории было много непристойного, но много и чистого, искреннего. Поэтому они с Цзян Сюэмин не могли удержаться от слёз прямо в кинотеатре, и даже Сяогуан загрустил немного. — Это был не бордель, а тайный игорный дом! — Да какая разница. Жуй Кэ… Пишется как «разящий меч»? Сильное имя. Он что, был воином? Почему тогда не сражался за свою землю? — Не перебивайте меня, об этом и будет рассказ! Однажды вечером в его заведение пришёл хитроумный вор и начал хвастаться, что украл нефритовые печати, дающие свободный проезд через любую заставу… А-Чжи, конечно, не мог не перебивать: он постоянно строил предположения, переспрашивал, ему обязательно нужно было знать подробности, о которых в истории разумеется ничего не было, к примеру, к какой школе боевых искусств принадлежал Жуй Кэ и кто тогда командовал войсками Сун. Но в конце концов он притих, задумался, и Чу Ин смог говорить свободнее, хоть его голос и дрожал. История обречённой любви! Невозможно было рассказывать спокойно. — …но в последнюю минуту он отказался взойти на корабль. И тогда… прекрасная и добродетельная Лунь Дэ… решилась последовать за своим мужем! — Что?! Так она же его не любила! Она же любила Жуй Кэ, тут всё ясно! — Мэн Чжи в расстройстве отбросил сгоревшую лепёшку. — Ай, ну конечно, если уж добродетельна, то и жена хорошая! Но всё же, кто б посмел её упрекнуть! — Но ведь не всякой любви правильно подчиняться… и Жуй Кэ знал это. Потому уговорил её не оставлять мужа. Он сказал: «Возлюбленная моя! Если мы соединимся сейчас, навсегда неразлучные, как птицы бииняо, наше счастье не продлится вечно! Ты горько пожалеешь об этом, пусть не сегодня и не завтра, но скоро и до конца своей жизни. Я не герой, но наши маленькие беды не имеют значения в этом безумном мире». А-Чжи вздохнул. — И она ушла. — Да, — Чу Ин горько улыбнулся. Зачем выбрал эту историю! — Может быть, это и к лучшему. Может быть, это значило, что она недостаточно любила, раз смогла противиться чувству! — Нет. — А-Чжи смотрел в огонь, думая о чём-то своём. — Долг жены — следовать за мужем, долг подданных — положить жизнь за страну, если надо. А решись она пренебречь долгом? Осталась бы той Добродетельной Лунь, которую Жуй Кэ полюбил, с которой боевые побратимы готовы были в огонь и воду? Разве же она поступила неправильно, подумав о долге? Разве это значит, что она мало любила, что предала?! Он смотрел так, будто требовал ответа здесь и сейчас, ответа, от которого зависело нечто очень важное. Чу Ин отвернулся, чувствуя, что увидел то, чего ему видеть не полагалось. — Я так не думаю. Но разве не прекрасно… иметь смелость отдаться чувству… Впрочем, я не закончил рассказывать! — он нервно разорвал лепёшку. — Неожиданно появился чжурчжэньский наместник со стражниками. Он намеревался схватить Жуй Кэ, Лунь Дэ и её мужа, однако Жуй Кэ выхватил клинок и несколькими точными ударами убил чжурчжэня, не поведя и бровью! Он попытался с помощью веера изобразить, какими именно ударами, но вспомнив, что А-Чжи понимает в этом куда больше, смутился и перестал. — Увидев, как Жуй Кэ готов пожертвовать своим счастьем и жизнью ради Сун, продажный Лу И усовестился. Стражники были отвратительными головорезами, но даже их рукава в тот вечер промокли от слёз! Бывшие враги упали на колени и поклялись в вечной верности Сун. Тогда Лу И достал меч и протянул его Жуй Кэ, умоляя принять оружие и стать их командиром. — И что Жуй Кэ? — А-Чжи бросил ему лепёшку. Его лицо всё ещё было мрачно. — Он сказал… «Сдаётся мне, Лу И, это начало прекрасной дружбы». А-Чжи шумно выдохнул. — И всё? Чу Ин кивнул. — Хорошо. Хороший конец. Если хоть чему-то правильному твоя жертва послужит, какая разница, счастлив ты или… — А-Чжи не договорил, встал, подхватив с земли флягу. — Я пойду наберу воды, тут где-то рядом ручей. Чу Ин не стал спрашивать, как он собирается найти ручей в темноте. Снова пойти в кино с Сяогуаном… Но, может быть, Сяогуан наконец всё понял и теперь Сяоляна водит в кино, и они счастливы, и им больше никто не нужен… Чу Ин почуствовал себя как никогда одиноким. Костёр догорал, тьма наползала всё ближе. Ветер принёс издалека волчий вой. Будь Сяогуан здесь, он не ушёл бы, бросив друга! Ничем бы не помог, но зато они боялись бы вместе. Чу Ин встал, подбросил хвороста в огонь. А-Чжи всё не возвращался. Нужно было рассказать ему простую историю про приключения Сяо Яо, а не… Что-то холодное коснулось его шеи, и он испуганно вскрикнул, оборачиваясь. — Что за шутки! Не делайте так больше! — Тихо, тихо, брат, — ответил незнакомый человек с закутанным лицом. Человек, не бывший А-Чжи.— Ты просто сядь и не ори. Кончик меча, упершийся под подбородок, во второй раз не показался Чу Ину таким уж холодным.