Холодной зимой думаю о весеннем ветре

— Да-чи! Да-чи! — Вовсе нет. Чтобы эта группа осталась жива, нужно просто сыграть удлинение. — Получились глаза! — Верно. Попробуй решить ещё одну задачу... Мэн Чжи, как раз вернувшийся из дворца, замер, положив руку на створку двери. Он не удивился, что цин Чу пришёл в его отсутствие: за эти три месяца он бывал в поместье так часто, что если не появлялся пару дней, даже солдаты на воротах начинали беспокоиться. А если не мог прийти сам, обязательно присылал слугу с листами упражнений. Дело было совсем в другом… — А тут... разрезание! — Кажется, что это хороший ход, но посмотри внимательно. Я хожу вот сюда и забираю твой камень. — Тогда как? Шифу, как тогда? Мэн Чжи вломился, даже не поздоровавшись, даже не взглянув на цина Чу. Упал перед Сюли на колени, едва успел вспомнить, что её нельзя обнимать... — Сюли... — у него ком встал в горле, перед глазами всё расплывалось. Столько лет... лекари говорили, что она, должно быть, онемела, но он-то знал, что это неправда. Значит, и от всего остального она сможет вылечиться! — Сюли... Он всё-таки не сдержался и приобнял её. Сюли нахмурилась и ткнула его кулачком в плечо, даже не взглянув. — Па, уходи! Ты мешаешь! — Хорошо, хорошо, — Мэн Чжи немедленно отпустил её и незаметно утёр глаза. Ему просто хотелось, чтобы она сказала что-нибудь ещё. Хоть слово... — Это последняя задача, — напомнил цин Чу. Он выглядел бледным и усталым, но всё-таки улыбнулся Мэн Чжи. — Хочу ещё! — запротестовала Сюли. — Жадный ребёнок, сначала реши эту. К удивлению Мэн Чжи, Сюли вскочила и завертелась на месте, как волчок. Но цин Чу совершенно не удивился. — Это помогает ей думать, когда задача становится слишком трудной или игра слишком волнительной, — тихо ответил он на немой вопрос Мэн Чжи. — Придумала! Да шен туй, как обезьяна прыгает! Сюли, запыхавшись, подбежала к доске и неожиданно плавным движением поставила белый камень. По её напряжённому личику видно было, каких усилий стоил ей этот простой жест. Цин Чу гордо улыбнулся, будто это была его победа. — Всё верно. Его гордость передалась и Мэн Чжи, хоть он, по своему мнению, ничего для Сюли не сделал. Разве что отдал старую кожаную кирасу, чтоб она могла накрываться ею поверх одеяла и спать спокойно. Может... может это тоже помогло ей заговорить? Хоть немного. Цин Чу вручил Сюли увесистую стопку бумаги. — Это задачи на жизнь и смерть, не решай их все слишком быстро. Я удалюсь на несколько дней для тренировок. — На сколько дней?! — Сюли замерла, как испуганый зверёк. — На семь дней. Через семь дней я снова приду и буду играть с тобой. В то же время, что обычно. — Зачем вам тренироваться? — поспешно переспросил Мэн Чжи, заметив, как губы Сюли начинают кривиться. Цин Чу отвёл глаза. — Скоро моя игра с мастером Хуном из Шу, Его Величество... ждёт моей победы. Он даже перестал приглашать меня во дворец, чтобы я подготовился. «Так вот откуда у него столько времени возиться с чужими детьми», — подумал Мэн Чжи, глядя, как он страдальчески сжимает веер. Отлучили от двора на пару недель, вот большое горе! Мэн Чжи этого было не понять. Сам он впасть в немилость не страшился никогда. После Мэйлин он долго об этом думал, и понял: если в душе будет уверен, что прав, не побоится ни казни, ни императорского гнева. Конечно, откуда изнеженному мастеру вэйци взять такую решимость! Что ему делать без монаршего покровительства? — А разве вы не должны пока играть с сильными игроками? Чтоб тренироваться. А мы вас вместо этого отвлекаем ерундой... У цина Чу лицо вдруг сделалось такое, будто он вот-вот заплачет. — Да, я... этим мне и нужно заняться. Он быстро поднялся и поклонился, прощаясь. Сюли, к удивлению Мэн Чжи, повторила его жест. — До свидания, шифу! — Что, даже на ужин не останетесь? А если хотите, могли бы и заночевать! — запротестовал Мэн Чжи. Он полюбил их тихие ужины в полумраке, при свечах, и беседы ни о чём. Полюбил смотреть, как пламя отражается в тёмных, словно агат, глазах... Конечно, цин Чу то и дело сводил разговор к вэйци, но как будто сам этого стеснялся, и тут же обрывал себя, переводил тему. Мэн Чжи интересно было его расспрашивать о разных дворцовых персонажах, цин Чу, человек при дворе новый, многое подмечал свежим взглядом, Сяошу могло пригодиться. На ночь он ещё ни разу не оставался, но поужинать не отказывался никогда. А в этот раз почему-то заторопился. — Нет, я не смею злоупотреблять гостеприимством командующего! — Цин Чу... Он обернулся в дверях. — Пожалуйста... зовите меня Чу Ин. С тем и ушёл, оставив Мэн Чжи пробовать на вкус имя. Чу Ин... Интересно, как зовут его близкие? «А-Ин»? «Ин-эр»? Как бы он сам его назвал, окажись они за одним пологом? Эти мысли занимали его весь вечер, потеснив даже новое письмо Сяошу. Наверное, и вид у него был предурацкий, потому что служанки несколько раз тревожно спрашивали, здоров ли господин. Перед сном он воскурил благовония у алтаря и попытался вызвать в памяти образ Цзыи, невысокой и хрупкой, всегда почтительной, всегда отстранённой. — Сюли снова разговаривает, слава Небу, — сказал он и умолк. О чём ещё беседовать? Они и раньше-то всё больше молчали друг с другом. — Во дворце всё спокойно. Кое-кто, правда, подворовывал с кухонь, но всех виновных нашли, выпороли и казнили. Как по мне, слишком жестоко: им бы отрубить по руке и в ссылку... но такой был приказ. А об этом зачем ей знать? Цзыи была женщиной мудрой и могла помочь советом, но теперь-то что... Она уже далеко, земные дела её мало волнуют. — Я... чту твою память. Мне предлагали взять наложницу, жениться второй раз, но я не стал. Сказал, и самому стало противно. Вроде бы и не соврал, а вроде бы и всё как обычно: недомолвки, молчание вокруг очевидного. Сначала он держался, твёрдо решил быть с ней честен, раз судьба их связала. Но после первого потерянного ребёнка она как-то сказала устало: «Возьмите наложницу или делайте, что пожелаете, не хочу знать. Я скажу вам, когда буду готова попытаться вновь». Он не стал спорить. Ещё пока Цзыи была жива, он иногда захаживал к одному актёру тайком. Редко, лишь когда совсем становилось одиноко и невмоготу. Но пару лет назад тот актёр ушёл из грушевого сада, открыл закладную лавку, женился — в общем, стал приличным человеком, а с бывшими благодетелями остался почтителен, но не больше. От этого Мэн Чжи даже полегчало: не нужно больше мучиться виной за короткие мгновения удовольствия. И вот опять. Даже рукава ароматного ещё не коснулся, а в душе уже десятки раз изменил жене. — Если злишься, накажи меня, — попросил он Цзыи. — Только оберегай Сюли. Если это она из-за меня, паршивого, страдает... лучше пусть меня молния поразит! Она же ни в чём не виновата... «Ты её сделал предлогом, чтоб завлечь мужчину в дом», — произнёс в голове суровый голос Цзыи. — Неправда. И это была неправда. Была. Только вот... Только вот лёжа ночью без сна, он невольно представил: если б Чу Ин не сбежал вечером, остался с ним... Поцеловать его руку, сначала пальцы, гладкие мозоли от камней. А потом, сдвигая рукав выше, запястье, тёплый сгиб локтя, плечо... Коснуться бы его волос, прижаться к ним щекой, вдыхая запах жасмина... А потом, сняв его шелка слой за слоем, обнять наконец, и прежде чем прижаться ртом к тонким губам, вынуть из причёски изящную медную шпильку, чтобы локоны рассыпались... Он бы не спешил. Тянул бы каждое мгновение, как редкое вино. Последний раз, когда такое было с адъютантом, он только доспехи снял. Они даже не касались друг друга больше, чем нужно: один поцелуй, чтоб желание разжечь посильнее, а потом он просто развернул адъютанта лицом к столу, стиснул крепкие бёдра, и дальше уж до победного конца не останавливался. Голова была блаженно пустая, тело лёгкое, и на том спасибо — большего он и не хотел. Его актёр был из тех, кто ласкает умело и неторопливо, но себя трогать никогда не позволял: боялся, что на холёном теле останутся следы. У него даже особая алая верёвка была, чтоб привязывать самых рьяных за запястья к изголовью. Раньше Мэн Чжи всегда думал, что ему этого достаточно: главное ведь снять напряжение, а это и без лишних движений можно сделать. Но оказалось, что всё теперь не так. Что до зуда в пальцах хочется обнимать, целовать, гладить. Ловить губами судорожные выдохи. Языком попробовать, запомнить его вкус... Он впился зубами в подушку, рыча одновременно от удовольствия и от злости. Почему не удержал? Ведь могло же всё получиться... *** Чу Ин вернулся. Он так поспешно сбежал, что Мэн Чжи и не ждал его больше: тренировался себе спокойно в саду под сливой, чтобы мышцы разогреть и голову освободить. Император на него за что-то мелкое был в обиде и хоть в открытую недовольства не выражал, намекнул кому надо, чтобы устроили проверку имущества, да перед самым Днём речного дракона завалили командующего бумажками, которые тот терпеть не мог. Несколько дней бегать в мыле по казармам за проверяющими от наследного принца, потом несколько дней сидеть за столом, не поднимая головы, и готово — шея болит, спину защемило, про ци и говорить нечего. Поэтому, когда выпало наконец два свободных дня подряд по случаю праздника, он с самого утра начал делать упражнения, предвкушая уже долгую горячую ванну вечером, и спокойный сон. Забавы ради он решил припомнить стили разных мастеров из Цзянху: тех, которых побеждал, тех, кого посчастливилось увидеть. Вот стиль поместья Тяньцюань, к примеру: Сяо Цзиньжуй был ещё молодой и медленный, так что Мэн Чжи хорошо запомнил приёмы, которыми тот хвастался. И последовательность движений была ясна, и распределение энергий, но как же из этого вихря ударов войти в тот водоворот ци, когда воин без труда воспаряет над землёй? Он долго бился над этой загадкой, пробуя и так и эдак, пока не почувствовал чужое присутствие. Резко обернулся, думая увидеть кого-то из слуг... и столкнулся взглядами с Чу Ином. Тот ахнул, и тут же раскрыл веер, прячась, но Мэн Чжи успел заметить его пылающие щёки и блестящие глаза. — Прошу прощения, — донеслось из-за веера. — Я не должен был... я не хотел мешать вам... немедленно удаляюсь! Мэн Чжи и не понял сперва, что такого стряслось, а затем сообразил: день был жаркий, и он по привычке разделся до пояса, снял даже нательную рубашку. Это его и самого немного смутило: хорош! Мало того что полуголый машет мечом, как разбойник, так ещё и лоснится от пота, будто жеребец. — Стойте, стойте! Я уже закончил! — поспешно крикнул он, нашаривая рубашку. Чу Ин, впрочем, и не думал уходить — стоял на дорожке, подглядывая из-за веера. Он сегодня был, как утреннее небо: верхний халат цвета голубовато-белого лунного луча, чем ближе к земле, тем темнее, нижние — мягких оттенков синего, ворот последнего — из полупрозрачного светлого шёлка, а нательного словно и вовсе не надето... И теперь уж Мэн Чжи точно знал, что это не просто так. Какой мужчина краснеет, как девица, при виде другого мужчины, пусть и полуобнажённого? Только тот, кого такое зрелище привлекает, а чувств своих скрывать он не умеет. И это, и полупрозрачный ворот намекали, что надо его брать в охапку и целовать прямо сейчас — не откажет, он ведь тоже из плоти и крови. Но такой он был нежный и деликатный, так легко его было спугнуть... Мэн Чжи не решился. Он поспешно оделся, спрятал меч в ножны. — Что, пришли повидаться с Сюли? Или со мной? Чу Ин медленно опустил веер. Щёки его всё ещё пламенели, румянец даже на шею перекинулся. — Я... просто проезжал мимо и решил поприветствовать... засвидетельствовать... Такой обычно говорливый, а стал таким косноязычным! Мэн Чжи едва не ухмыльнулся ему в лицо. Любой мужчина глупеет, когда вся кровь вниз отливает, и божество вэйци — не исключение. — Правда? А куда ехали? —В деревню Чися. Мне говорили, что там есть образчики искусной каменной резьбы, — Чу Ин наконец, к сожалению, овладел собой. Какая-то неприятная мысль его охладила, по лицу было видно. — Вот не думал, что вы будете кататься, когда на носу важная игра, — выдал Мэн Чжи. На середине фразы понял, что зря, а остановиться уже не мог. — Но я рад, что... Чу Ин его уже не слушал, взорвался как фейерверк. — Не говорите мне об игре! Я уже слушать не могу! — он и вправду зажал уши. — День и ночь я только об этом и думаю! Мне всё время снятся кошмары! Я не могу, не могу играть! О, когда уже эта пытка прекратится?! Он отшвырнул веер, упал на колени, прижавшись к сливе, и залился горькими слезами. Мэн Чжи сперва опешил, не зная, что делать. Когда Сюли плакала, он её пытался развеселить или отдавал нянькам. Когда боевые товарищи плакали, им утешение не нужно было: хватало похлопывания по плечу и кувшина вина. Он впервые видел, чтоб взрослый мужчина плакал навзрыд от такой малости. Обнять его? Да можно ли так делать... Он осторожно опустился рядом, коснулся его плеч кончиками пальцев, обмирая от жара тела под слоями тонкого шёлка. — Ну что ж вы... — пробормотал он, осмелев, коснувшись ладонями. — Ай, ну не нужно так... Сам себя перехитрил. Где объятия, там и желание поцеловать. Искусать нежно этот алый, солёный от слёз рот... — Вы не понимаете... не понимаете... я не тренировался! Я не могу играть! Ни с кем! — Да почему? Вы лучший игрок Великой Лян, ну кто сможет вам противостоять, а? — Мэн Чжи подцепил выбившийся из его волос завиток и убрал за ухо, обмирая от своей наглости. Чу Ин шмыгнул носом. — Не смотрите на меня... у меня всё лицо опухло! Никчёмный, так ещё и... урод!.. И новый шквал рыданий. — Вовсе вы не урод, мастер Чу, и не никчёмный, сами же знаете. Ну вот что, я понял, — Мэн Чжи поднял его, отряхнул от травы полы одежд. — Вы перепугались и от страха окаменели. Это ничего, это с каждым случается! Только вы же не новичок. — Раньше... — Чу Ин всхлипнул, но овладел собой. — Я не боялся поражений, потому что мне нечего было терять. Но теперь... теперь... я так долго к этому шёл… не смогу вернуться домой обесчещенным! Как я посмотрю в глаза матушке?! Мэн Чжи едва не брякнул, что о таком обычно девицы беспокоятся, но прикусил язык. Ему и занятно было, и сердце разрывалось смотреть, как он убивается. — Да как же вам помочь… ну, хотите, я с вами сыграю? — Не хочу! — Чу Ин достал из рукава платок и отвернулся, понезаметнее вытирая покрасневший нос и мокрые щёки. — Я же сказал, что не могу играть! Вы что, не слышите?! Всё это закончится провалом, я теперь худший игрок в Великой Лян… вообще не игрок! Мэн Чжи попытался припомнить, что сам делал, когда без отвращения не мог думать о службе после Мэйлин. Или перед свадьбой с Цзыи, когда кошки на душе скребли. Наверное, выезжал пострелять из лука, или медитировать садился, или просто тренировался, вот как сейчас… — Ну всё, я придумал, — Мэн Чжи безо всяких церемоний развернул его к себе и протянул обнажённый меч. — Покажу вам кое-что, чему в молодости научился. Берите. Чу Ин удивлённо взглянул на него, потом на клинок. — Он… острый? — Конечно. Да вы не бойтесь, главное, из рук не выпускайте, тогда и не порежетесь. Ну! Чу Ин опасливо сомкнул пальцы на рукояти (Мэн Чжи прямо в жар бросило) и едва не выронил меч. — Ах! Тяжелее, чем я думал! Вот же бедолага! В жизни ничего тяжелее камня для вэйци не поднимал! — Вы, главное, сожмите покрепче, тогда не уроните. У него есть баланс, чувствуете? — он безо всякой задней мысли взял его за запястье, помогая удержать меч на вытянутой руке. Чу Ин всё ещё смотрел на клинок, будто на опасное животное, но его хватка стала увереннее. — Сначала надо с помощью осознанного дыхания направить ци по меридианам. — Осознанное дыхание… — Чу Ин глубоко вдохнул и выдохнул, напряжение потихоньку уходило из его тела. — Взор следует за острием меча, разум и тело сливаются воедино… Может, Чу Ин и не держал раньше меч, но телом своим владел: движения были плавными и уверенными, он без труда повторял всё, что ему показывали, ни разу не сбился… Неужто не в первый раз? Мэн Чжи специально добавил пару приёмов из у-шу, чтобы его проверить. — …и прыжок! Чу Ин рассмеялся негромко. Это был первый раз, когда Мэн Чжи услышал его смех. — Прыжок? О нет, я так не умею… — А вы попробуйте! — Мэн Чжи просто не мог не улыбаться в ответ на его игривый взгляд. — Нет, я не стану! Я не владею цингун… — И не нужно. Это легко: вот так, и поворот через плечо. Давайте! Приказ командующего, возражений слушать не буду! Чу Ин попробовал, едва сдерживая смех, и получилось у него лучше, чем можно было ожидать. — Да вы уже знаете у-шу! — обвиняюще воскликнул Мэн Чжи. — А я тут распинаюсь! Почему же молчали? — Я делаю упражнения из свитков, но для себя и без меча… и никогда никому не показывал. Но, по-вашему, у меня хорошо получается? — Чу Ин кокетливо стрельнул глазами в его сторону, и Мэн Чжи едва не кинулся его целовать. — Ещё бы не хорошо! Покажите ещё раз! Он послушно повторил каждое движение, но в конце, приземлившись, неловко подвернул ногу, и схватился за Мэн Чжи, смеясь. — Больше не просите меня! Мэн Чжи вовремя перехватил его руку с мечом, иначе остался бы без уха. — Я подарю вам другой, полегче. А пока тренируйтесь с веером. Ну? Лучше стало? Чу Ин отвернулся, его улыбка разом погасла. — Немного. Благодарю вас. Он отошёл и церемонно поклонился. — Прошу прощения за то, что вам пришлось... — И не заикайтесь даже! — Мэн Чжи осторожно поддержал его под локоть, поднимая из поклона. — Я вам стольким обязан... Нет, не так сказал. Ведь не в благодарности было дело, не только в ней. Он заволновался. Если сейчас отпустить Чу Ина, что будет? Он соберётся, откланяется и уйдёт домой, одинокий. Кто его утешит? Кто его развеселит? Мэн Чжи знал, что кроме служанок никаких домочадцев у него нет. — Вы мне вовсе ничем не обязаны. Но мне действительно нужно идти и... попробовать всё-таки… — Никуда вы не пойдёте. Сегодня же праздник! — Мэн Чжи ласково, но уверенно взял его за плечи. Чу Ин вздрогнул, будто лишь сейчас заметив чужое прикосновение, и тут же попытался грациозно выскользнуть. Мэн Чжи его удерживать не стал, чувствовал, что ещё будет время. — Да, я видел, как запускали змеев... Но что за праздник? — День Речного дракона. В нашей реке живёт дракон, охраняет лодки, отгоняет разбойников, и вот каждый год в городе его чествуют. А я знаю лучшее место, откуда видно, как его пронесут по улицам. — Разве вам не нужно быть во дворце? — Во дворце празднуют без размаха, только запускают фейерверки, не то бы пришлось остаться там на всю ночь. Ну? Что скажете? Пойдёте со мной? — Посмотреть на танец дракона? Конечно же! — Чу Ин мгновенно расцвёл. — Мне редко удавалось его как следует рассмотреть, я... не умею пробираться через толпу, расталкивать других — это так грубо... — А вам и не придётся, — Мэн Чжи ухмыльнулся. — Главное, доверяйте мне, и не бойтесь. — Чего не бо... ах! — Чу Ин даже слова сказать не успел, как Мэн Чжи обхватил его за талию и прыгнул на крышу беседки. *** Прогулки по крышам — удовольствие не для всех, однако Чу Ин быстро освоился: подоткнул полы нижних одежд за пояс, так что видна стала изящная вышивка над коленями, и то смеялся, то вскрикиввл от ужаса, балансируя на карнизе. Мэн Чжи коротким путём провёл его до любимого места — где-то подавая руку, чтоб перепрыгнуть узкий переулок, где-то обнимая за талию, чтоб одним прыжком перенести через двор. В такой день крыши были словно продолжение улицы: на них тоже сидели зеваки. Среди них легко было затеряться, но Мэн Чжи хотел другого уединения. На крыше заброшенного храма Юнхэгун никогда никого не бывало — туда он и привёл Чу Ина, и принёс боярышника в карамели. — Вы командующий дворцовой стражи, разве не должны вы выезжать в паланкине и с процессией, чтобы занять лучшее место? — спросил Чу Ин, рассматривая улицу внизу. — Ха, я вас уже немного знаю! Вы бы не хотели быть внизу в паланкине, в такой-то давке. Да и я бы не хотел. — Толпы меня угнетают, я всегда спешу покинуть людные места. Но не думал, что и вы… такой же. Последние слова он произнёс робко, но с неожиданной теплотой, будто сходство это было ему дорого. Мэн Чжи себя и в толпе чувствовал прекрасно, только не хотел его расстраивать. — А что же вы обо мне думали? Чу Ин улыбнулся смущённо. — Дайте вспомнить… что вы мужественный и хладнокровный воин. Когда вы командовали на смотре, отдавая приказы таким громким голосом… я подумал что вы устрашающий, и яростный, будто тигр. А когда вы проходили мимо меня во дворце, высоко подняв голову и едва отвечая на поклон, я невольно чувствовал себя нарушителем, которому там не место. — Я и не помню, чтобы мы встречались во дворце… — О, много раз. Мне казалось, что вы смотрите на меня свысока, как на выскочку. Поэтому, когда вы поддались веяниям и позвали меня на партию в вэйци, я решил сделать всё возможное, чтобы вы считались со мной! И вот… мы сидим на крыше и едим танхулу, будто дети. Как странно всё обернулось! — Вам не нравится? — быстро переспросил Мэн Чжи. — Мы можем спуститься… — Нет, мне нравится здесь. Ближе к небу, а значит, ближе к природе, — Чу Ин взглянул на небо, протянул руку, будто желая коснуться звёзд. — По пути в столицу я был очень взволнован. Мне предстояло играть с мастерами, и я чувствовал себя зайцем, стремящимся прямо в логово тигра. Мы ехали вдоль моря и остановились на привал. Я никогда ещё не видел моря вблизи, вышел на скалу, полюбоваться видом, и… Чу Ин закрыл глаза и глубоко вздохнул, будто вновь вдыхая солёный, свежий морской бриз. Лёгкий ветерок шевельнул его волосы, будто откликаясь на воспоминание. — Сперва я испугался волн, бушующих внизу. Но чем дольше я стоял там, тем яснее чувствовал, как неукротимая сила моря вливается в меня. Как непоколебимость скалы, которую волны точат столетиями, но не могут разрушить, укрепляет мою решимость. Он открыл глаза и улыбнулся. — А теперь я смотрю на звёзды вместе с вами. Они так далеко, для них всё выглядит маленьким и незначительным. И они словно говорят мне, что игра с мастером Хуном и все мои страхи — это такая малость по сравнению с вечным величием мира… Спасибо, командующий Мэн. — Просто Мэн Чжи. — Мэн Чжи… — повторил Чу Ин так задумчиво и мягко, что сердце Мэн Чжи бросилось в галоп. — Вы как будто знаете здесь каждую крышу. Почему? Мэн Чжи, когда его об этом спрашивали, всегда отговаривался службой: сверху виднее всё, что происходит в городе. Но с Чу Ином хотелось быть честным до конца. — Здесь свободно и дышится легче. Будто все заботы оставляешь далеко внизу. Конечно, и для службы это бывает полезно, но главная причина… тут я сам по себе. — Но… ведь теперь — нет, — Чу Ин выглядел немного обеспокоенным, будто испугался, что Мэн Чжи сейчас одумается и прогонит его. — Теперь — нет, — Мэн Чжи подумал вдруг, что самое время наклониться и поцеловать его, но тут внизу забили барабаны. — Несут! Несут! — раздалось снизу, среди шума и смеха. Дракон, извиваясь, парил между алых фонарей. С крыши храма не видно было носильщиков, казалось, что величавый зверь скользит в толпе, как живой, напрягая гибкую спину в золотой чешуе, то встряхивая рогатой львиной головой, то ныряя вниз, чтоб сцапать визжащих от радости детишек. — Как великолепно! — Чу Ин так засмотрелся, что едва не уронил вниз танхулу. — Движения так естественны! Как им удаётся? — Тренируются от заката до рассвета, ну и особый шаг, какой знают только в столице... Я, когда был ещё юнцом, нёс однажды голову. — Неужели?! — глаза Чу Ина расширились от удивления, будто Мэн Чжи ему рассказал, как настоящего дракона увидел. — Впрочем, вы воин и, должно быть, очень выносливы! Я прекрасно вас представляю там. Он поднял руки, делая вид, что с трудом удерживает над собой драконью голову. — Хэй-хо! Мэн Чжи рассмеялся. — Очень похоже! Я и сейчас помню, как надо двигаться, — он вскочил на конёк пристройки, поднял палочку танхулу двумя руками, словно бамбуковый шест. Чу Ин осторожно спустился за ним. — Осторожнее! Вы же не собираетесь… — Да эта крыша почти плоская, с неё не упасть! Может, это было глупо, но как не покрасоваться? Он мог, когда хотел, смирять свою янскую энергию и двигаться плавно, будто дракон в волнах, то взлетающий ввысь, то ныряющий в глубину, а то и вовсе ловящий свой хвост. Как тут собой не гордиться: сколько лет прошло, а тело, разгорячённое ритмом барабанов, всё помнило: все прыжки и наклоны, все особые шаги. А ещё Чу Ин смеялся от удовольствия, глядя на него, и это дорогого стоило. — В моих краях рядом с драконом танцуют речные феи! Я тоже помню их движения! Сперва его движения были неловки, но кокетство победило. Мэн Чжи едва сам не свалился, завороженный взлетающими рукавами, изящными поворотами кистей, манящим взглядом через плечо… Он быстро понял правила игры: дракон ловит игривую красавицу, и его охватил азарт. Да только Чу Ин каждый раз уворачивался, смеясь. Может, он и не знал цингун, но его у-шу для этого хватало. И все же он проиграл: от лазурного дракона никому не скрыться было. Мэн Чжи безо всякой задней мысли поймал «фею», крепко сжал, прижавшись грудью к лопаткам. — Прошу… не уроните меня! — попросил Чу Ин, ослабевший от смеха. — Никогда! — Мэн Чжи осторожно усадил его на конёк крыши и сел рядом вплотную. Подумал, и не стал отодвигаться. — Когда ты голова дракона, можно гоняться за хорошенькими девушками в толпе, никто и слова не скажет, — брякнул он, пытаясь унять колотящееся сердце. — О... вот как, — Чу Ин опустил руки и сделал вид что ужасно занят, пытаясь снять верхушку с танхулу: обхватил крупную, алую ягоду губами... Мэн Чжи сглотнул. — Я, конечно, так не делал! И никогда повесой не был! Не бегал за женщинами. — Я вас не осуждаю. — Чу Ин как-то поскучнел. — В юности многие ведут себя не лучшим образом. — Что, и вы тоже? Не поверю. — Я не был повесой, конечно, нет! Но мы бы с вами не сошлись, — он смотрел вниз, на дракона, сверкающего в лучах факелов. — Всю пору юности я провёл, изучая партии и оттачивая мастерство. До сих пор я стыжусь того, что считал игроков, приходивших ко мне, всего лишь... соломенными чучелами. — Соломенными чучелами? — Вроде тех, с которыми тренируются ваши воины. Стрелок из лука не испытывает благодарности к мишени, которую пронзает. Но люди — не мишени... Тогда я этого ещё не понимал. Мэн Чжи представил одинокого подростка, запертого в старинном разваливающемся поместье, увлечённого только вэйци, потому что ничего иного не было. В этой фантазии обязательно было холодно, и он едва не взял руки Чу Ина в свои, чтоб согреть, да вовремя остановился. — А потом какое-то чучело ожило и взбучку вам устроило? — Потом я приехал из своего укромного уголка в Цзянькан, а оттуда — в столицу. На этом пути я раз за разом терпел поражения, и они научили меня большему, чем победы. Научили уважать тех, с кем я играю, видеть их. Завязывать знакомства. Но до этого, сидя в одиночестве, разбирая партию за партией, забывая спать и есть, я сам себе порой казался... лишь призраком среди живых, — Чу Ин обхватил себя руками. — Будто моё тело безучастно ко всему, прозрачно, холодно... Клянусь, я смотрел на свою ладонь и видел, как лунный свет проходит сквозь неё! — А сейчас? Как по мне, вы настоящий, очень... — тихо сказал Мэн Чжи. — Сейчас это происходит реже, но... Чу Ин обернулся, и не успел договорить. Это был лёгкий поцелуй, лишь одно касание. Почти даже невинный. Почти, потому что Мэн Чжи не сдержался всё-таки, и разомкнул губы. Это и длилось-то всего мгновение, но Чу Ин так и остался сидеть напряжённый, с закрытыми глазами. — Разве... — его голос подрагивал. — Разве это делают... не перед тем, как... — Не всегда, — заверил его Мэн Чжи, хотя раньше ему бы и в голову не пришло целовать кого-то в губы до того, как уложить в постель. — Неужто вы ни разу... — Я не знаю, — Чу Ин наконец пришёл в себя и отвернулся. — А? Как можно не знать? — Мэн Чжи нахмурился, не понимая. — Я... не уверен, что это был не сон, — Чу Ин глубоко вздохнул. — Когда я был юношей, один человек всё время приглашал меня к себе для игры. Однажды он упросил меня остаться, за ужином я выпил вина... всего чарку, но оно было таким крепким, что мне сделалось нехорошо и я рано отправился спать. Мэн Чжи похолодел. Он догадывался, к чему всё идёт. — Я уснул, и мне приснился, сон... словно тот человек... словно я всё вижу и чувствую, но не могу шевельнуться. Наблюдаю за всем со стороны, будто душа покинула тело, — он не мигая смотрел перед собой. — Это не было... неприятно. Но сны — это всего лишь сны, нет смысла говорить об этом. Вино цинсы-жао. Наверняка оно. Да вот только теперь это знание уже ни к чему. — А женщины? — Мэн Чжи хотелось найти хоть что-то хорошее! — Вы же со многими играли в вэйци, было же что-то... Уши у Чу Ина покраснели. — Как вы смеете! Если бы я и имел какие-то чувства к ним, то посмел бы их выразить только через игру! Не знаю, за кого вы меня принимаете, но... зря я вообще позволил вам... прошу, спустите меня на землю! — Нет, — Мэн Чжи крепко взял его за локоть. — Я не хотел вас обидеть, простите за солдатскую грубость. Но если сбегаете от того, что я вас смутил поцелуем, так прямо и скажите, как мужчина! — А если... — Чу Ину явно неуютно было без своего веера, он не знал, куда деть руки, и в конце концов просто сцепил пальцы в замок до белых костяшек. — Если вы мне не нравитесь и я не хочу... отвечать вам взаимностью? Мэн Чжи перебрал в памяти все их встречи, все взгляды, — как хорошо он, оказывается, запомнил! — и радостно ухмыльнулся. — Не может такого быть. Это он сказал зря. Чу Ин разволновался окончательно, вскочил и едва не потерял равновесие, наступив на шатающуюся черепицу. Танхулу полетел вниз, но самое дорогое Мэн Чжи удержал. — Скажи лишь одно слово, и я лягу с тобой, — тихо сказал он. — Когда захочешь. Перепрыгну через ограду, никто и не узнает... Чу Ин не смотрел на него, его взгляд был прикован к осколкам черепицы, всё ещё сыпавшимся вниз. Он тяжело дышал, вцепившись в плечи Мэн Чжи железной хваткой. — Я... забыл у вас свой веер, — прошептал он. — Это драгоценная вещь, прошу... верните его. Мэн Чжи вздохнул. — Он где-то в саду. Идёмте обратно, скажу слугам поискать. Чу Ин всё так же старательно не смотрел на него. — Если вы найдёте... пожалуйста, принесите мне. — Да, конечно, — Мэн Чжи осторожно отодвинул его от края. — Если не выйдет самому, пришлю слугу. Чу Ин посмотрел на него так, будто сейчас ударит. — Нет! Вы. Принесите мне. — Почему я... ааа! — Мэн Чжи просиял. — Конечно, принесу! Теперь уж он, не смущаясь, схватил Чу Ина в охапку и поцеловал всерьёз, со всей страстью. Но тот, кажется, так испугался своего же предложения, что остался безучастным. Почти. В конце концов он осторожно обнял Мэн Чжи за шею, и в плену ароматных рукавов тот окончательно понял, что если сегодня же не найдёт чёртов веер — взорвётся, как фейерверк в первый день весны. Эти чувства Чу Ин как будто разделял, поэтому отступил поспешно и, нервно запахнув верхний халат, как от холода, попросил проводить его до паланкина — якобы боялся простудиться. На этот раз Мэн Чжи выполнил всё беспрекословно: довёл до ворот усадьбы, где уже извелись носильщики, пожелал спокойной ночи и победы в игре, а сам, стоило паланкину исчезнуть за поворотом, переполошил слуг, велев искать в саду веер, и сам бродил в высокой траве впереди всех. Веер как сквозь землю провалился. *** За ужином Мэн Чжи сидел мрачный, думая о судьбе и карме. Раньше ничто его не останавливало от прелюбодеяния, никакой злой рок не вмешивался. Но стоило ему всей душой захотеть чего-то большего... — Отец, почему вы невеселы? — спросил Сяолун. Он, видно, так занят был своими книгами, что даже не заметил шума. — Господин Чу Ин потерял у нас дорогую ему вещь. Если я скажу ему, что не смог найти, это его повергнет в отчаяние. Нет ничего хуже, чем приносить дурные вести! Сказал и понял, что это правда. Неудавшееся свидание — это капля в море по сравнению с тем, как расстроится Чу Ин. Он же никогда с этим веером не расставался, хоть у него наверняка были и покрасивее, и подороже. — Дорогую вещь... эту? — Сяолун смущённо достал из-за пазухи веер, чёрный, с красным лаком на конце. — Я его нашёл, думал отдать ему, когда он придёт в следующий раз. Это простой старый веер, не думал, что он так важен... Мэн Чжи, не слушая, схватил веер, сгрёб Сяолуна в охапку так, что кости затрещали. — Вот это почтительный сын! Проси, что хочешь, отец всё сделает! — Хочу... чтобы вы перестали... душить... — едва выговорил Сяолун. Мэн Чжи тут же его отпустил и, не доев, сбежал в свои покои, как мальчишка, крикнув на ходу, чтоб его не беспокоили. И наплевать ему было, кто что подумает. В спальне он достал из-под кровати резную шкатулку и призадумался, разглядывая её содержимое. Благовония, возбуждающие желание? Нужно взять, они всегда кстати, хоть наутро и голова болит. Нефритовое кольцо, чтоб янский стебель всегда стоял гордо? Лишнее, он и без кольца готов был до пятой стражи... Ароматное масло... он не знал, до чего у них дойдёт, но сомневался, что ему в эту ночь будет всё дозволено. Если этот утончённый господин хотя бы рукой ему поможет, это уже будет победа. А уж если ртом... Он всё-таки взял масло. Пусть даже в ход пойдут только руки — есть мужчины, что текут чуть ли не как женщины, а есть такие, что искру высечь можно, пока добьёшься чего-нибудь. Тут никогда не угадаешь. Он сунул в рот сразу две чайные пастилки и достал со дна шкатулки конфискованную во дворце книгу, где на каждой странице в красках изображались порочные забавы между мужчинами. На его вкус, происходящее нарисовали слишком вычурно, но книга была дорогая, годилась, как подарок с намёком. К тому же, Мэн Чжи ей не дорожил: слишком много неприятных воспоминаний с ней было связано. Сколько раз он листал её тайком, чтоб подготовиться ко встрече с женой, не обижать невниманием. Он втайне обрадовался, когда после рождения дочки Цзыи сказала, что у неё больше нет сил пытаться. Неужто у них ничего хорошего не вышло, потому что он… Нет, в преисподнюю эти мысли! Мэн Чжи бережно завернул книгу в шёлковый платок, расшитый утками-мандаринками, изогнувшими шеи навстречу друг другу, и решил больше ничего не брать, не искушать судьбу. *** У северной стены поместья, выходившей в тихую рощу, он понял, что и о встрече не договорился, и не спросил, где хозяйские покои. Но желание оказалось сильнее осторожности, поэтому он просто перемахнул через стену, решив, что на месте разберётся. К счастью, лишь у одного окна висел фонарь, и штора была поднята. Мэн Чжи принял это как знак и не ошибся. Слезая с подоконника, он едва не поскользнулся на бумаге. Бумажные листы устилали пол: десятки тщательно записанных партий в вэйци подступали к ножкам резной кровати, как холодное чёрно-белое море — к тёплому острову. Там полупрозрачный шёлковый полог отсвечивал розовым, и лампа горела приветливо. Край одеяла, расшитого пионами, был отогнут, вместо изголовья две шёлковые подушки так и манят... Но Чу Ин не добрался до кровати. Он уснул над доской, прислонившись к стене. Бирюзовый халат накинут поверх нижнего белого, губы и глаза как будто подкрашены легонько... вот уж чего Мэн Чжи от него не ожидал. Он бесшумно поднял один лист, уже догадываясь, что увидит: не просто партия, а партия мастера Хуна. Сидеть взаперти, бесконечно изучая победы своего врага — да тут кто угодно впадёт в отчаяние! Даже во сне Чу Ин выглядел мрачным, между бровей залегла складка. Мэн Чжи не выдержал, опустился на колени, и осторожно эту складку поцеловал. Ответом ему было бесшумное «ах» и испуганный взгляд. — Не ждал меня? — тихо спросил Мэн Чжи, смутившись. — Прости, если напугал. — Нет... нет, я не спал... — голос Чу Ина со сна казался совсем хриплым. — Я оставил фонарь... Он нахмурился, не в силах проснуться. — Так грубо с моей стороны... у меня есть вино... — он зевнул, прикрывшись рукавом. — Я сейчас.. я не спал несколько ночей, прошу прощения... Мэн Чжи тяжело вздохнул. Даже сонный, Чу Ин был чудо как хорош и изящен. В его узком, востроносом лице с большими тёмными глазами таилось что-то невероятно милое, будто он был не до конца человеком, а немного сказочным существом неясной породы. И как можно было считать его высокомерным… Может, так и должны выглядеть духи? Впрочем, Мэн Чжи достаточно успел его ощупать, пока целовал на крыше, и точно мог засвидетельствовать, что это человек из плоти и крови, с такими же плотскими желаниями. Сейчас у него было, правда, лишь одно плотское желание — выспаться. И Мэн Чжи не мог им пренебречь. — Не надо вина. Ну-ка... — он закинул руку Чу Ина себе на плечи, поднял его без труда и уложил в постель. — Я один не стану пить, а тебе перед игрой не нужно. Чу Ин не отпустил его, потянул к себе. — Сейчас я проснусь и буду готов... подождите немного... и я... — пробормотал он, и уснул, не отпуская рукав. Мэн Чжи выдохнул и улёгся рядом поудобнее, обнял возлюбленного одной рукой, и Чу Ин немедленно положил голову ему на плечо. — Ну ладно... — прошептал Мэн Чжи, вдыхая аромат жасмина от его волос и чувствуя, что плоть напряглась до боли, что, как говорил когда-то его командир, «яйца как у дрозда посинели». — Ладно... тебе надо отдохнуть. Он поёрзал, повздыхал, надеясь, что пройдёт. Где там! Как оно может пройти, когда тёплая рука возлюбленного лежит на груди, и сам он так близко! Его посетила мысль сунуть руку в штаны и хоть так дать телу всё, чего оно желает. А если Чу Ин проснётся... …то выгонит его с отвращением. Кто так делает! В конце концов он решил, что оно того не стоит, и, переложив Чу Ина на другой край кровати, встал. Мэн Чжи думал бесшумно уйти, но вместо этого почему-то начал собирать листы с партиями, чтобы Чу Ин не их увидел первым делом, когда проснётся — так ведь и с ума сойти недолго! Он заметил, что камни на доске смешались в беспорядке, и их тоже убрал, неспеша, по-одному, оставил на чистой доске веер и книгу. От этих скучных дел желание как будто утихло, и нечего было тут больше делать... но Мэн Чжи зачем-то задул лампу и вернулся в постель. Лёг рядом, не касаясь Чу Ина, рассеянно погладил его между лопаток. Сколько же лет прошло с тех пор, как он спал с кем-то в одной постели... После рождения Сюли жена сочла свой долг выполненным и заперла дверь в свои покои, а он так и не решился ей сказать, что просто хочет иногда спать рядом и, слушая как она спокойно дышит, чувствовать, что дома. Что хочет, просыпаясь, не соображать спросонья в предрассветной тьме, в своей он спальне или в казармах. Не решился сказать, что и сам рад не пытаться больше. Она бы не поняла... или наоборот всё поняла бы — неизвестно ещё, что хуже. С мужчинами он никогда не спал вот так, как спят с родными и любимыми. Можно и без весенних игр — но хоть на одну ночь почувствовать, что дома… *** Его убаюкало дыхание, а разбудило сопение. Громкое и сердитое, будто в спальню забрался ёж. А затем кто-то больно дёрнул его за бородку. Это ещё что такое? Мэн Чжи, не открывая глаз, молниеносно перехватил руку нападавшего и стиснул. — Ах! Столько обиды было в этом вскрике, что он мгновенно проснулся. В лунном свете оказалось, что Чу Ин склонился над ним, и безуспешно пытается выдернуть руку из железной хватки. Мэн Чжи мгновенно его отпустил — не хватало повредить его пальцы перед игрой. — Что такое? — прошептал он. — Вы храпите, я не могу уснуть! — прошипел Чу Ин в ответ, будто в комнате был кто-то ещё. — Так что же ты меня просто не разбудил? — Мэн Чжи потёр подбородок. Несколько волосков точно выдрал! — Я пытался! Я даже щипал вас! Мэн Чжи ухмыльнулся в темноте и схватил его в охапку, потянул на себя. — А можно было ласково. Меня вот никогда не будили поцелуями. Чу Ин замер. — Не хочется будить поцелуями того, кто храпит, — обиженно прошептал он. Его дыхание стало тяжелее, но тело было напряжено. — Спите на боку, а не на спине. — Буду спать, как ты скажешь. Только сначала надо утомиться как следует... Мэн Чжи скользнул ладонями по его узкой спине и ниже, огладил, сжал... Удивительно, но при всей своей томности, Чу Ин не был мягким наощупь, но и тощим не казался, всё у него было на месте. Мэн Чжи подумал мельком, что он практикует у-шу чаще, чем хотел показать, а может и знает пару боевых приёмов. Как бы проверить... — Я принёс твой веер, — прошептал он, надеясь, что Чу Ин немного расслабится. — О... не знаю, как вас благодарить. Если бы вы знали, как он для меня важен… — Не надо меня благодарить, — Мэн Чжи испугался, что всё снова сведётся к обмену пустыми любезностями. Как надоело! — Лучше скажи, чего ты хотел, когда позвал меня. О чём думал? Чу Ин погладил его по щеке — совсем лёгкое касание, но какое ласковое! — О таком не говорят. Это неприлично произносить вслух. — Тогда скажи мне на ухо. Чу Ин вздохнул и наклонился к ему уху. Он шептал сбивчиво, но с каждым словом Мэн Чжи улыбался всё шире. — Всего-то? — спросил он, сияя так, что ночник был не нужен. — Что в этом неприличного? Зажги лампу и... Чу Ин сел, отвернувшись. — Всё это лишнее накануне такой важной игры... — Или наоборот, пока не сделаешь, так и будешь думать об этом, а не о вэйци. Ну? Чу Ин потянулся к спичке цуйэр на столике и зажёг лампу. Его волосы растрепались, глаза были сонные, но на щеках и шее алел румянец. Мэн Чжи больше ни о чём его не спрашивал: разделся быстро, пока тот не передумал, встал перед ним, как на параде, заложив руки за спину. Он своей наготы никогда не стеснялся и знал, что хорош, гордился своим сильным, тренированным телом. И ему приятно было то, как Чу Ин обходит его, рассматривает, будто породистого коня выбирает. Как мельком оглаживает плечо тёплой рукой. Как закусывает нижнюю губу и тут же прикрывает рот рукавом вместо веера, разглядывая полувставшее мужское естество. Наконец он неловко сел на кровать, зажав руки между коленями. — Вы спросили... зачем я вас позвал. Но не сказали, зачем пришли, — произнёс он слегка севшим голосом, глядя снизу вверх. — Вот об этом точно неприлично говорить вслух. Но я скажу. Я хочу… — Нет! Не вслух… пожалуйста. Мэн Чжи встал перед ним на одно колено, будто доклад императору делал, отвёл прядь волос с розовеющего уха и прошептал, не скрываясь, обо всём, что хотел с ним сделать с тех пор, как увидел эти милые ямочки на щеках… — Я... — Чу Ин стиснул кулаки, будто сжимал невидимый веер. — Не понял одно слово... в Куньчжоу так не говорят, но здесь... — Это значит «узкий» — Мэн Чжи сложил два пальца, плавно пронзая воздух, надавливая, проникая глубже. — Тесный. Глаза у Чу Ина округлились, как камушки для вэйци. — Прямо... так? — слабо спросил он, повторяя жест. — Ну, бывает и вот так, — Мэн Чжи прибавил третий палец. Вид у Чу Ина был такой, словно он сейчас упадёт в обморок. — Нет... нет, вы шутите надо мной! Не может быть! Как можно делать... такое?! — Не веришь мне, посмотри в книге, — Мэн Чжи немного смутился. Как раз «такое» ему нравилось. И он уже пожалел, что рассказал Чу Ину во всех подробностях, как именно. — В книге? — Чу Ин заметил на доске подарок. Осторожно развернул, пролистал несколько страниц... и немедленно захлопнул. — Нет. Никогда! Его щёки горели, брови сошлись к переносице. — Как вы могли подумать, что я на такое соглашусь?! Мэн Чжи посмотрел вниз и со вздохом убедился, что мужское естество окончательно поникло. — Потому что это приятно. Но кто я такой, чтобы тебя заставлять? Просто коснуться друг друга — уже радость! — уныло сказал он. — Я вас обидел? — встревоженно спросил Чу Ин, глядя на него снизу вверх. — Я вижу... по внешним признакам. — Кому приятно узнать, что он противен! — Это не так! Вы мне не противны! Я вам докажу... — он схватился за янский стебель так решительно, будто собирался редьку из земли выдёргивать. Мэн Чжи собрал всё своё мужество, чтоб не отпрянуть. — Осторожнее! Я же не железный. И не надо, если не хочешь… Он потерял мысль, потому что руки у Чу Ина… Ин-эра были такие нежные, мягкие… и от этого при каждом движении сильнее чувствовался гладкий и твёрдый бугорок мозоли от вэйци на его среднем пальце.. — Как странно... делать это с другой стороны... — Ин-эр снова нахмурился, но теперь задумчиво. — Словно завязывать пояс на другом человеке. Мэн Чжи мог в ответ только промычать что-то невразумительное. Ему и так нелегко приходилось: он всю свою волю собрал в кулак, всю ци сконцентрировал в точке даньтянь, только бы не излиться раньше времени. — Вам нравится? Ох, он узнал этот тон. Таким голосом Ин-эр напрашивался на похвалу, прекрасно зная, что хорош… — Да, да… Ин-эр, только… Он опять забыл, что хотел сказать, потому что Ин-эр улыбнулся коварно и прижался щекой к его мужскому естеству, коснулся приоткрытыми губами напряжённой, пульсирующей вены… Но и тут Мэн Чжи сдержался, хотя колени подкашивались. Ещё бы хоть немного потянуть, чтоб совсем мальчишкой не выглядеть… А вот осторожного прикосновения языка он уже не выдержал. Даже предупредить не успел. Ин-эр отпрянул, ошарашенный. Лицо у него стало такое, словно он только теперь проснулся по-настоящему. Ни слова не говоря, он вскочил и сбежал за ширму: судя по нервному плеску воды, там стоял кувшин для умывания. — Ин-эр? — позвал Мэн Чжи, ожидая отповедь. — Не сердись, я случайно! Ответом ему было молчание. Он вздохнул и принялся одеваться. Не так он себе представлял эту ночь. Лучше б остался в казармах и вызвал адъютанта — тому если и было противно, он умело это скрывал. Он уже надел верхний халат, когда Чу Ин тихо подошёл сзади и остановился в нескольких шагах. — Я не знаю, что на меня нашло… прошу прощения. — Да всё в порядке! Я должен был предупредить, — Мэн Чжи улыбнулся и потянулся за поясом, но Чу Ин оказался быстрее, перехватил пояс, прижал к груди. — Я не должен был звать вас. И то, что я сейчас делал… я, наверное, был не в себе от бессонницы. Обычно я не веду себя так с мужчинами. Простите, если ввёл в заблуждение. — Тогда отдайте мне пояс, и я уйду, — не выдержал Мэн Чжи. Ему стало совсем горько и тоскливо. — И обо всём забудем. Чу Ин молча протянул ему пояс, согнувшись в поклоне. Он смотрел в пол, губы его дрожали. — Я не хочу забывать… но разве так не будет правильнее? Зачем... зачем потакать этому? Это грязно и низко… Мэн Чжи стало его даже жалко, несмотря ни на что. — Вы человек утончённый и возвышенный, а я — солдат, привык и к грязи, и к низости. Это моя вина, я вас в это втянул, — он поддержал Чу Ина за локти, поднимая из поклона. — Но если не брезгуете, давайте хотя бы друзьями останемся. Чу Ин горько усмехнулся и отвернулся. — Разве радостно быть другом призрака? — тихо спросил он. — Моя игра в вэйци очаровывает мужчин и женщин, но стоит им узнать меня ближе, как они понимают... что во мне больше ничего нет. Даже тот человек... больше не звал меня. Мэн Чжи едва не спросил, о ком он, но вовремя вспомнил, и ярость захлестнула его сердце. Да как можно укорять себя за такое?! — Чёрт с ним, с вэйци! Я вас не за это полюбил! Лишь когда гробовое молчание затянулось, он понял, что сказал. Чу Ин замер, как статуя. — А... за что же? — выдавил он едва слышно. — Цуцзюй. — Цуцзюй?.. — Вы смотрели, как солдаты играют в цуцзюй. И вот... — Мэн Чжи отчаянно вцепился в косу на затылке. Не то, не то! Но как такое объяснишь? Впервые в жизни он пожалел, что не умеет слагать стихи и говорить изящными иносказаниями. — Вы были добры к Сюли, — просто сказал он. — А Сюли самое дорогое, что у меня есть. Да и вообще, как вас можно не полюбить, господин Чу? Сначала ему казалось, что он падает в пропасть. А теперь наоборот — выбрался на твёрдую землю, и даже дышать стало легче. — Ин-эр, — он крепко взял Чу Ина за плечи. — Я от тебя не жду ответных чувств, всё понимаю! Мы оба мужчины, нам с тобой всерьёз не сойтись. Но в беде я тебя не оставлю никогда. Клянусь. Чу Ин молча высвободился, не поднимая глаз. — Прошу меня простить. — И ладно! — Мэн Чжи отмахнулся. — Я глупость сказал и лишь смутил вас ещё больше. Не берите в голову! Удачной вам игры, цин Чу. Спешу откланяться! Он поклонился, и вышел через окно, бесшумно, как и вошёл. Чу Ин, кажется, порывался что-то сказать ему вслед, только Мэн Чжи не мог больше слушать. Домой идти не хотелось: тело не понимало, отчего душе тоскливо, и всё ещё требовало движения, горячая кровь не желала остывать. Мэн Чжи не то что взобрался — взлетел на самый верхний ярус пагоды Диких гусей встречать рассвет. Сколько раз он вот так, завязав пояс, делал вид, что ничего не случилось, и шёл по своим делам! Это было ему привычно, так почему теперь кошки на душе скребли? В самом деле, что он себе навоображал? Цин Чу был так ошеломлён, что поддался его напору, вот и всё. А когда понял, что случилось, прозрел. Обычное дело. И всё-таки нужно было позаботиться о подарке по случаю его победы... *** Цин Чу, конечно, победил. Но Мэн Чжи узнал об этом на постоялом дворе между столицей и семейным имением в Ланъя. Он немедленно написал домой, чтоб передали цину Чу поздравления и давно заготовленный тренировочный меч в посеребрённых ножнах. Ему пришлось срочно отбыть из столицы на похороны дяди. Дядя воспитывал его после смерти отца, как он теперь — Сяолуна, и невозможно было не приехать. Император скрепя сердце отпустил его на месяц, и как ни печален был повод, Мэн Чжи рад был покинуть столицу хоть ненадолго — вдохнуть вольный воздух Цзянху. Он знал: дети, привыкшие к тому, что его никогда нет дома, скучать не станут, так что на сердце у него было грустно, но легко. Не видеть цина Чу тоже было благом. Почему-то после той размолвки они постоянно сталкивались во дворце. К счастью, цин Чу всегда спешил к императору и быстро проходил навстречу, мельком кланяясь. Мэн Чжи отвечал тем же, но чувствовал, будто его ножом ударили, и рана всё кровоточит. Лучше отдаться понятной грусти, благородной, чем пустым и стыдным мыслям о том, что двое мужчин могут быть, как одно целое. Как Линь Шу и Сяо Цзинъянь когда-то. Все говорили, что они не разлей вода, ближе, чем родные братья, но только он застал случайно их поцелуй под персиковым деревом: жаркий, явно не первый и не последний. Линь Шу потом упросил его никому не говорить, и Мэн Чжи навсегда сохранил тайну. Может, поэтому даже через десять лет после Мэйлин глава союза Цзянцзо ему единственному доверил свой секрет... Тогда, глядя на них, он думал, что, может, случится чудо, и у него однажды тоже получится... Но судьба даже юных, прекрасных любовников не пощадила. С чего она к нему должна быть благосклонней? *** Он попрощался с дядей, помог тётушке устроить похороны: после смерти брата знал уже, как это правильно делается, сколько серебра кому нужно раздать, какие указания отдать слугам, какие подношения сделать монахам. Усадьба, в которой он ещё мальчишкой исследовал каждый уголок, научился бить уток из лука и впервые сломал руку, прыгая по деревьям, оказалась меньше, чем он помнил, и давно уже пришла в запустение. Он обещал выслать тётушке достаточно денег, чтобы всё обновить, но она будто не услышала. Горе оставило от неё пустую серую оболочку, и, уезжая, он не сомневался, что она вскоре последует за дядей. Словно призрак в старом доме… Он совсем невпопад вспомнил цина Чу и рассердился. Да как перестать уже о нём думать?! Он ещё не знал тогда, что воспоминание это было пророческим. Чу Ин и вправду стал призраком. Двор, так превозносивший его мастерство, немедленно забыл имя. Исчезли подарки и именные карточки. Дом выставлен был на продажу. Об этом Мэн Чжи узнал во дворце, когда столкнулся с Ян Сюаньбао и спросил его (совершенно случайно), не играет ли он сегодня с цином Чу. На это Ян Сюаньбао сладко улыбнулся и рассказал обо всём. — Кто бы мог подумать, что такой непревзойдённый мастер опустится до жульничества! Но страх поражения трудно преодолеть, если духом недостаточно силён, не правда ли? Мэн Чжи едва его дослушал, даже ответил что-то вразумительное, но через минуту уже был в седле и мчался во весь опор к резиденции Чу, распугивая прохожих. Слуга у ворот долго раскланивался, объяснял, что господин не принимает, господин в глубокой печали, господин велел никого не пускать. Мэн Чжи кивал, а сам прикидывал, как проникнет знакомым путём через стену... — Янь-эр! Янь-эр! Запыхавшаяся служанка его даже не заметила. Глаза её округлились от ужаса, волосы растрепались. — Янь-эр! Погребальных одежд нету! — Погребальных одежд? — переспросил Мэн Чжи непослушными губами. Служанка заметила его и упала на колени, хоть «Янь-эр» и делал ей отчаянные знаки убираться. — Позавчера господин уехал и не сказал, когда вернётся! А сегодня я перебирала его платье, что оставить, что взять в Куньчжоу... — она всхлипнула. — А погребальные одежды пропали! — Что ты несёшь? — слуга сам побледнел, как похоронная лента. — Зачем тревожишь господина командующего?! Может, сама и переложила! Да и откуда у господина... — В прошлом году тебя не было, ты и не знаешь! Когда холера гуляла, господину было так плохо, так плохо, что он из последних сил велел купить белого шёлка и сшить ему... — она снова всхлипнула. — Но тогда всё хорошо закончилось, он о них и не вспоминал! А недавно попросил принести посмотреть, что у меня тогда получилось... и я забыла назад забрать... а сегодня все его покои обыскала! Нету! Мэн Чжи снова почувствовал этот холодок внутри, как в тот день, когда искал Сюли. Медленно вползающий в душу страх, что любимого человека, может быть, больше нет в этом мире. — Куда он поехал?! Слуги переглянулись. — Мы не знаем... он сказал, что хочет отдохнуть, и взял доску, мы подумали, что, может быть, в храм Железного будды, он играл с настоятелем... Мэн Чжи не дослушал. Найти! Сейчас же найти! Да только кто будет искать опального цина, который просто выехал из столицы развеяться? Ся Дун? Откажет, у Управления Сюаньцзин и так много дел. Принц Юй? Он же благоволил Чу Ину! Подумал, и самому стало смешно. Чтобы принц Юй хоть на мгновение задумался о ком-то, от кого не получит выгоды! Принца Цзина в столице не было... Зато Ле Чжаньин приехал с донесением. Он хороший парень, его можно будет убедить! Только б не оказалось слишком поздно... По пути к генералу он пытался придумать, зачем отправляться куда-то в повозке, чтоб покончить с собой. Если пожаловали белый шёлк, то почему просто не повесился на балке? Если хотел утопиться — рядом река... Он почувствовал себя круглым идиотом. А что, если Чу Ин и правда всего лишь отправился в монастырь? А он уже готов и людей генерала на ноги поднять, и самовольно отлучился из дворца! Но сердце ему подсказывало, что всё не так просто. Чу Ин не просто самодовольный и своенравный: вэйци — его жизнь, его честь. Может он не воин, но в его душе горит то же алое пламя, что в душах семьи Линь, выбравшей смерть вместо позора. Даже если успеть, найти его, изменит это хоть что-то? Он попытался вспомнить, не говорил ли Чу Ин о дорогих ему местах. Он постоянно болтал о вэйци, рассказывал о своём путешествии в столицу... Но куда бы он отправился сводить счёты с жизнью? Мэн Чжи даже стукнул себя по лбу. Думай! Думай! Ведь слушал же, а не просто смотрел, как блестят его глаза и сияет улыбка. Даже после такого унижения Чу Ину непросто будет со всем распроститься. Должно быть особое место, где он решится. Где его воля станет непоколебимой… …как скала, которую волны точат столетиями, но не могут разрушить. Мэн Чжи круто развернул коня и поскакал к городским воротам. *** Тучи сгущались, ветер хлестал в лицо, пригибал травы к земле, волновал деревья в горах. Все два дня пути буря грозила издалека, но вот догнала: Мэн Чжи низко пригнулся к конской шее, чтоб вихрь не выбил из седла. Ему казалось, что в сухом, колючем воздухе пробегают искры… Но, может, это было от того, что он давно не спал и не ел толком, останавливался, только чтобы коню дать отдых. Повозка едет медленнее, он догонит… Сначала он подумал, что тучи вдалеке опустились ниже, но вскоре стало ясно, что это скалы, а серая полоса между ними — наконец-то море. Оставалось только… Он не успел понять, что случилось. Небо вспыхнуло ослепительным белым светом, и всё вокруг исчезло в сиянии. Конь испуганно заржал и взбрыкнул, Мэн Чжи, отпустивший поводья, чтоб заслонить глаза, не успел удержаться. Проклятая скотина сбросила его на землю и ускакала, а он даже не увидел — куда, перед глазами плыли чёрные пятна, в ушах почему-то звенело, хотя гром не прогремел. Он сел на землю и впервые позволил себе хоть немного выдохнуть, дожидаясь, пока глаза отдохнут. Вот и всё, дальше только пешком. Идти и молиться. Что он один, жалкий человек, может сделать против судьбы? Если судьба им с Чу Ином больше никогда не встретиться, значит, так и будет. Если же судьба решит иначе, значит, Чу Ин ждёт его на той скале. Всё, что он может — дойти и встретить правду лицом к лицу. Зрение ещё не вернулось к нему до конца, но Мэн Чжи поднялся и побрёл туда, где различал тёмные пятна гор. Всадник преодолел бы этот путь, даже не заметив, для пешего же дорога казалась бесконечной. Грозовые тучи бежали навстречу, будто стадо чёрных буйволов, вихри грозили смять, растоптать, и Мэн Чжи, проморгавшись наконец, увидел ясно, что буря не грозит — она уже пролилась. То, что казалось ему туманной дымкой, превратилось в стену воды, гонимую вихрем. В мгновение его чуть не сбило с ног, но он удержался, только закутался в плащ и низко опустил голову. Такие грозы не бывают долгими. Нужно лишь перетерпеть. Он шёл и думал о том, что море штормит, а значит, тот, кто окажется в волнах, не выживет… Но если Чу Ин прыгнул, ему не выжить всё равно. Прибой давно слизал с острых камней кровь, мозг и осколки костей… только бы не унёс тело… только бы море позволило забрать, похоронить как следует… Холодный дождь хлестал снаружи, но Мэн Чжи было всё равно: он и так словно вымерз изнутри, даже не заметил, как гроза пролетела мимо, как робко подали голос птицы, до того в ужасе молчавшие. Бурая, размокшая грязь хватала его за сапоги, идти было всё тяжелее, но сдаться он не мог. Не мог повернуть назад. Снова предать того, к кому тянется сердце… нет, лучше уж самому умереть! Ему казалось, что отроги гор так и застыли впереди, дразня, как мираж, не приближаясь… пока он не почувствовал, что идти всё труднее, и не только из-за ушибленного колена: дорога становилась всё круче, валуны на пути — всё больше, смыкались вокруг серыми боками, нависали над головой. Тропа сузилась и скакала теперь всё вверх и вверх… пока не оборвалась. Скала, ровная и узкая, как клинок, выдавалась над бушующим морем. На ней никого не было. Лишь доска для вэйци стояла на самом краю, готовая для игры. Мэн Чжи упал перед ней на колени, задыхаясь. Чу Ин всё же был здесь. — Ин-эр… Он заставил себя подползти на четвереньках и посмотреть вниз. Чёрные камни скалились, как обломки клыков, но на них никого и ничего не было. — Ин-эр… Он припал лбом к мокрой доске и зарыдал отчаянно, как рыдал десять лет назад, проклиная себя, желая только одного — умереть на месте. Что же это за бесполезная жизнь, в которой он ничего не может изменить?! Не может для Сяошу восстановить справедливость! Не может помочь Сюли! Даже к Ин-эру не смог успеть! Зачем быть первым бойцом Великой Лян, если всё равно бессилен?! Зачем вообще нужна такая жизнь?! Но даже в отчаянии он знал, что ничего с собой не сделает. Сяолун и Сюли ещё малы. Сяошу нужна его верность. Гвардейцы ждут его приказов. Жизни других важнее его счастья и горя. В сердцах он схватил доску и замахнулся. Если свою голову не разбить о камни, то хоть эту проклятую деревяшку! Но одна мысль его остановила: Ин-эр любил вэйци больше жизни. Любил так, что прыгнул без доски, чтобы драгоценное красное дерево не повредилось. Мэн Чжи обхватил доску, странно тёплую, будто нагретую солнцем, чувствуя, как острые углы впиваются в тело. Если б не эта глупая размолвка… тогда Ин-эр не думал бы, что одинок. Не сделал бы этого… Нет, сделал бы. Мэн Чжи поднялся, шатаясь. Снова начал накрапывать мелкий дождь. Может, потому Ин-эр и не стал дожидаться его возвращения. Не хотел, чтобы его отговаривали, удерживали. Такой своевольный, такой чистосердечный… Он побрёл обратно, прижимая доску к себе, не замечая боли. Шаг, ещё один… это всё так недолго у них длилось, и вышло так несуразно! Людям в их возрасте непросто открываться друг другу… Нет, Ин-эр ведь и не чувствовал к нему ничего, за то и извинялся… Но какая теперь разница? Нужно решить, что сказать Сюли… Об этом думать было ещё тяжелее. Что за судьба у его девочки? Потерять мать, потерять учителя… Ин-эр был с ней так ласков, и с Сяолуном приветлив, словно они его дети тоже. Словно двое мужчин могут… Нет, чудес не бывает. Мэн Чжи остановился, обернулся бросить последний взгляд на скалу. Что-то белое трепетало на краю, будто большую чайку вышвырнуло вихрем. Белое с алым там, где ничего до этого не было. Чудес не бывает. Мэн Чжи отшвырнул доску и бросился к нему, поскальзываясь на мокрой земле, ударяясь о камни. Не чайка и не морская пена… Он подхватил холодное, безвольное тело, обряженное в погребальные одежды. Нет, не тело! Пульс слабо трепетал, дыхание едва вздымало грудь, мокрые волосы в беспорядке прилипли к лицу. Ин-эр… Мэн Чжи крепко прижал его к себе и задрал голову, глядя в хмурые небеса. — Спасибо… — прошептал он, не уверенный, к кому обращается: к богам, к буддам, к царю драконов. — Спасибо вам… *** Дождь зарядил надолго, и в доме стало холодно, будто осень пришла. В другое время ему подумалось бы, что звук гуциня вдалеке красиво гармонирует со стуком дождя по черепичной крыше. Но не сегодня. Мэн Чжи всегда казалось, что гуцинь звучит, как переливы ручья и перезвон капели, но те звуки, что получались у Чу Ина, напоминали прощальный зов птицы в осенних горах. Это была даже не песня: он начинал было играть мелодию, но тут же обрывал, оставляя последний звук висеть в тишине. Неделя прошла с тех пор, как он очнулся на постоялом дворе по дороге к столице. Мэн Чжи сам снял с него белые погребальные одеяния и причесал волосы, сам уложил в постель. В алом халате Чу Ин казался непривычно бледным, словно это не краситель пропитал ткань, а кровь, пролившаяся из невидимых ран. Мэн Чжи сидел над ним всю ночь, ожидая неизвестно ничего, периодически щупал пульс, чтобы хоть за руку его подержать, и сам не заметил, как уснул рядом, склонив голову на край кровати. Под утро его разбудил шорох одеяла: Чу Ин сидел в постели, комкая ткань, и оглядывался, словно не мог поверить в то, что видит. — Ин-эр! — Мэн Чжи мигом оказался рядом, налил ему воды. — Очнулся наконец! Мы почти дома, возницу твоего я нашёл, он спрятал повозку от бури под… Он подавился словами, потому что Чу Ин осторожно коснулся его щеки. — Мэн… Чжи? Вы ведь... Мэн Чжи… Мэн Чжи осторожно взял его руку в свою, согревая холодные пальцы. Чу Ин смотрел на него, странно нахмурив брови, будто вспоминая давно забытого человека. — Да, это я. Как только узнал, что случилось, тут же поехал искать тебя! Не знаю, как ты смог… Ин-эр? Губы Чу Ина задрожали, кривясь. — Нет, нет… только не это… Сяогуан… Сяогуан!.. Он закрыл лицо руками, и всё повторял одно и то же, рыдал бесконечно. Мэн Чжи спросил раз, о ком он плачет, но Чу Ин его даже не услышал, просто отвернулся к стене, одинокий в своём горе, и всхлипывал, пока не устал и не уснул на мокрой от слёз подушке. Всю дорогу до столицы он то молчал, то снова плакал украдкой, а в ответ на предложение Мэн Чжи пожить у него, раз резиденцию Чу продали, посмотрел так, будто даже не понял, о чём его спросили. Он выглядел, как человек, от горя помутившийся рассудком: вроде бы узнал свою прислугу, узнал Сюли и Сяолуна, но смотрел сквозь них, будто это были всего лишь тени. Две служанки, вместе с ним перешедшие в новый дом, обо всех его странностях теперь подробно докладывали Мэн Чжи. — Раньше господин выбирал одежду так придирчиво, а теперь даже не смотрит, если ему не подать, то и не оденется! — Если господину не напомнить, он так и не поест! И ко сну не отправится, если не уложишь! А во сне всё плачет и зовёт какого-то Сяогуана… — Юйлоу стояла прямо перед ним, а он ко мне повернулся и попросил меня ей передать, чтоб принесла гуцинь! — И ещё теперь манера у него странная, такой раньше не было: он может взять чайную чашечку и полчаса её крутить в руках то так, то эдак. Или руки опустит в холодную воду и сидит, пока они не онемеют, переливает из ладони в ладонь… а недавно тронул струну на гуцине и поранил палец… долго не давал кровь остановить. Ох, господин Мэн, неужели он головой ударился и разум потерял? — Нет, разум при нём, — Мэн Чжи точно это знал, потому что Сюли продолжала получать всё новые и новые упражнения на жизнь и смерть, довольная, что учитель теперь никуда не уходит, но недовольная, что он не хочет с ней играть. Чу Ин рисовал для неё задачи как будто не задумваясь, но каждая получалась блестящей и хитроумной, в его духе. Чу Ин горевал. Но не по своей должности. Когда Мэн Чжи однажды попытался заговорить об этом, сказал, что пойдёт к императору и попросит за него, Чу Ин сначала будто не понял, а потом улыбнулся горько, едва заметно, и лишь головой покачал. Он изменился. Не только от горя: в нём появилось ещё что-то, чему тяжело было дать название. Спокойствие, которое раньше проявлялось лишь во время игры. Особый взгляд, который, когда не затуманен был страданием, говорил о чём-то тайном. И его игра на гуцине была, словно разговор, в котором он хотел что-то поведать, но каждый раз перебивал сам себя. Однажды Мэн Чжи спросил его прямо. — Где ты был, Ин-эр? Чу Ин тогда снова мучил гуцинь на веранде, не обращая внимания на туманную сырость сада и дождь, а услышав вопрос, от неожиданности дёрнул струну так, что кровь брызнула из пальцев. Он прижал окровавленную руку к сердцу. — Где я… был? — Да. Тебя не было на скале, когда я подошёл. Потом ты появился. Я слышал истории о людях, которые, утонув, попадали во дворец драконьего царя. Думал, это всё сказки, но… — Я был во дворце драконьего царя и играл с ним в вэйци, — Чу Ин не улыбался. — Он хотел выдать за меня свою дочь, но я предпочёл жизнь в мире людей. И он вернул меня назад. — Не смейся надо мной, — Мэн Чжи вздохнул. — Почему не скажешь? Я сохраню твою тайну! — Если я скажу правду, вы тоже решите, что я безумен. Я знаю, что обо мне говорят за спиной, — его голос дрогнул. — Не просите меня. — Тогда скажи хотя бы, кто такой Сяогуан! Он знал, что тому, по ком Чу Ин так тосковал, он соперником быть не сможет. Вот и открылась правда: вся неуверенность — шаг вперёд, два назад, — была от того, что какой-то мужчина уже занял место в этом сердце. Мэн Чжи огорчился, осознав это. И ещё больше огорчился, когда понял, что его собственная любовь и страсть от этого не угасают. Чу Ину сейчас было не до этого, а он всё равно хотел: поцеловать бы, коснуться, засыпать с ним в одной постели каждую ночь… Кем бы этот Сяогуан ни был, он далеко, если вообще жив! Он не может подарить тепло тому, кто так в нём нуждается. — Сяогуан… мой младший брат. Мой ученик. — А? — этого Мэн Чжи почему-то не ожидал. Чу Ин никогда не говорил о своей семье. — Он умер? Чу Ин покачал головой, задохнувшись на миг от слёз. — Нет. Он проживёт долгую и счастливую жизнь, но я… я никогда больше его не увижу! Не сыграю с ним в вэйци. Не прокачусь с ним на велосипеде, не посмотрю с ним телевизор… Последние слова Мэн Чжи не понял, и решил, что это какие-то вещи, известные только в Куньчжоу, даже внимания не обратил. Он и без этого чувствовал себя круглым дураком. — Вы ведь не поняли, что я сказал, — сказал вдруг Чу Ин, словно угадав его мысли.— Конечно, нет… никто здесь не поймёт. —Зато я понимаю, каково тебе сейчас, — ответил Мэн Чжи, стиснув зубы. — Люди, о которых грущу я… они умерли и забыты. У них нет могил, даже имена их нельзя вспоминать. Если твой брат жив, ещё есть надежда, что вы однажды встретитесь. Но Чу Ин его не слышал. Подбежавшая служанка принялась отмывать от крови его пальцы, а он и на это не обратил внимания. Мэн Чжи посидел с ним ещё в молчании, и ушёл. У него были и другие дела: учитель Сяолуна сказал, что тот отказывается заниматься: сочинения свои порвал, кисти выбросил в пруд. Это на племянника было совсем не похоже: он был не просто прилежен, а искренне любил книги и восторгался учёными древности. Мэн Чжи всегда жалел, что Ли Чун не дожил до встречи с таким учеником. И вот теперь… что могло случиться? Неужто обижают другие мальчишки? Он велел привести Сяолуна в свой кабинет, чтоб говорить с ним строго, как положено отцу, но когда Сяолун вошёл, смягчился. Мальчик был весь, как натянутая струна: глаза в пол, ноздри раздуваются, кулаки сжаты. Он ждал взбучки, как порох — огня, и готов был сражаться. Старший брат когда-то в детстве так же готовился к драке и так же принимал наказание. Как они всё-таки похожи… — Приёмный отец, я не стану больше учиться. — Я слышал. И как ты собираешься сдавать экзамен? — Я не буду сдавать экзамен. Раньше я только об этом и думал, но теперь... нет. Прошу, приёмный отец, не заставляйте меня! — С тобой-то что, а?! — он заметил, что Сяолун съежился от окрика, и понизил голос. — Ну давай, расскажи мне. Я не буду тебя наказывать, даю слово. Сяолун вскинул голову, сжал кулаки. — Я презираю императора! — Тише ты! — Мэн Чжи едва не отвесил ему подзатыльник, но вспомнил об обещании. — Не смей говорить такого! — Но приёмный отец! Как можно иначе?! Он так не любил проигрывать господину Чу, что позволил его оклеветать! Сломать ему жизнь! Господин Чу... не ест и не пьёт, и даже к вэйци не притрагивается! Готов себя уморить, и всё из-за старика, который тешит свою гордыню! Как я могу желать чинов при дворе такого императора?! Я отказываюсь! Мэн Чжи даже рот приоткрыл, оглушённый. Сяолун был тихим юношей с мягкими манерами и в жизни ни на кого не повышал голос. Кто же знал, что в нём бушует такая буря! Вот уж точно чужая душа — потёмки! Мэн Чжи вспомнил брата, яростного в детстве, но выросшего серьёзным и хладнокровным. Тот просто велел бы сыну идти к себе и не нести чепуху. Так любой отец должен был поступить, а хороший сын — его послушаться. Но Мэн Чжи не мог просто отмахнуться. Гнев Сяолуна был, как язычок алого пламени, того, что горело в сердцах многих до сих пор. Рука не поднималась потушить его! — Ты думаешь, мне легко смотреть на господина Чу?! — воскликнул он в сердцах. — Я всё понимаю, сам когда-то думал всё бросить! Но я свой выбор сделал и о нём не жалею! Потому что иначе нельзя было! — Но я не такой, как вы, приёмный отец! Хотя я безмерно уважаю вашу мудрость. То, как вы сумели… приспособиться. Последнее он произнёс так, что Мэн Чжи похолодел. Так вот кем его считает Сяолун! Лицемером! Ему стало горько. — Не надо делать вид, будто ты меня уважаешь. Твой приёмный отец всё понимает, — Мэн Чжи вздохнул. — Но если ты не станешь чиновником, скажи, кто займёт твоё место, а? — Почему я должен об этом думать?! — Потому что... — Мэн Чжи сам годами спрашивал себя об этом. Почему не бросил всё и не ушёл в Цзянху, доказав верность? Почему остался? — Потому что если при дворе не останется никого, кто помнит, что такое честь и совесть, как всё сможет измениться к лучшему? Кого будет слушать император? — Я знаю, что император слушает вас, — Сяолун наконец взглянул ему в глаза, твёрдо, как настоящий мужчина семьи Мэн. — И как по-твоему я этого добился? Если бы всё можно было решить лобовой атакой! — он в сердцах хлопнул по колену. — Сяолун, ты в свои годы уже учёнее меня, ты должен понимать. Сяолун опустил голову. — Но вы никогда не противоречили ему… — Я простой солдат, мне ли перечить Сыну Неба? Но когда ему нужен совет человека честного и верного, с телом из дерева и сердцем из камня, я всегда рядом. И он это знает. А если меня не спрашивает, значит, не хочет знать ответ, и тут уж никто ничего не сможет поделать. — Если он вас слушает, почему вы не пойдёте к нему и не попросите за господина Чу? — Потому что он сам не хочет. А даже если б хотел, это бесполезно! — отчаяние стиснуло горло Мэн Чжи. — Император не желает о нём слышать. Может, потом, когда его гнев уляжется, я... — А если господин Чу не доживёт? Он пытался убить себя, я слышал! А если попытается ещё раз?! Губы у Сяолуна задрожали, глаза наполнились слезами, и Мэн Чжи с нежностью подумал, какой он ещё ребёнок. — Я о нём позабочусь. Я знаю, что надо делать, — он обошёл стол и крепко стиснул плечо сына. — А ты иди и учись. — Но отец… — Не всё в этом мире зависит от императора. Над сердцем господина Чу у него власти нет. И над моим тоже. Сяолун вытер слёзы и поклонился ему. — Я… не думал об этом. Простите недостойного сына за несдержанность, отец! Я не хотел оскорбить вас… — Время идёт, никто не вечен. Однажды, Сяолун, ты будешь советовать новому императору. И ты справишься лучше меня. Твой настоящий отец на небесах будет тобой гордиться. — Вы тоже мой настоящий отец, — серьёзно ответил Сяолун, и вдруг сделал то, чего никогда не делал раньше — крепко обнял его. — Простите меня. Я просто… перепугался за господина Чу. Мэн Чжи так же крепко обнял его в ответ, похлопал по спине. — Всё, всё. Ты уже большой, нечего, — с притворной серьёзностью сказал он, пряча улыбку. Сяолун мгновенно его отпустил. — Но как вы собираетесь помочь господину Чу? Как… хороший это был вопрос! Мэн Чжи уже давно пришёл в голову один способ, но никакой уверенности в нём он не испытывал. — Отвезу его сразиться в вэйци с лучшим игроком Цзянху.