Спирт по вене

Молот стучит по наковальне. Бум. Бум. Голова кругом от этого звука идёт, а в ушах стоит звон. И зачем так стучать? Бум. Бум. Потише, пожалуйста! Словно на карусели, безумно сильно крутит и качает из стороны в сторону. Бум. Бум. Да кто так шумит?! Ужасно болезненно. Как будто прямо по темечку бьют. Хочется просто тишины и спокойствия. Бум. Бум. Венти распахивает глаза. Тошнота. Первое, что он ощущает. Она ползёт вверх где-то в горле, и он с трудом переворачивается на бок. Живот крутит и сворачивает до колик, но рвоты нет. Только пара капель жгучей желчи на языке отдают чем-то кислым. Их хочется сплюнуть, но внезапно подступившее головокружение от резкого подъёма валит обратно на спину. В череп словно гвозди вбивают. Картинки калейдоскопом вертятся перед глазами: свет ламп над сценой, блестящие волосы Эолы, задорная улыбка Эмбер. Два янтарных глаза. Ток пробегает по спине. Этот взгляд: восторженный, опьянённый, блестящий, впивающийся в самое сердце и пытающийся выцепить правду. Фантомное прикосновение обжигает ладони. Воспоминания давят. Бьются о череп, стучат неистово и путаются, спотыкаясь одна о другое. Кричать хочется, лишь бы утихли. Венти съезжает вниз, прижимая пальцы к глазам, едва нажимая в надежде унять боль. Странное давление на внешней стороне ладони. Поворачивает руку и тупо глядит на неё, давясь страхом и осознанием. Капельница, опять. Крохотная трубочка шевелится в сосуде от движений, задевая тонкие стенки. На этот раз пакет на штативе больше и капельки падают быстрее. Это они молотом били по мозгу? Возможно. Венти сейчас ни в чём не уверен. Воспоминания очень размытые и спутанные, даже толком непонятно, что когда происходило. Вкус спирта на языке, обжигающая жидкость, стекающая по пищеводу, темнота неба над головой. Что случилось? Не помнит до конца, только в груди горит страх и боль, беспричинные, но уместные. ― Добрый день, господин Барбатос, я пришла взять у вас кровь, ― в дверях стоит высокая девушка с мягкой, но явно натянутой улыбкой. Молодая, даже университет, наверное, не закончила. Да уж, совмещать работу с учёбой далеко не каждый сможет. ― Как себя чувствуете? ― Нормально, ― вообще-то нет, но лучше так не говорить. В целом ведь ничего критичного, верно. Подумаешь, голова болит, как будто не было никогда такого. ― А как я… ну, в больницу попал? ― Оу, ну, вас на скорой где-то часов в пять привезли, ― девушка прощупывает пальцем вену на сгибе руки, а затем аккуратно протирает нужное место спиртовой салфеткой. Жгут на плече немного давит, вызывая неприятные покалывания, но Венти особо не обращает на это внимания, внимательно слушая чужой рассказ. ― Вы были без сознания, поэтому промыть желудок вам не смогли, пришлось прочищать кровь. С вами приехала блондинка, сказала, что ваша подруга. А потом подъехал некий молодой человек, просидел тут у вас до девяти, а потом уехал, сказал, что на работу. Венти даже не отвечает. Смотрит только как-то пусто прямо перед собой и глазами хлопает. Медсестра пожимает плечами: ясное дело, после такой интоксикации проснуться, кто угодно будет в не самом лучшем состоянии для болтовни. Снимает колпачок с иглы, надевая небольшую пробирку на обратную её сторону. Нужно взять пару общих анализов, ничего сложного, стандартная процедура. Венти так и смотрит. Сверлит взглядом вену на своей левой руке, внимательно следя за движениями девушки. Игла с болью пронзает кожу. Венти помнит иглы. На крыше их было много, когда-то Бард именно ими и пользовался. Чудо, что не заразился чем-то действительно серьёзным. Барбатос потом сам таскал ему пакеты со шприцами, лишь бы стерильные были. Бард только улыбался на такие подарки, смеялся немного отстранённо и рвано, прогревал героин в старой подёрнутой снизу копотью ложке и пускал по вене. Этот процесс завораживал. Венти и не понимал почему, но то, как набухает заколотая до вздутия вена, как тонкие пальцы давят на шприц, вгоняя внутрь желтоватую жидкость, заставляло неотрывно смотреть. О чём он думал в те секунды? Что это всё не важно? Что Бард прекрасен? Что Венти никогда не поступит так же? Промывание крови, Барбатос. Ты такой же. Отдёргивает руку с лёгким вскриком, от чего игла падает на пол, рисуя тонкую полосу крови. Венти прячет предплечье под одеяло, отползая к стене. В горле комом стоит тревога и страх. Ему так хочется закричать, сжаться и прикрыть голову. Чувствует, как капельки стекают до запястья, оставляя влажные следы на светлой коже. Медсестра зовёт его, но Венти как будто потерян. Не слышит, не видит. Просто сидит, уткнувшись взглядом широко распахнутых глаз прямо перед собой. Мысли шумят, голова идёт кругом, а воздуха катастрофически не хватает. Ну почему ему так страшно? Почему так больно в груди? Он ведь всегда мог со всем справиться, почему тогда сейчас слёзы градом бегут по щекам? Слышен хлопок двери, Венти не обращает внимания, просто сидит, жмуря глаза от пощипывающих слёз. Отвратное ощущение, отвратное чувство слабости, отвратная боль. Его бы вывернуло, если бы желудок не был пуст. Тошнит от своего состояния, от своего тела, от своих мыслей. И от тонкой трубочки прямо в вене. Она чуть дёргается, задевая стенки тонкого сосуда, словно зуд прямо внутри. Венти не думает, он просто слишком неаккуратно и торопливо вытягивает иглу за жёлтый катетер, оставляя раствор методично капать прямо на чистый пол. Руки дрожат, а на кожу выступают капельки крови. Он просто не мог терпеть это чувство больше. Что-то внутри говорит, что так нельзя, что это опасно и вредно, но в эту самую секунду так чертовски хорошо. Нет больше этого назойливо-болезненного напоминания о Барде и пакетах со шприцами, которые Барбатос прятал на дне своего рюкзака. От быстрого и неаккуратного извлечения венка лопается, из-за чего кровь под кожей разливается тёмно-фиолетовым синяком от запястья до самых костяшек. И даже так лучше, чем игла внутри. Проводит пальцем по яркому следу, словно разглядывая каждый миллиметр собственной кожи. А в голове всё так же шумно. Ему больно, и это не метафора. Венти физически больно от собственных мыслей: голова раскалывается и всё тело ломит. Он ведь просто хочет тишины. Мягкой, спокойной, как было, когда он бежал по улице к Барду в тот день. Последний раз, когда он ощущал эту тишину по-настоящему. Стягивает с прикроватной тумбочки свою кофту, видимо, привезенную Люмин. Когда врач, позванный медсестрой, зайдет в палату с таблетками успокоительного и новым шприцом, то в помещении будет уже пусто.

***

Зачем он так поступил? По ногам в тонких больничных штанах хлыстом бьёт прохладный ветер, треплет мягкую ткань и уносится прочь, старый свитер съезжает с одного плеча, но всё равно греет. Венти без понятия, что он творит. Он вообще сейчас ничего толком не понимает, просто идёт себе по узкому тротуару, глядя в пустоту. Густая отрешённость внутри и звучный шум в голове. Вот только что шумит? Его мысли? А какие? Он не уверен, что разбирает. Но они все такие громкие, такие болезненные. Что-то шепчут про прошлое, про слабость, про ласковые касания. Всё в голове смешано в кашу, раздробленно и взбито, всё обрывками и полуфразами. От этого только больнее. Венти не способен унять то, что даже понять не может. Руки трясутся от страха перед чем-то неведомым, и Барбатос может лишь сжать их в замок где-то на уровне солнечного сплетения, чувствуя, как боль разливается по костяшкам. Игнорирует. Вдруг поможет хоть каплю забыться. Нет. Даже надеяться было глупо. Бесконечный гомон повторяющихся фраз только набирает обороты, и Венти уже хочется схватиться за голову, лишь бы полегчало. Давит одинокий всхлип и шагает быстрее. Почти бежит. Только не знает куда. Просто и бессмысленно. Раньше всё было проще. Домашнее насилие, от которого нужно было спасаться, и тяжёлые, но дарящие чувства отношения с наркоманом. Сейчас этого нет. У него нет объективной причины так страдать, он просто слишком слабый. Держится за ранящее прошлое, выставляет себя жертвой и бесконечно много жалеет обо всём. Но почему не сделать хоть что-то для собственного счастья? Забудь. Забудь, забудь, забудь. Выкинь из головы мысли обо всём болезненном, радуйся мелочам как раньше. Стань тем Венти. Который смеялся над чем-то кроме собственной боли. Который тоже страдал, но пропускал боль сквозь себя, а потому был настоящим. Во что ты превратился, Барбатос? Закрылся в себе, боишься даже нос высунуть ― вдруг обожжёт. Пустой. Совершенно искусственный, даже волосы у тебя крашенные. Привлекаешь внимание, весь из себя такой красивый и яркий. А на деле-то что? Что ты такое, Венти Барбатос? И есть ли хоть какой-то смысл в тебе? Ради чего ты живёшь? Хватит! Замирает, зарываясь пальцами в тёмные волосы и сжимая у самых корней до искр в глазах. Откуда столько дурацких вопросов? Венти не привык на них отвечать. Посмеяться, отшутиться ― только бы не честно ответить. А вопросы копились, всё это время копились, и вот уже перестали вмещаться, а от того, изрядно подгнившие и смердящие, полезли наружу. Что ты такое, Венти? Просто парень. Да, именно так. Он ведь просто парень, которого когда-то за глупости бил отец. Феминный, невысокий, худой, бледный мальчишка без намёка на силу. У него большие, даже немного детские, зелёные глаза, крашенные голубые косички, три родинки под ключицами и две над. А ещё, если присмотреться внимательнее, то на подушечках тонких пальцев видны желтоватые мозоли от игры на гитаре. Но это ведь не ответ на вопрос. Что ты такое, Венти? Может, испачканный в крови собственного родителя влюблённый ребёнок, так испуганно смотрящий, как его надежда летит с крыши дома? Что он тогда чувствовал? Страх? Боль? Обиду? Не помнит. Голову заволокла дымка, мысли в ту далёкую секунду утихли. Как будто просто сцена из скучного фильма, на которую он смотрел бы без всякого интереса. Но это ведь тоже не то. Что ты, блять, такое, Венти? Не знает. Сам без понятия, видимо, уже забыл. Так давно он не заглядывал глубже, внутрь себя. Наверное, там уже всё сгнило и поросло плесенью, которую Барбатос так старательно день за днём поливает спиртом. Вновь и вновь, до потери памяти заполняет собственную пустоту алкоголем в жалких попытках не слышать самого себя хотя бы несколько часов. И от осознания хочется осесть на грязный асфальт. Хоть на один вопрос ты ответил. А теперь скажи: Зачем ты живёшь? В чём смысл бесконечных попоек и смеха? В чём смысл рыданий за стеной общаги, вкуса рвоты во рту и мокрых поцелуев с незнакомцами. Проводишь языком по чужому нёбу, прикусываешь нижнюю губу, зарываешься в мягкие волосы. Думаешь, это похоже на тот раз? Нет, никто не похож на Барда, и уже не будет. Ты целовал Ванессу, шептал ей слова любви на ухо, а сам часами пялился в одну точку, вспоминая сухие губы с запахом перегара. Думал, забудешь? Поставишь её дату рождения на пароль, будешь гулять за руку и смотреть фильмы на последнем ряду. Врал себе и ей так долго, что почти сам поверил. Но она-то не поверила. И ушла. Правильно сделала. С Венти вообще никто никогда не оставался надолго. Люмин, разве что… Просто исключение. Тогда зачем ты живёшь? Чтобы петь? Но ведь это не цель, просто способ добиться тишины в голове. Может, когда-то всё и было по-другому, но не сейчас. Нет смысла в этих глупых барахтаньях в сточной воде. Тонешь, хватаешься за соломинку, но всё равно ведь не спасёшься. Да и руки уже болят. Хватит, расслабься. Кого ты пытаешься обмануть? Тебе ведь уже и самому осточертело быть счастливым. Притворяться, что ничего не поменялось в тот день, что ты всё тот же весёлый парень без единой проблемы. Ох, как они все удивятся. Такой классный был, такой беззаботный, а свёл счёты с жизнью. Наверное, и на надгробной плите что-то подобное напишут. А плевать, ведь так не будет в голове шуметь. Тогда почему ты всё ещё жив? Потому что Люмин будет страдать? Скажи, а не страдает ли она каждый день, наблюдая за тобой? Игнорируешь её просьбы, пьёшь всё больше и больше, а она не уходит. Почему всё ещё тут? Зачем придерживает волосы, зачем приезжает по первому зову? Непонятно, неясно, слишком сложно. Венти не может разобраться в себе, куда ему до других. Да и не важно это, верно? Причина ведь в другом. Венти просто боится. Смерть пугает и отталкивает, заставляя отказаться от столь манящей мысли. Ты ведь помнишь этот момент, да? Сейчас точно вспомнил. Хотел забыть, наверное, как вчера стоял на самом краю, глядя вниз. Зачем написал Люмин? Врал себе, что хотел попрощаться? Нет. Ты ведь хотел, чтоб тебя спасли. Чтоб за руку оттащили от пропасти. А ты туда уже два года летишь. Падаешь и падаешь, только тело всё ещё на земле. Страшно ведь было, верно? Грязный асфальт так далеко, и ты кидаешь пустую бутылку дрожащей рукой, надеясь понять, как это. На тысячи осколков разбивается. Красиво даже, но страшно. А в голове мысль, что ты следующий. Но как шагнуть? Ноги приросли к поверхности крыши. Эй, ну давай же, ничего ведь сложного! Не может. Стоит и молча смотрит, а перед глазами алая лужа, растекающаяся кровавыми ручейками где-то в его прошлом. Там он тоже смотрел. Даже пальцем не шевельнул, чтобы хоть что-то сделать. А что он мог? Только вдыхать запах крови и спирта, постепенно теряя сознание. Два года прошло, а ничего не поменялось. Венти застрял в том дне, как во временной петле дурацкого фантастического фильма. Только он один. Вынужден ночь за ночью переживать те чувства не в силах отпустить их. Ведь для этого, нужно пустить их внутрь, где всё такое побитое и грязное. А вдруг что заденет? Вдруг вновь попадают хрупкие осколки, стеклянными шипами впиваясь в душу? Страшно. Закрывается и терпит напор ноющих чувств, переживая тот день раз за разом. Наверное, стоило рассказать. Глупо, но впервые об этом он думает стоя на краю крыши и печатая бессмысленное сообщение, буквально кричащее о надежде на спасение и помощь. А шагнуть так и не смог. Но он не любит жизнь. Это сложно объяснить, даже самому себе, просто не любит. Но ценит. Радуется, что может дышать, но страдает от кислорода в лёгких. Есть вещи, которые радуют, но радость мимолётна и так непрочна, что ломается от любой случайной мысли, очередным осколком падая где-то внутри. А плесень там всё расползается. Уже сам чувствует, но не находит сил заглянуть и вычистить всё. Надеется, что как-то само. Идиот. Самому не противно? Противно ― слабо сказано. Практически ненавистно. Тошнит от собственной трусливой наивности. И от этого чувства не спрячешься так просто, не забудешь, не выкинешь из головы. А хочется. До слёз, бегущих по щекам, хочется. Сдаться, сломаться, упасть ещё ниже, но хотя бы на секунду поверить, что ты счастлив. Взгляд падает на витрину какого-то магазина, где так предательски ярко блестят разноцветные бутылки. Всё тело прошибает током. Он знает, что станет легче. Забудешь, если выпьешь достаточно. Погрязнешь в собственном неразборчивом бреду, рвоте с запахом этанола и какой-то белёсой темноте, где нет ничего. Он там как просто сгусток энергии, ветерок, без прошлого и будущего. Нет ни чувств, ни воспоминаний, только странное ощущение собственной реальности, собственного существования. Ему хочется туда, но ноги не идут. Отчего же? Янтарные глаза смотрят из пустоты. И Венти бежит. Ноги дрожат от холода и боли, но он бежит вдоль дороги, вцепившись пальцами в ткань своей кофты. Тело плохо отвечает, болит всё целиком и пытается завалиться. Не важно. Шаг за шагом по грязному вечернему тротуару, прямо по зелёным газонам, через затёртые пешеходные переходы. Синие волосы разлетаются в стороны тонкими прядями, а он и не чувствует даже, только бежит. Впервые за два года бежит куда-то. Впервые. Впервые страх быть отвергнутым отступил, возможно, под натиском тоски и боли, но отступил, и Венти успел. Не знает, зачем, не понимает, с какой целью, но трясущиеся ноги сами несут к жилому кварталу новостроек. Тут бегом минуты три, наверное, но тело уже подводит. Ломота в костях просыпается вновь, желудок сворачивается то ли от голода, то ли от напряжения, а сердце стучит слишком быстро, как будто не в груди, а в глотке. Но не останавливается. Если замрёт, то уже не сдвинется с места. Никогда. Чуть-чуть потерпи, хотя бы ещё пару минут. Пятьдесят на пятьдесят: или желанное спасение или окончательный крах. Осколки где-то внутри дребезжат, заставляя кровоточить старые раны. Внутри не пусто ― внутри кровь. Влетает за невысокой женщиной средних лет в фойе, игнорируя подъехавший лифт. Если остановится, то уже не сможет добраться. И плевать, что нужно на восьмой этаж. Он и не чувствует уже усталость, просто бежит, не считая ступенек. Крови всё больше и больше. Пустота заполняется, булькает и давит на рёбра. Унять её, успокоить. Только если получится. А если нет. Венти не знает, что делать в таком случае. А будет ли вообще тогда смысл хоть что-то делать? Толкает массивную дверь с непрозрачным стеклом, вылетая на лестничную площадку. Что-то хватает за горло. Только не страх, только бы не он! Жмурит слезящиеся глаза и со всей силы колотит рукой по дорогой двери. Открой, пожалуйста, открой! Стучит ещё и ещё, слишком уж громко, совсем без перерыва. Не знает, сколько так стоит. Минуту? Пять? Час? В один момент кажется, что всю жизнь. Всю жизнь он был болезненно бледным, запыхавшимся мальчиком в больничной одежде, в слезах колотящим в чужую дверь. Но не открывают. Страх ползёт выше, когда Венти съезжает по стене, утыкаясь лицом в трясущиеся колени. Тук-тук, тук-тук. Едва слышно бьёт кулак по двери. Ещё ждёт, что откроют, ещё верит. Но страх уже ощущается на корне языка, тягучей слизью разливается по рту. Вот и всё. Надежда гаснет где-то внутри, падает к другим осколкам, разбивается, впиваясь в уцелевшую плоть. Слишком уж много крови. Кулак проскальзывает по двери на пол. ― Венти! ― удивлённый и почти вопросительный вскрик. Барбатос слабо разбирает, мир подёргивается туманом усталости. Тело болит так, что словами не описать, голова раскалывается, но он всё же поднимает подбородок, утыкаясь взглядом в чужие янтарные глаза. ― Господи, Венти, ты должен быть в больнице. Что ты тут делаешь? Что он тут делает? Сам пока не понял. Только всхлипывает отчего-то, тянет дрожащую руку и хватается за край пиджака присевшего рядом Чжун Ли. И вдруг тепло. Так тепло, что Венти почти захлёбывается, жадно хватая ртом воздух, пахнущий дорогим парфюмом и каждой клеточкой тела впитывая ощущение защищённости. Сильные руки вскользь проходят по всей спине, прижимая ближе к широкой груди, скрытой за тканью тёмной рубашки. Венти жмётся к ней лицом, утыкается носом и всхлипывает громче, пальцами цепляясь за ткань расстёгнутого пиджака. Мысли стихают, боль отпускает. ― Чжун, мне… ― его держат крепко-крепко. Ладонь на затылке зарывается в растрепавшиеся от бега волосы и гладит по-матерински нежно. Хочется ближе, и он жмётся из последних сил, двигаясь к источнику спокойствия. Так хорошо, так тихо и легко. Он всё готов отдать, лишь бы посидеть так подольше. Но сознание плывёт от стресса и напряжения, а сказать нужно. Поднимает подбородок, пронзительно глядя влажными глазами во взволнованное лицо. Губы уже еле шевелятся, но нужно ведь договорить. ― Мне нужна помощь.