В плену

После покушения на его жизнь Бакуго не мог прохлаждаться и дальше. Несмотря на то, что был отдан приказ о ссылке королевского советника, ничего не мешало Тойе добраться до вождя через других людей. Кацуки знал, что тот не отступится и намерен довести дело до конца. Его нога ещё отдавала болью при нагрузке. Он не сможет побежать, и вряд ли ему удастся выбраться из замка неспешной походкой. В идеале он должен был достать лошадь, но конюшни постоянно охранялись. Он мог справиться с одним стражником, с двумя, с пятью, если постараться, но не больше. Он был один, а их сотни. Ему нужна была помощь. Он продумывал план несколько дней, отметая неудачные идеи, обречённые на провал. — В последнее время ты очень задумчив, — заметил Шото, подобравшись к пленнику сзади. Кацуки стоял у окна и тут же обернулся — не хотел оказываться в уязвимом положении, подпуская кого-то со спины. — Я думал, — ответил он и обнял Тодороки за талию, бескомпромиссно прижимая к себе. — Поделишься своими мыслями? Бакуго по-хозяйски надавил на поясницу любовника, вынуждая его выставить грудь вперёд. Вторую руку он опустил на бедро Шото и властно сжал, а тот безропотно поддавался собственническим действиям партнёра. — Я хочу заключить мир, — ответил Кацуки, глядя королю в лицо. Оторопев, Тодороки не сразу среагировал на услышанное. Он пару секунд с недоумением вглядывался в лицо вождя, пока наконец не решился улыбнуться, и тихо спросил: — Почему? — Решил, что больше не смогу воевать с тобой. Даже если я буду тут, мои люди могут напасть. Если я сам отправлю им письмо с приказом, то войны точно не случится. Вместо ответа Шото приник к губам Кацуки, в порыве передать свои чувства в поцелуе. Бакуго прижал его к себе крепче и запустил руки под рубашку. Ему тяжело было допустить даже мысль о том, чтобы сдаться, отдать врагам свои земли, позорно предложив мир. Ему было физически неприятно от мысли, что Тодороки теперь думает, будто он готов сдаться и отдать свои земли. Эмоции были на пределе, и ему необходимо было их выплеснуть. Он особенно сильно сжимал чувствительные места любовника, кусал, оставляя на теле лиловые следы, нетерпеливо срывал с него одежду, не обращая внимание на треск рвущейся ткани. Тодороки, кажется, ничего не замечал, и легко принял желаемое за правду, с той же страстью отзываясь на грубые ласки. Ему словно нравилась та грубость, с которой Кацуки наступал на него. Избавившись от одежды, он развернул Шото спиной к себе и прижал его к окну, вид которого открывался на королевский двор. Уже сгустилась ночь, и на улице никого не было. Их никто не видел, но любая служанка всё равно могла пройти мимо и случайно бросить взгляд на прижатого к стеклу короля с исказившимся от удовольствия лицом. В этот раз Бакуго не нежничал, не растягивал прелюдии, двигал внутри пальцами резко, касаясь чувствительного места. Тодороки стонал на грани наслаждения и боли, но не собирался останавливать любовника, словно пытался заверить, что тот не ошибся, выбрав его. Кацуки вставлял член медленно. Как бы ему ни хотелось перейти к резким толчкам, внутри Шото было узко. Без должной подготовки больно было бы обоим. Масло облегчало проникновение, и все же Бакуго приходилось двигаться неспеша. Уткнувшись в загривок Тодороки, он совершал порывистые движения бёдрами, погружая член в скользкое нутро любовника, пока не излился внутрь, ощутив судорожное удовольствие. *** На следующий день, дождавшись когда король удалится на совет, Кацуки взял со стола чистый лист бумаги, смочил перо в чернилах и принялся писать. Как только послание о перемирии было готово, он оставил его подсохнуть и разрезал лимон, который, по его просьбе, принесли слуги, и выдавил сок в стакан. Вернувшись к письменному столу, он смочил очищенное от чернил перо в лимонном соке и принялся писать между строк. Он специально оставил большое расстояние между строками — недостаточно, чтобы было подозрительно, но идеально, чтобы поместить тайное послание. Киришима должен понять его. Шото, ослеплённый своими чувствами, охотно поверил в искренность намерений возлюбленного. Скорее всего, он попросту не хотел видеть очевидную ложь. Если бы Тойя был в замке, он бы раскусил Кацуки, заставил бы писать другого человека под диктовку, на бумаге, которую принёс бы сам. А может и вовсе не позволил бы отправлять письмо, требуя личной встречи с главным советником варваров. Младший Тодороки же был слишком рад новости о перемирии, и отчаянно не замечал никакого подвоха. Вернувшись с совета, он зашёл к Бакуго. После решения государственных проблем он всегда выглядел уставшим, потому что не любил много говорить. По его словам, остальные советники, в отсутствие Тойи пытались навязать ему свои идеи. Кажется, никто из них не скучал по старшему советнику, и каждый норовил скорее занять его место. Если бы не их открытая вражда, Кацуки бы признал Тойю достойным наследником, ведь тот, несмотря на свои подлость и злобу, не имел никаких скрытых мотивов и желал лучшего для своего государства. Однако, Бакуго не было его жаль, ведь советник открыто пошёл против него, а это не должно остаться безнаказанным. Шото устало стянул сапоги, скинул накидку и расстегнул рубашку, после чего опустился на кровать. — С каждым днём правления я убеждаюсь, что быть королём — это не моё, — тихо произнёс он, прикрыв глаза. — Хотел бы я быть обычным человеком. Кацуки замер. Его любовник действительно отличался некой легкомысленностью, но желание покинуть трон не могло не удивить. Даже при всём неумении править, никто не отказался бы от такой власти, какую имеет король. — Почему не откажешься от трона? — настороженно спросил Бакуго. Отложив письмо в сторону, он подошёл к кровати и опустился рядом. — Отец хотел, чтобы я унаследовал трон. Да и без Тойи советники разворуют Королевство. Раньше он помогал сдерживать их жадность, а теперь мне приходится следить за ними одному. — Зачем окружил себя такими людьми? — Кацуки фыркнул. Он сам доверял каждому своему приближённому, потому что был уверен в них. Те единицы, которые осмелились предать его, подвергались наказаниям. Однако, все видели в нём хорошего лидера, несмотря на всю его резкость. Его народ был сплочённым, и никто не думал о своей выгоде, чем Бакуго несомненно был горд. — Все люди притворяются и лгут. Я не знаю, как найти тех, кому можно верить, — ответил Тодороки, и вождя пробила дрожь. В этот момент он будто увидел в Шото ту его часть, которую упорно не замечал.