Кора

Дорогой друг! Сколько лет прошло с тех пор? Мне всё кажется, будто это было вчера. Сколько всего успело произойти за это время, сколько жизней было прожито… Я хочу сказать тебе, что никогда не теряла надежду. Я надеялась и верила все эти годы. Но я устала. Прости меня, кажется, я всё-таки сдалась и устала. Будущего больше нет. Будущее осталось в прошлой жизни. Теперь от меня осталась лишь короткая история – мой последний вздох перед вечной жизнью. Да и ещё… Артур, прости, что лгала тебе все эти годы. Просто не хотела тебя расстраивать.

С любовью,

твоя

Эми.

___________________________________________________________________________

Разговор в парке Я сидела в небольшой кафешке-пекарне неподалёку от работы и ждала Рему. В тесном помещении толпились люди. Я чувствовала на себе интересующиеся взгляды коллег из соседних лабораторий, и от этого всё внутри меня сжималось. Я старательно вглядывалась в кофейный омут, то и дело поглядывая на часы. Моё внутреннее напряжение было ужасно сильным. Я чувствовала себя атлетом, который поднимает штангу – но вместо того, чтобы, наконец, распрямиться, я замерла где-то на полусогнутых коленях, и пыталась выстоять в этой позе – неудобной и неестественной. – Привет! Прости, что задержалась, – на столе внезапно появилась красная сумка Ремы. – Ничего. – Что, прости? – Ничего… – Тут так шумно, я ничего не слышу, – уже почти кричала она. Я облизнула засохшие губы, открыла рот, чтобы что-то сказать, но не получилось издать ни звука, и я лишь опустила голову и прикрыла лицо рукой. В чашку кофе упала солёная капелька с носа, и на черной поверхности образовался кружок с бежевыми разводами моего тонального крема и пудры. Не могу представить, как я собираюсь это сделать – рассказать ей всё… Я подняла на неё свой взгляд, и под его тяжестью оживлённость Ремы иссякла. Она осела, придвинулась ближе ко мне и негромко произнесла: – Пойдём отсюда. Я знаю одно место. Как я рада, что ты не видел меня такой, Артур. Мне так стыдно перед тобой за то, какой жалкой я стала. В свои двадцать семь я выглядела как старушка. Даже мои некогда прекрасные белоснежные волосы посерели и сделали меня седой. Я сморщилась и ссутулилась, сжалась и сгорбилась, голубые глаза помутнели, губы обсохли и побледнели. Я боролась – до последнего, Артур, до конца. Я старалась идти так, как обычно ходят люди. Но от этого было лишь сложнее. Усердное старание выглядеть как нормальный человек почему-то щемило сердце – не могла разобрать почему, то ли обида, то ли отчаяние. Да и какая разница? Просто было больно, вот и всё. Мы ехали минут двадцать в абсолютном молчании. Рема не сказала, зачем позвала меня и о чем хотела поговорить, но всё и так было ясно. Она держала курс на полузаброшенный (городской администрацией) парк. Не знаю, почему этот парк оказался в таком запустении. Это было прекрасное место, даже сейчас, когда всё в нём захватили в свою власть лианы и сорняки. Мы пересекли небольшой парк и достигли крутого спуска к каналу. Земля была влажная, и острые каблуки Ремы легко впивались в неё. Она уверенно спускалась к воде. У меня перехватывало дыхание, сердце билось неровно, и я спускалась вслед за нею. Внизу почти не было прибрежной тропинки. Только мокрый песок, да огромные валуны. Мы залезли на камень, и наши ноги свисали прямо над водой. Рема заботливо поставила туфли рядом с собой и задумчиво запрокинула голову вверх, разглядывая розовеющие на закате облака. Я же вглядывалась в противоположный берег канала: на землю уже спустилась тень, и в домах, окруженных высокими елями, загорались тусклые лампы и маленькие садовые фонарики. За спиной оставался бурлящий Сан-Мирэль, который подсвечивали не столько фонари, сколько разноцветные витрины и фары машин; за спиной кипела жизнь, а впереди – была лишь укутавшаяся в вечерний сумрак тишина и неподвижный туман, наползавший на противоположный берег реки. Редкие облака на блёкло-голубом небе, по началу розоватые, раскраснелись, а потом стали гаснуть и темнеть, вместе с небом, и противоположный берег всё больше и больше погружался в тень. Мы могли бы провести этот вечер здесь вот так, молча сидя на огромном остывающем валуне, любуясь красками неба, тишиной и течением воды канала. Задуматься о чем-то вечном и неважном, откинуться на камень, и, наконец, вернуться к истокам… Но этому не суждено случиться. «Нас» никогда не было. Я никогда не испытывала к Реме тех же дружеских чувств, что она питала ко мне. Я не видела разумных причин её симпатии, но не собиралась отказывать ей. Ведь я не знала и причин моего к ней скептицизма. Несмотря на то, что Рема была, бесспорно, гением, она была по-детски наивной и доверчивой, вечно весёлой и легкомысленной. Кажется, всю свою умственную деятельность она направляла в исследования, а в жизни оказывалась неразборчива в людях. В подруги себе она выбрала меня, а отношения у неё вечно никак не складывались. И, тем не менее, я поддавалась и вечно играла с ней в дружбу. Хоть она и не была мне симпатична как человек – кроме неё у меня больше никого не было. – Эмили, что с тобой? – В плане? – я не знала, с чего начать. – Брось, ты знаешь, о чем я. Ещё год назад мы пили вермут в Элизиуме и орали в караоке, а потом… что с тобой? Пятничные вечера, проведённые в барах и клубах, закрытые вечеринки в заброшенных зданиях и совместные походы на йогу – всё это осталось позади. На комоде в спальне в рамке фотография, где мы с Ремой, с бокалами текилы в руках, танцуем в караоке-клубе Антарес. Тем вечером мне действительно казалось, что, быть может, вот она – оттепель, что дальше будет лучше, и чёрная полоса начинает светлеть. Мы отмечали… не помню, кажется, летнее солнцестояние. Ну что за дурацкий повод для праздника! Она надела красное короткое платье, красные туфли, распустила свои ярко-рыжие волосы и торжественно накрасила губы вызывающе красной помадой – Рема была «огнём». А я была «льдом»: я оделась в белую полупрозрачную блузу без рукавов и белые джинсы с голубым омбре внизу штанин. Что ж, белой помады у меня, по счастью, не оказалось, но учитывая мои белоснежные волосы, выглядела я достаточно «холодно». Смеясь до слёз без веских на то причин, мы доставали всех подряд: «Смотри, смотри! Видишь, она типа лёд, а я типа огонь!!!», и местный фотограф решил запечатлеть нас, и теперь это фото – всё что осталось от той меня, что веселилась тем вечером. – Всё нормально, – непроизвольно из глаз потекли слёзы, но я продолжала пытаться делать вид, что всё действительно нормально, и мой живот напрягся, пытаясь регулировать дыхание, но сердце то и дело давало сбой, – просто… Я отвернулась. Больше всего я не хотела, чтобы кто-то видел меня такой. Я успокоилась, подняла голову выше. Рема в ожидании молчала. – Ты когда-нибудь задумывалась о том, что будешь делать, если узнаешь, что скоро умрёшь? – Рема по-прежнему молчала, и мне оставалось лишь догадываться, о чём она думает, – Если однажды узнаешь, что тебе осталось меньше года? Я повернулась к ней. Моё лицо искривили сжатые губы. Тушь, смешавшись со слезами, струилась по бархатному слою пудры, или тому, что от него осталось. Я вздохнула так глубоко, как только могла, и ногти с немощностью отчаяния впились мне в грудину. – Думаешь, стала бы варить мет? Как в фильмах... Типа, бросаешься во всё тяжкие, тратишь последние деньги, отрываешься по полной… нет, – я усмехнулась, – нет… ты умираешь. Когда я вышла из клиники в тот вечер, я остановилась на аллее и почувствовала себя причастной, привязанной – ко всем этим больным и немощным, ко всем этим умирающим. Я стояла и смотрела на печальную аллею с фонтаном, такую красивую на этом празднике смерти. Я спросила себя, как проживу эти полгода? Что я буду делать? Путешествовать? Писать картины? Что?.. А потом я пошла домой, поужинала, легла спать. Утром встала и пошла на работу. Я шла и умирала, ехала в автобусе и умирала, писала код и умирала, ела обед и думала – зачем? Я смотрела в потолок перед сном и чувствовала какую-то ужасную обиду на весь мир сразу, потому что мне не дали успеть что-то; что-то очень важное, что я должна была сделать, но я… я даже не знала, что это. Понимаешь?! Я даже не смогла найти то важное, что мне нужно успеть сделать. Нет ни смысла, ни выбора – ничего. Вообще ничего. И почему-то от этого так больно… оттого, что остаётся лишь только продолжать жить свою грёбаную жизнь, продолжать умирать и, главное… – … это нормально. Это естественно. Люди живут. Люди умирают. В глазах Ремы читалось какой-то ужас, почти отчаяние. На её глазах наворачивались слёзы, и от этого мне было ещё паршивее – я не разделяла её чувств, не дорожила ей, не скучала по ней, не хотела бы держать её за руку перед смертью и просить прощения даже за то, чего не было. – Это лечится? Я покачала головой. – Это, знаешь, это так странно. Я имею ввиду, это чувство, что ты смертельно болен… В одно мгновение жизнь делится на до и после, – смерть касается своей холодной кистью твоего левого плеча, и после этого… – вроде как теперь я больше вместе с мёртвыми, нежели с живыми. – Не говори так! – Рема, по случаю сидящая слева, потрясла меня за плечо, а потом резко отдёрнула руку. Я усмехнулась: – Ты замёрзла. – Ничего подобного, я… Я помогу тебе. Обещаю. Я… – растерянно бормотала она. – Мои лёгкие перестают выпускать воздух. Рема молчала. – Ирония судьбы. Больше всего в жизни я боялась умереть от удушья. Она запустила пальцы в свои волнистые рыжие волосы и закрыла лицо руками. Я чувствовала себя проклятой. Я чувствовала внутри тьму, скользкую и мерзкую, колючую и непроглядную. Это была смерть, наполнявшая мои лёгкие. – Спасибо, что привела меня сюда, тут очень красиво. Рема по-прежнему молчала. Потом она, продолжая смотреть на сумерки, тихо, задумчиво спросила: – Но почему? Почему ты не стала этого делать? Не стала стараться выжать из жизни всё до последней капли? – Шутишь? Я еле дышу. Мне трудно ходить, говорить… Жизнь сама по себе приносит мне боль. Ты думаешь, люди при смерти способны путешествовать или заниматься всякой бурной деятельностью? Это ведь всё жизнь. А смерть – она на то и смерть, что эту жизнь у тебя забирает. – Ну а что бы ты хотела?.. – тихо протянула подруга. – Я хотела бы жить, – грустно усмехнулась я, – перед смертью я хотела бы жить, но… видишь ли, это так не работает. Перед смертью выходит только умирать. – Тебе страшно? Я кивнула. – Я боюсь умирать. Не боюсь умереть, но боюсь умирать. Боюсь агонии и удушья, боюсь невыносимой боли в лёгких. Как это будет? – я вновь повернулась к ней, – ты ведь знаешь? Рема покачала головой. После недолгого молчания она продолжила: – Так что бы ты сделала? Если бы у тебя была жизнь перед смертью? Я не понимала, почему этот вопрос так сильно её заинтересовал. Нахмурившись, я пристально на неё посмотрела и неуверенно ответила: – Ну, я бы ушла из Центра… – Правда? – Рема перебила меня. Она выглядела очень удивлённой. – Да, я бы ушла из грёбаной Пустыни. Я ненавижу её. Я не знаю. Я обошла бы ведь Сан-Мирэль, я бы вставала утром, делала пробежку по городу, готовила бы на завтрак кофе и тосты с яйцом и авокадо, читала книги, ходила в спорт-зал, посещала бы концерты в барах, картинные галереи… Просто веселилась бы. Вот и всё. А потом я бы легла и умерла. Потому что пора. – Но за что ты так ненавидишь Пустыню? Это как-то связано с прошлой лабораторией?.. – Потому что мне там не место. Я словно увязла в её зыбучих песках. И не смогла из них выбраться. А когда захотела, то было уже слишком поздно. Я всю жизнь прожила там, где мне не место… за это и ненавижу. – А где тебе место? – Я… не знаю. Рема тяжело вздохнула. – Мне так не кажется. Я думаю, тебе там место, вот только… Вся эта история… – Ну да. – Я думаю, тебе просто стоило перейти к экзобиологам. Для программиста там вполне нашлось бы место. – Шило на мыло. – Дэвид хороший человек. – У тебя все хорошие люди. Рема ничего не ответила, смирившись с тем, что меня не переубедить. – Слушай. Тебе не стоит обо мне волноваться. – Почему ты вообще не сказала мне? – Я просто старалась жить так, словно я жива! – я всплеснула руками. – Но это было так заметно, что ты старательно делаешь вид, что всё окей! – Прости. Но, пожалуйста, пойми. Я просто старалась жить дальше… Рема сложила ладони у губ и отвернулась. – Рема, – я положила руку ей на плечо и улыбнулась, – Ты сделала всё, что могла. – Нет, – она замотала головой, – Нет. Есть кое-что... Сколько тебе осталось? Пара месяцев? Или меньше?... Внутри неё что-то происходило. Наконец, она решилась, и сказала это снова, теперь более твёрдо. – Есть ещё кое-что. Рема посмотрела мне в глаза. Её зрачки расширились в темноте, и ярко-зелёная радужка стала едва заметной. – Правда… это не совсем легально. Я молчала, давай Реме собраться с духом. – Я сейчас, – она оглянулась по сторонам и понизила голос, – работаю кое над чем. Это что-то типа лекарства. – Что-то типа? – переспросила я, и у неё на лице появилось то странное выражение, которое появлялось часто на семинарах, когда ей задавали вопросы, ответ на который был слишком сложный, чтобы описать его достаточно просто. – Ну, что-то типа. Это проект, – она вновь оглянусь. – Здесь кто-то есть? – заволновалась я. – Кто знает, – еле слышно бросила Рема, – в прочем, скажу кратко. Есть человек, который, возможно, в силах тебе помочь. Да, я знаю, – она подняла ладонь, указывая не перебивать её, – неизлечима и всё такое. Но, знаешь, всякое бывает. – Всякое бывает… – протянула я, – конечно, ведь я столько лет провела в Научно-Исследовательском Центре в Пустыне… и поэтому, мне это не нравится. – Понимаю, в какой-то степени тоже, – грустно усмехнулась она. Затем выудила из своей сумки небольшую белую карточку с большими чёрными буквами RCD BB, и быстро написала на ней «Четверг 18:30 от Р. У.», а на обратной пустой стороне адрес, – вот, возьми. Если решишься, приходи. Он будет ждать тебя. – Если решишься на что? Участвовать в очередном нелегальном эксперименте RCD над людьми? – Ну да. – Но ведь… Это большой риск для тебя – давать мне эту карту, – недоверчиво хмурилась я. – Да, это так, – с надеждой смотрела на меня Рема. Я пристально смотрела на Рему, пытаясь разгадать, что у неё на уме на самом деле, но видела лишь тёмный силуэт. Ночная мгла окончательно опустилась на землю. Под ногами текла чёрно-синяя холодная лава узенькой речки, отделявшей Сан-Мирэль от окраины Рейнбурга, граничащей с территорией Центра в Пустыне. Этот парк потому и был заброшенным, хоть и находился, формально, уже в Сан-Мирэль. Эта небольшая граница города умерла – засохла, зачахла, как и всё, что прикасается к этой пустыне… – Знаешь, – я нарушила тишину, – ты права. Ведь мне нечего терять. А вдруг, в конце концов, получится?.. Рему мои слова ничуть не удивили. – Вот и я так подумала, – грустно подытожила она. Мы ещё совсем немного посидели, а потом она начала вставать: – Давай пойдём, уже совсем стемнело, мне как-то не по себе. Ты слышала по новостям про нападения в Северо-Западном районе? Я тоже стала подниматься.       Пару дней назад в новостях появилось сообщение о двух нападениях вампиров на людей. Это был первый случай за последние лет семьдесят или восемьдесят. За это время успели вырасти и состариться люди, которые убеждены, что вампиров не существует. Когда я была маленькой, по телевизору ещё обсуждали вампиров. Может быть, ты тоже успел увидеть какую-нибудь из тех передач, таких бессмысленных и беспощадных, когда сидят два человека, один верит в Бога, но не верит в вампиров, а другой – наоборот, в Бога не верит, зато вампиры, очевидно, существуют. Вот поди и разберись, чья позиция абсурднее. Отец говорил, что вампиров не существует, мол, их придумали те, кому было лень честно вести расследования преступлений. А мать говорила, что не существует Бога. И их высказывания тоже принимали форму спора, хотя оба говорили вещи, не противоречащие друг другу, поскольку говорили они совершенно о разном. На фоне кухонного спора продолжался спор телевизионный: «В мире, где есть Бог, нет места существам, живущим вечно без суда и следствия» – в этот момент отец вскидывал руки и говорил: «Истинно так!», а мать, шутя, добавляла: «Всех на кол!», и мы смеялись. Серьёзным оставался лишь мужчина в телевизоре, тот самый третий лишний, следивший за тем, чтобы оппоненты не загрызли друг друга. Ну и, возможно, я, потому что была ещё маленькой, и передо мной стояла непростая задача – составить на этот счет собственное мнение. Мне казалось, что, раз об этом говорят по телевизору, это может быть как-то выгодно власти. К сожалению, одна известная политолог, обычно спасавшая меня в вопросах составления собственного мнения в политических вопросах, на подобную тематику не высказывалась (что свидетельствовало, в свою очередь, об отсутствии общественной значимости), так что задача была действительно сложной. Вопрос, в итоге, решился как-то сам собой, как это и происходит обычно, ведь мы едва ли замечаем на себе влияние родительского воспитания (мнения). Эти передачи быстро себя исчерпали – кто-то считает, что вампиры есть, кто-то считает, что это всё обман, чтобы набрать классы. Решай сам для себя. Да и какая разница, умрёшь ты от рук (клыков? когтей?) убийцы-вампира или от рук убийцы-человека, если в итоге ты всё равно умрёшь.       – Слышала, слышала. Я не верю в вампиров. Я верю, что идея существования вампиров – либо чья-то халтура в расследовании убийств, либо выгодна кому-то для создания какой-то определённой модели сознания у людей… Либо люди просто тупые. Я не знаю, как в это можно верить.       – Типа «общий враг»?       – Как вариант.       Рема рассмеялась.       – Ты всегда любила всякие теории заговора.       – Вовсе это не теория заговора, это логичное предположе…       – Ты просто свихнулась в своей лаборатории, вот и всё. Слишком много общалась с инопланетянами – вот и стала сама как с другой планеты.       Это меня задело, но я решила не подавать виду.       – Свихнулись люди, которые верят в плоскую Землю, астрологию и то, что мы одни во Вселенной.       – Надо им просто однажды увидеть инопланетянина, тогда поверят.       – Ну инопланетяне же не дураки и не самоубийцы – не будут добровольно снимать маскировку где-нибудь посреди улицы. Надо начать с инопланетных ежей, разместить во всех школах в классах биологии и географии…       На следующий день, в пятницу, я взяла отпуск на три недели.        Нечего терять Первую неделю отпуска я провела в клиниках – сдавала анализы для Ремы. Встреча с Брайсом была назначена на четверг. В тот день я заранее начала готовиться – хорошо уложила волосы, накрасилась. Но из-за угасающего взгляда я выглядела просто как-то нелепо, как размалёванная кукла. Я была красивой, но жалкой. Мне было трудно держать осанку и лицо. И сколько бы я не старалась скрыть свою немощность, со временем это становилось всё труднее.       В обед ко мне постучали в дверь. На пороге лежало письмо от Ремы.       «Прости, что не смогу тебя проводить. Мне очень неловко, правда! Но у меня важная встреча, и перенести её никак не получилось.       Спишемся в воскресенье и договоримся о встрече – расскажешь, как всё прошло. Желаю удачи!» Бумажная записка? Странно. Можно же просто написать в мессенжере. Что ж, значит, придётся добираться самой. Я тогда уже перестала водить машину. Решила ехать на трамвае. К счастью, там были свободные места. Закрыв глаза, я мгновенно уснула, и проснулась только на конечной остановке, которая была ближе всего к высотному офисному зданию, где была назначена встреча. Город остался где-то далеко позади. Я оказалась в производственном районе, где были только низенькие обшарпанные заводские ангары. Офисная высотка напоминала башню Саурона – только Ока не хватало. Она была полностью стеклянной, и сейчас она приобрела окрас серо-синих облаков вечернего неба. Территория офисного центра была огорожена высоким забором, вокруг которого ходили патрули. Я подошла к одному из охранников, стоящих у ворот, и показала визитку. Высокий мужчина в костюме молча кивнул и открыл мне ворота. Я прошла мимо небольшой аллеи прямо к входу в здание, с трудом открыла высокие двери. Там меня встретил консьерж и подробно объяснил, куда идти. Когда я оказалась перед нужной мне дверью, я остановилась. Моё сердце быстро билось от страха, и я чувствовала, как оно устаёт. Я боялась, но понимала, что сейчас у меня нет права даже на страх. Я сделала над собой усилие, и повернула дверную ручку. Дверь легко поддалась, и я поняла, что в тот же момент её открыли изнутри. – Давайте я помогу вам. Меня ждали. Мужчина ловко захлопнул дверь, взял меня под локоть, и усадил в кресло у его стола. Я вновь испытала горечь смерти, и мои глаза прослезились. Больше всего на свете мне хотелось, чтобы всё это как можно быстрее закончилось – эта немощность, это бессилие. Мне было так невыносимо противно быть жалкой… В кабинете было темно. Горела лишь большая настольная лампа, в свете которой я с трудом могла рассмотреть Брайса. Мужчина лет тридцати, тёмные волосы, дорогой костюм, уверенное выражение лица, чуть с насмешкой, и горделивая осанка. – Рад, что вы пришли, Эмилия. Я много наслышан о вас от вашей подруги Рамилии. Я хотела что-то ответить, но всё ещё тяжело дышала после долгого путешествия. Я кивнула. – Кхм, – Брайс прервал неловкую паузу, – что ж, перейдём сразу к делу. Я снова кивнула: – Рема сказала, вы можете мне помочь. – А Рема не уточнила, как? Этот вопрос, заставил меня насторожиться. – Что вы имеете ввиду? – Изначально, мы договаривались, что Рема будет присутствовать тоже, но у неё появились неотложные дела. – Да, она мне сообщила. – Что ещё она вам сообщила, Эмилия? – Больше ничего, – помотала я головой, – неделю назад она предложила прогулять после работы. Хотела узнать, в чем дело, что со мной. Я рассказала ей, что неизлечимо больна и скоро умру, – я сделала перерыв, чтобы отдышаться, – она сказала, что ещё не всё потеряно, и вы можете помочь. Я подняла глаза и встретила пронзительно равнодушный взгляд Брайса. – Я сдала анализы. Они должны быть у вас. Это всё. Повисло молчание, и в тишине раздавались лишь мои тяжёлые вздохи. Затем Брайс резко взял со стола какие-то бумаги, и сказал: – Я просмотрел ваши анализы. Вы действительно умираете. – Да неужели, – фыркнула я. – Пара месяцев – это очень оптимистичный прогноз, который сделали, видимо лишь из учета стадии болезни, забыв об истории. Ведь она прогрессирует на удивление быстро. Снова молчание. – Что ж, Эмили, расскажите мне о себе. Кто ваши родители, друзья, близкие люди? С кем проводите время? Как отдыхаете? – Родители умерли. Когда я была ещё студенткой. Живу одна. Последние примерно пять лет общаюсь только с Ремой. – Только с ней? – Я не особо общительная, – выдавила я, – раньше ходила в бары, клубы, музеи. Одна или с Ремой. Но последние полтора года… – я покачала головой, – неужели вы сами не видите. В свободное время я лежу, – я уже начинала злиться, – к чему все эти вопросы. Осторожности. Вы же прекрасно понимаете, я здесь, потому что мне нечего терять. Брайс опустил глаза и его лицо дёрнулось в улыбке, когда он сказал еле слышное «ну да». – Что ж. Лекарство, которое я вам дам, состоит из двух компонентов. Первый компонент уже хорошо отработан и протестирован – да, в том числе и на людях. – RCD… – усмехнулась я, – участник же должен быть здоровым как бык. – Как правило. Но мы проводили испытания на людях с заболеваниями различной тяжести. Цель первого компонента, – он вытащил из стола закупоренную пробирку с тёмно-синей жидкостью, – создание тела с принципиально новой физиологией. После приема возможны трансформации тела. И да, это переживают не все. Однако, как выяснилось, причиной смерти, как правило, являлся болевой синдром, который приводит к разрыву сердца. Мы нашли способ этого избежать, – он положил на стол колбу с белой жидкостью, – и последнее. После приёма сыворотки нельзя есть сутки. – Это и есть два компонента? – Нет. Это первый компонент и сильное обезболивающее и снотворное средство. Я отдаю их вам сейчас, потому что у меня нет сомнений относительно их действенности. Со вторым компонентом есть некоторые трудности. Второй компонент предназначен для того, чтобы вернуть вам ваш внешний облик. Я нахмурилась. – А… насколько сильно может поменяться мой внешний вид после приема первой сыворотки? – Невозможно предсказать. Вас, наверное, интересует, не можете ли вы стать на какое-то время уродом? Что ж, – Брайс тяжело вздохнул, – не буду скрывать, что такая вероятность существует. Однако, ваш облик всё равно, – он запнулся, – будет близок к человеческому. Наиболее частые трансформации внешности – изменения цвета радужки глаз, выпадание волосяного покрова или изменение его цвета: поседение, изменение пигментации, появление пигментных пятен на коже, изменения в костной ткани… – Да что вы там создали?! Брайс рассмеялся. – Неужели после работы на червоточине тебя ещё хоть чем-то можно удивить? – сам того не заметив, он перешёл на ты. Моё лицо вытянулось. – Впрочем, не важно, – продолжал Брайс, – второй компонент. Едва ли создан. Ни на ком не испытан. Вероятность летального исхода восемьдесят процентов. Остальные двадцать – что вы сможете пережить обратный переход. И вот тогда… Вы сможете продолжить жить свою долгую и счастливую жизнь в здоровом теле. Видишь ли, Эмили, это всё, – он развёл руками, – скорее возможность жить перед смертью, а не умирать – нежели выздороветь окончательно. По крайней мере, пока что. К сожалению. Я некоторое время молчала, а потом сказала: – Тогда, неделю назад, я сказала Реме, что перед смертью, хотела бы ещё немного пожить. Брайс кивнул. – Это её подарок. Самое большее, что она могла для тебя сделать. – И… сколько времени между приёмами компонентов? – Одна неделя. Так что… постарайся дожить до следующей пятницы. И тогда тебе представится возможность испытать судьбу. – Я согласна. Я подписала некоторые бумаги, а затем ещё долго обсуждала с Брайсом вопросы конспирации и безопасности. Ведь после изменения моего внешнего вида, я никоим образом не должна выдать в себе Эмили, чтобы не рассекретить исследования Брайса. Конечно, в RCD засекречено вообще всё, но уровень секретности его исследований был явно выше среднего. Нужно отдать должное Реме, думаю… Он выдал мне бумагу с инструкциями по приему первого компонента и обезболивающего. Мы условились встретиться здесь же послезавтра. – Или мне лучше за тобой заехать? – Не знаю. – Я позвоню вам в половину шестого утра. Если вы будете чувствовать себя хорошо, приезжайте сюда, – он выдал мне новую визитку, уже со своей подписью, – это пропуск. Если же что-то пойдёт совсем не так, то я приеду. На этом мы разошлись. Приехав домой, я выпила синюю сыворотку и легла спать. Утром я не почувствовала никаких изменений. Сильно хотелось есть, и от этого началась аритмия. Я гадала, смогу ли я пережить это, дожить до завтрашнего утра? Каждый раз, когда сердце замирало, я была почти уверена, что на этот раз – всё, но оно, словно передохнув от тяжкой работы, с отчаянием вновь продолжало биться дальше. Я легла на диван в гостиной, и включила висевший на стене монитор. К полудню тело начало ломить, заболела голова. К трем часам дня у меня поднялась температура, воспалились лимфоузлы. Сердце бешено колотилось. Я была уверена, что оно вот-вот наконец просто устанет. Я старалась сконцентрироваться на видео прохождении какой-то игры, но потом поняла, что каждый звук, исходящий из колонок, отзывается болью в моей голове. Не дождавшись шести вечера, я залпом выпила белёсую жидкость и почти сразу потеряла сознание. Этой ночью мне не снились сны. Имя твоё       Я чистила зубы и смотрелась в зеркало, пытаясь запомнить своё новое лицо. Нос, острый, чуть загнутый вниз, с едва заметной горбинкой, вместо моего вздернутого носика. Фиолетовые радужки – вместо ярко-голубых. Скулы остались по-прежнему резкими, хотя само лицо вытянулось вниз. Я сплюнула и оскалилась в зеркало, чтобы увидеть форму зубов. Зубы стали значительно ровнее, немного изменили форму, клыки стали длиннее, чем прежде, а передние зубы наоборот – чуть короче. Прямо как у Ремы, – подумала я. У неё тоже были клыки длиннее остального ряда, это, на мой взгляд, было красиво, а она подпилила их. Теперь я её понимаю. Я бы тоже подпилила, потому что они неудобно врезались в нижнюю губу, ну и, признаться, были через чур длинными. Хотя прежде у меня были через чур длинные передние зубы. Мне определенно просто не везёт с зубами, – мысленно усмехнулась я…       Артур, я больше не альбинос!.. Кожа была хоть и достаточно бледной, но совсем не молочной, как у альбиносов, а волосы были и вовсе чёрными, крепкими и очень длинными, почти до пояса. Даже ногти стали толще и длиннее, чем были.       Нет, нет… Это не сон! Моё сердце билось ровно, я могла спокойно дышать полной грудью, и жизнь больше не приносила мне боль. Я всё ещё знала, что через неделю меня ждёт смерть, но это совсем не означало, что я умирала. Я была жива, и я чувствовала себя прекрасно. Я смотрела в зеркало и своими глазами видела чудо.       Я всегда знала, что Рема гений, но чтобы настолько… Несмотря на длительное время работы на червоточине и стажировку на Глизе, я всё ещё просто по-человечески удивлялась тому, на что способны наука и люди. Я вышла из душа и немного прибралась в квартире – на тот случай если Брайс всё-таки сюда приедет. Хотя вряд ли. Сейчас половина пятого утра, и, думаю, я успею приехать к нему в офис ещё до того, как он мне позвонит. Я раскладывала вещи по местам и испытывала от этого – впервые в жизни! – настоящее удовольствие. Не спуская глаз со своих новых рук, я наслаждалась простым движением, в котором не было боли – ни физической, ни душевной, – только легкость ветра и мимолетность мгновений. Закончив уборку, я села на диван напротив монитора, и посмотрела в окно. В темноте виднелись размытые огоньки фонарей на площади Юго-Западного района Сан-Мирэль. Видимо, был очень сильный туман. Жаль, что ты никогда не был у меня в гостях. У меня довольно милая небольшая квартира в одной из высоток прямо у площади. Не знаю, почему она продавалась так за дёшево. Это была одна из немногих квартир в городе, которую я могла себе позволить на те деньги, которые остались от родителей. И когда я пришла смотреть её, то сразу же влюбилась – в огромные окна с видом на площадь, где ежегодно проходит показ мод, в совмещённую с кухней гостиную, где пространство делил диван, в небольшой уютный кабинет, где стояла книжная полка и диван оттоманка, а также мой рабочий стол. Ну а финальное «да» я сказала после того, как села в кресло в углу стеклянной стены в спальне, и представила, как прекрасно сидеть там и читать книгу, когда перед тобой вид на весь Сан-Мирэль… Прежде я не пропускала ни один показ мод – обожала такие мероприятия. Мне нравилось смотреть на необычные предметы одежды, изучая их как отдельный вид искусства, ходить среди толпы с бокалом шампанского или каким-нибудь коктейлем. А потом всё это исчезло из моей жизни. Неужели я вновь смогу повеселиться?.. Артур, тем утром я была так счастлива! Хоть и не сразу позволила себе испытать это чувство. Я словно боялась, но потом… Я стала такой красивой… Мне никогда не нравилось моё тело, тело Эмили. Крошка-альбинос – всю жизнь я выглядела как подросток. Теперь же я значительно прибавила в росте! Правда, на тот момент это представляло некоторую проблему. Я перерывала все свои вещи в шкафах, в поисках одежды, которая бы на меня налезла. Очевидно, все джинсы были отложены в сторону, и я искала среди юбок и платьев. Наконец, я нашла длинное чёрное обтягивающее платье, которое для Эмили оказалось уж слишком длинным, а мне сейчас было коротковато – но сойдёт. Когда-то я купила его, потому что с каблуками оно смотрелось прилично, а потом я больше никогда не надевала каблуки – и это платье тоже. С обувью оказалось сложнее. Единственное, что как-то застегнулось на моих ступнях, были сандалии. Пальцы свисали с подошвы, и выглядело это ужасно, но делать было нечего. На улице было по-осеннему холодно, моросил дождь. Я бежала к остановке трамвая и молилась, чтобы сандалии продержались ещё хотя бы пару часов и не порвались. К счастью, в транспорте почти не было людей. Нужно признаться, я стеснялась своих фиолетовых глаз – да и в целом, я выглядела странно, а внимание привлекать не хотелось. На входе в Центр охранники подозрительно на меня посмотрели, но подписанная визитка Брайса их всё же убедила, и меня пропустили. Я постучала в дверь и аккуратно повернула ручку. – Эмилия? – послышался голос Брайса. – Можно? – Да, проходи, – Брайс стоял у окна. Только сейчас я обратила внимание, что высокое окно выходит как раз на ворота. Брайс задёрнул багровые бархатные шторы и повернулся ко мне, – ты решила приехать пораньше? – Да. Ничего страшного? – Нет, как раз собирался тебе звонить. Присаживайся. Ты, – Брайс усмехнулся, – прекрасно выглядишь. Не против, если я буду на ты? Он забыл, что уже давно перешел на ты. Очевидно, Брайс сам был удивлен тем, как изменилась моя внешность. При включенном верхнем свете я смогла лучше разглядеть Брайса: угловатое, гладко выбритое лицо с острыми скулами, выбритые виски и затылок, контрастирующие с чуть свисающей челкой, и идеальный, весьма дорогой костюм в полоску. Его плечи были широкими, он был явно в отличной физической форме, осанка была уверенной, а взгляд твёрдым. Он был красив, но его красота была странной, и странной её делал лукаво сияющий в правом ухе бриллиант. Внезапно, взгляд Брайса стал мягким и довольным. Ему приятно было видеть во мне своё творение – я жива, здорова, и это его заслуга… Конечно, это было не только его заслугой, но сейчас это было не важно. Я видела, как он пристально, с удовольствием меня разглядывает. И если бы я не знала мотивов такого поведения, то точно бы смутилась и попросила не пялиться так уж сильно. Но будь я на его месте… в общем, я всё понимала. – Да, нормально, – я слегка улыбнулась. – Как прошёл вчерашний день, как ты себя чувствуешь? Мои волосы были мокрыми, и на коже всё ещё был холодный слой влаги, из-за неприятной прохлады я немного дрожала. Брайс протянул мне плед. – Спасибо, – я широко улыбнулась, качая головой, – спасибо. Я… я чувствую себя отлично. Я… мне кажется, что даже два-три года назад, я не чувствовала себя так хорошо, – я закрыла глаза, и вдруг мои клыки больно задели нижнюю губу, – ай! Только с зубами не повезло, слишком длинные, – улыбаясь, сказала я, и взяла протянутый Брайсом платок. – Прижми, чтобы остановить кровь. Он вдруг встал из-за стола и снова вернулся к окну. – Что? Что… Что за чёрт? – замерла я. Кипельно-белый накрахмаленный платок Брайса был испачкан в чём-то чёрном. – Так что, ты выбрала себе новое имя? У тебя кровь с губы капает. Прижми лучше. – Кора… – Кора… Конкордия? – Корнелия. – А почему не Нелли? Я вновь промокнула губу платком, и на нём появилось новое чёрное пятно. – Да что за… – Кстати, знаешь, я немного голоден. Как насчет позавтракать в кафе? Есть одно довольно милое место, пойдём, – он резко направился к выходу и жестом велел идти за ним. Около шести утра. Трассы только-только начинают направляться машинами. Я сидела на заднем сидении ёжилась от холода. За окном по-прежнему моросил дождь, а за тонированными стёклами машины казалось, что солнце и вовсе не собирается вставать. – Куда мы едем? – Я же сказал, в кафе, – Брайс вновь тал холодным, как при нашей первой встрече. – Зачем?? – Как зачем. Позавтракать, – он улыбнулся мне в стекло заднего вида. – Может, просто объяснишь, что происходит? Или это так и должно быть? Ну, цвет крови… – Не отвлекай от дороги, пожалуйста. У Брайса был чёрный мерседес с молочно-бежевым салоном. Машина плавно вписывалась в крутые повороты многоуровневых автострад. Через некоторое время я поняла, куда мы направляемся. В конце концов, даже несмотря на то, что Сан-Мирэль – город довольно большой, приличных заведений, открытых в этот час, было не так уж много. Как я и ожидала, мы приехали на Южную площадь, чтобы посетить одноимённое кафе. Южная площадь была небольшой и выделялась из общего стиля города. Она была выполнена архитекторами Юго-Западной агломерации островов, на которых был расположен город Эйланбург, и по стилю крайне напоминала остров Гамлея – старинный район города, соединенный с другими островами широкими мостовыми. Все дома в этом районе были построены в духе Тюдоров, впрочем, как и парки, и аллеи. Южная площадь, каменная, низенькая, с красивыми фасадами невысоких зданий, в которых находились кафешки, небольшие рестораны пабы и даже сувенирные магазинчики, была излюбленным местом для воскресных прогулок. В центре площади находился большой, красивый каменный колодец – в него падала вся тяжесть городской суеты, и время в районе замедлялось. Выйдя из машины и оказавшись на укутанной туманом Южной площади, я на мгновение почувствовала себя в Эйланбурге, хоть и никогда там не бывала. Так забавно. Я ведь успела побывать даже на другой планете! И никогда не покидала Сан-Мирэль… что ж, не считая Пустыни. Летняя веранда пустовала. Там всё ещё стояли столики, но, очевидно, скоро их уберут. Несмотря на то, что сейчас всего лишь сентябрь, погода была ветренной и в целом, совсем не летней. Мы вошли в кафе, я села за самый дальний в зале столик, и стала смотреть в окно, пока Брайс делал у баристы заказ. В кафе были только мы и сонный молодой юноша у кассы. За окном было темно, да и в зале горели не все лампы. В дальней стене зала, неподалёку от места, которое выбрала я, была арка, ведущая в комнату с креслами и диванами. Там стояли книжные шкафы с художественной литературой и настольными играми, где посетители собирались в компании и шумно веселились за играми. Впервые видела эту комнату тёмной, с выключенным светом. Через пару минут он вернулся с двумя большими чашками кофе и круассанами. – С шоколадом – для тебя, – уточнил он, садясь за стол напротив меня и вешая на спинку стула пиджак, на котором всё ещё виднелись капельки дождя. Я взяла в руки чашку и только сейчас в полной мере осознала, насколько я замерзла. Длинные волосы спутали ветер и дождь, туман неприятной влагой прилип к моей коже. Я сделала глоток и невольно поморщилась. – Что? – спросил Брайс. – Это должно было быть латте? – Да, так и есть. – Так себе. – Тебе не нравится? Ну что ж. Может, круассан будет лучше. Мы взяли с подноса тарелки. Брайс непринуждённо надкусил свой хрустящий завтрак и запил его кофе. Мне как-то не особо хотелось. Я нехотя положила в рот круассан. Как только масленая корка окончательно оказалась на моём языке, я испытала ужасное отвращение. Силой заставив себя проглотить пищу, я отчётливо ощущала, как хлебный комок катится по пищеводу. Хотелось сблевать. Я подняла округлившиеся глаза и обнаружила, что Брайс застыл с поднятой кружкой и внимательно, с интересом за мной наблюдает. Это было что-то типа представления «пациент пытается есть». Я чувствовала себя не только экспонатом, но еще и его созданием, словно я была обязана Брайсу тем, что существую… впрочем, так оно и было. Я надкусила круассан вновь, и шоколадная начинка лавиной вылилась в мой рот. Не в сила противостоять рвотным порывам, я выбежала в туалет, чтобы очистить желудок. Когда я вернулась за столик, дрожа от паники, Брайс уже доел круассан и допивал кофе. – Я смогу есть? – Да, конечно. Просто обычная еда тебе больше не подходит. Твоя реакция сейчас – абсолютно нормальна. Она означает, что трансформация прошла успешно, и мне остаётся лишь проводить тебя домой и передать тебе недельный запас твоей новой пищи. Пакеты у меня в багажнике. Я не разделяла спокойствия Брайса. – Какой новой пиши? Это… особые смеси? Или что? Господи… Да что я такое? – всплеснула я руками, вновь осматривая новое тело. – Неужели ты действительно всё ещё не поняла? – усмехнулся он. – Нет… нет. Это не может быть правдой, – я со страхом смотрела ему в глаза, мотая головой, – Вампиров не существует… – Как и инопланетян, – он поднял брови и улыбнулся. Меня всё больше одолевало ощущение, что он либо подслушивал наш разговор с Ремой, либо она сама доложила ему обо всём в мельчайших подробностях. – Почему… никто не предупредил меня? – Я предупредил. Твоё тело претерпело трансформацию, которая позволяет тебе сейчас свободно дышать, легко ходить. Ты можешь жить полноценной жизнью! Ну почти. Только твоя физиология в корне изменилась. Ты сохранила вполне себе человеческий вид, – он развёл руками, – Кора, ну что такое вампир? Это человек с иной физиологией. Мне нечего было возразить. – Я вообще не понимаю, что тебе не нравится? Ты чувствуешь себя прекрасно, разве не так? И разве Рема тебя не предупреждала о небольшой нелегальности? Ах да, именно об этом она меня и предупреждала. – Ну и потом. Нелегальность… лишь вопрос времени, – он довольно улыбнулся, – вопрос только за вторым компонентом. – Ты говорил, что второй компонент изменит мой облик, вернёт к прежнему… но физиология? Останется этой? Ну, вампирской? – Нет. Ты вновь станешь человеком в обычном смысле слова. Как объясняла мне Рема, при восстановлении человеческой формы, физиология будет формироваться на основе вампирской… Проще говоря, твой внешний вид должен стать прежним, однако врождённые деформации тела и прочие недуги должны сброситься. – Если это действительно возможно, это стало бы… панацеей? – Именно так, – гордо кивнул Брайс, – именно так. Я опустила взгляд на бежевое кофе. – И… как мне теперь? Ну то есть, – я закрыла лицо руками, – неужели это всё правда происходит. – Не сейчас, Кора. Нам пора ехать. – Что? Почему? – Быстрее. Я не сразу догадалась, в чём дело, и куда так торопится Брайс. Его машина была буквально в паре минут ходьбы от кафе. Я торопилась, но идти очень быстро не получалось из-за неудобной обуви. Когда мы были в паре метров от машины, я внезапно почувствовала странный зуд на коже в области грудины. Я непроизвольно стала чесать кожу пальцами и тут обнаружила, что она стала какой-то странной на ощупь. Из-за плотных облаков показалось утреннее солнце. Под его лучами моя кожа плавилась, стекала, как воск со свечи. Я закричала и застыла на месте, наблюдая это омерзительное зрелище. Я думала, я умру. Я думала, что солнце прожжет меня насквозь… Но Брайс со скоростью молнии открыл дверь на заднее сидение и затолкал меня в машину. В тени поплавившаяся кожа мгновенно застыла, и уродливые подтёки приняли форму грязных разводов на груди. – Какого хрена ты стояла там как вкопанная? – Я… – Неужели не очевидно, что нельзя выходить на солнце?? – Слушай, Брайс, я правда, действительно ничего не знаю об этом, я же считала это выдумкой… – О Господи. Ладно. Слушай, – он завёл машину, и мы тронулись, – Тебе нельзя попадать под прямые солнечные лучи, ультрафиолет, пусть это будет даже слабый фонарик, будет очень сильно тебя жечь. Для каждого вампира допустимая доза света своя, это не изучено и очень индивидуально. Понятно? – Окей, какие ещё правила игры? – Питание – кровь, больше ничего. Любые попытки что-то есть из твёрдой пищи будут заканчиваться так же, как сегодня. Но что касается чая или кофе – тут проблем не будет. Рецепторы скоро восстановятся, и всё приобретёт прежний вкус. Нужно просто ещё подождать, часов десять… не знаю. – Ясно. Это всё? – Главное правило игры – это через неделю вернуться ко мне и пройти обратную трансформацию, – мы замедлились у начала пробки при въезде в мой Юго-Западный район, – иначе будут проблемы. У меня, у тебя. – В смысле? Проблемы какого рода? – Ты что-нибудь слышала о своде правил для ассимилировавших вампиров? – Нет. Что это? – Свод правил проживания вампира среди людей, закреплённый на законодательном уровне. – Законодательном?! – Да. Да, Кора, вампиры существуют и даже борются за свои права. – Вау. – Во-первых, неделя – это максимальный срок проживания вампира в квартире, не зарегистрированной как место жительства вампира, – разговоры явно отвлекали его от дороги, – во-вторых, дело даже не в этом. Дело просто в том, что никто не должен узнать, что ты вампир. Есть люди, которые очень не любят вампиров. В конце концов, они смогут выйти на меня и мою лабораторию. А мы ведь этого не хотим? Я встретила его взгляд в зеркале. – Не хотим. Я по-прежнему чувствовала себя крошечной девочкой молочного цвета, в милом платье и кедах в цветочек, чей взгляд вечно против воли выглядел чуточку испуганно и как-то виновато. Но вскоре это пройдёт, ведь теперь, изредка поглядывая на своё отражение, я видела тяжёлый взгляд больших фиолетовых глаз, лишенный раскаяний или страха. – Знаешь, просто не думай об этом, Кора. Просто забудь. Просто живи и радуйся жизни. А в четверг мы снова встретимся. Я, ты, Рема и второй компонент. Испытаем судьбу. И, быть может, нам повезёт. Кстати, ты не звонила Реме? – Нет, сейчас ещё раннее утро, мы договорились встретиться в воскресенье. – А, – Брайс кивнул, – хорошо. Итак, я стала вампиром. Я молча наблюдала за проплывающим мимо городом, опустив голову на тонированные окна машины. Брайс иногда уточнял дорогу до моего дома, и я показывала ему повороты. Он спрашивал меня, чем я буду заниматься, и я отвечала то же, что и Реме – это было правдой. Уговор есть уговор. Я не собиралась даже пытаться скрыться и продолжить жить в здоровом, но вампирском теле. Из недолгого разговора с Брайсом я уже поняла, как много я не знаю, а играть в столь опасную игру, не зная даже правил, я не хотела. Вообще, не хотела в это ввязываться, и, думаю, Брайс мне верил. Меня не заботили тогда такие логичные вопросы, а является ли вампиром сам Брайс, а Рема, и сколько людей умерло при испытаниях… вопросов касающихся их исследований, было миллион – даже больше, но я не хотела лезть не в своё дело, просто отчаянно хотела оставаться от этого всего в стороне. – Я просто хочу отдохнуть, насладиться жизнью. Брайс кивнул, и мы снова ехали молча, Брайс обгонял всех, кого можно и нельзя, а я размышляла над тем, что же я действительно хотела бы сделать перед смертью. Судьба преподнесла мне щедрый подарок: неделю жизни, пусть и ночной, но жизни, и я хочу провести его так, чтобы умирать, ни о чем не жалея. Наконец, мы добрались до моего дома. Брайс дал мне зонт, и велел бежать в подъезд, а сам он стал разгружать большие черные сумки, доверху заполненные белыми пакетиками с кровью. Когда мы поднялись на лифте на мой этаж, и я уже открывала дверь, внезапно в коридор вышла моя соседка Энни. Я на мгновение застыла, закатив глаза, а потом заставила себя улыбнуться и поздороваться, но Энни меня опередила: – Привет, а вы к Эмили? – широко выпучив глаза, миниатюрная длинноволосая брюнетка в отвратительно розовой мини-юбке и белом топе тянула руку к Брайсу. Он, так же холодно, как и обычно, ответил на рукопожатие: – Доброе утро. Я всего лишь помогаю девушке с сумками. – Кора, двоюродная сестра Эмили, – мы пожали друг другу руки, – а вы её соседки Энни? – Да, да, – улыбалась она. – Эмили приболела, и я приехала, чтобы ухаживать за ней. – О, какая досада, скорейшего ей выздоровления! – Спасибо, я обязательно передам. Рада была познакомиться, Энни. – Вы с ней так не похожи! – пищала Энни. – Мы двоюродные. – Ах, ну да. Что ж, будет время, заходи, – она подмигнула мне и выскочила в лифт. Брайс повернулся ко мне и нахмурившись сказал: – Кажется, ты ей понравилась. Это звучало так серьёзно, что я прыснула от смеха. – А вот так лучше не делай. Клыки видно. – Ладно. Холодильник заполнился белыми пакетами с разными эмблемами, которые означали тип крови: человека, млекопитающих животных и рыб.       – Люди… сдают кровь добровольно?       – Да, это кровь доноров-добровольцев.       – А все эти новости по телеку? Правда?       – Что-то из них правда, что-то вымысел.       – Но что-то из них правда?       – Да, например, убийство на Утёсах в октябре прошлого года, или тот случай, пять лет назад, когда человек потерял память – тоже правда. Брайс снова напомнил мне об осторожностях и дал напоследок баночку защитного крема от солнца. – Ну вот и всё, – вздохнул он, – если тебя поймают, ты меня не знаешь. – И Рему. – И Рему. И я уже не смогу ничем тебе помочь. Не могу ставить под угрозу лабораторию. Я понимающе кивнула. Брайс прищурился, словно пытаясь запомнить меня, и вдруг протянул руку и погладил меня по голове… – Удачи, Кора. Хорошо тебе отдохнуть. Я ничего не сказала. Дверь захлопнулась, и я, наконец, осталась одна. Я плюхнулась на диван в гостиной и стала смеяться и плакать. Я смеялась, потому что не смеялась уже почти год – не могла, мне не хватало воздуха. И плакала, потому что вновь могла смеяться. Я смеялась и плакала, счастливая от того, что жива, и несчастная от того, что по моим жилам течёт чёрная кровь, и жизнь, предоставленная мне, не вполне жизнь человека. Я заварила душистый кофе, налила в стакан холодную кровь, и села в кабинете за ноутбук. Справа, где-то за облаками, парил Сан-Мирэль, живой, но холодный. Я смотрела и думала о том, что хочу сделать, составляла мысленно список мест и представляла, как я хочу их посетить: буду ли я одета в красивое платье, или же выберу более спортивный стиль? Куда я пойду вечером, где проведу ночь, где встречу утро… Конечно, жаль, что я не могу гулять днём – но это все лишь побочный эффект, разумная цена за целую жизнь перед смертью. Итак, я представляла себе красивые и размеренные вечера в театрах, картинных галереях, веселье в барах, а теперь… пришло время рассказать тебе, как же на самом деле я провела эти дни. Суббота. В баре       Я заварила душистый кофе, налила в стакан холодную кровь, и села в кабинете за ноутбук. Я открыла луковый поисковик. Окей, что там у нас по запросу «вампиры»…       Первой строкой поисковик мне выдал статью с сайта Archive. Я не часто заглядывала на dark.net, даже редко, но каждый раз, когда открывала Archive, мелькала одна и та же мысль – так же называется моя любимая группа. Я включила Londinium.       За окном небо сменило цвет на песочно-бежевый. Видимо, где-то вдалеке сквозь тучи стало пробиваться солнце, и его тусклый свет перекрасил молочную пелену тумана. Казалось, что сам туман стал источником приглушенного оранжевого сияния; что этот источник тёплого света, ознаменовавшего закат, так близко, что стоит открыть окно, протянуть руку – и ты прикоснёшься к нему, тёплому и ласковому, прощальному осеннему солнцу… но нас разделяло монолитное стекло и тысячи километров до горизонта. Звуки скрипки сливались с рыхлым песочным туманом, который медленно темнел, по мере того как солнце садилось за горизонт. Я чувствовала, как этот вечер делит мою жизнь на «до» и «после», как вместе с солнцем за горизонтом скрывается моё прошлое, та жизнь, которая грозилась вернуться, и которая теперь казалась сказкой. Я встала лицом к окну и позволила себе пару минут не думать ни о чем, только чувствовать; позволила себе слиться с песочным светом, и вместе с ним в моё сердце проникла какая-то надежда… That round travelled far too long…       Я тяжело вздохнула, сделала глоток кофе и села в кресле поудобнее. Страницы с пометками «Warning! Conspiracy theory» нужно читать только так – с довольной улыбкой на лице. В прочем, эта улыбка продержалась на моём лице не долго.       Вампир (см. также Упырь, Вурдалак) – человек, зараженный вирусом nigrum sanguine, что в переводе с латинского означает «чёрная кровь».       Теперь ясно, что означали эти буквы на визитке – Black Blood. Что ж, читаем дальше. Я кликнула по гиперссылке и открыла в фоне вкладку «чёрная кровь».       История.       Пять веков назад в результате неудачного эксперимента учёные из Исследовательского Центра на Горе…       Еще один научно-исследовательский центр, ничем не лучше Пустыни.       … создали сыворотку, которая сделала из подопытных – вампиров. Ученые проводили эксперименты рамках создания сыворотки против чумы, поразившей весь континент. Получившаяся сыворотка давала человеку иммунитет от всех известных на тот момент заболеваний, в корне меняя физиологию человека: внешность испытуемых кардинально менялась в течении суток, в ходе чего они испытывали ужасную боль.       Я кликнула по ссылке, и на экране появилось видео, на котором группа испытуемых, привязанных к своим койкам, корчились в муках, которые испытывали в ходе трансформации. Я тут же закрыла вкладку. Видимо, Брайс дал мне очень мощное обезболивающее. Не удивительно, что я сразу отключилась после того, как выпила его.       Все протоколы создания сыворотки были стёрты[источник не указан]. О существовании сыворотки не было сообщено общественности. До сих пор ведутся дискуссии о существовании вампиров.       Ссылка перекинула меня на сайт обычного поисковика. По запросу «вампиры» там нашлось:       Живой, полумертвец или мертвец, ведущий ночной образ жизни или являющийся в облике летучей мыши, сосущий кровь у спящих людей, насылающий кошмары. Вампирами становятся «нечистые» покойники — преступники, самоубийцы, умершие преждевременной смертью или заражённые от укусов других вампиров.       Понятно… или не понятно. А никого не смущает фраза про заражённых?       Сыворотка получила название «чёрная кровь», поскольку после превращения кровь человека (вампира) становилась чёрной.       Ну в этом я сегодня уже убедилась. Я перешла на вкладку с чёрной кровью. Статья была помечена знаком «запрещённые вещества и препараты».       Вирус передаётся через кровь, а также по наследству. Если хотя бы один из родителей заражен, ребёнок будет вампиром.       …       Чтобы превратить жертву в вампира без её ведома, вампиры надкусывают себе губу, а затем кусают окровавленными клыками жертву, в результате чего вирус проникает в тело жертвы. При добровольном превращении, согласно традиции, обращающийся сам отпивает кровь из запястья вампира. Однако, доля удачных трансформаций крайне мала; в большинстве случаев обращаемый умирает, причиной смерти становится болевой шок, разрыв сердца. Практически все ныне существующие вампиры – потомственные.       Я вернулась на вкладку со статьёй про вампиров.       Наши дни.       Численность вампиров доподлинно не известна. Вампиры живут по всему миру, в том числе и в обычных городах. Однако большинство предпочитают вампирские селения, самое крупное из который – Фортон-Хиллз, насчитывает около двадцати тысяч человек.       Я открыла две ссылки в фоне, правда ссылка «человек» перекинула меня на статью «Вампир».       Защитники прав вампиров добились возможности для вампиров работать среди людей, в том числе получать руководящие должности. … В наши дни вампирам не нужно охотиться: свежая кровь всегда есть на прилавках супермаркетов. Если вы хотите стать донором для того, чтобы помочь вампирам, вы можете сдать кровь в клинике Aqua (цены указаны на сайте).       Я перешла на вкладку Фортон-Хиллз. Это был обычный полумёртвый городской сайт. На нём была ссылка на клинику для доноров крови, реклама поставщиков крови, рассада для растений и ссылка для заказа доставки крови на дом. Также было несколько фотографий городского парка и расписание работы всяческих нотариусов, паспортных столов и так далее.       Я открыла карты dark.map и ввела Фортон-Хиллз. Судя по картам, это был соседний город, который находился между Сан-Мирэль и Рокс-Тауном: со стороны Сан-Мирэль город был окружен горным хребтом, а от Рокс-Тауна его отделял лес. Правда, согласно обычным картам, горы и лес занимали всю территорию Фортон-Хиллз, и вообще, на его месте находился заповедник «Фогги-Хиллз» – охраняемая территория. На фотографиях с самолёта территория Фортон-Хиллз покрыта туманом. Ни одной фотографии из самого города я не нашла, и даже на официальном сайте не было никаких изображений, как это обычно любят делать – вставить в шапку здание городского управления или какой-нибудь памятник. Я проложила маршрут от своего дома до адреса центра Aqua в этом городе. Маршрут проходил через Ботанический сад. Я построила маршрут от Ботанического сада и максимально приблизила карты. Если зрение меня не подводило, то карты предлагали мне просто перелазить через забор сада, а потом ещё идти по горам. Лезть через трёхметровые стены – это интересная идея. Про горы я вообще молчу… Так, стоп. Я же не собираюсь этого делать, правда?       Для начала, мне нужно хотя бы купить одежду. Я не стала закрывать вкладки, проверила, что на телефоне включен интернет, так что закладки в браузере на ноутбуке и на телефоне синхронизировались, закрыла крышку ноутбука и пошла мыть кофейную кружку. Кровь осталась нетронутой…       За окном начинало смеркаться. Я надела сандалии, взяла сумку и зонт. На улице моросил небольшой дождик и дул холодный ветер. Надеюсь, что не заболею. Хотя, согласно статье на Архиве, вампиры не восприимчивы к болезням. Я закрыла и свернула зонт – вот и проверим. Вскоре я перестала дрожать, окончательно привыкнув к пронизывающему холоду. Ветер под звуки скрипки пытался поднять в воздух мои тяжёлые, намокшие, спутавшиеся волосы. Я шла и с наслаждением полной грудью вдыхала влажный воздух. Люди торопились домой: не лучшая погода для прогулок. Прохожие в куртках странно, а иногда даже с сожалением, смотрели на девушку, идущую в платье, сандалиях и без зонта, но я старалась не замечать их. Мне нравилось моё новое тело – точнее, не так, мне нравилось то, что у меня новое тело. Словно это не просто давало мне новую жизнь, но и напрочь перечёркивало старую. Не было ни постыдных ошибок, ни горьких сожалений, не было вообще Эмили. Я старалась прожить её жизнь, но получилось, что получилось, а получилось, как в песне поётся: я чувствую себя свободной, когда рядом никого нет, и когда никто не знает моего имени. Отдохни, Эмили. Пусть теперь за тебя поживёт Кора. Как просто жить всего неделю! Не то что целую жизнь…       Я широкими шагами шла вдоль шумных дорог по малолюдным тротуарам. Мимо проносились огни машин, и весь мир предстал мне в новом свете – в сумерках, я почувствовала себя наблюдателем целого мира, будто увидела в нём что-то скрытое, что-то такое, до чего всегда было рукой подать, но глаза слепы к таким вещам, и вот теперь – я вижу. Будто бы колодец на Южной площади выплеснул из себя тайну, которую хранит, и эта тайна наложилась на мир как фильтр на фотографию. Я чувствовала себя другой и на своём месте одновременно. Я чувствовала себя свободной и, может быть, даже счастливой.       Было восемь часов вечера, когда я дошла до магазина одежды Black Velvet, это значит, что у меня есть час до закрытия, чтобы выбрать себе одежду. Консультанты странно посмотрели на меня, когда здоровались, я улыбнулась им в ответ и уверенно направилась к полкам с джинсами. Я быстро взяла себе несколько пар чёрных джинсов разных размеров (интересно, какой у меня теперь размер?), чёрные футболки и кардиган, чёрный, естественно.       Выбор обуви был небольшой. Мой взгляд упал на черные кроссовки с перламутровыми вставками. Они были действительно очень красивыми, их почти все разобрали, и осталось только несколько пар самых непопулярных, больших размеров – как раз такие мне теперь и были нужны! Зайдя в примерочную, я поняла, что на самом деле внимание прохожих, скорее всего, привлекала не моя одежда, а изуродованная кожа на груди… Поэтому я выбрала футболку без выреза.       Закончив с покупками, я переоделась, укуталась в новое пальто и отправилась в бар. На машине я ехать не решилась: если остановят и попросят документы, то документы Эмили не подойдут. Придётся идти пешком или ехать на общественном транспорте.       Кто бы мог подумать, что бар так далеко. Точнее, что до него так долго добираться на общественном транспорте. Я всё время пыталась прикидываться спящей, чтобы не пугать прохожих фиолетовыми глазами. Может быть, кто-то их все равно заметил – надеюсь, они просто сочли меня за фрика. Так оно и было. Когда я приехала в Пыль, было уже половина одиннадцатого. Через полчаса сюда должен прийти курьер с моими линзами. Я села за самый дальний столик, который находился в плохо освещённом углу зала, недалеко от двери туалета. Ко мне подошёл официант.       – Виски-кола, пожалуйста.       Он кивнул и удалился.       Я достала телефон и стала листать ленту в инстаграмме, но это вызвало лишь странное чувство отвращения, и я закрыла инст, сделав вид, что его вообще в принципе не существует. Именно так, сейчас в моей жизни не существовало ничего от прошлой жизни… Кстати, надо позвонить Реме, потом. Я сделала глоток виски. С этими клыками ещё и пить не удобно…       За барной стойкой сидели несколько мужчин. Они пили пиво и смотрели футбольный матч, который шёл по телевизору на стене. Честно говоря, никогда этого не понимала. В прошлой жизни я не часто ходила в бары, даже, можно сказать, что почти не ходила, но меня всегда удивлял этот некий контраст между красивым интерьером, приглушенной атмосферой – и футболом по телевизору. Я почему-то была убеждена в том, что кому-то из нас – либо мне, либо этим мужчинам, было несколько некомфортно, соответственно, либо из-за футбола, либо из-за обстановки. Но, тем не менее, и я, и они, приходили сюда и были здесь. За столиком в противоположном углу сидели две девушки, что-то активно обсуждали и курили кальян, судя по запаху, кокос-банан – очень тривиальное, на мой взгляд, сочетание. В общем, в баре было не очень людно, но народ потихоньку подтягивался.       Я сделала очередной глоток. В то время как я наблюдала за людьми в баре и крутила в руке смартфон, мой мозг без моего ведома, не совсем осознанно что-то обдумывал, переваривал всё, что со мной случилось. В какой-то момент меня осенила гениальная идея…       Мой телефон зазвонил.       – Привет, это курьер, я у входа в бар.       – Привет, можешь, пожалуйста, зайти внутрь? Я сижу за столиком в самом дальнем углу справа.       – Окей.       В бар зашёл худощавый паренёк. Он не сразу меня заметил, но шёл в нужном направлении. Я махнула ему рукой, и он сел за мой столик.       – Привет.       Он достал из сумки коробочку с заказом.       – Спасибо, – я протянула ему деньги, – не хочешь выпить?       – Нет, спасибо, мне нужно отвезти следующий заказ, хорошего вечера.       Ну, что поделать. Я кисло улыбнулась и махнула ему рукой вслед. Пора надевать линзы.       Я оставила кардиган висеть на стуле, а на столе оставила пустую сумку, зонт и недопитый бокал с виски. Зашла в туалет, надела линзы, и вернулась обратно.       Так вот, та самая гениальная идея. Я взяла телефон, чтобы открыть в нём браузер и заметила за барной стойкой пополнение. Сначала я не обратила внимание, но теперь я была уверена, что силуэт этого человека мне знаком.       Вне всяких сомнений, там, за барной стойкой, сидел Дэвид.       Что-то внутри меня замерло.       С тех пор мы так ни разу и не говорили. Когда я вернулась на Землю, я словно исчезла для него. Да и мне, признаться, не хватало духу даже поднять на него глаза. Но Эмили больше не было. За мной не тянулся змеиным хвостом шорох сплетен, на мне не висел статус студентки, не было лживых скандальных историй и прочего дерьма, разрушившего мою жизнь. Мне не придётся ни о чём жалеть: так или иначе, через неделю я исчезну с лица земли, и все мои поступки растворятся в городской суете Сан-Мирэль, и вскоре будут забыты. Забыв о недопитом коктейле, я подошла к барной стойке и села на соседний с Дэвидом стул, но он, кажется, совсем этого не заметил. – Любишь футбол? – Ч… Что? – он повернулся и недоумевающе на меня посмотрел. Я улыбнулась: – Ну, типа… любишь футбол? Мы оба смущенно рассмеялись. Он ни капельки не постарел за эти годы. Всё такие же серые с сединой волосы, немного вьющиеся, густые. Его ярко-голубые глаза, светлые ресницы – я так скучала… Неужели всё это когда-то и правда было? Когда-то он провожал меня после лекций? Когда-то я надеялась на что-то? Это правда было?.. – Да не очень, а ты? – его реплика оторвала меня от потока нахлынувших воспоминаний, и я вздрогнула. – Тоже. Меня зовут Кора. Я протянула руку, и Дэвид ответил на рукопожатие. – Приятно познакомиться, Кора. Я Дэвид. Я кивнула. Он как-то по-особенному произнёс моё имя, но я не поняла, что это означает. – Часто тут бываешь? – спросил он. – Нет, я тут впервые, а ты? – Порой заглядываю. Здесь не особо людно, мне это нравится. – Приятная атмосфера. Если бы я жила тут, то, думаю, тоже порой заходила бы сюда. – Так ты не местная? – Дэвид оживился. – Из Уэльса. Приехала поухаживать за сестрой, двоюродной сестрой… пока она болеет. – И кем же ты работаешь в Уэльсе? – Да так. Держу там небольшую книжную лавку. – Дела идут? – Жить можно. – Ясно. Признаться, мне было немного страшно так откровенно врать о себе, но я изо всех сил старалась не подавать виду. – А ты? – Я… Я занимаюсь биологией. Преподаю в институте. Научно-Исследовательский Центр в Пустыне – слышала о таком? – Нет, никогда. – Да, далековато от Уэльса. Мы ненадолго замолчали. Я допила свой коктейль и собиралась заказать ещё один, но Дэвид опередил: – Тут хороший белый ром, попробуй. – Белый ром? Честно говоря, я… –Это не совсем обычный белый ром. Знаю, ты хотела сказать, что не любишь. Но цитрусовый тебе понравится, я уверен. Бармен! Ром и правда оказался лучше, чем я ожидала. Дэвид поинтересовался, почему я не с сестрой, и я сказала, что она рано легла спать, а я хотела развлечься. – Хотела отдохнуть в шумном баре, а тут это? – усмехнулся Дэвид, кивнув в сторону зала, где в полумраке посетители, каждый в своей компании, тихо о чем-то беседовали. В воздухе висел дым от кальянов, который размазывал очертания людей и предметов. Всё выглядело как во сне. – Нет, просто… не знаю, первое что попалось. Может, ты и прав, и это не лучший вариант. Есть идеи? Дэвид стал рассказывать о Сан-Мирэль. Всё было как тогда, много лет назад, в прошлой – нет, позапрошлой жизни. Я задавала вопросы, шутила какие-то глупые шутки, а он иногда над ними смеялся. Мне казалось, что я могу болтать с ним бесконечно. Спустя столько лет, я была так счастлива слышать его голос вновь. Мы выпили еще по коктейлю, затем еще, и Дэвид стал рассказывать про то, какие растения бывают на других планетах. – А что насчет инопланетян? Если есть растения, то должны быть и люди… ну, то есть инопланетяне. Он с улыбкой посмотрел на меня и положил руку мне на плечо: – Кора, ты слишком много выпила. Я отвезу тебя домой. – Эй, Дэвид, ты не ответил! Кажется, он заплатил за двоих. Мы вышли из бара, и пошли к его машине. Он извинился, что не может предложить поехать к нему, и я сказала ему свой адрес. На утро я не вспомню, как добралась до дома. Воспоминания придут ко мне значительно позже, когда это будет уже не важно. В машине я старалась не спать изо всех сил, и в итоге, кажется, просто-напросто спала с открытыми глазами. Дэвид иногда поглядывал на меня, а когда мы подъехали к дому, то обменялись номерами, и я даже создала в календаре запись о прогулке с Дэвидом. Я отстегнула ремень и открыла дверцу, когда Дэвид произнёс в мгновение позабытую мной фразу, значение которой остаётся для меня загадкой и на сегодняшний день: – Кора? – М? – Может скажешь своё настоящее имя? Я встала, и дверь машины за мной захлопнулась. Воскресенье. Кассиопея       Я проснулась от стука в дверь. Вчера я была настолько пьяна, что уснула на диване в гостиной, прямо в одежде, так что долго собираться, чтобы открыть дверь, не пришлось. Я сразу же заволновалась. А что, если кто-то узнал, что Эмили стала вампиром, и это пришли за мной?.. Я подошла к двери и посмотрела в глазок. Это была Энни. – Привет, – я приоткрыла дверь. Представляю, как ужасно я выглядела: взъерошенные волосы, раскрасневшиеся от линз белки глаз, потёкший макияж. – Привет, я тебя не разбудила? – Ну… – У меня душ сломался, я у вас помоюсь? – Ну… – Я быстро! Я закатила глаза и открыла дверь. Проходи, что с тобой поделаешь. Энни, кажется, не рассчитывала на отказ, потому что уже стояла в одном полотенце и с корзинкой ванных принадлежностей в руках. На груди и плечах у неё были какие-то странные покраснения, не похожие ни на псориаз, ни на дерматит. Я подумала, что придётся после неё несколько раз душ помыть, но ничего не сказала.       – Где тут у вас душ?       Я указала пальцем на дверь слева от неё.       – А где Эмили?       – Она спит. В спальне. А я тут, на диване спала.       – Уже почти полдень!       Я подняла брови и задумчиво закивала, мол, да, действительно полдень.       – Так ты в душ идёшь? Она ушла в душ, а я включила кофеварку и решила приготовить омлет на завтрак, на двоих. Открыв холодильник, я с ужасом подумала, как же мне повезло, что я сделала это не в присутствии Энни, ведь я совсем забыла, что он был доверху забит пакетами с кровью. Фух. Омлет и кофе стояли на столе и ждали, когда соседка выйдет из душа. Я смотрела в окно, и размышляла над вопросом, можно ли вампирам принимать человеческие таблетки от головной боли. Я выпила залпом два стакана воды из-под крана, но хотелось ещё. Язык был сухой, будто я не пила уже целые сутки или больше. Может, к вечеру пройдёт… Дверь ванной, наконец, отворилась. – Будешь омлет? – С удовольствием! И тут я поняла, что это вовсе не дерматит и не псориаз – я была голодна и видела каждую венку на теле Энни.       – Ты сделала кофе? Спасибо большое! А есть молоко?       Она пошла прямо к холодильнику, но я её опередила и подскочила к нему первой.       – Да, конечно, – я приоткрыла дверку холодильника совсем чуть-чуть, так, чтобы она не могла увидеть содержимое, и быстро достала молоко. К счастью, я поставила его близко, когда доставала его для омлета.       – Спасибо, – Энни улыбнулась и плеснула себе молоко в кружку.       Я достала столовые приборы, и мы начали есть. Омлет показался мне отвратительным на вкус, но я не была уверена, что для Энни он такой же. Так или иначе, моё лицо напряглось, когда я проглотила кусочек.       – Как тебе омлет?       – Очень вкусно, спасибо! Эмили за всё время, сколько тут живёт, ни разу не приглашала меня в гости.       – Нам не стоит громко разговаривать, она же спит, – это напоминание я сделала больше себе, нежели Энни.       – Да-да, я помню. Ей повезло с сестрой.       – Мы двоюродные.       – Сколько тебе лет? Ты выглядишь старше Эмили.       – Мы почти ровесницы, мне двадцать восемь.       Я подумала о том, что Дэвид наверняка задавал мне вчера этот вопрос, но я вообще не помнила, что ответила на него. А что? Двадцать восемь – хороший возраст. Интересно, что в моей внешности сделало меня старше Эмилии? Рост? Кожа нормального цвета? Тёмные, почти чёрные, волосы?       – Тебе налить ещё кофе?       – Давай.       Я долила нам кофе и вернулась за стол.       – Расскажи о себе.       – Даже не знаю, с чего начать… – она заулыбалась и, вдохновленно пожав плечами посмотрела вверх, – Я учусь на актрису в местном актёрском училище. Пока что работы мало, так что я в основном зарабатываю на блоге в инстаграмме, а ещё снимаюсь в рекламе. Недавно мне пришло письмо с кастингом в одну развлекательную передачу… Как они это делают? Ну то есть, кусают людей? Что я должна сделать? Как? Она ведь наверняка будет сопротивляться. У меня точно не хватит сил, чтобы удержать её. Да и потом. Вот я прокушу её шею, а как я пойму, в каком месте делать укус? И что будет, если сделаю не в том?!       – … в общем, эта идея мне очень понравилась. Прослушивание в пятницу, а я ещё не придумала номер! Я жду, когда придёт вдохновение, чтобы написать его. Мне кажется, что все участники уже давно репетируют, а я ещё не придумала номер, и я так волнуюсь из-за этого…       – У тебя всё получится, ты такая жизнерадостная, красивая и приятная в общении – что ещё нужно для полного счастья? – трудно описать, как фальшиво это звучало. Энни рассмеялась.       – Спасибо, что веришь в меня! Зайдёшь как-нибудь в гости?       – Да, можно. Когда ты свободна? Как только дверь за Энни закрылась, я подбежала к холодильнику и не глядя схватила первый попавшийся пакет с кровью. Так вот что такое жажда. Это как… сильный голод и жажда сладостей сразу вместе, только в три раза сильнее, чем в худшие дни. Есть ли у вампиров месячные?! Когда я выпила два пакета по пол-литра, я всё ещё с жадностью смотрела на третий, но всё же смогла себя остановить.       Я вошла в спальню.       – Ну привет, Эмили, как себя чувствуешь? Уже лучше? Это хорошо, что ты идёшь на поправку.       Я села на край кровати рядом с воображаемой Эмили, которая тяжело болела тут ради того, чтобы я была здорова.       – Спасибо, Эмили, за твою смелость, за твоё отчаяние и решительность.       Мне хотелось прилечь, но я не решилась, я словно боялась, что могу случайно слиться с воображаемой Эмили и снова стать ей; и я вышла из спальни. Несмотря на то, что было ещё довольно солнечно, я решила отправиться в супермаркет. К счастью, одежда из Black Velvet имела высокий уровень UV-cut. В торговом центре я купила ещё вещей: спортивную одежду, толстовку и так далее. Я отдавала предпочтение толстовкам с глубокими капюшонами, и всегда проверяла уровень UV защиты на вещах. Одним из полезных приобретений стал UV-cut зонт. Закончив с покупками, я зашла в кофейню через дорогу от торгового центра. Это было очень милое заведение, и я сожалела, что не могу полностью насладиться последними тёплыми днями осени в своей жизни, и выпить латте на веранде. В отличие от вчерашнего утра, сегодня вечером мой организм уже не стал отторгать латте. Его вкус был прежним, хотя потом немного крутило живот. Покрытые плёнками стёкла хорошо защищали от ультрафиолета, и я могла спокойно наслаждаться пейзажем за французским окном. Такое удобное расположение напомнило мне об идее, посетившей мою голову вчера в баре. Я хотела сделать на груди татуировку, которая перекрыла бы мои уродливые подтёки, что образовались вчера на солнце.       Было уже пять часов вечера. До спорт-клуба было всего пять минут ходьбы, но я слишком боялась яркого солнца, и решила перенести поход в зал на другой день. Было бы странно, если бы я вызвала такси, чтобы проехать сто метров… Так что я вызвала такси, которое отвезло меня домой, и не зря, потому что два часа мне хватило впритык, чтобы собраться. Со вчерашнего утра я так и не мылась, и даже не смыла до сих пор остатки вчерашнего макияжа, так что именно этим я и занялась.       Половина седьмого. Я немного волновалась. Не хочу называть эту встречу свиданием – я считаю, что это было знакомство. Я сидела на кресле перед окном в спальне: решила сделать себе маникюр. Я сделала квадратную форму ногтей и решила покрасить их в тёмно-бордовый цвет. Я разместила все необходимые лаки и другие принадлежности на подлокотниках кресла. Мои ногти стали очень прочными и толстыми и пилились с трудом. С них сыпалось много пыли, и пилочка в ходе маникюра заметно пострадала. При желании, сделав форму стилет, ими можно было бы серьёзно ранить человека.       На тумбе с одеждой стояло небольшое радио. Я сделала его погромче и доверилась вкусу судьбы. Как и обычно, по радио играло что-то посредственное, иногда совсем не запоминающееся, заунывное и с тривиальным мотивом; порой – наоборот, играла веселая, но уж очень въедливая песня. Наконец, заиграла песня, которая мне действительно нравилась Phantogram – Cruel World, и я, откинувшись в кресле, сушила ногти, наслаждалась звуками любимой песни и наблюдала из огромного окна за этим прекрасным жестоким миром. Мир Дэвида был настолько ярким и всеобъемлющим… я не могла перестать чувствовать его присутствие. Я слышала его голос в песне, чувствовала его дыхание в ласковом дуновении влажного осеннего ветра, проникающего в душную комнату через форточку. Сидя одна в своей квартире, я чувствовала на себе его взгляд, и в голове крутились вчерашние фразы, звучащие его голосом. Нет, я не влюбилась. Я просто… Я надела джинсы, черную водолазку, кардиган и небольшой черный рюкзак. Намазала лицо и руки кремом от солнца, нарисовала на глазах стрелки.       Машина Дэвида уже стояла у подъезда, и я быстро заскочила в неё, опасливо убегая от последних признаков солнца.       – Привет, – я улыбнулась и чуть не выдала свои клыки (опять), но тут же закрыла рот. Вчера даже не обратила внимание на его машину. Но сейчас я не могла не остановиться и не осмотреть кремовый кожаный салон его Lexus LX.       – Привет, ну что, в музей? – Кажется, в музей. Хорошо, что хотя бы Дэвид помнит, что было вчера. Видимо, вчера договорились ехать в музей. Интересно, какой.       – Рабочий день закончился, а пробки – нет.       – И сколько нам ехать?       – Как повезёт. В любом случае – дольше, чем хотелось бы.       – Может, включим какую-нибудь музыку? – предложила я.       – Хорошая идея, а что ты слушаешь?       – Музыка-то всё равно твоя, – я усмехнулась.       – Но мне всё равно интересно, – возможно и так, но Дэвид, видимо, уже выбрал, что поставить, и переключал что-то на экране.       – В основном инди, электро-поп, что-то такое. Но, на каждое правило есть исключение, понимаешь… Ооо, это же American Ghetto!       Я стала переключать песни. На «1000 Years» Дэвид остановил меня:       – Оставь эту. Я осторожно приоткрыла окно. Лучи заката слепили глаза, и я посмотрелась в зеркало, чтобы проверить наличие ожогов – но крем, который дал Брайс, хорошо защищал мою кожу от солнца. Я наслаждалась запахом осени, глубоко вдыхала влажный воздух, смакуя каждый момент, когда мои легкие полностью наполнялись им, и кислород растекался по моим венам. Не знаю, мне кажется, я щурилась от удовольствия, словно кот. Я прислушивалась к шуму пробки, к запаху, доносившемуся с реки и к ощущению того, что я еду в одной машине с Дэвидом, прикасаюсь к его вещам, к его миру, и быть может, однажды, я смогу прикоснуться к нему самому. – Дэвид, расскажи, как тебе работается в Пустыне? – В Пустыне, – протянул Дэвид, – В Пустыне неплохо. Только слишком солнечно. На то она и пустыня, – усмехнулся он. – Проводишь исследования или преподаешь там? – И то, и другое. А какой Университет закончила ты? – Никакой, – улыбнулась я, – надеюсь, тебя это не смущает? – Почему должно? – Не знаю. Ты ученый, наверняка тебе хотелось бы видеть рядом с собой женщину, которая тоже занимается наукой. – Моя бывшая жена была ученым, но это, – он сдвинул брови, – не принесло нам ни понимания, ни доверия, ничего. Скорее наоборот. – Не поделили исследования? – Так и было. Мы работали в одном проекте и вечно ругались из-за этого. Она хотела, чтобы всё было так, как хочет она, я отвечал, что хочу, чтобы было правильно, ну и так далее. Мы любили друг друга, по началу, но друзьями стать так и не смогли. Через пару лет чувства иссякли, и мы стали долго и мучительно расставаться. Я понял, что полюбил её за то, каким она была ученым, но то каким она была человеком я полюбить не смог. – А потом? Ты наверняка решил, что больше никогда не свяжешься с женщиной-ученым? – Именно так я и подумал. Но, видишь ли, работая в Пустыне, очень сложно найти кого-то вне Пустыни. – Думаю, я понимаю, о чем ты. Обычно мы говорим о том, о чем думаем, а про экзоботанику мало кто хочет слушать. – Но ты вчера героически спокойно вытерпела мою болтовню. – Честно говоря, не припомню, чтобы ты хотя бы начинал занудствовать. Большое упущение с твоей стороны, я считаю. – Неужели? – Определенно.       Я всегда радовалась, когда мне удавалось повстречать его в Центре. Он был как глоток холодной воды посреди пустыни. Мой отец часто говорил мне, когда я была ещё совсем маленькой: «Быть недостижимым — значит бережно прикасаться к окружающему миру». Тогда я была не способна понять эту фразу, но она как-то въелась мне в память, и сейчас я начинала понимать её. «Быть недоступным – значит сознательно избегать истощения, бережно относясь к себе и к другим».       Стены музея были сделаны из стекла, так что с улицы здание выглядело как огромное зеркало, а изнутри стены были прозрачными. Но сейчас на улице было уже темно, и находиться внутри яркого здания, стоящего посреди ночи, было приятно; словно ты оказался внутри фонаря, и здесь, прямо внутри здания, есть некое яркое сердце, которое своим светом защищает от тьмы, которая хоть и скалится снаружи, но, тем не менее, бессильна. Я остановилась у большого полотна, изображающего каменную статую женщины с голубем в руках, чье лицо с закрытыми глазами озаряла спокойная улыбка, пока за её спиной рушилась целая цивилизация. – Как поразительно она похожа на... – Кору Фрасиклея, – кивнул Дэвид. – Кажется, даже голубя она держит так же. – Правда, должен признать, на картине её улыбка гораздо более живая. – Её улыбка... Неподвижная и решительная. Она даёт понять, что гибель этой цивилизации – вынужденная необходимость. Просто то, что должно случиться. Поэтому она не плачет. Она улыбается. – Кажется, эта кора распрощалась с тем народом. Отвернулась и отдалилась от него. Теперь её лицо обращается к нам. Молния, уверенным мазком пронзающая холст, словно вырвалась из картины, и вместо проклятой земли покинутого небом народа, ударила в моё сердце, заставив меня повернуться к Дэвиду. Его глаза встретили мой испуганный взгляд, и на мгновение мне показалось, что откуда-то он знает больше, чем должен. – Мне тоже нравится эта картина, – Дэвид взял меня за руку, – мы словно стоим на вершине Олимпа, рядом с богами, с самой Судьбой, приговорившей этот народ к гибели. – Но стоит нам отвернуться… – Не больше, чем люди, бессильные перед спокойной улыбкой каменной богини, – он улыбнулся, хитро прищурив глаза, – Жаль, что ты так мало улыбаешься. Даже коры всегда были с улыбкой. – Ну да. Фальшивой и каменной, – я, кривляясь, растянула губы, парадируя статуи. Дэвид рассмеялся. У него не было клыков: обычные человеческие зубы.       Мы решили зайти в бар, а потом прогуляться по городу. На первом этаже, сбоку от лестницы, ведущей на второй этаж, был незаметный проход, ведущий в бар с пуфиками и высокими кальянами. Мест в баре было немного и все они были заняты. Мы взяли по коктейлю с собой и вышли из бара сразу на улицу, обошли музей и оказались на площади перед музеем.       – В районе, где я остановилась, очень похожая площадь, только совсем другая, – наверное, человек, впервые приехавшие в Сан-Мирэль удивился бы этому. Я просто надеюсь, что хорошо сыграла. – В этом городе в каждом районе есть такая площадь. Они все по расположению одинаковы, но сама атмосфера района делает их разными.       – Этот район словно создан для ночи. Тут очень красиво.       Северо-Восточный район был просто невероятно красивым. Несмотря на то, что центральные площади с киосками и скамейками во всех районах были спроектированы одинаково, в каждом районе они были разными, и, скорее, больше «внутренне», чем внешне: было очевидно, что у каждого района есть своя особая, неповторимая атмосфера, и если мой, Юго-Западный район, который славился модными показами, был пропитан духом молодости и свободы, то этот район словно пах женскими духами. Складывалось впечатление, что все те, кто имеют отношение к модным показам в Юго-Западном районе, живут в Северо-Восточном. Наличие Музея сыграло большую роль в развитии района. Говорили, что в одной из многоэтажек есть квартира, среди постояльцев которой были известные писатели и политики, так что эта квартира является исторической ценностью, и стоимость её аренды в месяц превышает мою зарплату раза так в четыре… Картины словно вырывались из музея: на площади стоял стенд с картинами современных авторов, а также мольберты с холстами и красками, так что любой прохожий мог попробовать свои силы в изобразительном искусстве. Но людям больше по душе приходился асфальт: он тоже был весь разрисован мелками и красками.       – Как-то даже неловко ходить по такой красоте, – сказала я, обходя очередную роспись, – интересно, как они потом это всё отмывают?       – Асфальт и стены покрывают специальным раствором, так что росписи потом стираются мыльной водой.       – А-а-а.       – Где тебе больше нравится, в родном Уэльсе или здесь?       – Не знаю, – конечно, не знаю, я же никогда не была в Уэльсе, – там своя красота, – я не сдержалась, еле заметно грустно улыбнулась уголком рта и опустила глаза. – Наверное, одно из немногих преимуществ Уэльса перед красотой этого района – это небо.       Я слышала когда-то, что Уэльс – грёбаная деревня. Элитная правда, но всё же.       – Почему?       – Нет засветки, видно звёзды. Гораздо лучше, чем здесь. Хотя, конечно, и здесь что-то видно. Кассиопею, например, – я указала рукой на пять звёзд, которые я точно узнаю из всех тех трёх тысяч, которые видны на небе. Правда, из-за высоты домов тут и до тысячи, наверное, не досчитаешься…       – Ты умеешь различать созвездия?       – Да, ну, правда, только некоторые, не все. Ну Кассиопею-то все знают!       – Я всегда хотел научиться видеть среди этих точечек смысл. Но так и не нашёл время, чтобы, наконец, научиться находить созвездия.       – Ты многое теряешь. Сейчас прямо над нами – Лебедь, Кассиопея, Андромеда… а вот там, на горизонте, – я указала в сторону трассы, перед которой расступались высотки, – восходит Орион.       Очевидно, он лгал. Но я так устала от лжи, я так хотела верить, так не хотела терять его…       – Серьёзно?       – Да, вот, смотри, видишь вот ту звезду…       – Да, я вижу, как минимум, десяток звёзд.       – Да нет же, вот ту…       – Издеваешься? – рассмеялся Дэвид.       – Ну хорошо, а букву W видишь?       – Ну…       Улица была безлюдна, и я села на асфальт, облокотившись на стену дома, Дэвид сел рядом. Я начала показывать ему на небо, пытаясь объяснить самое простое – как найти на небе Кассиопею. Наша речь почти полностью состояла из фраз «вот та», «вот эта», «нет, эта» и «ну вон же!». Пытаясь дотянуться указательным пальцем до неба, я случайно положила руку на его колено. Он повернулся ко мне и спросил:       – Как думаешь, где-то там есть жизнь?       – Как в «Людях в чёрном»?       – Да, возможно, прямо так.       – Думаю, как в «Людях в чёрном» – нет. Но жизнь точно есть.       – Веришь в инопланетян?       – Конечно, они существуют. А ты что, не веришь?       – Может, ты ещё и в вампиров веришь?       Я улыбнулась, хотя мне было совсем не смешно. Мои глаза расширились, я, наконец, обнаружила свою руку на его колене, и хотела её убрать, но он остановил меня, положив свою руку на мою.       – Спорный вопрос, – у меня было очень серьёзное выражение лица, а, быть может, просто напуганное, – порой мне кажется, что это всё развод. Ну, знаешь, общий враг для народа и всё такое. Я не видела вампиров. А ты видел вампира? А кто их видел? – я посмотрела Дэвиду в глаза, – кто-нибудь из живых есть? Зато по новостям говорят так, словно это что-то само собой разумеющееся. Но где они? Где их семьи, почему их нет в супермаркетах? Где их дети заканчивают школы, где они растут? Ну не могут же они просто возникать из ниоткуда и просто нападать на людей и учинять разгромы. Я не понимаю.       Дэвид посмотрел на меня как-то совершенно странно. Я не поняла его взгляд, не поняла, что он имеет ввиду. Он выглядел так, словно я сказала что-то совершенно дикое, из ряда вон выходящее. Хотя это были очевидные вопросы, которыми, как мне казалось, должны были задаваться все люди. (Но этого не происходило.)       Он убрал руку с моей.       – Я тоже думаю, что инопланетяне существуют. Я даже их видел.       Меня посетило сильное чувство дэ-жа-вю. Я когда-то уже слышала этот диалог. Такое со мной в жизни бывало не раз. Истории одновременно и никогда не повторяются, и всегда одинаковые. Моя жизнь нередко напоминала мне мелодию, которая вроде бы и играет на повторе, но каждый раз – в разной аранжировке.       – Тебя похищали?       – Нет, – Дэвид улыбнулся, – никогда не видел живых инопланетян, но инопланетян видел. Просто… Не помню, говорил тебе или нет, что занимаюсь ботаникой…       – А! Ты имеешь ввиду инопланетные растения?       – Типа того. Ладно, кажется, уже довольно поздно. Я подвезу тебя до дома.       Мы сели в машину, и поворот ключа нарушил ночную тишину площади. Остаток пути мы молчали. Вдали уже виднелась главная площадь моего района, и наша прогулка постепенно подходила к концу. Дорога, закругляясь, ведёт нас к началу, но для меня уже ничего не будет как прежде. Мы прошли слишком долгий путь, чтобы мне не было потом больно, и сейчас, именно сейчас – последний шанс, чтобы уйти навсегда, оставаясь недостижимым, оставаясь недоступным... Я вот только думаю, а забвение – это подвиг или малодушие?       – Я уезжаю обратно, домой, в четверг, – я сделала паузу, потому что мне было тяжело говорить это, – я хотела предложить встретиться, чтобы попрощаться. В среду вечером, у Пыли. Дэвид молчал.       – Спасибо, что показал мне Музей и город, это была замечательная прогулка, я рада была провести с тобой время.       – Мне жаль, что ты уезжаешь.       – Мне тоже. Я… я никогда не встречала такого удивительного человека… ученого, как ты. И никогда уже не встречу. Для меня… это на самом деле большая честь для меня – провести время с тобой. Таких как ты – тех, кто может действительно что-то понимать, таких людей мало. Ведь для меня… для меня сама возможность математического познания кажется неразрешимым противоречием… – на мои глаза наворачивались слёзы. В голове, как в калейдоскопе, проносились все лекции и семинары, которые он читал. Момент, когда он впервые вошел в аудиторию, навсегда отпечатался в моей памяти, и по сей день я, как на фотографии, вижу, как он быстрым шагом идет к кафедре, небрежно махнув рукой в знак приветствия аудитории. Я была самым серым воробьем в стае, и мое воробьиное сердце бешено заколотилось, когда я услышала его голос.       – Если эта наука является дедуктивной только по внешности…       – … то откуда у нее берется та совершенная строгость… Дэвид положил руку мне на лицо. – Кора, кто ты? Скажи мне… Я хотела бы. Хотела бы обнять его и больше никогда не отпускать. Хотела бы, чтобы наши губы сомкнулись, чтобы он прижал меня к себе, и принял меня такой, какая я есть. Я бы забыла о клыках, случайно надрезала бы свою губу. Он поранил бы свой язык о мои клыки, я бы не сдержалась перед вкусом его крови (о боже, она, наверное, такая вкусная!), и укусила бы его, а через день он умер бы от разрыва сердца из-за заражения. Но я не забыла. Я не могла. Я умоляюще посмотрела на него и убрала его руку. – Прости меня. – Кора! Всего лишь жалкий человек, бессильный перед волей Судьбы. Снова! Опять! Я чувствовала себя жалкой и отвратительной. Ворвавшись в квартиру вся в слезах, я бросилась за пакетом с кровью. Я пила кровь и плакала. Кровь и слёзы стекали на высокий ворот водолазки, и я испытывала отвращение к себе – снова. Я сидела за кухонным столом и рыдала, ненавидя себя за то, кто я есть. Понедельник. Линии судьбы Итак.       Я решила закрыть свою изуродованную грудину огромной татуировкой. Мне казалось это отличной идеей. Будучи Эмили, я бы никогда и ни за что не сделала тату, тем более огромную татуировку, начиная от левой ключицы, заканчивая правой, прямо на всю грудину. К тому же, мне не пошел бы такой воротник.       Я шла по картам на телефоне, и карты привели меня к разрисованному гаражу. Цветное граффити из роз, черепов и револьверов, кажется, собрало все стереотипные татуировки, которые только можно было придумать: там были и бум–боксы, и сердца, и разные каллиграфичные надписи типа «Old school». Я открыла дверь и вошла. Там меня уже ждал мастер Майк. Теперь я всё время задавалась вопросом, кто из людей – вампир, а кто – нет, но спрашивать, конечно, не решалась, и хорошо: значит, я ещё не окончательно свихнулась.       Мы вошли в уединённую комнату, и Майк показал на специальное кресло, на которое мне нужно было ложиться.       – Прежде, чем мы начнём, есть ещё кое-что.       – Какие-то пожелания?       – Да, почти.       Майк был невысоким крепким парнем примерно моего возраста. У него была густая борода, и, кстати, не так уж и много (по крайней мере, видно было не много) татуировок. Он казался очень добрым, и у меня сразу появилось к нему какое-то расположение.       – Прежде, чем ты начнёшь, я должна предупредить тебя. Сразу скажу, что, если ты откажешься – я пойму.       Майк отложил в сторону рисунки и повернулся ко мне.       – Когда ты начнёшь делать тату, то возможно, может пойти кровь, и я хочу, чтобы ты не пугался, когда увидишь, что она чёрная.       – О Господи…       – Я пойму, если ты откажешься.       – Ты...       – Я – да.       – О Господи…       – Так что скажешь?       – Ну-у, – Майк прищурился, – если ты не собираешься выпивать мою кровь и красть душу…       Я рассмеялась, и Майк тоже.       – Да шучу я. Всё нормально. Давай ещё раз уточним по рисунку.       Я с облегчением выдохнула и улыбнулась с клыками.       Когда у меня появилась идея сделать тату, я ещё не была уверена в том, какой конкретно рисунок хочу нанести. Я написала, что хочу треугольный орнамент, как из книг восемнадцатого века.       Рисунок выглядел идеально. На месте уродливого шрама теперь будет красоваться замысловатый узор с завитками и треугольным открытым контуром. Я попросила, чтобы в нескольких местах завиток заканчивался крошечной розой, и Майк ловко поправил рисунок.       Я сняла водолазку и легла на кресло.       – Нихрена себе, это что это такое у тебя?       – Вышла на солнце.       – Полный пиздец. Ты вот это татуировкой покрыть хочешь?       – Ага, как ты догадался.       – Я бы тоже так сделал. Поддерживаю.       – Спасибо.       – А теперь приготовься потерпеть. Часов за пять попробуем управиться.       – Ух–х, ну я готова.       – Отлично, только не делай больше таких глубоких вздохов. Майк приступил к работе. Мне было скучно лежать без дела. В голове роились мысли: о Фортон-Хиллз, о возможностях вампиров, о Дэвиде, даже об Энни. Чем больше я думала о той статье, которую я недавно прочитала на Archive, тем сильнее во мне росло намерение посетить вампирский город. Но безопасно ли это? Стоп, я же вампир. Я пыталась воспроизвести в памяти карту ботанического сада и расположение относительно него заповедника, чтобы построить план, как добраться до города. Но все мои размышления упирались в один вопрос: что я буду делать, когда попаду в Фортон-Хиллз?       – Майк, как дела?       – Всё нормально. Кстати, извини, я забыл, как тебя зовут.       – Кора.       – Ага, окей.       – Как продвигается тату?       – А ты сама не чувствуешь?       – Ну на самом деле мне просто скучно.       – Ну да, это у меня тут творческий процесс…       – То есть, тебя не отвлекать.       – Да не, давай поболтаем.       – Давай. Часто к вам вампиры заглядывают?       – Не-а, но вообще пару раз были какие-то парни.       – И как оно?       – Да никак, как обычно. Кстати, прикольные у тебя клыки, у них таких не было. Если б не кровь, я б вообще не догадался, что они вампиры.       – А по мне видно?       – Тоже нет, хотя ты бледновата, ну и, когда засмеялась, у тебя клыки были видны.       – Ну я просто тогда уже сказала тебе, что я вампир, и подумала, чего скрывать клыки.       – Понятно. Вообще, как так получилось, что ты стала вампиром? Мама или папа?       – Ха–ха. Это слишком личное, я не хочу рассказывать, извини.       – Ну ладно, как хочешь, дело твоё.       – Прости ещё раз.       – Всё нормально. Мы продолжили молчать. Мама или папа? Я стала вспоминать, как стала вампиром. Пару дней назад я была совершенно другим человеком. И дело даже не в болезни – просто в жизни. Я не смогу вернуться в прошлое. Даже если я вновь стану крошкой-альбиносом, пусть даже здоровой, я больше никогда не смогу пересечь порог Пустыни. Мне кажется, я даже не смогу заставить себя ступить ногами на её оранжевый песок – что уж говорить о пороге Центра. Когда и если я выздоровею, моя жизнь продолжит быть невыносимой. Я буду вновь бесконечно одинока, бесконечно далека от людей, которых люблю. Жизнь не позволит мне прикоснуться к Дэвиду, не даст мне возможности вновь встретиться с тобой, Артур…       Ах, как бы я хотела вновь оказаться на Глизе! Помнишь, дорогой мой друг, как мы встречали там вместе рассвет и закат? Когда солнце восходит и заходит всего один раз в неделю, это даёт ощущение праздника. Мне кажется, что это чувствовал даже ты, хотя ты и прожил там всю жизнь. На закате я играла на синтезаторе Баха, твою любимую одиннадцатую инвенцию, а на восходе мы вместе пели Земфиру, а я так и не выучила слова ни одной вашей песни, но ты, вроде и не расстраивался, потому что земная музыка тебе нравилась гораздо больше. Как ты, Артур? Больше всего на свете, я хотела бы знать, что твоя мечта исполнилась, и ты и правда открыл бар, и твой лавандовый джин теперь стал известен на весь город – нет, на весь Глизе… Человек, который живёт свою жизнь – это человек, который ходит по линиям своей судьбы. Сейчас я как никогда чувствовала себя на нужной волне, словно я делаю шаги в такт со Вселенной. Артур, мне кажется, я иду по линиям судьбы. Да, я действительно так думаю.       – Эй, ты как там, не спишь?       – Да тут хер уснёшь.       – Это точно. О чём думаешь?       – Да так, мысли как-то идут неосознанно. Теперь даже не вспомню, о чем рассуждала.       – Ага, бывает такое.       – Может, музыку включим?       – Да, это музыка – это тема, – Майк встал и потянулся, – эх, я, честно говоря, уже устал.       – Понимаю, ты уже очень долго трудишься. Можно посмотреть в зеркало?       – Сейчас дам, лежи.       – Окей.       Майк дал мне зеркало.       – Ого, ни хрена себе, вот это круто! Блин, это тату – это то, чего мне не хватало всю жизнь! Майк, ты волшебник.       – Спасибо, приятно слышать. Только оно ещё не доделано.       – Ну выглядит уже очень круто.       – Тебе идёт, – Майк мне подмигнул.       – Спасибо.       Майк включил музыку.       – Что-то знакомое.       – Это саунд–трек из моей любимой игры.       – Подожди, я сейчас угадаю. Сейчас, сейчас… Аа–а–а…       – Больно?       – Больно – постоянно. Я пытаюсь вспомнить.       – Только не дёргайся.       – Ааа!       – Больно?!       – Это Киберпанк!       Мы засмеялись.       – Ой, больно. Долго там ещё осталось?       – До захода солнца успеем.       – А сколько осталось до захода солнца?       – Долго.       – О нет, мне уже так надоело. Расскажи, сколько будет заживать?       – Ну, на человеке заживает около двух месяцев, а на тебе, по идее, гораздо быстрее должно зажить. Я не знаю, как там это у вампиров устроено. Но, скажем, твоя шея выглядит так, как будто послезавтра она будет уже полностью зажившей. Эх, круто, наверное, быть вампиром...       – Не советую.       – Это почему?       – Много причин, но я… не советую, правда. Вспомни хотя бы, что было у меня на груди до того, как ты сделал там тату.       – Ух блин, и правда, я уж и забыл. Я быстро всё плохое забываю вообще.       Я лежала какое-то время, ни о чем не думая, а потом мне в голову пришёл восхитительный вопрос:       – Слушай, Майк, а ты веришь в инопланетян?       – Даа! Конечно, блин, они меня один раз похитили.       – Что, серьёзно?       Наверное, он думал, что сейчас я сочту его сумасшедшим. Но, к сожалению, я знаю, что похищения вполне реальны, потому что именно наша лаборатория их как предотвращает, так и провоцирует. Всегда было интересно послушать истории тех, кого похищали.       – И как это было?       – Это слишком личное, прости.       – Понимаю.       – Ты, наверное, не веришь мне да?       – Нет, я тоже верю в инопланетян.       – Серьёзно?       – Да. Было бы как-то глупо считать, что их нет. Раз уж вампиры есть, то почему бы инопланетянам не быть.       – Государство скрывает всё от людей.       – Да, это очевидно. Не знаю, зачем и почему, но я тоже так считаю.       – Ты – нормальный чувак, Кора, я рад, что мы познакомились.       – Я тоже рада, Майк.       Майк был приятным парнем, и, раз уж нам не суждено больше никогда увидеться, то можно и рискнуть. Я лежала и взвешивала все «за» и «против».       – Ну наконец-то, готово, – Майк протёр тату и снял перчатки, – можешь встать и посмотреться в зеркало.       Но я не торопилась вставать. Я положила руку Майку на лицо, и посмотрела ему в глаза. Он ответил взаимностью и понял, к чему я клоню. Он наклонился и поцеловал меня в губы, я притянула его к себе и почувствовала, как он ложится на меня. Я потянула руку к ремню на его джинсах и расстегнула его. Я опустила взгляд на ремень, потом снова посмотрела на Майка. Он встал и стал расстегивать ремень, а я в это время снимала с себя джинсы. Через минуту он уже надел презерватив, а я сняла лифчик, и он вошёл в меня. Я раздвинула ноги шире и выгнулась в спине. Он плавно двигался, и это приносило нам обоим удовольствие. Он взял мои руки и положил их мне на грудь. Это возбудило его ещё сильнее, он ускорился, и вскоре мы оба кончили.       Мы встали и начали одеваться. Я надела джинсы и лифчик, а потом взяла зеркало, чтобы посмотреть на татуировку.       – Она идеальна. Мне очень нравится, спасибо огромное, Майк.       – Рад, что тебе нравится.       – Мне вообще всё понравилось, – я улыбнулась.       Он заклеил мне татуировку, я окончательно оделась, заплатила и мы попрощалась.       – Заходи, если появятся ещё идеи по поводу татуировок.       – Обязательно. Пока, Майк!       – Удачи, Кора! Не выходи больше на солнце.       Прощай, Майк. Рада была с тобой поболтать.       Я искренне желала от всего сердца, чтобы у Майка всё было хорошо. Если есть какие-то высшие силы, судьба, Бог, что-то ещё, то пожалуйста, прошу, пусть у Майка всё будет хорошо. Он добрый – а что ещё нужно? Он заслуживает любви и счастья. Я точно это знаю, я чувствую это. Кто знает, быть может, ещё увидимся, Майк, до встречи! В телефоне был десяток пропущенных вызовов сообщение от Дэвида: «Кора, перезвони мне, пожалуйста». Прости меня, прости меня! Если можешь, Дэвид, прости меня пожалуйста. Я вызвала такси и отправилась в книжный за первым томом Энциклопедии Вампиризма.       Придя домой, я уютно устроилась в кресле в спальне напротив окна вместе с энциклопедией и двумя стаканами крови, чтобы почитать при дневном свете. Я с нетерпением открыла книгу, и прочитала оглавление:       Оглавление       Глава 1       Происхождение вампиров………………………………………………..3       Глава 2       Ранняя история…………………………………………………………150       Глава 3       Альтернативные источники пищи…………………………………275       Точно такое же оглавление было и в статье про вампиров на Archive. Впрочем, а чего я ожидала? Ведь на эту книгу статья и ссылается. Я открыла книгу и начала читать. Если вкратце, то… Пять веков назад на севере континента, в наукограде Монтано был зарегистрирован первый случай заболевания вирусом, названный в народе новой чумой, или новой истерией. Ниже представлено изображение картины «Новая истерия» (автор неизвестен). На улице толпа в ужасе расступается перед женщиной в ночной рубашке, которая падает на землю со свёрнутой шеей. Вирус поражал нервную систему людей и животных, лишая их разума. Ярким признаком новой чумы становились сильные судороги и стремительное разрушение костной ткани. Изначально необычное поведение большого (и постоянно растущего) количества людей окрестили новой массовой истерией. Ни у кого это не вызывало сомнений: небольшой и абсолютно закрытый город, ежедневный тяжёлый умственный труд. Однако это не было похоже на обычную истерию: люди умирали от судорог, их ноги ломались под собственным весом, и никакие из известных тогда методов лечения не помогали. Вскоре было сделано официальное заявление, что причиной массовой истерией стала эпидемия вируса, покинувшего одну из лабораторий Научно-Исследовательского Центра на Горе. Спустя месяц первый случай заболевания был зарегистрирован в соседнем городе. Еще через месяц вирус покинул континент. Дома с зараженными или с теми, кто подозревался в заражении, заколачивались и поджигались. Во время эпидемии в Центре на Горе началась разработка вакцины от новой истерии. На фоне расцвета астрофизики и техники, медицина и химия были в упадке. Вспышка эпидемии новой истерии совпала с крахом церкви. Уменьшение влияния церкви в управлении континентом позволило начать исследования в области медицины, генетики, биофизики и так далее. Но вспышка новой истерии была воспринята широкой общественностью как «божья кара», что позволило вновь укрепиться церковнослужителям в правительстве. Однако, создание сыворотки против истерии продолжалось. Оно велось в секретных лабораториях в подвалах Центра. Именно в этих подвалах появились первые вампиры. Созданием сыворотки занималась небольшая группа ученых во главе с Розой и Робертом. Нет никакой уверенности в том, что эти имена настоящие. Одна из наиболее популярных теорий заключается в том, что это под этими именами скрывались Ивонна Думас и Карлос Луллий, пропавшие без вести во время эпидемии. Тем не менее, Роза и Роберт позже изображались на плакатах как дети, играющие в кукольный театр, в котором они разыгрывали эпидемию, ломая деревянным куклам шеи и конечности. Само существование Розы и Роберта редко подвергается сомнению. Их имена упомянуты практически во всех найденных отчетах в числе соавторов. По слухам, в самой лаборатории, где были созданы первые вампиры, в камере, где держались подопытные, черной кровью на стене было написано: «Дневники Розы были утрачены в одной из прошлых жизней. Больше никто не хочет копаться в прошлом». На основании этого слуха родилось предположение, что сама Роза также стала вампиром. Видимо, она не вынесла чувства вины за то, каким страданиям подвергла десятки подопытных, и решила покончить жизнь самоубийством, однако пережила превращение и стала вампиром. По всей вероятности, Роберт последовал примеру возлюбленной. Опасаясь укрепления позиций церковнослужителей, правительство сделало всё, чтобы скрыть факт возникновения вампиров, а также имена тех, по чьей они появились. Лекарство от истерии так и не было создано. Больных либо сжигали, либо превращали в вампиров. Спустя несколько лет, был объявлен конец эпидемии. Хоронить было практически некого: те, кто не были сожжены, были объявлены пропавшими без вести. Несмотря на то, что в лабораториях было найдено множество отчетов, относящихся к созданию сыворотки черной крови, ни в одном не был описан её рецепт. Всё сводилось к записям, названным «Дневники Розы», которые так и не были найдены. Судя по всему, под дневниками понимались лабораторные журналы, в которых Роза вела записи об успешных экспериментах и важнейших полученных результатах. По основной версии, Роза могла уничтожить эти записи после окончания эпидемии, чтобы никто не смог воспользоваться ими не по назначению. По некоторым данным, многие ученые были уверены, что вампиры будут вскоре уничтожены и их поселение превратится в «зловонную реку», поскольку вампиры (их мягкие ткани) плавились на солнце прямо до костей. В музее Фортон-Хиллз хранятся кубки, ожерелья из костей вампиров, а также оружие, детали которых также сделаны из костей вампиров. Многие из первых вампиров были убиты инквизиторами – специальным отрядом церковнослужителей, призванным уничтожить вампиров. Однако некоторые вампиры проявляли невероятную физическую силу и ловкость. В отчетах инквизиторов они описывались как двухметровые создания, похожие на людей, с длинными клыками и острыми, невероятно прочными когтями. Они были выносливы в бою, их было невозможно застать врасплох или испугать. Их кожа была бледной и испещренной странными тёмными нитями и разводами. Глаза их были сплошь черными, белков и радужки не было. Лишь у немногих таких вампиров глаза были похожи на человеческие, однако радужка их была неестественно яркой. Если человек смотрел такому вампиру в глаза, то немедленно каменел и отныне подчинялся воле вампира. Через несколько столетий вампиров практически не осталось. Многие были уничтожены инквизиторами, но еще больше вышли на солнце сами. История вампирского рода изменилась в один день, когда на сцену вышел некий маг, вошедший в историю под именем Дамьен Кале. Сам Кале был ученым из центра на Горе, сыном вампира и человека; ни один из его трудов не дошел до наших дней. Дамьен Кале вместе с несколькими своими коллегами участвовал в походе с целью наблюдения крупного метеоритного дождя. Местом наблюдения были выбраны равнины неподалеку от Рокс-Тауна. Слухи о том, что на этих равнинах происходят загадочные убийства не остановили ученых. Равнины были хорошим местом для наблюдения. Рокс-Таун тогда только строился, Сан-Мирэль был достаточно далеко, и небо не было засвечено городскими огнями. Неподалеку от места, которое выбрали Дамьен и его товарищи, разбивали палатки другие люди – они представились как обычные любители астрономии из Сан-Мирэль. Среди них была девушка, в которую Дамьен влюбился с первого взгляда. Девушка ответила ему взаимностью. Она рассказала Дамьену, что она и её братья – вампиры, и что они хотят забрать и выпить одного из его друзей. Она убедила своих братьев оставить в покое ученых. Дамьен хотел жениться на девушке, но церковь отвергла их брак. Девушка очень расстраивалась из-за того, что является вампиром и часто рассказывала возлюбленному, как бы ей хотелось иметь возможность жить среди других людей, иметь законных детей, гулять под солнцем и навсегда освободиться от опеки своих родственников-вампиров. Однажды она заявила, что родители хотят выдать её замуж за другого вампира. Дамьен пообещал, что приготовит лекарство от вампиризма. Несколько месяцев он днем и ночью трудился над созданием сыворотки и наконец «сыворотка солнца» была готова. В тот день в Рокс-Тауне на главной площади небольшое население нового города отмечало праздник осеннего равноденствия. Дамьен и его возлюбленная встретились на равнине, где она выпила сыворотку. Согласно легенде, через несколько часов девушка уже пришла в себя и чувствовала себя хорошо. Её кровь стала красной, и серебро перестало обжигать ей кожу. Они отправились в Рокс-Таун, чтобы отпраздновать её излечение, присоединившись к танцам вокруг большого костра. Девушка ела обычную еду, и никто не видел у нее клыков. Дамьен достал из кармана бумагу с рецептом сыворотки и передал его возлюбленной, после чего та рассмеялась ему в лицо и сказала, что никогда на самом деле не любила его, а лишь использовала его, чтобы тот изобрел сыворотку. Тогда Дамьен схватил девушку за волосы и провозгласил на всю площадь, что проклинает род вампиров. Он объявил, что им никогда отныне не узнать рецепта сыворотки солнца, что проклятым никогда не узнать покоя и что весь род их обречен. Дамьен с невероятной силой толкнул девушку прямо в костер, и вместе с ней загорелся и рецепт сыворотки, который она держала в руке. Люди бросились на Дамьена, но тот тоже прыгнул в огонь. Ни его, ни девушку спасти не удалось. Судя по всему, из-за того, что Дамьен был не вполне человеком, его слова проклятья имели необычайную силу. С тех пор души вампиров перестали обретать покой. После смерти в местах, где похоронены тела вампиров, стали появляться их духи. Призраки вампиров нападают на людей, однако не убивают их. Жертвы нападения призраков лишаются рассудка и остаток дней проводят без осознания происходящего, несмотря на то что физиологически тела жертв функционируют нормально. Я закрыла книгу и повертела её в руках в поисках надписи «фэнтези» или хотя бы просто автора романа, но ничего подобного не было обнаружено. Только издательство «Мир» – и больше ничего. Пожалуй, хватит на сегодня вампирских историй. Остаток вечера я провела в спортивном зале, наслаждаясь возможностями своего нового тела… Вторник. Ничего личного       Я проснулась после полудня, около трёх часов дня. Как же хорошо проснуться в просторной кровати на мягких подушках – никакой тебе боли в шее и сваливания с дивана прямо на пол, попутно задевая журнальный столик – нет! Садишься на кровать, правую ногу – в тапочек, левую ногу – в тапочек. Замечательно! Здравствуй, осень, здравствуй дождик! Как это прекрасно – хорошо выспаться. Невероятно. А что если налить кровь прямо в кофе?       Я почистила зубы, умылась, нанесла на глаза чёрные тени и подумала, что фиолетовые радужки красивее, чем голубые, а белые белки – красивее, чем красные белки. Да, так-то лучше. Ноги приятно побаливали после вчерашней тренировки, и это не могло не радовать: это была та боль, которая делает тебя живым и здоровым. Я очень давно не испытывала такую боль… Впервые я налила кровь в стеклянный стакан. Стакан с кровью и чашка кофе красиво смотрелись на журнальном столике. Положив на колени в качестве подставки под кружку Энциклопедию вампиризма, я листала youtube на планшете в поисках фона для моего завтрака. Чем бы сегодня заняться? Чем бы… Энни! Прежде, чем отправиться в гости к соседке, я пошла в ванную и сняла пластырь с татуировки. Я зашла в душ и направила струю тёплой воды прямо на грудь. С татуировки тут же начала слазить корочка. В это было трудно поверить, но она почти зажила. Я оделась и сделала на голове пучок – как умела. Затем я ещё несколько раз подошла к зеркалу в ванной, чтобы убедиться, что выгляжу нормально. Всё окей, кроме фиолетовых глаз и клыков. Ну ладно, фиолетовые глаза –хрен с ними, но клыки лучше не показывать… Я медленно открыла свою дверь и встала напротив двери Энни. В этом нет ничего особенного. Вот только несколько дней назад я еще считала, что общаться с соседями – это что-то из другой вселенной, что это обычай каких-то других народов, к которым я, к счастью, никакого отношения не имею… Но теперь всё было иначе. Я постучала в дверь. Мне никто не ответил. Я прислонилась ухом к двери и поняла, что слишком тихо стучала для такой громкой музыки, которая играла в квартире Энни. Честно говоря, я бы не удивилась даже если бы оказалось, что она еще и в наушниках ее слушает… Я постучала громче, и через минуту на пороге появилась моя соседка:       – Привет, ты, вроде, как-то звала в гости, и вот я подумала, что как бы у меня есть свободное время, и, может быть, если ты свободна, то мы бы могли… – я закатила глаза, пытаясь справиться с потоком слов. – Да, конечно, проходи!       Квартира Энни была на первый взгляд ещё меньше, чем моя. Я сделала такой вывод по тому, что кровать стояла прямо в гостиной. У стены напротив кровати стоял диван, а между ними на журнальном столике стоял большой телевизор на ножке, которая позволяла легко поворачивать экран то к дивану, то к кровати.       Сейчас экран телевизора был повернут к кровати, а перед ним лежал гимнастический коврик.       – Я тут просто решила упражнения поделать, чтобы поддержать себя в форме. Будешь чай или кофе?       – Могу просто принять участие в занятиях, если хочешь. У меня есть пара свободных часов, и я не знаю, чем заняться.       – Места тут мало, да и коврика второго у меня нет.       – У Эмили есть. Как думаешь, поместимся?       – Да, думаю, да, я сейчас подвину столик…       – А я на две минуты, за ковриком.       «Эмили, дай коврик, пожалуйста. Спасибо.»       Я очень скоро вернулась, переодевшись в спортивное, и положила свой коврик для йоги, которой я занималась очень редко, к сожалению, но он всё равно лежал на полу и пылился.       – Ну что, ты готова? Энни была в хорошей форме. Учитывая то, что мышцы на ногах и так побаливали, во время довольно бодрой тренировки с соседкой мне иногда казалось, что мои ноги вот-вот просто одеревенеют и я так и останусь на долгое время просто сидеть на ковре. Но, удивительным образом, я всё же пережила еще несколько десяткой приседаний с гантелями и резинками: – Не плохо, ты молодец! – Ты тоже, Энни. Правда, мне кажется, я сейчас умру. – Я почти уверена в этом, – смеялась она, вытирая пот со лба и шеи, – это же-есть. – Ты всегда дома занимаешься или в зал тоже ходишь? – Обычно дома. До зала так далеко, – поморщилась она. – Ну да. Тем более, осень, уже довольно холодно. – Вот именно. Только простудиться не хватало. Пойдешь в душ? – Я у себя схожу. – Да зачем, забей! Я дам тебе полотенце. И я отправилась в душ. На стене большой душевой кабинки с ограждением из матового стекла было черно-белое пано из плитки с изображением Сан-Мирэль с другого берега реки. Я неспеша намылилась гелем для душа незнакомой мне марки и невольно удивилась тому, какой сильный и специфический был запах отдушек этого геля. Размышляя об услышанном мной аромате, я совсем задумалась и даже не заметила, как в ванную вошла Энни, разделась, и уверенно отодвинула стеклянную заслонку. – Я хотела сказать, что у тебя классная татуировка, – сказала она. И не успела я понять, что происходит, как её лицо оказалось напротив моего… и Энни меня поцеловала. – Энни, Энни! Стой! – отпрянула я. – Что? Это клыки?! Я в ужасе смотрела на нее, ожидая ее реакции. – Это типа… типа ты нарастила? Я неуверенно отрицательно помотала головой. – Давай лучше не будем. Я боюсь случайно поранить тебя. – Это… Это неважно. – Как неважно? Она пожала плечами. – Не хочешь – как хочешь. – Только прошу, – я схватила ее за руку, – не говори никому. – Не бойся. Я никому не расскажу. Да и вообще. Если хочешь, то… я не против, – она протянула мне запястье. – Не против чего? – опешила я. – Ну давай же. Не стесняйся. – Я… я не могу, – замотала я головой. – Ой, ну какая же ты зануда. Все-таки вы с Эмили действительно сестры. Она вздохнула и стала тоже намыливаться. А я стояла как вкопанная и смотрела на Энни в недоумении. Когда мы обе вышли из душа, Энни позвала меня на кухню. Она организовала протеиновые коктейли со вкусом ванили и отрезала запеканку с бананом и кокосом, от которой я отказалась.       – Теперь моя очередь тебя угощать!       – Это очень мило, Энни, запеканка пахнет просто потрясающе. Жаль, что я не могу ее есть.       – Ах да, – понимающе кивнула она.       На самом деле для меня запах запеканки уже не был привлекателен. Я гораздо острее чувствовала запах кожи и крови, и эти запахи манили меня гораздо сильнее, и с каждым днем становились все более и более многословными.       Мы стали обсуждать различные диеты. Оказалось, что мы все это время состояли в одних и тех же группах для вечно худеющих, так что мы перебирали до боли знакомые смешные картиночки, обменивались диетами на подсчёте калорий и делились впечатлениями от уже пройденных диет. Затем Энни стала жаловаться на своего парня Крейга, который, кажется, постепенно на неё забивал. Я отпускала язвительные шуточки, а Энни, что удивительно, совершенно спокойно на них реагировала, так, словно они ей даже нравились. Мне было приятно с ней общаться, я замечательно провела время, и мне не хотелось уходить…       

***

      Итак, я решила дойти до Ботанического Сада пешком. Я давно не гуляла по улице. Солнце ещё давало о себе знать, но оно уже было за горизонтом. Когда я добралась до Ботанического Сада, было уже совсем темно. Сад находится между Юго-Восточным и Северо-Восточным районом, на окраине города, а я, напомню, живу в Юго-Западном. Казалось бы, это ведь соседние районы, однако, Сан-Мирэль – не такой уж и маленький город, и идти было действительно далеко.       Ботанический сад был обнесён огромным каменным забором. Я любила гулять в этом Саду, но бывала здесь не часто – зря, потому что здесь было невероятно красиво. Я любила этот сад за высокие ели и лиственницы, настолько высокие, что я даже не возьму на себя смелость оценить их высоту; за густой, но чрезвычайно точно подстриженный кустарник, ограждающий между собой многочисленные витиеватые дорожки, освещаемые низкими садовыми фонариками, неизменно привлекающих к себе облачка насекомых. Каменные тропинки сменялись деревянными мостиками: по всему саду растекался ручей, в котором плавали утки. В центре сада ручьи стекались в озеро, обнесенное невысоким заборчиком, чтобы дети, желая накормить уток хлебом, не свалились в воду; а в самом дальнем конце Сада стояла старая и, кажется, даже не работающая обсерватория. В саду было много лестниц, которые приводили во всякие укромные местечки с ротондами и фонтанами. Лучшее место для свиданий. Однако надо признать, что дети или даже парочки гуляли здесь редко. По непонятным мне причинам, это место имело какую-то дурную славу, или, как выражались некоторые мои знакомые, «энергетику». Я не видела этому причин. По крайней мере, до сегодняшней ночи.       Тропинка завела меня на небольшой мостик, под которым протекал ручей. Я остановилась у перил и стала наблюдать, как среди камней течет вода, в которой отражалось ночное небо и луна.       – Говорят, эти воды лечебные, – я вскрикнула от неожиданности и подпрыгнула, я обернулась, но сзади никого не было, я обернулась в другую сторону, и увидела там старика, который был уже довольно далеко.       – Эй! Постойте! Подождите! – я побежала за ним, он завернул налево, скрылся за деревом, я побежала быстрее, но когда достигла поворота, то там уже никого не было.       Я открыла карты, включила GPS, и стала идти по навигатору. Переход, согласно картам, был совсем близко, как раз в той стороне, в которой исчез тот старик. В общем, как я и ожидала, навигатор привёл меня прямо в стену. Я выдохнула и облокотилась на холодный камень. И что теперь делать? Я села на землю, прислонилась к стене, и стала смотреть на звёздное небо.       Возможно, не стоило этого делать. Не стоило смотреть на звездное небо. Это напомнило мне о Дэвиде. О том, как совсем недавно мы рассматривали вместе холодное осеннее небо Сан-Мирэль, урезанное многоэтажками, словно демо версия, предпросмотр неба… тогда я так увлеклась этими звездами, что не смогла вполне насладиться прикосновением к Дэвиду… как и в ту ночь, над моей головой висели Кассиопея и Лебедь, а вдали виднелось созвездие Девы. Чем дольше я вглядывалась, тем лучше мои глаза адаптировались к темноте. Со временем я разглядела на небе Млечный Путь, а в нём – крошечного Дельфина. В наушниках играла Londinium. Я просто ни о чем не думала, просто наслаждалась звёздным небом, как вдруг над моей головой пронеслось нечто черное, и скрылось за стеной. Судя по всему, это была летучая мышь…       У меня не было идей насчёт того, что делать, и я бездумно переключала на dark.maps маршрут пешком – на машине – пешком – на машине, и так далее, и где-то раз так на десятый, карты построили другой маршрут. Я максимально приблизила карты. Навигатор вёл меня прямо в заросли кустарника, которые были недалеко от того места, где я сидела. Я приближалась к месту, где каменная стена сливается с подножьем высокой горы, которое было покрыто мхами, колючими лианами и кустарником. Навигатор показывал идти прямо. Я стала раздвигать руками кусты и колючки. Этим я потревожила летучих мышей, которые вылетели чёрным облаком из зарослей. Это облако отбросило меня назад, и я упала на землю.       Я включила фонарик на телефоне. Держа в левой руке фонарик, а правой – отодвигая заросли, я пробиралась сквозь терни, только вот не к звёздам, как в поговорке, а просто в неизвестность, наудачу. И, наконец, я упёрлась в деревянную дверь. Если это можно было назвать дверью. Эта дверь была слишком высокой, чтобы её можно было назвать калиткой, и слишком хлипкой, чтобы быть полноценной дверью. Это было просто несколько сколоченных деревянных досок, приделанные к дверным креплениям. Четыре вертикальные доски были скреплены тремя косыми. Ручки не было. Я потянула на себя эту дверь, и передо мной открылся тоннель. Очевидно, он был сделан в горе. Вдоль по тоннелю висел ряд фонарей. Трудно было оценить длину тоннеля. Иногда мимо меня пролетали летучие мыши, большие и маленькие – я даже не была уверена, что это были действительно мыши, точнее, что это были всего лишь мыши. Сейчас кажется немыслимым, что я действительно сделала это! Если бы пару дней назад кто-то сказал мне, что я отправлюсь путешествовать по заброшенному тоннелю, темному, холодному, старому, который вел, по сути, неизвестно куда… я бы посмеялась. И всё же это произошло. Я шла, постоянно оглядываясь назад, и больше всего боялась того, что тоннель начнёт ветвиться. Однако проход был хоть и длинным, но прямолинейным. Что ж… Я шла до тех пор, пока не разглядела впереди чей-то силуэт. В этот миг я – я даже не знала, что могу бежать так быстро! – я пустилась на утек, что было мочи. Я выбежала из тоннеля, в один прыжок перескочила заросли (получив пару царапин на лице и оставив на ветках клок своих волос), пробежала весь Сад и остановилась лишь только у трассы, где с перепуганным лицом ворвалась в первое попавшееся такси. Лишь тогда я обернулась и посмотрела на фонари абсолютно пустого Ботанического Сада. Среда. Пыль на ветру Я открыла глаза ещё до того, как прозвенел будильник. Это мой последний день. Как я его проведу? Я чищу зубы и смотрюсь в зеркало. Пытаюсь запомнить своё лицо. Нос острый, с едва заметной горбинкой. Фиолетовые радужки больших глаз. Резкие черты: впалые щеки, выделяющиеся скулы. Длинные, нечеловечески длинные клыки и прочные ногти. Я больше никогда не стану альбиносом. Никогда не расстанусь с черными волосами, никогда не влезу в старые платье. И это ли не прекрасно? Артур, ты должен быть рад за меня. Выхожу и ванной, ставлю вариться кофе, и пока нагревается вода в турке, наливаю в стакан холодный кофе и выпиваю залпом. Кажется, что жажда становится сильнее с каждым днем. Интересно, сколько же крови в день выпивает Дэвид? Дэвид… Я закрыла глаза от боли в груди при воспоминании о его тревожных сообщениях и звонках, которые я оставила без ответа. Прости, прости, мне так бесконечно жаль… Не давая кофейной пенке покинуть медную турку, я снимаю её с плиты, наливаю черную, душистую жидкость в широкую белую кружку, беру еще один стакан кофе и иду в офис. Я открываю ноутбук и начинаю писать. Вот это всё. Чтобы спустя столько времени вновь отправить письмо тебе, Артур. Зачем? Чтобы отпустить всё? Зачем людям вообще нужно быть понятыми и прощенными? Я не знаю. Да и какая разница? Мне нужно это и всё. Я хочу, чтобы ты знал, что произошло со мной… И чтобы ты знал, что у меня всё хорошо. Что моя история закончилась хорошо. Я понимаю, что будет нечестно требовать от тебя, чтобы ты, если увидишь меня когда-нибудь вновь испытывал только лишь радость. Но я прошу, я очень прошу, не думай обо всём этом – о том, что могло бы быть. Я ведь знаю, как ты любишь погружать в подобные рассуждения. Да, я уже не куплю новое теплое пальто, не примерю длинные платья для высоких женщин, не… не увижу тебя. Но ты всегда был рядом со мной, в моем сердце, в памяти, в мыслях. «Maybe, it was all too much, too much for a man to take. Everything is bound to break sooner or later, sooner or later. You’re the one I can trust, facing the darkest days»… Знаешь, ведь дело было не в болезни. Да, я умирала… но убивало меня не это. И даже не те омерзительные слухи, которые прилипли ко мне и жгли моё сердце как кипящий кисель – гортань. Я была одинока. Здесь, на этой проклятой песочной земле я была бесконечно одинока, а когда Рема приходила ко мне в гости, была одинока в два раза сильнее.       Всё это время одинокой меня делали люди вокруг – все и каждый. И я не знала, я ничего не могла с этим поделать. Когда сегодня я включила в телефоне рабочую сим-карту, я испытала странное чувство. Чат лаборатории ломился от сотен сообщений, почта тоже была переполнена. От Ремы не было ни одного письма. Фотографии знакомых и того, что они ели, казались чем-то из другой вселенной, но, в то же время, они были невероятно реальными, и сама реальность стала искажаться. Я уже не знала, что в моей жизни было правдой, а что ложью. Всё и правда было ложью. Я смотрела на сообщения в чате и как никогда чувствовала, что мне там не место. Я не знала, есть ли для меня место вообще. Я снова чувствовала себя лишней и жалкой. Это чувство – я бы многое отдала, чтобы больше никогда его не испытывать, и я уже и так многое отдала, чтобы не испытывать его хотя бы несколько дней. Когда мы познакомились с тобой, ты помнишь? Это было так давно, я всё ещё была практиканткой. Тогда у меня ещё горели глаза, и ты говорил, что если бы не я, то ты бы уже давно бросил всю эту науку и открыл бы свой бар. Я качала головой, с укоризной смотрела на тебя и говорила, что всё это глупости, и надо жить настоящим. Ὰртур, Артур, прости меня, я всё перепутала! Я была так уверена, я действительно так свято верила в то, что путь, по которому мы шли – это наша судьба, и что дела, которые мы делали – наше предназначение, что смысл нашей жизни – это именно те самые исследования, которые мы проводили. Отчасти я была права, ведь глупо отрицать, что нас свела судьба, и что именно благодаря Пустыне мы встретились, а, значит, оказались (мы оба!) в нужное время в нужном месте. Подумать только, в целой Вселенной… Сейчас мысль о целой Вселенной будоражит воображение не так, как раньше, когда мы были совсем юными, ну, то есть, я была совсем юной. Но для меня ты всегда молод! Уверена, что эти годы прошли для твоей внешности бесследно. Надеюсь, мне удастся однажды в этом убедиться. С другой стороны, я бы не хотела, чтобы ты увидел то, насколько постарела я, одномоментно, когда однажды поняла, как я ошибалась. Со временем во мне росло сомнение. Я стала смотреть на происходящее вокруг со стороны, и тогда я начала сомневаться. Я всё чаще думала о том, что нужно было бросать всё к чёрту, не возвращаться обратно, больше никогда даже близко не подходить к червоточине, а открыть бар – и жить долго и счастливо. Что об этом теперь говорить? Мы всё проиграли. Практика закончилась не то, чтобы очень удачно… но я была принята в Пустыню. Не с распростёртыми объятиями, но была принята. Если бы не ты, меня бы ни за что не взяли. Я навсегда благодарна тебе за то, как ты неравнодушно отнёсся к моим исследованиям, за время, которое ты потратил, помогая мне собирать и систематизировать всю эту информацию. Мне было очень дорого твоё участие, и мне приятно вспоминать время, которое мы вместе провели за исследованиями. Жаль, что всё закончилось вот так. Пустыня – специфичное место. Не могу сказать, что мне там вообще не место, но и не могу сказать, что это то место, где мне место. Понимаешь, о чём я, да? Ведь это как с твоим баром: ты не можешь сказать, что место управляющего баром – это то место, где тебе самое место, но и делать из этих исследований смысл жизни – тоже абсурдно. Главное теперь как можно сильнее зажмуриться и делать всё по инерции: фанатично вчитываться в статьи, которые тебе подсунули на работе, самозабвенно писать код для обработки данных и делать прочие привычные вещи, способные занять мозг с момента открывания глаз до момента провала в глубокий сон. Должно быть, это «семя зла» в душе – врождённый дефект. Это началось, когда я участвовала в работе над проектом по сверхпроводящим кубитам. Не спрашивай, как они затесались в отдел экзопланет. Я просто подумала: «За что?» и принялась за температурную стабилизацию. Но работа не шла. Пресловутое «за что» медленно, но верно, превращалась из брошенного на ветер междометия в нечто более осознанное, оно привлекало моё внимание, а затем стало просто отвлекать меня от работы. В конце концов, сконцентрироваться на работе стоило мне невероятных усилий. Я перешагивала через себя, подавляя в голове какой-то голос, постоянно твердивший: «Что ты делаешь? Это абсурдно! На что тратишь свою жизнь? Хочешь сказать ты об этом мечтала? Мечтала о чём, вот об этом?» и даже если я и правда об этом мечтала, я не могла ответить «да». Я перестала понимать, что происходит, это отделяло меня от реальности. Я отслаивалась от неё, как защитная плёночка от экрана нового смартфона, только вот настоящий, неприкрытый экран оказался вовсе не красивым и блестящим, а покоробленным и неприглядным, и только эта плёночка восприятия – моих личных розовых очков, могла сделать его ещё более-менее. Тем временем, я продолжала работу над проектом. Хорошенько зажмурившись, я работала над ним день и ночь. Жизнь превратилась в уравнения, с которыми я никогда не хотела иметь дело, в программы – до сих пор не верится, что я всё это могла написать (как так получилось?), в невероятные экспериментальные установки. Я продолжала недоумевать, зачем я учила в университете то, что учила, но продолжала делать, не выпуская своё недоумение и негодование из самых глубоких глубин сознания, держа их на безопасном расстоянии от осознанного. Безуспешно, как ты догадался, раз уж я это пишу. Просто однажды мне пришло письмо от одной старой знакомой. Я сидела в своём кабинете, разбирала какую-то теорему. Было уже довольно поздно, и у меня уже почти не было сил, но я хотела покончить с этой теоремой, несмотря на то что чувствовала, как мой мозг отказывается думать. Уследить за нитью рассуждений было невероятно сложно, символы стали простой формальностью, набором закорючек, отказываясь складываться в логическую цепочку. Я решила отвлечься и проверить почтовый ящик. Она спрашивала, как у меня дела, и не хочу ли я встретиться. Сперва я прочла письмо очень бегло. Слова проходили мимо моего сознания, и я была почти уверена, что это всего лишь сон. Но даже если это был сон! Она написала, что работает танцовщицей в клубе Асайлум. Я вдруг поняла, что существуют люди, которые даже не знают, что такое кубит или экзопланета, и они даже никогда не слышали таких слов, и это не мешает им быть счастливыми. Эта мысль поразила меня до глубины души. Мысль о том, что ни кубиты, ни экзопланеты, не сделали меня счастливой. На письмо я так и не ответила. Я погрязла в чувстве нереализованного потенциала и осознании нелепости своего образа жизни. Мне так неистово хотелось делать – но что? мне отчаянно хотелось быть частью – но чего? Я каждый день просыпалась, чтобы прийти к месту, где мне место, но приходила в Пустыню. Если бы я знала, что это за место, если бы я знала, что мне делать – я бы ушла, я бы сделала это, я была готова на всё, веришь? Но я не знала. У меня не было даже догадок, и мне казалось, что этого просто не существует. К тому же, то, что я делала в Пустыне было единственным, что я умела, и то – так, средне. В итоге, я зависла где-то между Пустыней и тем, чего не существует. А знаешь, какая главная проблема с тем, чего не существует? Проблема в том, что этого не существует.       Мне трудно вспомнить хоть что-то в прошлой жизни, о чем я не жалела. Только время, проведённое с тобой, дорогой друг. Всё остальное казалось недоразумением, страшной ошибкой, чьей-то плохой шуткой. Я не могла сама, добровольно, участвовать в этом. Этого просто не может быть. Ничего не выйдет начать сначала. Начало и так уже было однажды, и в нём были всё те же люди, и в нём была даже я, ещё живая, готовая двигаться дальше, и я двигалась, пока не пришла в тупик. От этого начала идёт лишь одна дорога, в конец которой я и пришла.       Болезнь не стала для меня сюрпризом. Я уже давно чувствовала, как умираю. Думаю, моя усталость достигла предела, и тело не выдержало нескончаемой щемящей боли в груди и ощущения того, как жизнь обходит меня стороной. Болезнь не стала для меня наказанием – скорее избавлением, логичным завершением моей недолгой истории. Но что же дал мне Брайс? Сыворотку? Панацею? Нет, он дал мне свободу. Стер мою историю, уничтожил Эмилию Паркер, оставив от неё лишь воспоминание, короткое, как вспышка, как блик… и тогда появилась я, и я уже не помню её. Мои воспоминания – это счастливый смех, это прикосновения и взгляды; игрушечный страх и дерзкое любопытство. Мои воспоминания – это счастье жить. Я умею жить. И я умею умирать. Сегодня утром на улице было темно так, что я на мгновение испугалась, что уже вечер, однако вечер сегодня, наоборот, принес этому городу солнце: алое солнце конца сентября. Дождь лил весь день, а затем стих, и тучи в страхе расступились перед огнём заката. Я буду долго идти вдоль перил променада, а с воды будет дуть холодный пронизывающий ветер. Погода сегодня неприятная, так что лавочки будут пустыми, ведь никто не хочет простывать. Я сниму портфель и забуду его на асфальте, а сама сяду на перила и, свесив ноги над водой, буду любоваться город на другом берегу реки. Телефон без сожалений выскользнет из рук, и электронные воспоминания утонут в холодной воде. На столе останутся немытые кружки кофе, а в мусорном ведре под столом – пакеты с кровью… Знаешь, бывают такие закаты, когда очень тихо. Вместе с тишиной приходит то необъяснимое чувство, когда ходишь по границе между концом и началом. Внизу, у земли, уже темно, а верхние этажи высоток пылают в огне закатного солнца, и чёткая граница света и тени делит пополам не просто город, а целый мир. Что-то заканчивается, Артур, прямо сейчас.       А ты, ты простил себя? Этот вопрос заставляет вспомнить всё. По крайней мере меня. Вспомнить то, что не можешь себе простить. Ведь, с каждым годом, вторые шансы заканчиваются, и вот уже понимаешь, что их, возможно, не осталось. Оглядываешься вокруг, находишь планету людей без вторых шансов и понимаешь, что нет вовсе этих вторых шансов. Что ничего не вернуть и не исправить. Но если не простить себя, то в жизни не будет больше ничего, кроме сожалений, не будет будущего. Чем больше я размышляю над этим, тем больше я вспоминаю. Вспоминаю это детство, эти весенние вечера, это неподдельное счастье без боли. Наверное, я однажды не смогла вовремя остановиться – а нужно было всего лишь это. Просто остановиться, простить себя и жить дальше.

Будь счастлив.

твоя,

Кора.