Театр Золотых Кукол

Весенний дождь портит все красоты поместья семьи Цзян. За серыми цветами зелень садов и прудов тускнеет, как старая фотография. Во все времена, когда светит солнце, поместье становится одним из красивейших зданий города. В нем искусно переплелись архитектурные стили запада и востока. Витражи в окнах, деревянные перекрытия, колонны стиля ампир. Обычно поместье утопает в зелени, но сейчас оно утопает в дождевой грязи. Слуги не показываются, все машины стоят на улице, и капли барабанят по черным крышам. Мэн Яо никогда не был здесь, но сегодня это стало вынужденной мерой. Он ждет, пока автоматические ворота перещелкнут всеми механизмами и распахнутся. Дождь сменяется ливнем. Одежда и волосы промокают почти насквозь. Зонт ни к чему. Мэн Яо только надеется, что несколько листов текста, лежащие в кожаной сумке, не промокнут. Очень тяжело дышать, но это уже привычное за последние дни ощущение. Ему нужно сделать это и больше не задумываться о том, есть ли у него выбор. Все случается, и все проходит. Двери наконец открываются, Мэн Яо идет вперед, глядя перед собой. В любое время года в теплице растут лотосы, которые когда-то с родины привез один из господ Цзян. Должно быть, те, самые первые, уже давно выродились, и каждый из глав семьи тратил огромные деньги, чтобы покупать новые семена и точно так же выращивать лотосы, потому что это значит, что семья Цзян до сих пор принадлежит Юньмэну. В этом есть смысл, как и в названии театра Гусу, как и в нескольких домиках близ Ланьлина. Когда Мэн Яо был ребенком, а Мэн Ши еще была жива, она рассказывала, что однажды он сможет прийти на порог банка, и Цзинь Гуаншань узнает в нем своего сына. Она рисовала изящные картинки светлого будущего и говорила, что Мэн Яо появится из ниоткуда и покорит их всех. В то время фантазии матери были законом и верой, и это было правильно, потому что каждый ребенок доверяет родителям. Мэн Ши предала его только один раз — когда умерла и оставила одного. Смерть — непозволительная роскошь, когда твоему ребенку некуда идти. Детская обида, смешанная с горем, сделала свое дело. Можно ли доверять людям, если они уходят? Если они умирают? Мэн Яо хотел бы, чтобы ему самому доверяли, но он точно так же сбегает, стараясь не думать, что оставляет позади. Двери поместья распахиваются, и его встречает пронзительный взгляд Вэнь Цин. Теперь Мэн Яо не может называть ее по-другому. У нее нет перед ним обязательств, и ей ни к чему быть госпожой Цзян, когда они разговаривают. У Мэн Яо перед ней два долга, и он надеется, что сможет отплатить их хотя бы частично. — Я не ждала вас, — говорит Вэнь Цин, но все равно ведет его в гостиную и просит служанку заварить чай. Мэн Яо рассматривает картины на стенах. Цзян Фэнмянь собирал их годами. Это далеко не вся коллекция — всего лишь то, что от нее осталось. Когда издательский дом лишился твердой руки госпожи Юй и любви Цзян Фэнмяня, большую часть картин, старинных рукописей и статуэток продали. Мэн Яо слышал, Цзян Ваньинь пытается вернуть их, но многие растеклись по всему Китаю или уплыли за море. Мэн Яо чувствует, как на плечи ложится шерстяное одеяло. Он наблюдает, как Вэнь Цин разливает чай и что-то говорит служанке. Слов не разобрать, если не напрягаться, но Мэн Яо так зациклен на себе и том, что он делает. Это становится почти невозможным. Вэнь Цин поднимает взгляд на него и жестом отсылает служанку прочь. — Надеюсь, я не помешал вам, — Мэн Яо отводит взгляд. — Ваш муж не будет против нашей встречи? — Он не скажет, даже если я подожгу этот дом и сбегу, — Вэнь Цин усмехается в чашку. — Пожалуйста, не тревожьтесь. Я редко разговариваю с людьми, мне кажется, ему бы это даже понравилось. — Я всегда считал… — начинает Мэн Яо и осекается. Он не настолько доверяет Вэнь Цин, чтобы обсуждать с ней ее мужа и быть уверенным в отсутствии последствий подобной наглости. — Ваньинь действительно бывает несдержан, — угадывает она направление его мыслей. — Но я — его личная трагедия. Жениться на девушке, которую ты не любишь, чтобы спасти от бедной жизни. Я не думаю, что его на самом деле интересует, что и с кем я делаю. Вэнь Цин говорит это равнодушно, как и почти все, что она может сказать. Мэн Яо знает ее лично уже несколько месяцев, и если он и разобрался в чем-то, так это в том, что она не умеет оставаться безразличной. Вэнь Цин озвучивает свои мысли, потому что привыкла — ее никто не слушает. Она никому не нужна. Мэн Яо вспоминает тон, с которым Цзян Ваньинь звал ее на дуэли. Помнит ли Вэнь Цин об этом? Вряд ли. — Вы говорили с ним об этом? — спрашивает Мэн Яо, потому что у него действительно есть долг перед ней. Возможно, они останутся в расчете. — Я не хочу лишний раз напоминать о себе, — Вэнь Цин поджимает губы. — Это будет несправедливо, если я заставлю его испытывать вину за то, над чем он не имеет власти. Это оказывается даже хуже, чем Мэн Яо представлял. Но, должно быть, она и правда смирилась. Сложно что-то менять, пусть и в лучшую сторону. Он сделал все, что мог, и дальнейшие разговоры вызовут только неловкость. В конце концов, Мэн Яо пришел не за этим. Он отпивает чай, собираясь с мыслями. Пусть Вэнь Цин поймет его. — Вы не против обсудить причину моего визита? — спрашивает Мэн Яо. — Мне кажется, я догадываюсь, — Вэнь Цин отводит взгляд. — Я бы хотела ошибиться в выводах. — Я собираюсь опубликовать то письмо, — произносит Мэн Яо. Он впервые говорит это вслух после разговора с Цзинь Цзысюанем. Почти две недели он занимался тем, что в спешке организовывал постановку «Баллады о мечте» и дописывал то, что этому чертовому письму необходимо. Это небольшая страховка и поджог всех путей отступления. Возможно, через пару лет кому-то в голову придет идея заново открыть Театр Золотых Кукол. В таком случае, это будет лучшей наградой. — Вы подтвердили мои худшие опасения, — говорит Вэнь Цин. — Вы же осознаете, люди поймут, что значительная часть денег от фабрики в итоге перешла вам? — Конечно, — у Мэн Яо слишком легко получается тот же равнодушный тон, какой использует Вэнь Цин. — Поэтому я сам об этом написал. Боюсь, иначе было бы гораздо хуже, и я бы оказался виновником всего, что тогда происходило. — Вы думаете, ваш театр выстоит? — в ее голосе сквозит грусть. Хоть что-то она не прячет. — Нет, — Мэн Яо едва улыбается, — я пришел, чтобы попрощаться. Мне нужно ваше разрешение на публикацию, после этого я поговорю с Лань Цижэнем и буду готовиться к отъезду. Я не готов к последствиям здесь, а в Европе у меня есть связи. Театр Золотых Кукол всего лишь переедет и покорит уже другую публику. — Если бы я не видела своими глазами, я бы подумала, что вы просто выбрали лучший путь, чтобы красиво уйти, — задумчиво говорит Вэнь Цин. — Что вы имеете в виду? — Мэн Яо замирает. Воздух становится тяжелее. — Не только вы в курсе, что Цзинь Гуаншань собирается сделать с театром Гусу. Пожалуйста, не отпирайтесь и скажите мне честно, почему вы это делаете. Я обещаю, что ваша тайна не выйдет за пределы нашего разговора. — Если я ничего не скажу, это тоже будет ответом, — Мэн Яо встает, и Вэнь Цин не смотрит на него. — Я не привык говорить правду. Неважно, какие у меня мотивы. Может, месть Цзинь Гуаншаню. Может, я хочу сделать очередное шоу. Может, я действительно пытаюсь оставить все деньги Лань Цижэня при нем. Это не играет никакой роли. Больше нет. — И я снова инструмент в чьих-то руках, — Вэнь Цин усмехается. — Я не имел этого в виду… — Все в порядке. Идите, — она складывает руки на коленях. — Я не буду вас провожать, но вы открыли мне глаза. Никто не идет на большие жертвы и не меняет свою жизнь из равнодушия. Подумайте над этим. Мэн Яо кланяется ей и уходит. Ливень закончился, а до поместья семьи Лань идти всего ничего. Вэнь Цин говорит загадками, но он действительно услышал ее. Это не должно заботить. Мэн Яо сделал свой выбор, и если его маленькая трагедия заставит Вэнь Цин изменить хоть что-то в своей жизни, это будет их расчетом. Теперь остался последний шаг. Мэн Яо запрещает себе думать над тем, как сильно боится. Он не хочет терять ничего из того, что у него есть сейчас, но это только тяга к стабильности. В Европе его ждет успех, а чувства — всего лишь расходный материал. И все-таки. Почти невыносимо знать, что все это происходит из сентиментальности. Если бы это была очередная схема, чтобы еще больше прославиться и разбогатеть, Мэн Яо чувствовал бы себя гением. Но он чувствует себя сумасшедшим. В поместье Лань ничего не меняется. Лань Цижэнь уже ждет в своем кабинете. Мэн Яо проходит по коридору, слыша партию фортепиано из гостиной. Сначала ему хотелось перестать видеться с Лань Сичэнем, чтобы привыкнуть к тому, как быстро расходятся их пути. Потом случилось так, что они встречались каждый день. Но не сегодня. Вчера Мэн Яо отдал Лань Сичэню ключи от квартиры, невнятно оправдываясь. Все равно аренда оплачена на несколько лет вперед. Он останавливается у дверей в гостиную, зная, что ему нельзя войти. Каждый раз Мэн Яо стоит на краю, едва удерживаясь, чтобы молчать и дать себе пройти эту дорогу до конца. Сегодня ему нельзя сомневаться. И он позволяет себе замереть, чтобы в последний раз услышать музыку Лань Сичэня. Это ли достойная плата, чтобы другие люди и дальше слышали ее в Гусу? Звуки клавиш обрываются и сменяются разговором Лань Сичэня с братом. Мэн Яо знает эту улыбку, которая отражается в его голосе. Теплые слова обращены не к нему, но ему их уже никто не скажет. Это нормально. Все в порядке. Лань Сичэнь смеется. Мэн Яо наконец идет дальше, не оборачиваясь. У него будет время подумать над тем, как много он теряет. Мэн Яо никогда не был в кабинете Лань Цижэня, но его представлений оказалось достаточно, чтобы угадать обстановку. Та же аскетичность, что и во всем поместье. Бумаги лежат аккуратными стопками, только несколько листов Лань Цижэнь положил перед собой. Когда Мэн Яо садится за стол, тот отодвигает их от себя и устало смотрит на него. Ужасный изучающий взгляд. — Перед тем, как я начну, вы не могли бы взять это? — Мэн Яо достает из сумки билет в Театр Золотых Кукол и протягивает Лань Цижэню. — Передайте его Сичэню, когда я уйду. — Разве вы не можете просто пригласить его? — устало спрашивает Лань Цижэнь. — Я не хочу принимать участие в ваших… взаимоотношениях. — Мне жаль, что вам приходится через это проходить, — Мэн Яо пожимает плечами и протягивает ему письмо. — Прочитайте. Это решит все ваши проблемы. Лань Цижэнь ждет, пока Мэн Яо положит листы на стол, и только тогда начинает читать. К его чести, он ничего не говорит, но лицо выдает его эмоции. Вряд ли учредитель Лань когда-нибудь задумывался над тем, чтобы прятать их. Наверное, это достаточно много говорит о нем, как о человеке. Как и то, что он не предложил чай. Больше всего Мэн Яо боится, что сейчас в кабинет войдет Лань Сичэнь, и у него не останется выбора, кроме голой правды. Это будет несправедливо. Ему не хочется выяснять отношения, особенно перед Лань Цижэнем. Нельзя говорить людям, на какие жертвы ради них можно пойти. В конечном счете чувство вины обрастает злостью и ненавистью. Если у Лань Сичэня не будет выбора и возможности повлиять на это, возможно, когда-нибудь он сможет вспоминать Мэн Яо, как что-то хорошее. — Это правда? — спрашивает Лань Цижэнь. — Все, что здесь написано? — До последней буквы, — Мэн Яо изображает вежливую улыбку. — Этого будет достаточно, чтобы Гусу остался при вас. Дела с Цзысюанем пойдут гораздо лучше. Я думаю, он пойдет вам навстречу. — Я не понимаю, — говорит Лань Цижэнь, — ошибался я на твой счет, или все мои опасения подтвердились. Он встает и подходит к окну, наблюдая, как по мокрому саду осторожно ходят кролики. Мэн Яо не двигается. У него не осталось ничего, действительно ничего, всего лишь огромная сумма денег и горы вещей. Он стремился к этому, потому что большую часть жизни провел за гранью бедности, но сейчас оно кажется лишь пылью. Чего стоят богатства и роскошь, если в конечном счете даже они перестают приносить хоть какое-то удовольствие? — Вы можете спросить, и я отвечу честно, — осторожно произносит Мэн Яо. — Только пообещайте, что опубликуете это. — Я не буду делать вид, что твоя репутация и твой театр для меня важнее, чем Гусу, — Лань Цижэнь не смотрит на него. — И все-таки почему? — Теперь вы знаете, что Цзысюань мой брат, — начинает Мэн Яо. — Он рассказал мне о ваших проблемах, а у меня было решение. Вы мне ничего не должны. Я сделал это не ради вас и уеду в ближайшее время. — Значит, действительно ошибался, — Лань Цижэнь все-таки поворачивается к Мэн Яо. — Я могу что-то сделать для тебя? — Даже если можете, мне это не нужно, — Мэн Яо снова пожимает плечами. — Только передать билет. — Ты говорил об этом с Сичэнем? — спрашивает Лань Цижэнь. Его это действительно волнует. Странно. — Нет, и я не собираюсь, — произносит Мэн Яо. — Это не те вещи, которые должны быть сказаны. Я уеду и больше не появлюсь в его жизни. За это можете быть спокойны. — Это не то, чего я хотел бы для него, — Лань Цижэнь садится обратно. — Мне кажется, ты не совсем понимаешь, что значишь для Сичэня. — Да, должно быть, — Мэн Яо встает, чтобы уйти. — Это ничего не изменит. Я не могу сделать вид, что это письмо не разрушит все, к чему я шел. Вы не можете представить, чего мне стоит притвориться, что я просто хочу устроить очередное шоу, чтобы в дальнейшем использовать его в свою пользу. — Я не понимаю, — повторяет Лань Цижэнь, когда Мэн Яо уже хочет открыть дверь. — Что ты имеешь в виду? — Сичэнь осознает, что значит для меня мой театр. Он не сможет жить спокойно, зная, что я решил пожертвовать делом всей моей жизни, чтобы ваша семья была в безопасности. Я не могу оставаться рядом и быть постоянным напоминанием об этом инциденте. Надеюсь, у вас есть хоть капля уважения ко мне, чтобы оставить этот разговор в секрете. Мэн Яо выходит. Он заставляет себя не бежать. Внутри становится одновременно пусто и тяжело, будто что-то ужасное тянет его вниз. Он больше не слушает, что происходит в гостиной. Ему все равно. От него больше ничего не зависит. Это его выбор, и ему с этим жить, и нельзя ни о чем жалеть, потому что жалость не стоит ни гроша. В машине до своей квартиры Мэн Яо закрывает глаза, представляя, что все могло быть по-другому. Если бы не жадность Цзинь Гуаншаня, если бы не старая попытка шантажа, если бы не… У таких, как Мэн Яо, нет права на счастье с другими людьми. Он мечтал не об этом, но в итоге он отказался от всего. Впрочем, душевные терзания — самое эффективный способ достичь новых вершин. Если бы дело действительно было только в местонахождении Театра Золотых Кукол, Мэн Яо бы расценивал это как долгосрочную инвестицию в мировой успех. Это было бы действительно важно, и он был бы счастлив, что смог обернуть ситуацию в свою пользу и вместе с тем унизить Цзинь Гуаншаня. Но дело, черт возьми, не в театре. Автомобиль останавливается у тысячу раз знакомых дверей, и Мэн Яо выходит. Он отдает все деньги, которые есть у него с собой, потому что теперь они действительно ничего не стоят. Или ему просто хочется еще больше поиздеваться над собой, сделать еще хуже, еще больнее. Он замирает. Так это боль. Это отчаяние? Мэн Яо проходит к лифту, не обращая внимание на юношу, иногда заменяющего старуху Фан. Личный лифт, который открывается ключом или маленькой кнопкой в коридоре его квартиры. Огромная квартира, в которой собраны все проявления его тяги к роскоши и нездоровой любви к вещам. Вещи, которые рука не поднимается выбросить, даже если они приходят в негодность. Тросы приходят в движение с тихим гулом. Кто будет подниматься здесь, когда Мэн Яо уедет? Зайдет ли Лань Сичэнь сюда еще хоть раз или выбросит ключи в море, чтобы больше ничего не напоминало о неудавшейся привязанности? В конечном счете… что Мэн Яо оставляет этому городу? Что он оставляет людям, которые были рядом с ним? То же самое, что и себе. Разочарование и ощущение нереальности происходящего. Несколько месяцев назад Мэн Яо бы посмеялся над самим собой, но вот он здесь — не уберег, не смог, не достиг. Если чувства действительно ничего не значат, почему они затапливают с головой? Мэн Яо утопает в своих сожалениях. Двери лифта открываются. Покачиваясь, он делает шаг в успевший стать привычным коридор. Мэн Яо никогда не называл эту квартиру домом, потому что она была всего лишь доказательством его состоятельности. Еще один шаг вперед. Все это настолько пустое и неправильное, так не должно было быть. Это больно. Это было лучшим решением, и с прагматичной стороны никто ничего не теряет. Только приобретает. Огромная дыра, которую оставили детство и надежды матери, привыкла засасывать в себя все, что происходило вокруг. Восхищение. Роскошь. Деньги. Больше денег. Больше восхищения. Известность. Но Мэн Яо казалось, что это почти прошло, ему стало достаточно, потому что в его жизни появился человек, ради которого он был готов совершать подвиги над собой. Он сделал это. И он наконец признается себе в том, что поступил бы так снова. Светлая стена. Простая светлая стена, и Мэн Яо смотрит на нее, пытаясь найти ответ на свой вопрос, который он боится задавать даже в мыслях. Неужели?.. Ему всегда казалось, что это не для него. Пошатнувшись, Мэн Яо падает на колени. Это неожиданно, но ничего не меняет. Стоило понять раньше. Вэнь Цин сказала, что люди не идут на жертвы из равнодушия. Она права. Должно быть, даже она поняла раньше. Только жертвой ее мужа было не предложение брака, а свобода, которую он ей дал. Вэнь Цин думала, что это безразличие. Мэн Яо вообще не думал, почему делает это. Ему просто хотелось, чтобы Лань Сичэнь был в порядке. Чтобы его жизнь не менялась, чтобы он был счастлив. Чтобы ему не пришлось собирать по осколкам то, что осталось бы от величия семьи Лань. Мэн Яо прислоняется спиной к стене и смотрит перед собой. Ему все равно, что он может увидеть. Пусть лифт, пусть перед глазами начнут плясать тени. Неважно. Он не понял раньше, и ему нет никаких оправданий. Это бы ничего не изменило, но можно было бы хотя бы понимать. Душевная привязанность — сухое, почти мерзкое выражение. Как и все слова, которыми Мэн Яо пользуется, чтобы сгладить ощущения. Эпизод, недоразумение, инцидент. Ситуация. Он всегда боялся, что чувства будут сильнее его, но никогда не понимал, что с ними невозможно совладать неправильными словами. Всего лишь одна мысль с масштабами катастрофы. Мэн Яо любит Лань Сичэня. Теперь это не играет никакой роли. Он сделал свой выбор и отгородил Лань Сичэня от необходимости выбирать самому. Мэн Яо не говорил ему ни о чувствах, ни о том, что собирается опубликовать письмо, чтобы не надеяться. Ему так сильно хотелось, чтобы Лань Сичэнь прочитал его мысли и сказал, что он ошибается. Ему до сих пор этого хочется. И теперь, признав свою слабость, Мэн Яо наконец может задать себе вопрос, ответ на который он озвучил ранее. Механизм ломается, но сценарии, как и рукописи, не горят. Поэтому все будет так. В одиночестве и с одним из худших ощущений в своей жизни, возможно, Мэн Яо действительно может ненадолго остановиться. И все-таки. — Что мне делать? Что мне теперь делать?..