Театр Золотых Кукол

Бывает, приходится ждать от мира чего-то разрушительного, а он, точно в насмешку, оголяет удачу и невероятные стечения обстоятельств. Так было, когда Мэн Яо открывал Театр Золотых Кукол. Так было, когда люди наконец заметили его. Все, связанное с карьерой и успехом, всегда отравлено ядом сомнений, и к этому можно привыкнуть достаточно быстро, чтобы беспокоиться и быть в постоянном страхе. Должно быть, личную жизнь тоже стоило бы считать ловушкой. Тогда стало бы намного проще, и дрожащими руками Мэн Яо не запахивал бы шторы, прекрасно зная, что все уже случилось. Он медленно переводит взгляд на свои пальцы, и красная ткань с золотой вышивкой почти трещит. В странном порыве Мэн Яо отшатывается. Он не знает, что ему делать дальше, прямо сейчас. Несколько минут, в которых он чувствует себя оглушенной рыбой, похожи на ад по Данте. Даже хуже. Там для каждого вида грешников свой круг, а у Мэн Яо все эти круги перед глазами: нарисованное солнце в «Последнем шаге», шестерни в куклах, кольцо, оставшееся от матери. Все начинает походить на бесконечную петлю. Он оседает на пол, не издавая ни звука, и смотрит перед собой. Это неправильно. Это так неправильно, и надеяться нельзя, потому что разбитая надежда даже хуже разбитой идиллии. Стоит ли догнать Лань Сичэня или хотя бы перехватить его у поместья Лань? Мэн Яо закрывает глаза, и каждый вдох дается ему с таким трудом, словно тело — набитая ватой игрушка. Ему почти не страшно. Шок, который он испытывает, очень далек от ужаса и страха. Ни к чему беспокоить Лань Сичэня сейчас, если повезет, он не узнает еще достаточно долго. Мэн Яо никогда не ошибается. Все его расчеты, все планы идеально подходят ситуациям, он знает, что будет, когда Театр Золотых Кукол перестанет быть нужным. Но Мэн Яо не имеет ни малейшего понятия о скандалах в личной жизни. Ему нестрашно. По крайней мере, не за себя. У его репутации нет ничего общего с честью и достоинством для большинства людей. Он знает, они видят в нем свет и летят на него, как мотыльки. Только Мэн Яо может дать им смерть, отчаяние и фальшь на сцене, нисколько этого не стесняясь. У кукол золотые маски, но надень такую на человека, и он будет тем же механизмом. Мэн Яо ассоциируется у людей с пороком и страданиями, и они награждают свою жажду бедствий и горя, каждый раз приходя на его постановки. Но дело не в Мэн Яо. Он в бессилии сгибает и разгибает пальцы, думая. Ничего в голову не приходит, ноющая, парализующая пустота. Мэн Яо абсолютно беспомощен. Как долго шторы были открыты? Вероятно, все три дня. Это ничего не дает, только осознание, насколько он опоздал. Это кажется таким неправильным, такое не должно случаться с людьми вроде Лань Сичэня. Мэн Яо беспокоят только слова о его постановках. И, видимо, о Лань Сичэне. Он совсем не привык переживать о ком-то, кроме себя и своего театра. Чувство глухое, почти бесполезное, но внутри все равно скребет и ноет. Держать голову холодной. В любой самой плохой ситуации нельзя терять рассудок перед трудностями. Вот, что не дает покоя — не совсем своя война. Ну и пусть. Пусть правила изменились, Мэн Яо остался прежним. И его умение находить выход — тоже. Обида, злость и липкое ощущение вторжения медленно задыхаются в нем, когда он встает. Мэн Яо все равно, что о нем думают. Он убедил в этом себя, потому что все, о чем он мечтал, чего он хотел, это слава и бесконечное внимание. Ему больше ничего не нужно от людей, и его не должны беспокоить личные чувства. Сложно быть собственным идеалом, но в этом и есть смысл жизни. Сейчас нельзя думать о себе, как о человеке. У высшего общества лицо — точно золотая маска на одной из кукол. Мэн Яо думает об этом, выбирая темные рубашку и брюки. Он оставляет золотые запонки на столике, меняя их на серебряные в виде летящих птиц. Возможно, его никто не узнает. Возможно, мрачная решимость прояснить, насколько далеко все зашло, выдаст его почти сразу. Но нельзя думать о себе, об обиде и стыде. Они — лишь пыль под ногами. Светло-серый плащ ложится на плечи. Мэн Яо смотрит на себя в зеркало, и на его лице не осталось никакой осторожной радости. Он сам — всего лишь механизм в этой истории. Все, что он может сделать — только узнать и понять. Для остального прошло недостаточно много времени. Согласится ли теперь Лань Сичэнь сыграть Харона или это — черта, за которой неправильное становится неоправданным? Каждый шаг до лифта дается тяжело. Двери закрываются. Мэн Яо смотрит в пустоту, туда, где ему нужно разбираться с последствиями и нести ответственность. Он замечает, как начинают подрагивать руки, и сжимает их в кулаки. Двери открываются. Мадам Фан встречает его хищной улыбкой, как и обычно, и Мэн Яо распоряжается навести порядок в квартире, пока его нет. Она кивает, говорит что-то. Все еще улыбается. Он уходит прочь и ловит первую проезжающую мимо машину. В легких воздух густой, горький. Мэн Яо называет адрес Не Хуайсана и смотрит, как центр города медленно исчезает за окном. Ему всегда нравилось наблюдать за жизнью, происходящей на улицах, но сейчас хочется лишь черного заслона и полного отстранения. Вернется ли к нему эта любовь к наблюдению? Как будто его снова… предали? Только предавать некому, кроме себя. Дом Не Хуайсана, полученный им в наследство от матери, достаточно далеко от шума города, чтобы в него тянуло молодых франтов и еще более молодых дам. Бережно взращивая сплетни и слухи, Не Хуайсан всегда молчит, только рассаживает гостей так, чтобы они никогда не скандалили в его присутствии. Они любят поговорить, и им кажется, что в этом нет ничего опасного, но отсюда сбегают замужние женщины с юными офицерами. И потом… Сколько раз деревья, высаженные вокруг дома Не Хуайсана, прятали самые грязные и пошлые секреты? Мэн Яо знает о людях, которые приходят сюда, достаточно, чтобы предполагать. Должно быть, даже его подсчеты во многом преуменьшены, потому что до того, как Не Хуайсан переехал сюда, его мать точно так же принимала гостей и слушала их с осторожной улыбкой. Когда она умерла, Мэн Яо еще не мог даже представить себе, что однажды попадет сюда. Выходя из автомобиля, он хлопает дверью так, что водитель оборачивается, скривившись. Мэн Яо расправляет плечи и проходит по мощеной дорожке, глядя на силуэты в окнах. Он отводит взгляд, вздрогнув, и все внутри точно так же содрогается, потому что нужно быть готовым ко всему. Нужно быть готовым к худшему. Но, если повезет, Не Хуайсана можно найти до того, как все начнут смотреть. Мэн Яо нажимает на кнопку звонка и позволяет себе выдохнуть. Застывает, почти не думает, все остается между ударами сердца, между тем, как дверь еще закрыта и медленно открывается. Теплый свет настоящих свечей в светильниках, серые пейзажи на картинах, обитые деревом стены. Все это — за плечами Не Хуайсана. Мэн Яо смотрит на веер в его руках, расписанный цитатой Конфуция. Если долго сидеть у реки, можно найти власть, богатства и трупы всех своих врагов. Мэн Яо поднимает взгляд и сталкивается с настоящим, болезненным сочувствием Не Хуайсана. Все обваливается, и холод разливается изнутри. Не Хуайсан заводит его в коридор, закрывает дверь и прислоняется спиной к обитой деревом стене. Это так не похоже на него, и Мэн Яо бы заподозрил неладное, но у него так много проблем из-за собственной неосторожности, что он позволяет даже Не Хуайсану жалеть себя. — И все-таки прими мои поздравления, — говорит тот, прикрывая рот веером. — Редко можно найти таких достойных людей. — Не говори так, — Мэн Яо чувствует, как тело пытается окаменеть. — Не говори мне этого. — От этого суть не меняется, — Не Хуайсан хмурится, отводит веер, и на его лице неизменная осторожная улыбка. — Все не так плохо. — Да, — Мэн Яо усмехается, — все могло быть хуже, правда? Я бы не знал, кто собирает у себя всех сплетников, и не знал, куда идти, чтобы понимать, что происходит. Но у меня есть ты, — ему хочется сорваться на крик, но он застревает в горле. — И ты можешь сказать мне, как именно все обсуждают мою жизнь. — Ты злишься, — констатирует Не Хуайсан, пронзительно глядя на него. — Но я не желаю тебе зла. Пожалуйста, уходи, и мы обсудим это позже. Мэн Яо медленно делает шаг назад. В голосе Не Хуайсана что-то такое, к чему стоит прислушаться, и серая пелена спадает с глаз, обнажая мир в настоящих цветах. Мэн Яо почти готов подчиниться и уйти, провести ночь наедине с собой и мыслями, которые в ближайшее время станут основой его действий. Не Хуайсан подходит к двери, чтобы проводить его, и за спиной у него кровавый закат. — Мэн Яо! — на языке остается металл от этого крика. То, как стремительно Не Минцзюэ движется в коридор, то, как он достает что-то из кармана брюк, проходит мимо. Мэн Яо как будто не совсем существует, видя его перекошенное от ярости лицо. Единственное чувство, оставшееся в нем, — ужас. Холодный, мрачный, всепоглощающий страх перед этим человеком перевешивает любые попытки простить его. Не Минцюэ ударяет его сжатым кулаком в грудь недостаточно сильно, чтобы причинить боль, и Мэн Яо подхватывает то, что падает между ними. Не Хуайсан смотрит с большим беспокойством, чем раньше, и все слишком медленно. Люди выходят в коридор, и Мэн Яо в центре этой сцены, очередного скандала, которых он бы избегал, если бы мог. Белые пальцы сжимают кожаную перчатку. Мэн Яо никогда не предполагал, что Не Минцзюэ действительно хочет его убить. Осознанно, не в порыве ярости, а продумывая это дольше одного шага. Он сжимает перчатку до боли, и все в голове становится каменным. Сталь плавится. Гранит — нет. У Мэн Яо под ногами слишком скоро оказалась его могила. — Хорошо, — бесцветно произносит он, зная, что не может отказаться, — хорошо. — Хоть здесь ты не убегаешь, — говорит Не Минцзюэ серьезно, и это было бы похоже на похвалу, если бы не обстоятельства. — Драться будем на пистолетах. — Когда? — Сегодня, — Не Минцзюэ смотрит на него с презрением, — у тебя нет шанса нарушить план. — Где… — Мэн Яо не говорит «где ты меня убьешь?», но вопрос повисает в воздухе. Гости Не Хуайсана разражаются гудением, — где пройдет дуэль? — Выбери место, — Не Минцзюэ отворачивается. — Мне все равно. — Буетянь, — Мэн Яо не знает, почему выбирает его. Должно быть, чтобы его окоченевшее тело не слишком долго тащили. Не Минцзюэ, удовлетворенный в мрачной ярости, удаляется. Гости Не Хуайсана медленно перетекают обратно в гостиную, пока рядом с аркой не остается одна женщина. Мэн Яо смотрит в пол. Ему нужно поговорить с Не Хуайсаном, потому что теперь все кажется таким простым, и все правда могло быть не так плохо, если бы Мэн Яо не приехал. — Он ждал тебя два дня, — говорит Не Хуайсан, снова прислоняясь к стене. — Они с Лань Сичэнем знакомы с детства, и мой брат считает его образцом благонравия. Так что… — Не Минцзюэ окончательно поверил в то, что я оскверняю все, к чему прикасаюсь, — Мэн Яо кривится. — Мне жаль, что так вышло, — искренне говорит Не Хуайсан. — Ты можешь быть моим секундантом? — вырывается у Мэн Яо. — Я уже пообещал брату, — с сожалением говорит Не Хуайсан. — Я привезу револьверы. Брат рассчитывает на три-четыре часа на сборы. Он подходит к комоду, который раньше Мэн Яо считал произведением искусства: вырезанные виноградные лозы, ручки из нефрита, резные ножки. Теперь почти все равно. Не Хуайсан дает ему бумагу и ручку. Мэн Яо пишет несколько слов, почти не думая. Не Хуайсан, не стесняясь, читает их, с сомнением смотрит и выходит, чтобы отправить записку. Мэн Яо замечает второй лист между его пальцев. Женщина, стоявшая у прохода, подходит к нему. Мэн Яо мрачно наблюдает за плавностью ее движений. Он никогда не видел ее. По крайней мере, близко. Иначе он бы ее запомнил. Но пурпурное платье, манера держаться и взгляд серых глаз говорят о ней больше, чем титул и имя в быту, которое никто не слышал. — Госпожа Цзян, — Мэн Яо кланяется, и она холодно смотрит на него. — Мэн Яо, — равнодушно говорит она, едва склонив голову, — не думала, что познакомлюсь с вами так. — Этот недостойный не хотел нарушать ваших планов, — искренне произносит он. — Вам нужен врач, — замечает Цзян Цин, поджав губы. — Вы не найдете его в ближайшее время. — Я об этом не думал, — Мэн Яо не думал о том, что Не Минцзюэ оставит его в живых. — Спасибо госпоже Цзян за важное замечание. — Я могу поехать с вами, — с тем же холодом произносит она. — Если вы дадите мне время взять все необходимое. Мэн Яо помнит о том разговоре с Лань Сичэнем, но она все равно поражает его. Цзян Цин красива, как красиво оружие, ее слова похожи на удары стали о сталь, а манеры — на расплавленную ртуть. Он не может отказать ей так, чтобы не оскорбить. Ей будто все равно, что она тоже рискует. — Госпоже Цзян ни к чему беспокоиться о судьбе этого человека, — наконец говорит Мэн Яо. — Я хочу поехать не из-за вас, — каждое слово Цзян Цин прибивает его к полу. И это решает в голове Мэн Яо простое уравнение. Теперь ничего не будет происходить из-за него или по его желанию. Он — всего лишь безликая фигура в этой истории. Так было раньше, так снова происходит сейчас. Цзян Цин, услышав его приглашение, уходит в закат, встречаясь в дверях с Не Хуайсаном. Мэн Яо и правда не может сбежать. Он решает не ехать обратно в квартиру. Вместо этого личный водитель Не Хуайсана везет его в Театр Золотых Кукол. Мэн Яо касается знакомых истертых стен, толкает двери и проходит в темноту. Свет загорается, и весь этот мир, который всегда принадлежал одному Мэн Яо, кажется совсем неважным. Что будет дальше? Не Минцзюэ не промахивается. Ему все равно, что он вызвал Мэн Яо на дуэль на глазах стольких людей. Ему все равно на дальнейшие обвинения, потому что дело замнут и не пустят дальше сплетен. Героев проигранной войны не судят. Это одна простая истина, в которую упирается все происходящее. Судят здесь только Мэн Яо. То, как он боялся чувствовать себя счастливым рядом с Лань Сичэнем, кажется таким пустым. Теперь это даже смешно. Всю жизнь Мэн Яо ускользал от сильных чувств, не позволяя себе сломаться, но здесь и сейчас у него нет ничего, чтобы испытать их. Через несколько часов он, вероятно, умрет за то, что был неосторожен. Это его ответственность. Вот и все. Если только… быстрым шагом Мэн Яо идет дальше, проходит зал, свой кабинет и мастерскую, пока его не встречают широкие тяжелые двери. За ними — его куклы. Механические актрисы и актеры без лиц. Мэн Яо подходит к одной, смотрит на гладкий металл, обнаженный, чистый. Без масок они лишь отдаленно напоминают людей. Еще дальше от них. Еще больше фальши. Если Мэн Яо каким-то чудом попадет в Не Минцзюэ, его ждет что-то гораздо хуже смерти. На такое он пока не готов, потому что в конце его все равно позорно казнят. А перед этим развеют по ветру все его старания. Дать себя убить — самый очевидный способ. Невозможно убежать от пули, когда нужно стоять на месте. Оба револьвера будут заряжены. В голове проясняется так резко, что в полумраке весь блеск позолоты кажется невыносимым. Мэн Яо трясет куклу перед собой за плечи, едва ее не роняя, и зажмуривается. Он поставит условие, в котором нуждается сам Не Минцзюэ. Быстрым шагом Мэн Яо идет в свой кабинет, забирает трость и прощается с Театром Золотых Кукол едва заметным поклоном. Должно быть, это место нуждается в нем так сильно, что помогает разрешить проблему. Мэн Яо думает, как точно сформулировать условие победы в дуэли, пока едет на кладбище Буетянь. Когда-то, во времена британской оккупации, там построили христианский храм. Англиканский, если быть точнее. Миссионеры пытались обратить всех проходящих в свою веру, в качестве подарка предлагая бесплатное захоронение. За несколько лет храм оброс огромным кладбищем бедняков. Позже Вэнь Жохань построил там фамильный склеп, в котором его и похоронили. Так в Буетянь потянулись все знатные господа. Изначально его назвали Безночным городом именно из-за англиканского храма, окна которого всегда горели праведным желтым светом. Позже, когда склеп Вэней уже был построен, Вэнь Жохань оплатил установку фонарей. Они горят всю ночь достаточно ярко, чтобы устроить ночную дуэль. Мэн Яо был там дважды, когда искал могилу матери и когда узнал о смерти Цинь Су. Ее кровь на руках Цзинь Гуаншаня? Или все-таки на его? Мэн Яо вспоминает эту историю, пока едет на место дуэли. Цинь Су была дочерью хозяйки дома моды, который разорился точно так же, как фабрика Вэнь Жоханя. Мэн Яо к тому моменту был знаком с трагичной историей мадам Цинь — он был одержим идеей найти как можно больше живых доказательств развратности Цзинь Гуаншаня — и не мог не попытаться помочь Цинь Су, предложив ей работу в театре. Когда она начала влюбляться в него, он сделал неверный выбор. Узнав правду, она повесилась. Мэн Яо чувствует себя живым. Он перевернет игру, если потребуется, пожертвует чем-то не слишком дорогим, но не проиграет окончательно. Сплетни и слухи кажутся такими далекими. Водитель подозрительно смотрит в зеркало заднего вида, когда Мэн Яо начинает рассуждать вслух. Сегодня на дорогу уходит слишком много денег. Мэн Яо выходит из автомобиля под свет фонарей, и ему навстречу уже бежит Сюэ Ян, громко ругаясь. Мэн Яо не собирается посвящать его в детали своего плана. В конце концов, тогда это может услышать Не Минцзюэ. Слушая вопли Сюэ Яна и все, что он думает о нем, Мэн Яо идет вперед. Ему все равно. Ему почти все равно. Братья Не и госпожа Цзян встречают их у склепа Вэней. Цзян Цин теперь в простом сером платье, но хозяйка издательского дома Цзян и воспитанница Вэнь Жоханя угадается в ней, даже если одеть ее в лохмотья. Мэн Яо наблюдает за ней: ей принесли складное кресло, она не встает, чтобы поприветствовать его и Сюэ Яна. Кожаная сумка со всем необходимым лежит на ее коленях. — Господа, — начинает Не Хуайсан, — и дама, я думаю, мы можем приступать. — Обговорим последние условия, — Цзян Цин все-таки встает, разделяя две стороны баррикад одной миниатюрной собой. — Драться до первого пулевого ранения. Проще достать одну пулю, чем три. Мэн Яо зачарованно смотрит на нее, чувствуя беспомощность. Она опередила его. Стоило сказать ей, чтобы она дала ему хотя бы шанс на жизнь. Не Хуайсан открывает портфель с револьверами, и Мэн Яо берет один из них. Он не умеет стрелять. Он — не герой войны, у него нет медалей и звания полковника, у него есть только Театр Золотых Кукол. — У каждого есть три попытки, — добавляет Не Хуайсан после проверки револьверов. — Господа желают бросить жребий? — О, конечно, удача ведь сегодня на стороне Мэн Яо, — усмехается Сюэ Ян. — Счастливый, блять, ублюдок. Он говорит это без злости, с каким-то мрачным весельем, но это делает только хуже, потому что первым стреляет Не Минцзюэ. Они расходятся на десять шагов от черты, Мэн Яо выдыхает, разворачивается и слышит выстрел. Он в изумлении смотрит на Не Минцзюэ, на револьвер в его руках. Он видит целую картину и улыбается, потому что удача все-таки на его стороне. — Стреляй уже! — сквозь шум в голове слышно злой крик Не Минцзюэ. Мэн Яо поднимает револьвер. Все под контролем. Впервые за этот чертов вечер все под его контролем. Он зажмуривается и в упор стреляет себе в плечо. Первое желание — закричать. Мэн Яо кажется, что он слышит, как трещит его челюсть, когда он зажимает рот. Шатаясь, он едва не падает на колени, и никто ничего не делает. Мир замирает в мгновении. Кровь быстро стекает по руке, пачкая испорченный плащ. Теперь в плане видно очевидные погрешности, потому что дописать пьесу нужно за две недели. Мэн Яо слышит, что Сюэ Ян опять ругается, но ему все равно на звуки. Ему просто больно, и его тошнит. Хочется закрыть глаза и упасть. Револьвер наконец падает к ногам. — Я не собирался его убивать! — в голове взрывается рев Не Минцзюэ. — Извините, господин Не, не могли бы вы предупредить об этом заранее? — Сюэ Ян, балда, лучше бы подошел. — Замолчите, — Цзян Цин наконец уводит Мэн Яо к своей сумке. Она усаживает его в кресло, недолго ищет иглу, нить, нож и два сосуда. Одним ее точным движением рукава пальто, подаренного итальянским дизайнером и продырявленном пулей, и рубашки распарываются, обнажая красное месиво. Не Хуайсан подходит и, побледнев, отворачивается. Он поднимает револьвер Мэн Яо и забирает второй из рук Не Минцзюэ. Цзян Цин поливает руку Мэн Яо спиртом, и ему хочется закрыть глаза и потерять сознание. Он всегда знал, насколько высок его болевой порог, но, честно говоря, это лишь странное объяснение того, как долго человек может не кричать от боли. Мэн Яо вцепляется в свое колено, не издавая ни звука. — Я думал, хоть здесь ты поступишь честно, — если Не Минцзюэ пытается его добить, у Мэн Яо нет на это сил. Цзян Цин замирает. — Выпейте, — тихо говорит она, подавая Мэн Яо второй сосуд, и встает. — Все правила были соблюдены, — обращается Цзян Цин к Не Минцзюэ. — Я сказала: «До первого пулевого ранения», и вы не возражали. Не вам рассуждать о чести при мне, господин Не, — ее голос такой же ровный и безжизненный, как и всегда. — Герой проигранной войны. Так вы отплатили моей стране? Так вы отплатили мне? Вы помните тот разговор? — спрашивает Цзян Цин, подходя к нему. — Я оставила его между нами, но потом долго думала над этим. Вы приказывали умереть простым людям, решая, кто из них ценнее для вашей армии. Посылали их на смерть на бумаге, а я всего лишь находила их на поле боя и пыталась вернуть к жизни. Цзян Цин и Не Минцзюэ стоят на расстоянии вытянутой руки друг перед другом, и Мэн Яо, выпивший из сосуда, видит в этой молодой женщине Смерть, которую пытался подогнать под Не Минцзюэ. Но Смерть не жестока, она не просит славы и идет на компромиссы, когда видит желание. Маленькая, ниже среднего роста, госпожа Цзян стоит перед одним из самых влиятельных людей Китая, гордо подняв голову и расправив плечи. Она отчитывает его, точно маленького ребенка. — Мне все равно, что вы думаете о чести и честности, — тихо и уверенно говорит Цзян Цин. — Дуэль окончена. Она возвращается к Мэн Яо, и он догадывается, что было в том сосуде, когда Цзян Цин принимается за работу. Она пачкает руки и платье в его крови, и боль приходит только отдаленно. Мэн Яо медленно разжимает пальцы на своем колене и удивленно их рассматривает. — Это мак, — говорит Цзян Цин. — Вы будете в порядке. — Госпожа Цзян… — Вэнь Цин, — она впервые улыбается. — Сложно быть госпожой Цзян или девой Вэнь, когда твои руки перепачканы кровью. — Я не хотел этого, — говорит Мэн Яо со всей серьезностью. Вэнь Цин показывает ему пулю. — Я долго хотела сказать Не Минцзюэ то, что думаю, — она принимается зашивать рану. — Спасибо вам, господин Мэн. — Мэн Яо, — поправляет он, — раз вы… — Как вам угодно, — Вэнь Цин пожимает плечами, — я думаю, вы со всем справитесь. Вы сильный человек. Она не поворачивается, когда Мэн Яо слышит чужие голоса. Вэнь Цин все так же зашивает его руку, и ему становится обидно, что останется уродливый шрам. Но голоса становятся громче, и Мэн Яо отдаленно узнает их. Изнеможенный мозг, окончательно доведенный маковым молоком, отказывается работать. — Какого черта здесь происходит? — спрашивают совсем близко. — А-Цин, ты в порядке? — Я работаю, — коротко отвечает она, и этот голос замолкает. — Не-Сюн, вы пытались убить Мэн Яо? — это, кажется, Вэй Усянь. Что он здесь забыл? — Подождите, где он? — Хуань-гэ? — шепчет Мэн Яо, и Вэнь Цин кивает. — Нет, правда, какого черта? — все-таки Вэй Усянь. — Я не знаю, как так вышло! — восклицает Не Хуайсан. — Он сам в себя выстрелил! — Я закончила, — объявляет Вэнь Цин и отходит. Мэн Яо запрокидывает голову и смотрит на небо. Он чувствует, как кто-то прикасается к его здоровой руке, и едва улыбается. Паршивый вечер, но это хорошо. — А-Яо, — зовет его Лань Сичэнь, — ты хочешь поехать со мной? Я отвезу тебя домой. — Технически, отвезу я, — громко говорит Вэй Усянь где-то сверху. — …А что я должен делать, когда узнаю от служанок, что моя жена взяла лекарства и поехала в Буетянь? — Да, и… господин Не, извинитесь перед господином Лань и господином Мэн, — отчетливо произносит Вэнь Цин. Мэн Яо наблюдает, как Цзян Ваньинь обнимает ее за плечи, будто пытается спрятать от всего мира. Извинения Мэн Яо не нужны, и они проходят сквозь него. Отдаленно он чувствует, как Лань Сичэнь помогает ему подняться и ведет прочь, к машине Вэй Усяня. Мэн Яо повисает на нем, почти не ругая себя за это. Он окликает Сюэ Яна, тот говорит, что сам доберется и куда-то уходит. Мэн Яо забывает об этом, продолжая идти рядом с Лань Сичэнем. В конце концов, главный пострадавший здесь он. Мозг в наркотическом опьянении вяло отзывается. — Я не могу оставить тебя одного в таком состоянии, — говорит Лань Сичэнь, усаживая Мэн Яо на заднее сидение автомобиля. — Позволь мне отвести тебя в поместье, пожалуйста. — Это все еще моя машина! — Надеюсь, учредитель Лань не попытается убить меня тоже, — тихо шутит Мэн Яо. Никто не смеется. Он не знает, когда точно засыпает, но что-то подсказывает, что просыпаться в ближайшее время не стоит. Мэн Яо терпеть не может объяснять, что он делает.