Театр Золотых Кукол

Солнце светит сквозь витраж в широком окне. Когда-то, во времена британской оккупации, это здание построил лондонский архитектор, уехавший из страны из-за долгов. Он хотел, чтобы на другом конце мира хоть что-то давало ему ощущение дома. Здесь все напоминало ему о том, как безжалостна корона, как разрушительны наркотики и как он сам проиграл в собственной войне. Должно быть, он начал пить, а может и вовсе курить опиум. Тому архитектору совсем не нравилась новая жизнь. Через три года после его смерти дом был сдан в аренду. По задумке архитектора лишь квартира на последнем этаже должна была принадлежать ему, а все остальные он рассчитывал подарить государству. Неизвестно, почему он так и не подписал бумаги о передаче имущества, но прямых наследников у него не было. И завещания тоже. Так весь дом вместе с квартирой под крышей перешли в те руки, на которые архитектор рассчитывал. В итоге война закончилась, оккупация была снята, а Китай сломался и открылся для всего мира. Вокруг здания, построенного тем архитектором, вырастали другие: они копировали стиль, но в них совсем не было той же тоски по дому. Оно стало старым раньше, чем дома рядом достроились. Херувимы на фасадах, пышногрудые греческие нимфы, подпирающие балконы — все это начало осыпаться. В конце концов, квартиры внизу разделили на более маленькие и стали сдавать менее богатому населению. Лишь ту, что архитектор делал для себя, оставили в покое. Знатные господа живут в своих поместьях, бедняки не могут снимать шесть комнат с личным лифтом и панорамным окном во всю стену. Эта квартира пустовала больше тридцати лет, пока не нашелся престранный господин, пожелавший ее снять. Мэн Яо сидит на полу, прислонившись спиной к кровати, и гипнотизирует взглядом печатную машинку. У него слишком много идей, и все они должны воплотиться в жизнь, но это кажется почти невозможным. Он тянется вперед, чтобы написать несколько предложений, потом отодвигается и снова смотрит, надеясь, что печатная машинка провалится сквозь землю. Красные блики витража на паркете нервируют. Мэн Яо встает, чтобы задвинуть шторы. Ему не нравится абсолютно все, что сейчас происходит. Уверенность, с которой он целовал Лань Сичэня, пытается прорваться и в другие дела. Сейчас стоило бы отдохнуть, а не снова дотягиваться до звезд. Но сознанию не скажешь, что подвигов на ближайшее время хватит. Мэн Яо смотрит, как на улице жизнь идет своим чередом: под его окнами снова началась пробка, даже отсюда слышно крики и ругань. Люди быстрым шагом идут по тротуарам. Иногда они скрываются под козырьками магазинов, иногда — из обозрения с этого ракурса. Ничего, плотные шторы быстро от них избавятся. Не выдерживая напряжения, Мэн Яо пишет две записки с разными адресами: одна должна уехать в поместье Лань, другая — к Сюэ Яну. Сегодня будет замечательный день, если Мэн Яо прекратит страдать и вытаскивать из себя еще неоформленные мысли. Он довольно жмурится и улыбается, представляя, как снова увидит Лань Сичэня. Может быть, все зайдет немного дальше поцелуев на сцене, прогулок по ночному городу, нескольких поздних завтраков в кафе итальянского наркобарона и невероятно, вопиюще откровенных взглядов. Лифт для прислуги спускается вниз с двумя запечатанными конвертами. Если их не доставят в ближайшее время, придется навестить убогую квартиру Сюэ Яна на Четвертой улице и поместье Лань. Первое — приемлемо, но неприятно, второе — лишние пересуды и косые взгляды, повезет, если только учредителя Лань. Такого нужно избегать при первой же возможности. Должно быть, в мире театрального искусства есть только две беды: консервативный взгляд Лань Цижэня на все вплоть до цвета сапог и мода на пьесы по восемнадцать часов. И то, и другое безобидно само по себе, но вместе, — античный театр консервативен в достаточной степени, — похоже на ад для актеров и театральной команды. И то, что Лань Сичэню не приходится точно так же отыгрывать на фортепиано по восемнадцать часов, ничто иное, как вопиющая удача. Ну или здравый смысл. Дожидаясь ответа, Мэн Яо в одиночестве пьет кофе в столовой. Дубовый стол, оставшийся со времен Опиумных войн, рассчитан на двенадцать человек. Мэн Яо всегда сидит за маленьким круглым столиком, подаренным одним французским дизайнером после дебюта Театра Золотых Кукол. В то время этот столик был единственным, за чем можно было пообедать. Двенадцать стульев с резными ножками и шелковой обивкой, как и дубовый стол, больше похожи на экспонаты выставки британской оккупации, чем на реальную мебель. Если задуматься, Мэн Яо квартируется в неудавшемся музее, и большинством вещей здесь пользоваться он никогда не станет. По крайней мере, по назначению. Но этот стол… о, Мэн Яо знаком с библейскими сюжетами. И держится от них подальше. Он успевает позавтракать и выбрать атласную рубашку цвета сливок с вышивкой золотыми нитями, когда маленький служебный лифт возвращается обратно. Вместе с утвердительными ответами находятся несколько писем с приглашениями в Европу от разных знакомых Мэн Яо. На них он будет отвечать, когда появится настроение поупражняться в лести. Но в Берлин, в Париж и тем более в Рим, — потому что все дороги не могут вести туда, — в ближайшем будущем ехать противопоказано. До театра Мэн Яо решает идти пешком. На улице так солнечно, что для сохранности плаща стоит взять зонт. Обманчивая осень вот-вот обернется сезоном дождей, и к этому лучше быть готовым. Ко всему лучше быть готовым, даже к внезапному банкротству и обнародованию некоторых неприятных фактов из биографии. Для первого есть пара сотен британских фунтов, для второго — чудовищное открытое письмо с фантастическим количеством правды. Мэн Яо помнит, как в разгар зимы шел с копией этого письма в банк, думая, что вряд ли сможет оттуда выйти. Это было похоже на помешательство: до этого он несколько раз писал им, что непременно опубликует нечто такое, что устроит Цзинь Гуаншаню ад наяву. Тогда еще не было никаких рисков, Мэн Яо был никем. Теперь у него самого есть репутация и подобие чести предпринимателя. Письмо все равно ждет своего часа. В тот день, закончив с банком Цзинь Гуаншаня и осознав свою удачу, Мэн Яо бросился устранять последствия. Он ворвался в мастерскую Вэй Усяня, где Сюэ Ян уже вслух читал письмо человеку, названная сестра которого вышла замуж за золотого сынка Цзинь Гуаншаня. Конечно, услышав только половину, Вэй Усянь не согласился отнести это в издательский дом Цзян. Конечно, услышь он все письмо, Цзинь Гуаншаня бы нанизала на вилы разъяренная толпа. Правда так и осталась под слоем грядущего успеха Театра Золотых Кукол. Теперь, должно быть, письмо стоило бы сжечь, чтобы его никто и никогда не нашел. Но Мэн Яо все равно хранит его, как занятный сувенир. Он может дословно воспроизвести его по памяти с приведенной статистикой и всеми примерами, но сентиментальность взяла свое. Не об этом нужно думать сейчас. Мэн Яо ожидаемо приходит к Театру Золотых Кукол первым. Он встает у стены и внимательно разглядывает происходящее вокруг. Люди — моменты в истории этого места. Должно быть, когда все они умрут, появятся новые и будут чтить то, что осталось в памяти. Должно быть, Театр Золотых Кукол станет музеем и достоянием прошлого, когда придет время. Следующим его владельцам очень повезет разбираться в количестве потайных ходов и сплошных проходов к зданиям рядом. Лань Сичэнь приезжает всего через пятнадцать минут. Он выходит из машины, несомненно личного транспорта семьи Лань, оглядывается и, заметив Мэн Яо, улыбается, и его улыбка снова похожа на красивейший из рассветов. Они должны поздороваться, чтобы это выглядело прилично для окружающих, но Мэн Яо хватает только на то, чтобы подойти чуть ближе, чем нужно, и смотреть. Он так восхитительно влюблен в этого человека. — Как дядя? — слов хватает только на это. Честно говоря, вопрос довольно важный. — Все еще не может поверить в то, что мы с тобой знакомы, — Лань Сичэнь поджимает губы и рассеянно смотрит на Мэн Яо. — Мне кажется, пока рано говорить ему о чем-то большем. — Мне кажется, ему лучше вообще никогда ни о чем не говорить, — с чувством говорит Мэн Яо. — Лучше быть честными, — Лань Сичэнь хмурится. — Иначе он снова начнет поиск подходящей кандидатуры на роль моей жены. Мэн Яо не выдерживает и смеется. Ему хочется уткнуться в плечо Лань Сичэня и, обнимая его, глупо улыбаться и мечтать о счастливой жизни без лишних жен и без скандалов. Но без скандалов можно жить лишь скрываясь, поэтому Мэн Яо стоит на месте и старается не шевелиться. Кто знает, что учинит его тело, если дать ему волю. — Пойдем, — произносит он, — я хочу показать тебе, как мы работаем. Конечно, Лань Сичэнь в курсе, что происходит в театрах, когда они закрыты для всех остальных. Только Театр Золотых Кукол — не совсем нормальное место, не совсем театр и не совсем открыт в принципе, так что, технически, для всех остальных он закрыт всегда. Мэн Яо открывает двери, и они с Лань Сичэнем еще несколько секунд пытаются пропустить друг друга. Дожидаться Сюэ Яна можно долго. С одинаковой вероятностью он может прийти и через три часа, и через двадцать минут, только дайте ему волю. Мэн Яо заводит Лань Сичэня в свой кабинет и предлагает чай. Тот усмехается, но от чая не отказывается. Задвинув дверь, Мэн Яо выдыхает, чувствуя себя почти в безопасности. Лань Сичэнь садится в его старое кресло, которое до сих пор кажется самым удобным из всего, на чем приходилось сидеть когда-либо. Мэн Яо обещал чай. За ним нужно идти на кухню, в другой конец коридора, а это непозволительно далеко. Тело, привыкшее жить по принципу «бей или беги» резко становится бесполезным. Всегда подводит в самый ненужный момент. — Извини, — говорит Мэн Яо, склонив голову, — насчет чая я все-таки тебя обманул. — Ничего, — Лань Сичэнь улыбается. — Я рад, что мы можем провести время наедине. И, хорошо, Мэн Яо все-таки это делает. Он проходит несколько шагов до Лань Сичэня в кресле, заглядывает ему в глаза и целует, положив ладонь на его прохладную шею. Лань Сичэнь перетягивает его на свои колени, и Мэн Яо почти кажется, что впервые они переспят здесь, — неудобно, без свечей, никакой романтики, — потому что он немного сходит с ума, когда руки Лань Сичэня касаются живота и бедер. И это через ткань. Мэн Яо отстраняется, чтобы перевести дух. Он не может заставить себя открыть глаза, потому что вид покрасневших и немного припухших от поцелуя губ Лань Сичэня сейчас будет похож на пытку. Он следит за вдохами и выдохами, все еще сидя на чужих коленях. Лань Сичэнь начинает целовать шею Мэн Яо, так трепетно положив ладони на его щеки, что это кажется слишком для перевозбужденной нервной системы. Мэн Яо чувствует себя сломанной куклой — от ощущений он не может пошевелиться. Кое-как вернув подвижность своим рукам, Мэн Яо открывает глаза. Он тянется расстегнуть несколько пуговиц на рубашке Лань Сичэня, и тот позволяет. Острые линии ключиц, о которые можно порезаться, белая кожа настоящего аристократа и несколько родинок у левого плеча. Мэн Яо наклоняется, ведет губами по этим родинкам. Лань Сичэнь позволяет себе выдохнуть, и этот звук лучше нескольких сонетов знаменитейших композиторов. — Зачем господину Мэн я? — слышит Мэн Яо и зажмуривается. — Я знаю, что ли? Сказал тебя притащить, я притащил. Будь благодарна ему за совет и заткнись. В коридоре начинается возня. Мэн Яо медленно отстраняется с видом мученика, трагично смотрит на ключицы Лань Сичэня и начинает застегивать его рубашку. Руки дрожат, пальцы никак не хотят вдевать пуговицы в петли. Стоит ли говорить, с какой легкостью они бы продолжили свой невероятный опыт раздевания Лань Сичэня? До того, как звать Сюэ Яна и Сяо Цин, мозгов которых даже на двоих не хватит, чтобы проверить кабинет, Мэн Яо пытается привести себя в порядок. Он не смотрит на Лань Сичэня, потому что Лань Сичэнь смотрит на него, и если они снова встретятся взглядами, Мэн Яо будет чувствовать себя еще хуже. Вот поэтому нельзя поддаваться минутным слабостям — лишившись ощущений, человек даже самому себе кажется слабее. — Мы можем продолжить после? — тихо спрашивает Мэн Яо, вставая с колен Лань Сичэня. — Если А-Яо действительно понравилось, — несмотря на строгий тон, он снова улыбается. Безупречный. О, черт возьми. — Этот недостойный хотел бы доставить Лань Хуаню такое же удовольствие, какое испытал сам, — в подтверждение своих слов Мэн Яо даже кланяется. — В таком случае… — Лань Сичэнь задумчиво смотрит на него. — Я думаю, мы обязательно продолжим. Он целует Мэн Яо в волосы, и они выходят, чтобы догнать Сюэ Яна и Сяо Цин. Те снова ругаются, но скорее из привычки, чем со злости. Мэн Яо берет Лань Сичэня за руку, чувствуя, как эти коридоры, считающие его вечным хозяином, удивлены таким недальновидным поведением. Что? Мэн Яо чувствует себя счастливым, а стены не умеют радоваться. Пусть завидуют. — Чэнмэй! — окликает он, и Сюэ Ян оборачивается, тормозя Сяо Цин. Дальше они идут вчетвером. При Лань Сичэне эти двое не могут ругаться, а Мэн Яо при них не может нести влюбленный бред. Судя по измученному виду Сюэ Яна, который то и дело оборачивается, чтобы вглядеться в лицо Мэн Яо, интуиция сегодня не подводит его. Не то, что он мог не понять. Все-таки потом Сюэ Ян узнал, куда делся тот пион. В мастерской уже ждут несколько чашек чая. Вероятно, по приходе в театр, Сюэ Ян попросил кого-то из работниц принести их сюда. Очень дальновидно с его стороны не заваривать чай самому. Мэн Яо почти готов сказать ему спасибо. Он ждет, пока все рассядутся, отпивает из своей чашки и красноречиво молчит. — Шеф, зачем тебе мелкая? — спрашивает Сюэ Ян, пока Сяо Цин во все глаза рассматривает Лань Сичэня. — У меня есть идея, — таинственно говорит Мэн Яо. — Госпожа Малышка, ты хочешь мне помочь? — Госпожа Идиотка залипла на господина Лань, — Сюэ Ян кривится и проводит рукой перед ее лицом. Сяо Цин не реагирует. — Видишь? — Простите, — действительно виновато говорит Лань Сичэнь. — Я не хотел мешать. — Забейте, господин Лань, — советует Сюэ Ян. — Как тебя зовут? — спрашивает Лань Сичэнь, обращаясь к Сяо Цин. — Я… — она растерянно смотрит на него. — А-Цин. То есть Сяо Цин, господин Лань, я… вы… — Я решил, что господину Лань будет интересно посмотреть на нашу работу, — терпеливо произносит Мэн Яо. Он не говорит о том, что ему нужен защитник его идеи от тотальной критики Сюэ Яна. — А ты мне нужна, потому что эта работа во многом будет лежать на тебе. В глазах Сяо Цин видно, что она не хочет опозориться перед уважаемым господином. Но еще меньше она хочет работать, так что Сяо Цин снова становится Сяо Цин, которая вечно бросает вызов всему миру и пытается показаться самой важной на свете. Мэн Яо в последнее время слишком часто с ней видится, замечая черты Сюэ Яна. — Что вы от меня хотите? — спрашивает она, смерив Мэн Яо подозрительным взглядом. — Ты должна будешь сыграть в пьесе, которую я скоро поставлю, — Мэн Яо откидывается на спинку кресла. — Помнишь наш разговор? Ты можешь стать знаменитостью, и тебе не придется… — Я не буду плясать в театре, — перебивает она. От неожиданности Мэн Яо не продолжает. — Я собираюсь поступить на службу, и, при всем уважении к господам Лань и Мэн, цветастые тряпки и сцена не очень хорошо повлияют на мое вступление в армию Китая. Несколько секунд все пораженно молчат. Мэн Яо надеется, что Лань Сичэнь не воспринял слова Сяо Цин на свой счет. Впрочем, ему приходится почти сразу об этом забыть, потому что лицо Сюэ Яна постепенно начинает напоминать труп и перезревшее яблоко одновременно. Его вцепившиеся в подлокотник пальцы, кажется, вот-вот порвут обивку. — Какая. Нахрен. Армия? — он постепенно прожигает взглядом дыру в Сяо Цин. — Ты туда не пойдешь. — Я хочу быть, как Синчэнь-гэ! — Сяо Цин вскакивает, и Мэн Яо приходится вжаться чуть поглубже в кресло, чтобы она не задела его рукой. — Он бы мной гордился. — Сяо Синчэнь был идиотом, — Сюэ Ян презрительно усмехается. — В армии нет ничего хорошего. Там собирают самых тупых жителей Китая и накачивают наркотой, чтобы они служили на славу империи. Хочешь так? — Мой брат об этом не упоминал, — мягко говорит Лань Сичэнь, и все удивленно смотрят на него. — Сюэ Ян, вы ведь знаете, что Вэй Усянь поступил на службу в начале военной кампании? Мой брат записался добровольцем, как только узнал. Они пробыли там не так долго, но я уверен, Ванцзи рассказал бы мне, если бы что-то знал о наркотиках. — Он просто пытается меня запугать, — поясняет Сяо Цин, с восторгом взглянув на Лань Сичэня. — Я знаю, что никаких наркотиков там нет. Мэн Яо молчит. Вероятно, Лань Ванцзи и Вэй Усянь служили где-то в штабе, потому что наркотики на войне и правда есть. Об этом не говорят, но три года назад опиум очень резко начал стекаться в Корею, а потом на границы с ней. Такое замечаешь, если знаешь, где искать. Мэн Яо очень рад, что Лань Сичэнь не имеет об этом ни малейшего понятия. — В любом случае, — Сюэ Ян все еще полыхает злостью, — даже для армии ты слишком тупа, раз хочешь повторить судьбу Сяо Синчэня. — Он погиб не на войне, — протестует Сяо Цин. — Конечно, он перерезал себе горло, — Сюэ Ян неприятно смеется. — Хорошо, ты считаешь, что ты лучше него… — Я этого не… — Заткнись, — он поднимает руку, — заткнись и не смей меня перебивать. Тогда вспомни про Сун Ланя, если тебе так хочется. Хочешь, чтобы мне точно так же пришло твое тело и я оплачивал твои похороны? А мне потом тоже себя прибить? Много чести. — Синчэнь-гэ видел, как он погиб, — бесцветно говорит Сяо Цин. — В последние дни его мучали кошмары, и он плакал. Он не хотел мне говорить, но я настаивала, и он сказал, что не может забыть, как Сун Ланя проткнули катаной на его глазах. Синчэнь-гэ говорил, что ему пришлось… закончить. Мэн Яо пораженно молчит. Он осторожно переводит взгляд на побледневшего Лань Сичэня, и чувствует себя до смешного неприятно. Он всего лишь хотел показать, как они работают с новыми идеями, а не видеть, как Сюэ Яна медленно ломает подобранная им же Сяо Цин. Лань Сичэнь смотрит на него в ответ, и радует только одно: паршивее всего здесь точно не им двоим. — И после этого ты все еще хочешь в армию, — хрипло констатирует Сюэ Ян. — Мне кажется… — Я всего лишь хочу тебя защитить, — он устало разводит руками. — Но ты все портишь. Делай, что хочешь, когда вырастешь. Но не трахай мне мозги своими бредовыми идеями, пока я пытаюсь сделать из тебя человека. Договорились? Сяо Цин кивает. Она выглядит еще меньше, чем обычно, и ей приходится прикладывать усилия, чтобы не расплакаться. Мэн Яо терпеть не может подобные сцены, особенно, если он посторонний человек. Сюэ Ян и его малышка в последнее время испытывают его нервы на прочность. Если бы здесь не было Лань Сичэня, Мэн Яо… нет. Он бы ничего не смог сделать. В пространстве висят несказанные слова. Однажды Сюэ Ян сказал, что невозможно ревновать звезды к луне, и Мэн Яо записал, чтобы где-нибудь использовать. Он не думал о том, что это было настолько буквально. Хотел бы Сюэ Ян, чтобы его слова прозвучали в какой-нибудь пьесе? Мэн Яо не хочет спрашивать. — Господин Мэн, господин Лань, — Сяо Цин кланяется им по очереди. — Простите эту недостойную. Я буду участвовать в постановке, если это нужно, но сейчас я не готова говорить об этом. Она уходит, и Сюэ Ян встает, чтобы догнать ее и, видимо, продолжить разговор. Мэн Яо устало смотрит на Лань Сичэня, чувствуя, что на сегодня подвигов с него хватит. Одна из недоделанных кукол, стоящих в углу, падает, когда Сюэ Ян хлопает дверью. — Девочка далеко пойдет, — замечает Лань Сичэнь таким голосом, будто это ему самому пришлось добить своего лучшего друга. — Не знаешь, в какое подразделение она хочет? — Понятия не имею, — Мэн Яо незаметно для себя скатывается на пол, и ему на голову ложится рука Лань Сичэня. — Скажи Сюэ Яну, что госпожа Цзян хочет открыть курсы оказания первой помощи для девушек. Она была военным доктором. — Я уже ничему не удивляюсь, — Мэн Яо закрывает глаза. — Хоть у тебя нет грустной истории про войну? — Мне не хотелось разочаровываться, — Лань Сичэнь усмехается и садится рядом с ним. — Я никогда не держал в руках даже револьвер. Не думаю, что от меня там было бы много пользы, как от солдата. Так что я отправлял часть гонораров на содержание армии. — А твой брат… — Они с Вэй Усянем подхватили пневмонию, и к тому моменту, как их выписали из военного госпиталя, дядя уже смог затребовать срочную демобилизацию. Это не должно быть смешно, но Мэн Яо смеется — надрывно и немного безумно. Он кладет голову на плечо Лань Сичэня, думая о том, как в то время вел войну лишь с самим собой и целым миром вокруг. Ему было все равно, чего хочет империя и чего хотят там, за морем. Ему просто хотелось исполнить свою мечту. Должно быть, он чем-то выдает свои мысли, потому что Лань Сичэнь крепко сжимает его руку.