Театр Золотых Кукол

Мало кто знает о том, что на самом деле Театр Золотых Кукол гораздо больше, чем кажется со стороны. Полуразвалившиеся складские помещения с забитыми досками окнами и дверьми имеют выход в закулисье точно так же, как закулисье ведет к пустым и неопрятным, но сухим залам мастерской и реквизитной. Но они оба, взятые вместе, уступают огромному помещению со стоящими в рядах куклами. Когда Мэн Яо только начинал, ему приходилось жить в единственном из углов, где не было кукол, потому что все его деньги уходили на обустройство театра. Конечно, он мог снова попытать удачу и выпросить больше денег, но что-то подсказывало, что в следующий раз его просто спустят с лестницы. Так что Театр Золотых Кукол и правда был его домом. Какое-то время, еще и не самое приятное, но все-таки домом. Гораздо лучше комнаты у старой вдовы и тем более борделя. Темные коридоры с керосиновыми светильниками — дороги для новых путешествий. Если завернуть налево, а затем пройти примерно четыре светильника и заметить ширму, сделанную под цвет стен, можно найти кабинет Мэн Яо. В нем нет ничего стоящего, кроме рукописей первых спектаклей и старой печатной машинки, на которую мать копила несколько месяцев. Собственно, все, что от нее осталось — печатная машинка английского образца и неприметное кольцо. Стоит ли говорить, что даже пиньинь на ней выглядит, как редкостный бред? В дни, когда нет постановок, Мэн Яо приходит только посмотреть. Он идет в мастерскую, зная, что там на все его вопросы ответят честно. Не потому, что Сюэ Ян — последний праведник на земле, скорее из-за его удивительного чувства вкуса и полного отсутствия такта. Мэн Яо как раз должен узнать, не лишняя ли к его образу трость. Крики и ругань слышатся еще до того, как Мэн Яо успевает раздвинуть двери. — Заткни свой рот и сиди молча, ты… — Разве я не права? Ты ведешь себя так, будто я тебе должна, но я вообще тебя ни о чем не просила! — Мэн Яо усмехается. Он останавливается перед закрытыми дверьми и слушает, наклонив голову. — Пошел ты! — Маленькая тварь, — что-то падает с громким лязгом. — Тебя здесь вообще быть не должно, хватит трахать мне мозги! — Ты первый начал, — не сдается девичий голос. — Как гэгэ умер, ты ко мне все время лезешь! — Не приплетай его хоть сюда, дура! — А то что? Что ты мне сделаешь? Что-то снова падает, и Мэн Яо всерьез начинает бояться за свою собственность. Он качает головой и входит, но Сюэ Ян и мелочь, которую он притащил, так заняты прожиганием друг в друге дыр, что с тем же успехом Мэн Яо мог вовсе не приходить сегодня. Кукла с незаконченным ремонтом лежит на полу. Под ярким светом видно гаечный ключ, улетевший в стену. — Паршивка, поганая дрянь, маленькая… — перечисляет Сюэ Ян. Его уже трясет от злости. Беднягу становится немного жаль — пятнадцатилетние дети здорово умеют выводить из себя. — Ублюдок! — визжит девочка, и с легкой руки Сюэ Яна в стену летит отвертка. Мэн Яо вздрагивает. Отвертка так и остается в стене, кажется, намертво там застрявшая. Сюэ Ян и его мелочь как-то быстро поникают, и им, видимо, этого достаточно, но произносить такие слова в Театре Золотых Кукол — значит ожидать подходящего наказания. Особенно учитывая, что они не заметили Мэн Яо. — Неправильно называть его ублюдком, — говорит он в наступившей тишине. Сюэ Ян резко оборачивается, сузив глаза, а девочка сжимается, становясь еще меньше. — Я бы сказал «уличная шваль», но это применимо и к тебе, госпожа… прости, как ты себя сейчас называешь? — Сяо Цин, — почти шепчет она. — Господин Мэн, я… — Помолчи, — Сюэ Ян встает, и Мэн Яо с сомнением смотрит на него. — Это я ее притащил. Она сбежала от учителя и по своей непроходимой тупости вернулась домой. — Поэтому ты решил, что ей нужно быть здесь? — уточняет Мэн Яо. Сюэ Ян кривится, — ладно. Юным девушкам не стоит находиться одним. — Я ей о том же, а она свое талдычит и думает, что самая умная. Сюэ Яна честно жаль. Мэн Яо не знает, откуда в том набралось столько теплых чувств к наложившему на себя руки Сяо Синчэню, но это не его дело. Все, что от него требовалось, он сделал. Некрасиво, правда, разбрасываться громкими и беспочвенными оскорблениями, но у Мэн Яо слишком хорошее настроение, чтобы злиться. Тем более, ублюдком в этот раз назвали не его. — Госпожа Малышка, подойди, — говорит Мэн Яо, намеренно искажая фамилию, которую она взяла, — и расскажи, почему ты не хочешь учиться. — Эта ничтожная просит прощения у господина Мэн, — она складывает руки в неправильном жесте и кланяется. Сюэ Ян хмыкает. — Мой учитель бьет меня, когда я ошибаюсь. — Для этого и нужны ферулы, — учтиво замечает Мэн Яо, заставляя себя не смеяться. — Он влепил мне пощечину! — с горящими от стыда щеками выпаливает Сяо Цин. — Он бьет меня по лицу, но так, чтобы синяков не было, а один раз он сказал, что я гожусь только для публичного дома… Мэн Яо в ужасе смотрит, как лицо Сяо Цин искажается, и она начинает рыдать. Он терпеть не может громкие слезы, еще и по таким пустякам. Хочется скорее отвернуться или пнуть ее, чтобы она заткнулась и подумала, как ей выйти из этой ситуации. Мэн Яо бросает осторожный взгляд на Сюэ Яна, но… да уж. Бесполезно. Два взрослых мужчины не могут справиться с истерящей девчонкой. — Не реви, — выдавливает из себя Мэн Яо, чувствуя себя настолько неправильно, насколько это возможно. — Поступим так. Сюэ Ян меняет тебе учителя, и ты к нему ходишь и делаешь все, чтобы после этого он написал тебе рекомендательные письма для нормальных школ. Сяо Цин поднимает на него заплаканные глаза. Несмотря на то, что Мэн Яо не может похвастаться высоким ростом, она все равно ему по грудь. Недоедание и лишения в детстве — неизгладимый след на здоровье. Один Сюэ Ян вымахал так, что впору задаваться вопросом, кого он жрал, пока был ребенком. Мэн Яо подходит к Сяо Цин, и она, дрожа, вжимает голову в плечи. — Послушай меня, малышка, — мягко говорит он. — Всем плевать, нравится тебе учиться или нет. Ты — никто, у тебя нет богатой семьи и знатного происхождения, только Сюэ Ян, как бы тебе ни хотелось, чтобы твой Синчэнь-гэ был жив. У тебя есть три пути, — Сяо Цин медленно поднимает голову, глядя ему в глаза. — Самый удачный — Сюэ Ян выдает тебя замуж за какого-нибудь купца или банкира, и ты живешь, ни в чем себе не отказывая. Только придется рожать время от времени, но это не так сложно, если тебе хочется жить. Другой вариант посложнее — устраиваешься прислугой или нянькой к кому-нибудь важному и молишься, чтобы твой работодатель не распускал руки. Но, — Мэн Яо тепло улыбается, — для всего этого нужно быть хотя бы грамотной. Твой третий путь — ты идешь в бордель, и вместо одного мужика к тебе каждый день приходят несколько, а то и все десять. И все они будут хотеть тебя сломать, чтобы ты кричала и плакала. Кому-то нравится избивать шлюх. Кому-то — когда они вырываются. В любом случае, ты поймаешь сифилис, и к тридцати годам сгниешь заживо. Ты меня поняла? Сяо Цин кивает, и это почти кажется слишком, если бы Мэн Яо не знал, насколько он прав. Ему не хочется расстраивать девочку, но мечты, в которых ее растил Сяо Синчэнь, должны ее отпустить. В конце концов, так будет лучшее для самой Сяо Цин. Сюэ Ян стоит так, будто это ему Мэн Яо рассказывал, что у его истории никогда не будет хорошего конца. Сяо Цин не может даже разреветься снова. Она стоит, поникшая и печальная, и Мэн Яо бы пожалел ее, но у него все еще слишком хорошее настроение. Да и жалость — недостойное чувство. Пусть она будет сильной, пусть злится и пытается доказать, что она может по-другому. Может быть, ей выпадет счастливый билет, и она найдет свое место. Но пока что… о таком не стоит мечтать. Мечты очень острые, если разбиваются. Лицо Сяо Цин резко меняется, в нем отражаются какие-то мыслительные процессы, и Мэн Яо почти становится интересно, что эта маленькая голова смогла придумать. Сяо Цин поджимает губы и сжимает кулаки, кивает уже сама себе и садится на место. Возможно, Мэн Яо ошибся на ее счет. Но она не говорит, о чем думает, и тема кажется исчерпанной. Сюэ Ян поднимает куклу, и голова, отделенная от тела, падает ему на ногу. Он громко ругается, и вот это уже больше похоже на Сюэ Яна. Даже Сяо Цин улыбается — лукаво, как будто ей действительно нравится, что кто-то рядом страдает. Сюэ Ян взял себе монстра, похожего на него, пусть сам думает, что с этим делать. Мэн Яо садится в кресло, которое сюда принесли специально для него, и наблюдает. Он ждет, когда Сюэ Ян наконец-то соизволит обратить на него внимание, порывается закинуть ногу на ногу, но вовремя себя одергивает — девичий жест, да и костюм помнется. Трость с навершием в виде головы лисы он прислоняет к подлокотнику. — Ну и херню ты мне устроил с этими летящими бошками, шеф, — говорит Сюэ Ян, не отрываясь от работы. — Такая запара их каждый раз ставить обратно. — Прискорбно слышать, — Мэн Яо откидывается на спинку кресла. — Но ты же хвастался, что, кроме Вэй Усяня, не знаешь мастеров лучше себя. Сюэ Ян поворачивается к нему то ли раздраженным, то ли немного обиженным. Он все-таки оценивает вид Мэн Яо, переводит взгляд на трость и хмыкает. — У тебя же не с ногами проблемы, шеф, — говорит Сюэ Ян таким тоном, будто Мэн Яо окончательно свихнулся. — Верно, не с ногами, — он встает, поправляет пиджак и сдерживается, чтобы не покрутиться. За это Сюэ Ян его точно засмеет. — Как тебе? — Куда ты собрался? — Сюэ Ян внимательно оглядывает его. — Трость неплохо смотрится, ладно. — В Гусу, — Мэн Яо не может сдержать улыбку. Сюэ Ян начинает ржать. — У тебя еще остались те пионы? Он терпеливо ждет, пока Сюэ Ян перестанет хохотать под презрительным взглядом Сяо Цин. Она больше не рыдает, просто смотрит, как идет работа. Сюэ Ян заваливается на пол и начинает бить по нему кулаком, и это Мэн Яо, видимо, сошел с ума, а не он, но многоуважаемому Сюэ Яну, конечно, виднее. И правда. Пошел он. — Хорошо, хорошо, — все еще посмеиваясь, Сюэ Ян встает и отходит, чтобы достать из стеллажа позолоченный цветок. — Только, черт возьми, не дари эту херню никому. Ты и так пиздецки странный. Мэн Яо забирает пион, — вообще-то бронзовый, а не золотой, — и вставляет его в лацкан пиджака, чувствуя себя окончательно собранным. Сюэ Ян запускает пальцы в свои волосы, делает с ними что-то совершенно неправильное и лыбится. Мэн Яо пожимает плечами: на что только ни пойдешь ради великой цели. Великая цель в этом случае — Лань Сичэнь снова будет смотреть на него и улыбаться. — Ну и дела, — Сюэ Ян пытается присвистнуть, но выходит жалко, — три дня всего прошло. Тебя приглашали-то? — Сделаем вид, что я этого не слышал, — отмахивается Мэн Яо. Он мог бы сказать, что Лань Цижэнь никогда не допустит того, чтобы к нему попало приглашение в Гусу, но Лань Сичэнь не приглашал даже на словах. Мэн Яо все равно — в крайнем случае, он хорошо проведет время. В конце концов, раньше у него никогда не было денег на такие известные театры, как Гусу. Потом времени. Потом Лань Цижэнь несколько раз назвал его бездарностью. Как будто Мэн Яо делает что-то плохое! Ему было бы все равно, если бы учредитель Лань, как все, говорил о плохом влиянии, угрозе живым актерам и связи с нечистыми силами. Это бы даже льстило. Но Лань Цижэнь всего лишь не принимает его в расчет, и это злит, хотя было бы намного хуже, если бы тот выбрал его в качестве своей мишени. Мэн Яо уходит из театра, сжимая в руке трость. В ней есть полое отверстие с узким ножом, который, при желании, можно использовать в драке. Конечно, об этом вряд ли кто-то узнает, — даже Сюэ Ян, — но быть подготовленным ко всему приятно. На улице только высыхает грязь после дневного дождя, люди куда-то спешат. Всем что-то надо. Мэн Яо сам не понимает, почему его так тянет к Лань Сичэню. Они общались всего лишь несколько часов, и… ладно, этого достаточно. Проблема нонконформизма в том, что найти хорошего собеседника очень сложно. Сюэ Ян, как и все работники Театра Золотых Кукол, вполне умен, но связать двух слов, не выругавшись, не может. Хуже этого — Мэн Яо сам начинает говорить с ним на одном языке. В машине он думает о том, как Сюэ Ян, прощаясь, чуть не назвал его то ли счастливым ублюдком, то ли удачливым сукиным сыном. Мэн Яо видел, как эти мысли, одна за другой, проходили через его мозг, потом там еще что-то было. Сюэ Яна легко читать, когда он пытается быть вежливым. Забавное зрелище. В итоге он промолчал. Мэн Яо думает, что в первые месяцы их знакомства Сюэ Ян и не такое бы выдал, но глупо обманываться. Это не заслуга хорошей компании, Сюэ Ян захотел измениться сам, и у него получилось. Точно так же не заслуга Сюэ Яна и не неудача покойного Сяо Синчэня тотальная нелюбовь Сяо Цин к учебе. Но что-то в ней есть от Сюэ Яна. Если бы была мальчишкой, было бы проще. За окном город из серого становится желто-красным: здания высыхают, дамы с шляпками и зонтиками сидят за уличными столиками, хихикая, пока кавалеры пытаются галантно их охмурить. Это игра — как театр. Когда Мэн Яо был лет на десять младше, ему казалось, что они и правда что-то ждут друг от друга. Нет, просто развлекаются. Тогда это было сложно понять. Тогда вообще многие вещи сложно давались. Мэн Яо любит автомобили, если водители молчат. Ему нравится смотреть на город за окном и думать. Кажется, что это не он движется, а улицы. Будто его жизнь статична и не меняется хоть в этот момент, хотя он всего лишь добирается от одного места до другого. Водитель тормозит, кто-то сигналит. Какая-то извращенная идиллия. — Приехали, — слышит Мэн Яо. Он отдает деньги, не глядя. Потом за это будет спорить несколько часов со своей бережливостью, выцарапанной еще в детстве, но такой жест значит, что Мэн Яо не беспокоится о деньгах. Их не бывает достаточно, но можно представить, будто именно сейчас их ровно столько, сколько нужно для счастливой жизни. Мэн Яо постарался купить самый дорогой билет из тех, что предлагали в кассе. Конечно, не ложа, но балкон тоже вполне неплох. Он стоит в очереди среди людей, которые росли на музыке, сыгранной тысячу раз. Они пришли сюда, чтобы услышать ее в тысячу первый, потому что им нравится. Хоть что-то у них с Мэн Яо общее. Он минует коридоры, ведомый толпой знатных господ, идет вперед и старается не думать о том, что сюда мог бы прийти Цзинь Гуаншань. Впрочем, вряд ли ему есть дело до чего-то бесполезного и при этом такого прекрасного. Ему нужны всего лишь деньги и женщины. Может быть, вино для женщин. Может быть, еще больше денег. Может быть, он просто тупой мужлан, который строит из себя слишком много. На балконе рядом с Мэн Яо садится дама с биноклем. С другой стороны франты обсуждают дам, очередные посиделки у Не Хуайсана и политику. Худшего сочетания и не придумаешь. Война закончилась год назад, на ней погибло много хороших ребят, но они все равно проиграли. Что еще обсуждать? Мэн Яо не понимает, что был напряжен, пока не слышит третий звонок. Дама подозрительно странно наклоняет бинокль, когда на сцену выходит Лань Ванцзи. Мэн Яо дергается. А потом выходит Лань Сичэнь, улыбаясь, должно быть, и объявляет название первой композиции. И все. И Мэн Яо чувствует себя Изаи, которому по его же сценарию снесли голову огромным мечом. Чудовищное недоразумение. Музыка прекрасна в любом из ее проявлений, но скрипка и фортепиано — образец совершенства. Если бы Мэн Яо хватило сил, чтобы открыть программу, он бы знал, что происходит, но он чувствует себя абсолютно оглушенным гармонией. Он не знает, в какой момент, но ему приходит мысль, что нужно было тоже прийти с биноклем. На антракте он хватает ртом воздух, а в голове скрипка и фортепиано. В какой-то момент Мэн Яо забывает, зачем он пришел. Все равно, какие композиции. Музыка длится и длится, скрипка и фортепиано переплетаются, становясь одним целым, и Мэн Яо бы расплакался, не будь здесь дамы с биноклем и франтов, обсуждающих, кто и как из них откупился от армии. Конечно, им не был доступен простой способ Мэн Яо — его попросили удалиться, едва взглянув на спину. И по этой же спине сейчас идет такое ценное электричество. Мэн Яо в этом состоянии смог бы полгода питать люстру Театра Золотых Кукол. И на мастерскую Сюэ Яна бы осталось. Неясно, что у Мэн Яо такого в душе, что он способен чувствовать музыку так тонко. Какое-то проклятие. Он осознает, что сидел с закрытыми глазами, пока не открывает их. И теперь у музыки есть небожитель. Когда Мэн Яо знакомился с Лань Сичэнем, он знал, что тот играет на фортепиано. Он знал, что Лань Сичэнь — невероятно талантливый музыкант, на концерты которого раз за разом приходят одни и те же люди. Мэн Яо только не учел, что слова — это слишком просто. Он всю жизнь словами обращается, ему никогда не хотелось думать о том, как мало они значат. Концерт все равно заканчивается. Лань Сичэнь и Лань Ванцзи выходят на поклон, им несут букеты, их благодарят, и кто-то пытается повиснуть на обоих сразу. Мэн Яо срывается с места, осознавая, что это не его театр, где он провожает зрителей без поклонов, но до самого конца. Он едва не забывает свою трость, путается в ногах, давится воздухом и чуть не падает с лестницы к бельэтажу. Мэн Яо успевает, и это главное. Ему приходится вернуть себя на землю, вспомнить, кто он такой. Теперь и об этом шептаться будут, потому что всем все равно, кто там подходит к сцене в Театре Золотых Кукол, но его лицо в Гусу достаточно занятно для сливок общества. Мэн Яо медленно идет вперед, и трость ему действительно нужна, потому что без нее он либо взлетит, либо упадет. Мэн Яо видит, как Лань Сичэнь замечает его: поднимает взгляд над людьми перед собой, смотрит по сторонам с отстраненной улыбкой и… и все. Мэн Яо салютует ему, чувствуя узнавание, и ждет еще некоторое время, пока люди наконец не расходятся. Лань Ванцзи с непроницаемым лицом уходит в закулисье. — Здравствуй, — говорит Мэн Яо так, будто искал его тысячу лет, и ему все равно, что он обращается фамильярно, что этим же вечером он станет главной темой для разговоров у Не Хуайсана. У него внутри пожар вместе с ледяной рекой, и лучше стоять рядом с человеком, который это сделал только своими пальцами и талантом. — Мэн Яо, — Лань Сичэнь произносит его имя так, словно в нем столько же смысла, сколько и в его собственном. Не просто два иероглифа — какое-то сакральное значение, и не будь Мэн Яо сейчас настолько взбудоражен, он бы подумал, что это забавно — потому что он окунулся в музыку Лань Сичэня, а Лань Сичэнь сделал его работу за него и нашел тайный смысл в простых словах. — Я говорил, что готов увидеться с тобой, — Мэн Яо старается выглядеть идеально, но его тело что-то само делает, и он улыбается против воли. Лань Сичэнь улыбается ему в ответ, и эта улыбка похожа на рассвет. Мэн Яо отлично разбирается в эмоциях и в людях. И он отлично разбирается в том, что сейчас происходит. Не только он сходит с ума — очень приятно, но он скоро начнет искрить. Они уходят вместе так, чтобы Лань Цижэнь не заметил ни Мэн Яо, ни факт ухода дражайшего племянника именно с ним. Улицы встречают их во второй раз, и это будто бесконечная ночь, прерывающаяся время от времени. Каналы, прорезающие мостовые. Красные и желтые дома. Больше никаких франтов, рассуждающих о войне, как о занятной игре. Мэн Яо, помня разговор о «Последнем шаге», в ответ безупречно рассказывает о том, как его поразил концерт. Лань Сичэнь смущенно улыбается, и, когда он поднимает руку, чтобы ослабить галстук, его пальцы случайно соприкасаются с пальцами Мэн Яо. Вот это — точно проклятие. Конечно, они не идут по улице, держась за руки. Но Мэн Яо имеет это в виду. Лань Сичэнь, судя по нервному возбуждению в голосе, тоже. Театр Золотых Кукол возникает словно из пустоты — из того же бронзового и медного мира, в котором золотят механизмы, в котором правит фантазия Мэн Яо, в котором нет места сожалениям о чем-то человеческом и бесчеловечном. Поэтому, почти не думая о последствиях, кроме своего вечного запасного плана, Мэн Яо открывает тяжелые двери. — Теперь ты видишь настоящее золото, — говорит он, ведя Лань Сичэня по темному коридору. Трость он оставляет у стены. У них одна свеча на двоих, чтобы видеть все, и у Мэн Яо есть тысяча историй, которые эти стены слышали и услышат. Не хватает только музыки. — Я думаю, мне повезло увидеть его немного раньше. Мэн Яо приказывает себе и своему сердцу не останавливаться, что бы там ни говорил Лань Сичэнь. Когда их пальцы снова соприкасаются, Лань Сичэнь не отпускает. Мэн Яо едва не роняет свечу. Он выпрямляется, пытаясь представить, что, как хозяин, показывает гостю свой мир. На самом деле — всего лишь пытается рассказать то, что до этого никто не хотел слушать. Узкая дверь в закулисье, несколько шагов, и снова сцена, которая стала свидетельницей правильных слов и правильных подарков. Это было три дня назад. За такое время люди успевают обручиться. Мэн Яо отходит, чтобы включить свет на сцене, и возвращается уже без свечи, чудом не испортившей его костюм. В конце концов, ему нужны обе руки. — Я был так тронут твоим подарком в прошлый раз, но сам… — Мэн Яо нервно усмехается, чувствуя, как Лань Сичэнь чуть крепче сжимает его ладонь. Никто, кроме работников Театра Золотых Кукол, не знает, что существуют еще и золотые пионы. Никто не знает, что пионы значат для Мэн Яо. Но он достает на самом деле бронзовый цветок из лацкана пиджака и протягивает Лань Сичэню. Пускай будет золотой. Все равно — ни один металл мира не стоит того, чтобы о нем думали дольше, чем о ценнике на товар. Пион трепетно переливается в свете ламп. — Лань Сичэнь. — Лань Хуань, — тихо произносит он. — Хорошо, — Мэн Яо улыбается. — Лань Хуань, теперь ты самый желанный гость в Театре Золотых Кукол. — Я влюблен в тебя. — Да, — Мэн Яо чувствует, как у него в груди становится тепло. — Тогда поцелуй меня. На сцене Театра Золотых Кукол, где царит совершенная грация, где красота и богатство скрывают мрачную мораль, Лань Хуань целует Мэн Яо. На сцене, где никогда не должно было быть настоящих эмоций, Мэн Яо чувствует теплую руку на своей щеке и хрупкое прикосновение губ. Он всегда думает о последствиях. Он все просчитал. Лань Хуань ему нужен. Точно так же, как Мэн Яо нужен Лань Хуаню.