"The Shadow of the Prominences"

      Тусклый свет переносного фонаря в старомодном стиле слабо освещал нас двоих, жавшихся в дальней стене карцера. Холод пронизывал моё тело — но сильнее него я ощущала липкий страх и неведомую решимость, которая овладела мной ежеминутно. Я понимала, что мне нужно было узнать правду, — это могло равно как стать новой нитью в моём расследовании и оправдать моего друга, так и… доказать его виновность.       И видя, как Юнхо заминается и хмурится, не зная, как подобраться к этому тёмному клубку тайн прошлого, я решила пройтись от настоящего.       — Юнхо, — осторожно позвала я друга, и после подтолкнула к ответу, вновь задавая наводящий вопрос. — Расскажи мне об отце и отношениях с ним сейчас, когда ты уже не подросток. В последнее время… они ведь стали намного хуже, верно? — я чуть заробела под пристальным взглядом механика, но в итоге нашла в себе храбрость закончить: — Даже Минги приходил замолвить за тебя словечко и вы дрались?       — Да. — через долгую паузу, словно силясь проанализировать всё вспоминаемое, сказал Юнхо, глядя на фонарь перед собой и слабо поёжившись от холода. — Когда мы только вернулись в Корею из Испании, отца повысили в должности за… — Юнхо прикусил внутреннюю сторону щеки, и в глазах его блеснула искра холодной ярости. — … успешно-выполненную работу, а меня… что ж встал серьёзный вопрос о моей судьбе в рядах Семьи. — докончил он с мрачным флёром намёка на не самые приятные позиции, но затем добавил: — Однако совсем скоро началась резня между кланами: Кима Ёнджуна, отца Хонджуна и консильери, подорвали в машине, и у руля Саламандр встал нынешний Дон.       — Это изменило твоё положение?.. — догадалась я с нехорошим предчувствием.       Юнхо кивнул, устало вздохнув.       — Да, Хонджун… — он запнулся, но тут же исправился; кажется, ему и впрямь тяжело было называть друга соответственно статусу. — Дон настоял на том, чтобы я встал на должность механика Семьи и взял все соответствующие обязанности на себя. Тогда ещё продолжались стычки за территории и борьба за авторитет Семьи: совсем юный Хонджун набирал союзников и развязывал кровавые схватки с другими кланами. — Юнхо сощурился, поднял обе руки, гремя кандалами и потёр пальцами переносицу и веки. — Где-то в то время, на свои должности и были назначены Сон Тэмин и Чон Уён — он присоединился не столько благодаря пригласившему его консильери, сколько именно из-за Хонджуна и каких-то их личных интересов, что сошлись.       Как ни странно, я даже предполагала каких "интересов": Уён не имел причин сильно жаловать проституток и женщин в сексуальном рабстве из-за матери, Хонджун — мне думалось также, но, возможно, для него дело заключалось в Мишке.       — В то время, моей обязанностью было не только чинить автомобили начальства, но и… — Юнхо тем временем продолжал. — Скажем так, — мой опыт краж, взлома и угона автомобилей тоже вовсю использовался. Дон настоял на том, чтобы я "повышал" навыки в этой сфере: первое время я тестировал защитные меры внутри базы Семьи, магнитные замки, обычные замки, электронные пропуска и коды от ящиков. — Юнхо глухо закашлялся, а я невольно ощутила немой укор внутри сознания.       — Прости, Юнни, следовало принести хотя бы две бутылочки воды, — проговорила я, волнуясь и закусив губу.       Юнхо тщательно прочистил горло, а потом отмахнулся.       — Не стоило — ты и так довольно рисковала ради мертвяка, — брякнул он грубо, отрезав, и, нахмурившись, прикрыл глаза, точно силился вернуться к нужной мысли. — Так вот… Я собирал целых компьютерных "пауков" из проводов, плат и контактов для взлома таких систем. Львиную долю мер безопасности в этом здании сделали с моей помощью. — Юнхо вдруг горько улыбнулся, еле слышно усмехаясь: — Это почти иронично, а, Док? Моё детище станет моей могилой…       Я посмотрела в его глаза, силясь не выдавать скорби, царившей в собственном сознании, однако думаю, моя грустная улыбка, всё равно меня выдала.       — Что было дальше? — я мягко коснулась его плеча, надеясь и поддержать, и выяснить правду.       — Дальше… — Юнхо моргнул, отводя взгляд о моего лица и упираясь взором в фонарь перед своими ногами. — Мои навыки понадобились за пределами базы: это было время, когда Хонджуну необходимо было избавляться от конкурентов и врагов Семьи. Жёстко, быстро и без компромиссов. — уточнил отстранённым, и оттого страшным отрывистым тоном мой друг. — Я взламывал частные дома, находил вход в конторы, и через открытые мной двери туда входили толпы убийц. Мы всегда убивали всех, кто был внутри: ни возраст, ни пол, ни должность — ничто не имело значения… — у меня по коже прошлись ледяным роем мурашки. — Все эти трупы, смердящий запах пороха и крови, искажённые лица… — безучастное лицо Юнхо с распахнутыми чёрными глазами, в которых отражался слабый блеск желтеющего фонаря, напоминали жутковатую гротескную маску. — Я тогда здорово подсел на мет. Это облегчало ночи, избавляя от кошмаров, и смазывало дни в одно летящее долгое мгновение… — он вдруг слабо, полубезумно улыбнулся, до неприятных ямочек в уголках губ и прошептал, вызывая у меня где-то в груди острый укол явственной боли: — До сих пор помню кайф, который испытал впервые употребив…       Несколько мгновений в подземном карцере стояла пугающая тишина после чудовищного признания моего друга, но затем я невольно, не успев проконтролировать выпалила:       — Юнхо, это… — и запнулась, замолчав и не зная, чем закончить свой внезапный порыв.       Юнхо полуповернулся ко мне, посмотрев с немощной усталостью и нескрываемым отчаянием.       — Отвратительно? Ужасно? — за меня накинул он вариантов окончания моего оклика, а потом чуть поморщился, отводя взгляд. — Да, но мне было всё равно, пока я находился в приятном забытье. Однако метамфетамин — не травка, побочки у него — готовь гроб, и с него так просто не слезешь: у меня развилась зависимость — страшная и тяжёлая. Со временем я начал терять память, а оставшиеся воспоминания быстро смешивались в цветном калейдоскопе из беспорядочных осколков. — механик вздохнул, садясь ровнее и силясь усмирить дрожь в пальцах, сжал их в замок. — Закончилось всё тем, что, когда я второй раз разминировал машину одного из капо, я едва не подорвал бомбу в том же зале — так, Дон и отец узнали о моей зависимости. Оба "настояли" на лечении, если так можно было выразиться: Хонджун сказал, что, если я ещё раз посмею принять — он публично отрежет мне руки, ноги, хер, голову и потом пристрелит. Отец — недалеко от него в обещаниях ушёл.       Я закусила губу, поморщившись от отрезвляющей боли, и спросила с наполовину надеждой, наполовину неверием:       — И ты слез?       — Да. — твёрдо ответил Юнхо, кивнув. — Это было… Ты, наверняка, знаешь какие-то истории про это, Док. Вас же в меде учат лечить нариков: рассказывают, как мы выглядим, какие у нас проблемы, но… — Юнхо сбивался, когда рассказывал про тяготы тех дней, явно силился отстраниться от испытанного в то время. — Ощущать это и переживать это — это иное. Я тогда будто бы ад прополз на локтях и без ног. Но я завязал — тем более, что уже через полгода, "чистки" кончились, и я стал заниматься только машинами и внутренними стенами базы.       Последние слова я бы посчитала почти гордым заявлением, но я видела поникшее лицо друга, его несчастные вид и наполненные усталостью и безнадёжностью глаза. Так, что вместо улыбок и одобрения, я высказала предположив иное.       — Однако напряжение росло, а оттого, что ты был "чистым", ты чувствовал не облегчение, а лишь большую апатию, злость на себя и на окружающую реальность, возможно депрессию?.. — проговорила я негромко, заглядывая ему в глаза.       — Именно. — подтвердил чистосердечно Юнхо, не пытаясь юлить или уходить от ответа на вопрос. — В итоге, я заменил более страшную зависимость на зависимость помельче: вначале это было вино — но наутро у меня после него начала страшно болеть голова, так что позже я перешёл на виски, бурбон и бренди. — я нахмурившись покивала, рассматривая профиль друга с бóльшим вниманием; круги под глазами, припухлость лица, постоянно дрожащие пальцы теперь обретали гораздо больше смысла. — Это сделало мою ежедневную рутину чуть менее невыносимой.       — Тогда… — собравшись с мыслями после столь серьёзного признания, я постаралась сформулировать аккуратно следующий свой вопрос: — Если, как ты говоришь, всё более-менее стабилизировалось, почему вы начали вновь ссориться с отцом? Что опять накалило обстановку?       Юнхо вдруг зло скорчил лицо, выпячивая на передний план собственный гнев.       — Тоже, что и всегда. — едко выплюнул он с пренебрежением. — Он говорил о том, что мне пора подниматься по "карьерной лестнице" в Семье, при том, что "карьерная лестница" здесь — грёбаный эшафот! — выругался Юнхо неприязненно. — А я продолжал ненавидеть и винить его за то, что случилось с мамой и Маки. Поэтому последние полгода мы постоянно собачились с ним — ну, и не обошлось без рукоприкладства. — признался он, заглядывая мне в лицо и с некой горделивой охотой признаваясь: — Каюсь, Док, — мы оба… не очень хороши были в терпеливости, и то он подначивал, то я. Но хуярил он меня в свои годы знатно… — с уважением проговорил механик напоследок, поведя плечами.       Я сглотнула, сильно волнуясь и силясь подготовить себя к самой важной части разговора. Сердце моё застучало тревожно, а в желудке вдруг возникло неприятное чувство.       — Что произошло между вами вчера? — спросила я напрямик, готовая к любой реакции. Но не к той, что увидела.       Юнхо внезапно нахмурился, видимо пытаясь напрячь голову, однако уже в следующее мгновения сдался, покачав подбородком.       — Если честно… — признался он глухо, безнадёжно. — … я ни черта не помню из вчерашнего дня, Док. Я помню утром я работал после завтрака в зале, помню, как ел, а затем — выпил лишку, чтобы снять похмелье… — я нахмурилась сильнее прежнего, надеясь уловить на его лице признак хоть какой-то лжи, но всё было тщетно. — Потом — темнота. Очнулся, когда ко мне уже нагрянули, начали лупить по щекам и поволокли на разговор.       Юнхо был подозрителен — но только тем, что алиби у него не было. Мне не показалось, что он лгал, и, если его кто-то подставил, — этот "некто" должен был быть очень хорошо осведомлён о состоянии Юнхо.       — И часто у тебя такие… — настороженно поинтересовалась я. — … провалы в памяти?       — Возможно год… — почти без колебаний ответил Юнхо, повергая меня в вящий шок. — … может чуть меньше или больше. Я не помню точно… — тревожный звоночек; это звучало очень плохо, даже для систематического алкоголизма. — Это началось не сразу. Но я пью слишком много бурбона, Док.       "Если ты думаешь, что это не бурбон, Йери-Йери, — есть лишь один способ убедиться".       Эфемерный призрачный голос старшего брата, призванный успокоить, лишь убедил меня в правильности хода мыслей. Со странным волнительным предчувствием, я аккуратно-вежливо спросила:       — Позволишь я тебя осмотрю?       — Да, конечно. — Юнхо моргнул, кажется, ни капли не удивляясь, и спокойно кивнул.       Я последовательно приступила к осмотру друга: извлекла из рюкзака стетоскоп, чтобы послушать ровный ритм сильного сердца, померила давление с помощью тонометра и оно оказалось сильно повышенным. После вход пошли руки — с подрагивающими влажными пальцами: а на плечах я обнаружила кое-что ещё более странное.       — Что насчёт неконтролируемых спазмов в мышцах? — произнесла я обыденным тоном, ловя же третью мышцу, которая "пульсировала" под моими пальцами; ещё одна была у основания локтя, вторая — у шеи. — Ты не думал, что у тебя недостаток магния? Пробовал поменять рацион?       — Да, я просил повара добавить мне витаминов и минералов в еду. — послушно отозвался Юнхо, никак не мешая моим манипуляциям. — Но количество добавок в моей еде росло, а ситуация не исправилась, так что я просто забил.       — Повар лично готовил для тебя еду? — с сомнением поинтересовалась я, чуть отодвигаясь и заглядывая механику в глаза.       — Ага. — кивнул Юнхо привычно, кажется не придавая особого значения моим вопросам. — А относил один из его подручных — за них всех отвечает Тэмин.       Переваривая эту подозрительную для меня интонацию, я приступила к глазам, коже и осмотру слизистых рта и носа "своего пациента". И, — конкретно в это мгновение, — чутьё меня не подвело.       Расширенные зрачки, пожелтевшие склеры глазных яблок, покрасневшая слизистая носа и нездоровый цвет внутри рта, высохшая шелушинками кожа над ключицами… Прибавить ко всему этому, провалы в памяти, спутанность сознания, дрожь в пальцах, озноб и потливость, — и анамнез выходил буквально "на лицо". Ну, какая же я дура?! Почему не обратила внимания на эти странности раньше — неужели настолько была погружена своими проблемами, что умудрялась игнорировать очевидное?!!       — Юнхо, — предельно серьёзно и прохладно позвала я, привлекая тревожный взгляд взволнованного механика. — Мне нужно, чтобы ты был со мной честен — ты снова принимаешь мет?       Едва страшное предположение сорвалось с моих губ — как Юнхо в ужасе распахнул глаза, глядя на меня неверяще; будто сомневался в том, что я только что озвучила. Однако я была тверда и непоколебима в своих выводах.       — Что?!. — опешив, наконец, выдавил из себя механик, поняв, что я не отступлю и правда его подозреваю. — Нет-нет! Я как завязал — так больше и не.       Я посмотрела на него ещё пристальнее и строже, не позволяя отвести взгляда. Юнхо дёрнул уголками губ, опуская их вниз и уже спокойнее, без возгласов повторил:       — Честно, госпожа Доктор… — он открыто глядел на меня, пока говорил. — Мне незачем врать на пороге Смерти. Только алко — больше ничего. — и добавил через миг: — Иногда обычные сигареты с Мином — но не более.       Осознав, что он говорит правду, я мучительно наморщилась, осознавая, что в стенах этого зловещего мафиозного гнезда произошло нечто отвратительное, безобразное и очень подлое — и главное, это произошло у меня прямо под носом, с моим другом.       И, видимо, Юнхо по моей реакции тоже кое-что заподозрил.       — Что-то не так? — порывисто подвинулся он ко мне, с беспокойством заглядывая в лицо.       Я несколько раз сглотнула, набираясь решимости для ответа, и только потом посмотрела ему прямо в глаза.       — Я не могу говорить наверняка, но я почти уверена, что, если я возьму у тебя кровь на анализ — я обнаружу в ней наркотики. — тихо и спокойно постановила я, и раньше, чем лицо моего друга исказилось от праведного гнева, что я "ему не верю", я добавила уточнив: — И, я думаю, что тебя… травили намеренно. "Но вот вопрос — кто? Ведь цель отравления предельно ясна — подставить Юнхо, чтобы беспроблемно убрать Боксунга. Но зачем это кому-то? Кому мешал конкретно этот капо? И было ли подобное отравление единичным, веди иначе зачем убирать повара?"       Мы оба замолчали на время, обдумывая каждый страшную догадку, пока Юнхо подняв голову почти синхронно со мной не сказал.       — Можешь взять кровь, Док. — его лицо украсила слабая улыбка и лёгкий горделивый взгляд в мою сторону. — Если ты права — а это почти наверняка так, ведь речь о такой умнице, как ты, — пусть будет зацепкой в деле о кроте. Даже если посмертно.       Мне сделалось неимоверно тяжело дышать — даром что мы были в крохотном каменной мешке глубоко под землёй, однако я с благодарностью кивнула, осознавая, что как бы ни сложились дальше обстоятельства, жертва моего друга не была бессмысленной или напрасной.       Я извлекла из аптечки ампулу, помедлив и обернувшись на Юнхо, однако мой друг послал мне почти ласковую улыбку. И видя, как я медлю, явно мучимая выбором, он, вдруг запрокинув голову искренне посмеялся.       — Ну же, госпожа Доктор, — так знакомо, подначивающе, по-доброму ухмыльнулся Юнхо. — Мы оба с тобой постоим за правду. Некоторые за неё живут, другие — умирают. Так бывает и это не страшно, пусть и кажется несправедливым иной раз. Я лишь хочу быть уверен, что и ты, и мальчик-айсберг, сделаете всё, чтобы выжить.       В ответ на притворно-строгий взгляд Юнхо, я заставила себя проглотить собственные слёзы, неуместные блеяния о жалости и прочую дребедень о боли и грусти, которую очень хотелось озвучить, но я сдержалась, мысленно отвесив себе отрезвляющую пощёчину. И всё, что я себе позволила было короткое, но немаловажное…       — Спасибо, Юнхо. — прошептала я, пока ампула наполнялась.       Мы оба смотрели, точно завороженные как багряная кровь, неспешно наполняла небольшую форму, ударяясь о стеклянные стенки. Наконец, я убрала закрытую ампулу в рюкзак, поворачиваясь к другу, который вновь остановился взглядом на фонаре, видимо восполняя отсутствие света в остальное время сейчас. И в миг, когда я открыла было рот, чтобы спросить, на языке у меня разлилась омерзительная горечь — я почувствовала себя предателем, подлой и мелочной дрянью. Потому что я собиралась задать Юнхо последний вопрос — самый неприятный, жестокий и наполненный подозрениями. И это всё, — прежде чем оставить его здесь.       В кандалах. Во мраке. В боли. В ожидании Смерти.       Переступить через себя было очень тяжело — почти за гранью моих возможностей: силясь сдержать подкатывающие тошноту и слёзы я зажмурилась… и за штурмом осуждающих меня мыслей, я не услышала грохота кандалов и цепей. Зато невесомое прикосновение крепкой широкой руки, пусть прохладной, к плечу, я ощутила. Широко распахнув глаза, я посмотрела на Юнхо, сжимая губы в тонкую полоску: механик пристально глядел на меня, сидя напротив, точно взвешивал все "за" и "против". Пока не убрал руки и не вздохнул едва слышно.       — Ты можешь рассказать мне, Юнни. — поспешила высказаться я, просяще, не обращая внимания на огромный ком, вставший в горле после этих слов. — Я выслушаю и постараюсь понять. Я хочу верить в твою непричастность, но для этого мне нужно также знать и мотив. — это было честно, однако для того, чтобы произнести вслух следующие обличающие слова мне понадобилось всё моё мужество: — Я должна спросить: мог ли ты ненавидеть Чона Боксунга… до смерти?       Взгляд Юнхо поблек и остекленел, а потом в его лице произошла какая-то разительная перемена: всколыхнулось нечто глубоко личное, вычерненное годами мрачного сумрака, трагедии, подавляемой первобытной жестокости и гложущей нутро методичной неистовой мстительности.       — Это случилось там же, в Аликанте, когда мы ещё были в Испании. — глухим нарочито холодящим душу тоном заговорил Юнхо, отвернувшись от меня. — После убийства Хью не прошло и пары месяцев — я чертовски злился на отца, и мы не разговаривали, даже пересекаясь дома. Мне исполнилось шестнадцать, и мама старалась помирить нас, но я даже слушать её не хотел — впрочем, у неё тем летом были и куда более важные вещи для беспокойства. Отцу поручили дело — весьма опасное, связанное с крупным бизнесом местного наркодилера: целая сеть притонов, которую необходимо было прикрыть в одночасье.       Я слушала, внимая каждому слову, и наблюдая, как маска мнимого равнодушия на лице Юнхо шла трещинами, выпуская наружу, страх, раздражение, боль и злость — безумный слишком противоречивый коктейль.       — Мама была против — отговаривала его, просила вначале отвезти меня и Маки в безопасное место: отец настаивал, что всё будет в порядке с нами — он не позволит тронуть свою семью и так далее; они постоянно спорили в ту неделю, что меня жутко бесило. — Юнхо нахмурился, с ненавистью вперивая взгляд в фонарь. — В итоге я, накануне налёта сбежал из дома, и всю ночь провёл у одного из школьных приятелей, а после весь день катался на угнанном автомобиле за пределами городка. Вернулся я только к вечеру и узнал, что отец провёл все рейды по захвату притонов успешно: но дома я встретил лишь его. Маки и мамы там не было.       Моё сердце пропустило удар, отчаянно панически застучав, но едва мне удалось совладать с голосовыми связками я, не очевидные факты произошедшего дальше зла, осторожно спросила.       — Их… похитили?       Юнхо моргнул, стискивая собственные пальцы до хруста, но вопреки переполнявшим его эмоциях заговорил ровно, почти спокойно:       — Через день новость о страшной находке поразила весь небольшой Эль Раваль, — Юнхо на мгновения сжал челюсти так сильно, что проступили желваки на покрасневших от прилившей крови щеках, ноздри его от гнева раздулись, а глаза — остекленели, скрывая ни с чем не сравнимую боль. — Их тела, изуродованные пытками, голые, все покрытые синяками и… следами куда более гнусных надругательств… были найдены в испанском заливе. Они были похоронены заживо с камнями на ступнях.       На глазах у Юнхо всё же выступили слёзы, которые он судорожно вздохнув, поспешил утереть, подняв обе скованные руки — мои собственные слёзы побежали по щекам, однако я беззвучно стиснув челюсти, смахнула их.       — Я должен был остаться. — вдруг громко, отчаянно требовательно произнёс он. — Должен был быть с ними, чтобы хотя бы попытаться защитить. А он… — Юнхо заскрежетал зубами, силясь злиться, но лицо его исказилось от боли, когда он согнулся, силясь справиться с собственным криком, совладать с осознанием того, что он потерял всю свою семью и винить ему теперь некого — даже себя он уже не мог ругать. — Он должен был не браться за дело, если он знал, чем это грозит! Если он знал, что она никогда не просила его ни о чём просто так!..       Его крики не были для меня страшными, но вызывали внутри много боли, грусти и… смиренного понимания. Я молча пересела, оказываясь к другу лицом к лицу, и стиснула пальцами обеих рук дрожавшие напряжённые плечи, силясь показать, что я рядом; что у него всё ещё есть те, кто желает позаботиться о нём, и о ком он также может беспокоиться. Минги и я.       Это было слабое и маленькое утешение, но другого дать ему в этом мире никто бы уже не мог.       Когда дыхание Юнхо немного пришло в норму, и он успокоился, я убрала руки, отодвигаясь, но продолжила смотреть и замерла стоя перед ним на одном колене.       — Так что, ответ на твой вопрос — да, Док. — мрачно, грудным кипящим от негодования и боли голосом проговорил Юнхо. — У меня было право желать ему смерти больше, чем у кого-либо ещё. Но я его не убивал. — также твёрдо непререкаемо отрубил он с предельной искренностью. — Не убивал. Ты веришь мне?       Юнхо посмотрел мне в глаза: открытый как никогда, разбитый и преданный, уже отчаявшийся и не надеющийся выбраться из камеры смертника — фактически, это было ясно нам обоим — Его смерть уже была делом решённым. И последним желанием Юнхо было не спасение.

Последним, что Чон Юнхо желал было, чтобы нашёлся хоть кто-то, кто поверил бы ему.

      И его желание исполнилось.       Потому что в миг, когда он посмотрел в мои глаза — закованный в кандалы, уже шагнувший за грань смерти, — он улыбнулся, сквозь горечь и боль, прикрывая глаза и позволяя двум крохотным слезинкам скатиться по его щекам. Как совершенно счастливый человек, которому уже нечего терять.       Потому что, вопреки всему услышанному и увиденному, я верила, что Чон Юнхо не убивал своего отца. И что всегда был кто-то ещё.       Кто-то третий, у кого был свой мотив.