"The Shadow of the Prominences"

      Телефонный звонок с моего рабочего аппарата раздался в семь часов двенадцать минут утра, когда я уже допивала первую чашку крепкого чёрного чая.       — У тебя пять минут, — раздался узнаваемый бархатистый голос без единой эмоции на том конце провода. — Одевайся и хватай инструменты. Жду внизу. — динамик тут же замолк.       Я не задавала лишних вопросов, моментально подрываясь с места и оставляя чашку с недопитым чаем на столе.       Менее чем через две минуты, я уже поспешно выбегала из дверей подъезда, глазами находя нужный мне чёрный мерседес. Сквозь полутёмное стекло автомобиля я уже заметила искомый силуэт вечно-безразличного ко всему мужчины.       — Что случилось? — на ходу спросила я, садясь в машину и пристёгиваясь.       Сонхва тут же изящно крутанул руль, заставляя мерседес стремительно извернувшись, рвануть по дороге прочь от моего дома.       — Стычка с Кобрами, — без единой эмоции сухо уведомил Сонхва, выжимая педаль газа и заставляя автомобиль опасно петлять по узким улочкам заводских кварталов, на весьма впечатляющей скорости.       Я опасливо вжалась в кресло, только через миг осознавая с кем вообще в машине оказалась, — после я расслабилась, признавая где-то на эмпатическом уровне, что у Сонхва всё было под контролем.       — Менее, чем через полчаса твой госпиталь будет завален, — добавил мужчина, даже не повернув головы в мою сторону.       Скосив взгляд в сторону, я шустро — так, чисто в целях профилактики — осмотрела Пака Сонхва: чёрные волосы чуть более взъерошены, придавая ему расхристанный, может чуть дикий и уж точно опасный вид, золотые глаза переливались сегодня всеми оттенками — от зеленоватого оливина до полыхающего рыжим пламенем янтаря — взгляд коршуна, уже почуявшего свою добычу и парящего на недосягаемой высоте. В салоне пахло можжевельником, как и обычно, однако ещё чуть-чуть — мускатным орехом и копотью.       Парфюм, который совершенно точно выбрал бы дьявол.       В этот миг заиграла перехваченная полицейская частота:       "… внимание всем постам! Внимание всем постам! Перестрелка на углу шестой и девятой! Все свободные полицейские в районе Итэвона должны немедленно направится к месту происшествия! Есть жертвы среди гражданских! Повторяю, есть жертвы среди…"       Не дослушав конец сигнала, Сонхва переключил радио, убавляя громкость игравшей мелодии до минимума.       Я ощутила, как вдоль позвоночника проползла мелкая противная дрожь, пальцы у меня оледенели, но в горле вопреки всему не запершило: сердце в груди забилось часто, но пока не сбиваясь с ритма. Я постаралась сдержать животный ужас, ощущая, как покрываются иголочками колени под тканью джинс. Я сосредоточилась на другом.       — Ты участвовал в перестрелке, — скорее утвердительно, нежели вопросительно обратилась я к мужчине.       Сонхва проигнорировал, не отводя взгляда от дороги, но желваки на его лице двинулись, нижняя челюсть отвердела в напряжении.       Я благоразумно решила молчать — в конце концов, подтверждение своей гипотезы я уже получила, а раздражать Сонхва лишней болтовнёй не хотелось.       — Держись, — спустя некоторое время сказал Сонхва мне, а через миг после того, как я успела вцепиться в подлокотник, автомобиль крутануло на месте.       Сонхва выкрутил руль, дрейфуя задняя часть мерседеса по инерции описала четверть окружности на пустынной дороге: на секунду мне показалось, что мы всё-таки врежемся в бордюр, однако мужчина, как ни в чём не бывало, повернул на улицу с тоннелем и резко вжал педаль газа в пол.       — Короткая дорога, — бросил он не поворачиваясь, едва шевельнув губами.       Я сглотнула слюну, которой у меня не было, покладисто кивнув в знак признательности за пояснение, и распахнутыми глазами уставилась перед собой — мы на полной скорости неслись в чёрный зев раскрытого каменного рукава.       Скатываясь с горки вниз в раннеутренний полумрак длинного горизонтального жёлоба, мерседес издал лёгкий цыкающий звук.       Кнопочка, предупреждающая о превышении скорости и укоряющая водителя.       Я с иронией отметила, что для Сонхва такие кнопочки и звоночки можно сразу исключать из производства — всё равно работать не будут.       Автомобиль, не снижая оборотов двигателя, пулей вылетел из тоннеля: меня аж подбросило внутри, однако я не рискнула жаловаться. И менее чем через три минуты, резких поворотов, пары пролётов на красный свет под оглушительный визг шин и сигналов возмущённых водителей, мы затормозили у входа на подземную парковку.       Едва завидев пропуск Сонхва, напуганный едва не до полусмерти бледный реджиме на посту, тут же пропустил нас внутрь. Мерседес пошаркивая колёсами вальяжно нырнул в подземный гараж занимая одно из немногочисленных пустующих мест.       — Идём.       Я не успела выдохнуть после столь экстремальной "поездочки", как Сонхва уже хлопнул дверью, молниеносно скрываясь снаружи. Мне не оставалось ничего иного, как последовать за ним, вылезая из машины. Стоило мне хлопнуть дверцей за своей спиной и покрепче ухватить лямку моего рюкзака, как мерседес прощально улюлюкнул.       — Йерин, поторопись. — окликнул меня холодным жёстким тоном Сонхва, отрывистым жестом приказывая шевелить ногами.       Я засеменила следом за мужчиной, пытаясь иногда переходить на бег, дабы нагнать его широкий слишком быстрый для меня шаг. Мы быстро прошли внутренний пост охраны, где хмурый, взведённый реджиме с мрачными бесноватыми глазами цепким взором осмотрел нас и наши пропуски и без лишних вопрос пропустил внутрь.       В коридорах здания организации было непривычно шумно, вокруг быстрым шагом сновали с периодичностью в полминуты крупные и небольшие отряды реджиме, выполняющие поручения и переговаривавшиеся между собой короткими отрывистыми фразами вполголоса. Из-за царившего вокруг неоднородного гула и атмосферы опасности, я занервничала, однако Сонхва, периодически смерявший напряжённых, словно в любой момент готовых к атаке, подчинённых взглядом золотых угрозливо всматривавшихся глаз, легко отваживал от нас ненужное внимание.       Ещё более тревожным сигналом о том, что всё в здании, более походившем сегодня на разворошённый улей, изменилось сегодня стали длинные кровавые разводы, местами тянущиеся вдоль всего коридора, по которому мы шли к лифту. Отпечатки множества ботинок в багряных лужицах настораживали и пугали.       Мы с Сонхва незамедлительно добрались до лифта, тут же спускаясь в глубины здания на этаж с подземным госпиталем.       — Йерин. — коротко окликнул меня Сонхва, когда я сорвавшись на бег, выскочила из металлического короба.       Я резво обернулась, замерев, с вопросом в глазах.       — Ты справишься. — холодный непроницаемый голос бархатистым тоном убедил меня.       В золотых глазах Сонхва сплетались янтарные молнии и вспышки звёздных искр, и, хотя лицо его оставалось по-прежнему отстранённым, что-то крохотное, практически неуловимое — вроде сжатых в полоску красивых губ или прослеживающемся наклоне головы — подсказало мне, что он верил в меня и надеялся, что я сделаю всё от меня зависящееся.       — Я знаю. — я рискнула послать мужчине мягкую улыбку, убеждая в ответ. — Спасибо, Сонхва.       Я коротко неглубоко поклонилась, едва качнув головой и не дожидаясь ответа, не оглядываясь поспешила вглубь тускло-освещённого мрачного коридора.       Двери лифта за моей спиной с металлическим лязгом съехались.       В пустом коридоре внизу, вопреки суете наверху не было никого, но от этого контраста с тем, что творилось на поверхности, мне становилось с каждой секундой лишь более жутко.       Чем ближе я была к своему медкабинету, тем сильнее страшилась, тем быстрее билось моё сердце, а в теле, сквозь дрожь и тревогу, нарастало неясное, но мощное и идущее из глубины чувство.       Когда я открыла дверь в госпиталь меня ждал ад. В самом не фигуральном выражении.       Операционные столы — а их было у меня шесть — были заполнены. Ещё больше пациентов сейчас находились на кушетках: им требовалась немедленная медицинская помощь. Судя по мельком увиденным травмам — некоторым светила ампутация, — не меньше. Обилие алого и багрового — повсюду была кровь, судороги, пахло железом, копотью, потом — весь воздух словно был наполнен запахом боли. Небеса, до этого дня, я и не знала, что у человеческой боли был запах…       И звуки. Стенания, смешанные грани отчаяния и надежды на спасение, тяжёлое прерывистое дыхание...       — Почему. Так. Долго?       Я вздрогнула и обернулась, встречая леденящий душу дикий взгляд разъярённого Чхве Сана: глаза его угрожающе мерцали, по мере его приближения ко мне, то будто становясь мутноватыми, до сверкая огнями разверзающейся под моими ногами преисподней.       — Мы с господином Сонхва спешили как могли. — чётко ответила я, хотя сердце заходилось немыслимым ритмом в груди.       Я заставила себя отвернуться от Чхве Сана и окинуть взглядом госпиталь повторно. В голове несмотря на хаос вокруг и на ужас, кипевший в венах, сформировалась плеяда действий. Как звенья цепи, они стыковались, одно за другим, всплывая указаниями в моей голове.       Это кошмарно, Йерин, ты никогда с подобным не сталкивалась и не должна была столкнуться, однако это — твоя новая реальность. Да, ты не была врачом в полевом госпитале, ты не видела войны — пусть маленькой и локальной, но разрушающей человеческие жизни с безжалостным голодным до боли лицом, — ты не годишься для этого, Йерин. Однако, разве сегодня вопрос в том, годишься ли?       Вот оно. Теперь я понимала, что за чувство внутри меня всё это время, с момента того самого утреннего звонка Пака Сонхва, росло во мне, удушая страх.       Это была ответственность.       Эти люди — мои пациенты, и я, как их врач, как доктор, которому они доверились, обязана сделать всё возможное, чтобы помочь каждому из них.       Я накинула халат, застёгивая несколько пуговиц на талии, методичным движением вымыла руки в ледяной воде, вытерла, натянула перчатки, сбрызнув их антисептиком и проанализировав шестерых мужчин, которые находились в самом худшем состоянии по сравнению с остальными, решительно шагнула к первому из них, надевая медицинскую полумаску на лицо.       Мужчина на вид чуть старше тридцати крепкого телосложения тяжело и надсадно дышал: его грудь медленно с судорогами вздымалась и также неравномерно опускалась. Молодой парень рядом с ним помогал зажимать кровоточащую рану на животе куском ткани. Едва шагнув к ним ближе, я ощутила помимо стойкого железистого запаха ещё один куда более резкий и сильный — кислый, едкий.       — Это плохо… — пробормотала я, сощуриваясь.       — Что именно? — тут же засуетился юноша рядом.       Он был весь измазан в пыли, на лице его успели запечься корочкой несколько крохотных царапин, и когда он склонился вместе со мной над раненым, меня обдало запахом кислого пота.       На фоне стоящего вокруг запаха загустелой крови, пороха и желудочного сока — а именно его я утёрла с лица мужчины, находившегося в полуобморочном состоянии, — я даже не поморщилась.       Убрав полотенце, я продезинфицировала руки и прикоснулась к ране, практически сразу уверившись в том, что произошло.       — Левый шкаф, третий ряд от пола, второй ящик слева! — приказала я. — Мне нужны маски, рядом баллон с закисью азота!       Молодой человек, не задавая вопросов, незамедлительно бросился исполнять, а я, громко, до боли в онемевших на миг ладонях, несколько раз оглушительно хлопнула в ладоши, привлекая внимание притихших реджиме.       — Сейчас каждый, кто получил ранение в руку или ногу и у кого всё ещё идёт кровь, наложит себе жгут — их можно взять в первом шкафу в самых нижних ящиках. — громким уверенным голосом отчеканила я, заглядывая в глаза каждому повернувшему ко мне. — Жгут накладывается в примерно в восьми, в крайне случае десяти сантиметрах выше ранения. Затягивайте сильно — до онемения в конечности и пока кровь не перестанет идти, либо если ранение очень глубокое — до минимальной кровопотери. Пусть рядом сидящие помогут вам записать ваше имя и время наложения жгута на стикере — их возьмите на стойке. После, если у вас есть возможность, поднимите конечность с ранением выше уровня сердца дабы избежать дополнительной потери крови. Каждому из вас я окажу медицинскую помощь. Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы вылечить вас и сохранить ваши жизни. Однако, взамен вы должны выполнять всё, что я скажу.       — Все слышали? — раздался пронзительный ледяной тон Чхве Сана, и от прорезавшейся в нём властности у меня мурашки пробежались по задней части шеи. — Выполняйте!       Юноша-реджиме тем временем вернулся с маской и баллоном с закисью азота и маской.       — Быстрее помоги мне закрепить маску и трубку. Баллон к стойке капельницы. — чётко приказала я.       Он беспрекословно повиновался.       Пока я закрепляла маску на лице раненого, тот на краткий миг пришёл в себя, скрючиваясь от приступа сильного боли: кровь сильнее полилась из его живота, я с трудом схватила его руку, оттягивая её от груди, в которой он очевидно чувствовал жжение.       — Всё будет хорошо, вы будете в порядке, боль сейчас уйдёт… — увещевала я мужчину.       На краткий миг взгляд его тёмных глаз за пеленой боли прояснился, и в них я заметила тот самый проблеск доверия, прежде чем я крутанула вентиль на баллоне и газ не потёк под маску.       — Это наркоз. — коротко оборвала я попытки юноши заговорить со мной. — Следи за его дыханием, жди две минуты, прежде чем повернуть вентиль на четверть влево, затем второй вентиль — он находится здесь на четверть вправо, через две минуты ещё на четверть, ещё через пять минут на четверть и оставь в таком положении. Как только повернёшь румпель последний раз — сообщи мне немедленно.       — Что с ним? — отчаявшись окликнул меня молодой реджиме, прежде чем я перешла к следующему пациенту.       — Разрыв желудка и, полагаю, диафрагмы, — ответила я и, заметив ужас в глазах напротив, поспешила успокоить: — Звучит страшно, но это не великая неприятность — жить будет. Главное — следи за его дыханием: оно должно быть глубоким и ровным. И зажми рану — она не должна кровоточить. Ты запомнил, что нужно делать?       Юноша кивнул, с тщательно-скрываемыми тревогой и болью глядя на засыпающего мужчину.       Я же поспешила к следующему пациенту: он выглядел бледным, на губах я заметила розовую пену — случай казался куда более серьёзным.       Однако раньше, чем я успела приступить, дверь в лазарет распахнулась и трое сильных мужчины внесли едва трепыхающегося юношу.       Его тут же опустили на кушетку: он закатывал глаза и едва заметно поддёргивался. И был белее смерти.       — Док.       — Доктор!       Я кивнула, почти подскочив к недоосмотренному пациенту. Проверила зрачки, пульс на шее, тяжёлые попытки вдохнуть, обе из которых усугубили его состояние: кожа посинела, вены взбугрились, он тщательно пытался сжать челюсти, но окрашенная в розовый пена всё равно вырвалась из его рта падая на свитер.       — Сейчас подойду — держите его в сознании! — прокричала я новоприбывшим.       — Что с ним? — прохрипел реджиме рядом, удерживающий шипящего окровавленной пеной товарища.       Я опустила руку на деформированную внизу грудную клетку, невесомо ощупывая свод рёбер — так и есть. Перелом.       — У него сломаны рёбра. — скороговоркой выпалила я, и быстро сдёрнула перчатки, сбрасывая их куда-то на пол.       Времени было мало.       — Перелом? Так это же несерьёзно… — подал голос второй мужчина.       Я ринулась к шкафу, выхватывая с полки анатомический атлас, а из ящика со шприцами иглу от толстого шприца.       — Это несерьёзно, ведь обычно человек ломает ложные рёбра — пять нижних, а не истинные. Однако ему не повезло — он сломал седьмое истинное ребро и получил микроразрыв лёгкого, — я перехватила иглу, подводя её под углом к грудине, надорвав и без того потрёпанную ткань свитера.       — Что ты делаешь?! — вскрикнул один из мужчин рядом, но второй перехватил его руки, приказывая не мешать.       — Собираюсь не дать ему захлебнуться кровью. — прошептала я и с отчаянно бьющимся сердцем пальцем провела по разрезу груди, изображённому в книге.       Даже с учётом отсутствующего опыта, шанс что получится — был. Главное — всё как в инструкции: взять иглу от широкого шприца и воткнуть рядом с повреждением. Важно воткнуть под углом, дабы впоследствии закрыть рану, при этом между двумя листками плевры — внутренней ткани лёгких — должно быть отрицательное давление, чтобы не допустить "спавшего лёгкого": влажная плевра-ткань лёгких не должна схлопнуться как мокрый полиэтиленовый пакет.       Примерившись и нащупав пальцами микродырочку, я резко воткнула иглу в лёгкое под углом, практически синхронно с этим зажимая повреждение. Проступила вязкая кровь — больной на столе дёрнулся, однако оба его товарища весьма оперативно удержали его на месте. Он закатил глаза, содрогнулся, раскрыл рот в нелепом жесте, а после сипло вдохнул и его лёгкие в грудной клетке раскрылись, оставаясь двумя воздушными мешками.       Через миг его ошарашенный восхищённый взгляд настиг меня — однако у меня совсем не было времени отвечать на его вопросы: я и так потратила на него целых две минуты — непозволительно много в нынешних моих реалиях.       Выудив не испачканной рукой тюбик с БФ-6 клеем, я вынудила одного из мужчин временно придерживать трубку и заклеила повреждение в ткани лёгкого, где уже запеклась кровь: этому мужчине повезло — будь разрыв чуть больше, он бы умер на месте, захлебнувшись кровью.       — Принеси кортизол и ждите дальнейших инструкций, — на ходу бросила я второму реджиме. — Ампулы в четвёртом от пола ящике второго шкафа.       В этот миг больной на кушетке, которого внесли торопившие меня реджиме начал хрипеть и активнее корчиться. Я бросилась к нему на ходу ополаскивая руки анестетиком и судорожно протерев иссушенные спиртом ладони, натянула новую пару медицинских перчаток.       — Сосредоточься на моём голосе! — я прикоснулась к правому плечу едва достигшего двадцатилетия юноши, силясь привлечь его закатывающийся взгляд. — Сосредоточься!       Он невидяще уставился на меня… мимо меня, практически не приходя в себя.       Я судорожно начала осматривать его бледное, как саван, осунувшееся лицо и тело — ни ножевых, ни пулевых ранений. Ничего. Моё сердце забилось часто-часто, мысли метались по черепной коробке. Я не понимала, что с ним не так! Что случилось?       — Ты чувствуешь боль? — я осторожнее перехватила его плечо, силясь чуть встряхнуть юношу: реджиме рядом услужливо мне помог. — Где болит?!       Мой пациент ни дёрнулся, ни охнул: голова на тонкой шее качнулась фактически безвольно, веки начали закрываться. Я попыталась поймать отсутствующую нитку пульса.       — Где болит?! Скажи! Я не смогу помочь если… — фраза оборвалась на полуслове, когда с сухих обескровленных губ юноши слетело одно тихое: "Слева". Пальцы одной его руки, негнущиеся будто сами, без участия хозяина тела указали мне на область живота прямо под рёбрами, прежде чем глаза юноши закатились, и он в изнеможении расслабился в руках придерживающих его товарищей.       Страшная догадка настигла меня подобно разряду молнии. Я в ужасе застыла, оборачиваясь к Чхве Сану. Наши взгляды очень вовремя пересеклись, когда я скороговоркой выпалила:       — У него разрыв селезёнки из-за удара в живот! Он умирает, ему нужно сделать переливание, иначе сердце не выдержит!       — У нас нет такого количества крови, — холодно отрезал Сан и передёрнул плечами, непререкаемым тоном добавив: — Брось его и лечи остальных.       На мгновение я в ужасе застыла, прежде чем судорожно обернуться к ещё тёплому — его сердце ещё пыталось биться несмотря на шок и кровопотерю! — ещё совсем мальчику.       — Я могу его…       Ледяная рука стальной хваткой легла мне на плечо, отдёргивая безвольное моё тело от уже мёртвого юноши.       — Что конкретно в моём приказе "оставить его и лечить остальных" тебе оказалось неясно? — практически рыкнул мне с яростью в лицо злой как тысяча демонов Сан, вызывая паническую дрожь и инстинктивное желание отпрянуть.       Резким движением капо выхватил из кобуры пистолет, тут же снимая с предохранителя и подставил дуло к моему вспотевшему виску.       — Я тут по-твоему в игры играю? — зашипел он мне в лицо прищурившись. — Здесь три десятка людей, которым нужна твоя помощь. Оставь труп в покое и займись теми, кого можно спасти. — на миг дуло плотнее прижалось к моему виску, капля пота скатилась по металлу. — Либо делай, что велено, либо я отправлю тебя на встречу с братцем.       Напоследок Сан встряхнул меня ещё раз, убирая пистолет обратно и небрежным жестом подтолкнул обратно к операционным столам.       Я, разбитая, оглушённая, с всё ещё гуляющим в крови адреналином, не рискнула обернуться, мысленно заставляя себя думать лишь о тех, кто находился вокруг меня и нуждался в помощи.       — Док!       — Док!       Голоса раздались практически одновременно и с двух сторон разом.       Перво-наперво я решила проверить состояние больного с повреждением лёгкого.       Я вколола мужчине кортизол в вену, и его лицо расслабилось.       — Что теперь? — спросил меня один из его товарищей, всё это время придерживающий друга за предплечье.       — Введём его под наркоз, и я вправлю ему рёбра, потом — будем лечить, — твёрдым голосом ответила я. — Самое опасное позади.       Мужчины явно немного расслабились, немного успокоенные моими словами.       Я повернулась к ещё одному реджиме, которому было около сорока лет на вид, с ранением прямо в центре груди: рану его помогали зажимать двое, ещё двое придерживали в полусидячем положении — видимо так ему было легче. Кровопотеря была большая, но мужчина отлично держался, свистяще выдыхая сквозь плотно стиснутые зубы и медленно вздымая и опуская грудь.       — Док… — прохрипел он не то в знак приветствия, не то чтобы обозначить облегчение от осознания, что скоро всё разрешится.       — Нужен ещё наркоз, — коротко постановила я, силясь предположить возможную травму.       Визуально, насколько я могла судить, рёбра мужчины не были сломаны, розовой пены на губах не наблюдалось, а значить лёгкие были целы. Если бы он получил пулю в грудь в то место, где находилось ранение — умер бы моментально.       — Как вы получили ранение? — осторожно спросила я, принимая из рук молниеносно оказавшегося рядом Чхве Сана маску и баллон с закисью азота.       — Нож. — только и выдавил из себя мужчина.       Краем глаза я увидела нахмурившееся выражение лица капо: в глазах Сана будто бы мелькнула глубоко-запрятанная боль. Хотя возможно то была всего лишь игра света и тени.       Я аккуратно убрала руки обоих реджиме от груди мужчины, осматривая некрупную колотую рану и спустя пару минут и осторожного ощупывания области вокруг пришла к неутешительному выводу, отодвигаясь.       — Всё плохо? — с горькой усмешкой спросил меня раненый, примечая моё хмурое выражение лица, когда я отодвинулась от его раны.       — Плохо то, что я практически не могу на это повлиять, если я права. — негромко проговорила я.       — Я полагаюсь на ваше мастерство и на волю Судьбы, Док. — смиренно и с достоинством тихо выдохнул мужчина, крепче сжимая плечи придерживавших его сотоварищей. — Никому не в силах пойти против Будды и пути Колеса.       — А мы всё ж попробуем. — ответила я, не обращая внимания насколько мрачной оказалась моя последняя фраза.       Резко развернувшись я быстро вернулась к шкафчику, где лежал мед-инвентарь: из ящика, откуда я ранее извлекла толстую иглу, я вытащила шприц с самой длинной и тонкой иглой. Я отделила металлическую острую трубочку — равнодушный, жадный лишь до крови и медикаментов шип блеснул зловещим ледяным бликом в моей руке, облачённой в испачканную чужой кровью медицинскую перчатку.       На долю секунды я позволила себе задуматься — отрешиться от гомона, криков и стонов, от крови и человеческой боли, окружившей меня в это тихое, ничего плохого не предвещавшее утро и осознать — насколько хрупка человеческая жизнь на самом деле.       Я сейчас держала в руке не тонкую иглу шприца.       В моей руке бездушный не имеющий никакого иного предназначения, кроме самого прямого и примитивного предмет должен был сразу окраситься смыслом.       В моей руке он должен был стать либо Орудием Смерти, либо Благословением Жизни.       Проклятый Дар. Не свершившаяся Судьба.       Я подхватила ещё один справочник со столешницы, безжалостно пятная глянцевую обложку разводами запекающейся остывающей крови. Сильным движением обрушила книгу в руки едва оклемавшегося капо, который неловко попытался как-то поменьше пачкать её своими также заляпанными багряным руками, однако под моим взглядом быстро прекратил эти бессмысленные попытки.       Рядом появившийся Чхве Сан не сводя глаз наблюдал за мужчиной, которого под моим руководством также собирались ввести в наркоз.       — Разве тебе не нужен полноценный аппарат для этого? — спросил он, когда мужчину с всё ещё зажимаемой раной аккуратно уложили на стол.       — Хотелось бы, это было бы профессиональнее, — ответила я отстранённо, полностью сосредотачиваясь на другом. — Но у нас нет аппарата, так что сделаю так хорошо, как это только возможно без него.       На самом деле я впервые проводила наркоз в полевых условиях, и поэтому решила во всех трёх, тяжёлых, нынешних случаях со своими пациентами, проводить анестезию с полуоткрытым контуром — это вид анестезии, при котором больной вдыхает наркотическую смесь через маску, а выдыхает углекислые и иные продукты распада в окружающую атмосферу. На данный момент, это казалось мне наиболее безопасным и качественным вариантом.       Наблюдая, как мужчина медленно отключается под воздействием закиси азота, я старалась поменьше сжимать иглу при мысли, что мне предстояло сделать.       — Ты сможешь его спасти? — неожиданно раздалось равнодушное едва слышное рядом со мной.       Я рискнула украдкой глянуть в сторону Чхве Сана: на хмуром лице невозможно было различить что-то, кроме раздражения, однако в глазах… Я не бралась быть судьёй, однако мне показалось, что господин Сан по-настоящему тревожился за того, кто лежал у меня на операционном столе.       Тем хуже становилось мне.       — Я не могу сказать наверняка. — тихо вздохнув честно ответила я.       Горящий ледяным огнём взгляд обжёг мою щёку не хуже так и не произошедшей пощёчины       — Ты знаешь, что с ним? — почти с требовательной интонацией процедил-прошипел Сан.       — У него повреждена сердечная сумка. — объяснила я, добавляя: — Если не помочь — в сердце окажется слишком много крови и он умрёт. От внутреннего кровотечения и остановки сердца.       Сан нахмурился, прямо спрашивая.       — Что можно сделать?       Я на миг задержала дыхание, не рискуя сводить взгляда с уже входящего в фазу глубокого сна мужчины.       — В этом и проблема. — тщательно скрывая собственное огорчение, которое щипало мне кончик языка своей едкостью. — От меня здесь практически ничего не зависит — всё будет зависеть от силы его организма и сердца — в частности. — когда я проговаривала очевидные правильные действия, я успокаивалась, потому что так создавалось впечатление, что всё было под контролем, что всё шло как надо. — Едва он войдёт в фазу глубокого наркоза и сердцебиение замедлиться достаточно, нужно будет откачать кровь, скопившую в полости перикарда — это сердечная сумка, внутри которой находятся четыре камеры нашего сердца, два желудочка, два предсердия… — чуть тише выдавила я последние слова, ощущая на себе пристальный, но уже менее злой и напряжённый взгляд; Чхве Сан всё ещё предельно внимательно меня слушал. — Внутри них, этих капсул для перекачки кровь должна быть, в тканях сердечной сумки — нет.       — И в чём проблема? — последовал очередной вопрос.       Я вдохнула побольше воздуха, собираясь с силой воли.       — Проблема в том, что сердце — не лёгкое, я не могу просто заклеить сердечную сумку или зашить — это всё равно, что пытаться заштопать мыльный пузырь.       Я отстранённо подумала о том, насколько единовременно хрупкий и невероятно-сильный это инструмент — организм человека.       — Сердце должно… — я запнулась, не зная, как упростить терминологию верно, и в итоге сказала так просто и очевидно, как могла: — … исцелить себя "само".       Повернувшись, я обнаружила ту самую эмоцию, которую ждала: на лице Чхве Сана отразилось сначала недоумение, а затем негодование. Однако он, нахмурившись, совладал со своими эмоциями, и только кратко выплюнул:       — Как это?       — Я сделаю крошечный прокол этой иглой. — я подняла иглу, показывая металлическую трубочку капо. — Прокол будет настолько крошечным, что, едва я извлеку иглу, пары-тройки тромбоцитов достаточно будет, чтобы кровь свернулась, закрывая такое фактически даже не повреждение. — я смотрела в тёмные глаза слушавшего меня со всем вниманием мужчины. — За то время, что игла будет установлена, через неё медленно должна будет выйти кровь — от двадцати до сорока миллилитров — пока эта кровь будет стремиться к трубке, часть тромбоцитов, проходящих через порез от ножа, должны будут распасться: в тромбоцитах человека содержится белок фибриноген — это белок, который отвечает за свёртываемость крови. Из него должен образоваться фибрин — именно нити этого белка смогут "заклеить" рану.       Сан перевёл прояснившийся, будто небо после грозы, взгляд на лежащего на операционном столе раненного: по его непроницаемому лицу на мгновение будто прошла рябь, выдающая его истинные эмоции — беспокойство, раздражение...       — Вот как… — тихо, едва на грани слышимости прошептал младший босс.       Я по привычке кивнула, больше для себя, нежели для него.       — Он жив только лишь потому, что своевременно оказался здесь сейчас и потому что нож не вошёл парой миллиметров глубже — будь это так, он скончался бы ещё до приезда сюда. — не собираясь смягчать истину произнесла я.       Сан резко обернулся в мою сторону.       — Если всё обстоит действительно так, как говоришь ты, то почему бы не оставить трубку и дольше?       — Это бессмысленно. — я покачала головой. — Если кровь продолжит течь дальше, это означает, что по какой-то причине — из-за малого ли количества тромбоцитов в крови или ещё чего, — ткань не зарастает. Он просто умрёт от кровопотери и шока.       Сан чуть сморщил нос, словно бы от досады и глухо чертыхнулся сквозь зубы.       Я же вздохнула и, сжав иглу чуть крепче в пальцах, решительно шагнула к раненому, понимая, что время вышло.       У меня была только одна попытка и один шанс.       Я сосредоточилась на картинке в медицинском пособии, нагнулась ниже и отсчитала шесть рёбер едва касаясь практически не вздымающейся груди. Убрав руки зажимающих рану реджиме, я повторно пересчитала рёбра, для верности, и быстрым чётким движением под небольшим углом ввела длинную тонкую иглу между шестым и седьмым рёбрами. Я взяла переданную мне мензурку в свободную руку, подставляя ёмкость под конец трубочки.       Прошло около пяти секунд, в которые мы все, застывшие вокруг раненого, задерживали дыхание, пока наконец первая капля крови, более похожая на бисеринку, не сорвалась с кончика трубки падая на дно мензурки.       У меня прокатилась волна обжигающего жара от макушки до поясницы: мышцы спины и плеч прострелило болью — от напряжения, долгого стояния в неудобных позах, однако сменить положение я не рискнула. Я, как загипнотизированная, уставилась на блестящий кончик иглы, боясь моргнуть и мысленно умоляя судьбу дать нам надежду…       Кровь продолжала очень медленно вытекать. Прошло около минуты, прежде чем отметка в двадцать миллилитров была достигнута. С этого мига сердце в моей груди зашлось заполошным быстрым-быстрым боем. Остальные также не сводили взглядов с раненого, напряжённо следя за происходящим.       Адреналин бил мне в голову, опьяняющим коктейлем страха и веры в лучшее, и когда отметка в тридцать миллилитров была преодолена, от напряжения у меня заледенело всё ниже диафрагмы.       Весь мир потускнел, затих и остался где-то на втором плане, а моё зрение, моё дыхание, моё сердцебиение — я сама — сосредоточились на кончике иглы и слежением за каплями крови, тягуче-медленно опадающими в мензурку.       Однако, как бы я ни желала этого, чуда не произошло.       По прошествии двух с половиной минут в мензурке уже оказалось роковые сорок миллилитров, а багряная жидкость, несущая жизнь по нашим сосудам, продолжала покидать тело мужчины. Я с глубоким разочарованием в себе сморщилась от вящей несправедливости, но вспомнив, как на первом курсе нас учили мириться с неудачами, выразила свои горечь, боль и сожаление только беззвучным долгим выдохом.       Я потянулась к игле второй рукой, с невысказанной просьбой простить посмотрела на бессознательного умирающего на моём столе мужчину.       — Стой.       Я застыла, невольно поворачиваясь к шагнувшему ближе Сану. Тот хмуро оглядел мой потерянный отчаявшийся угасший вид, однако его глаза ещё горели — и горели сильнее прежнего.       — Дай ему шанс. — коротко приказал он.       — Это бессмысленно, — прошептала я, но покорно оставила иглу на месте, продолжая смотреть на капающую медленно кровь.       Минута за минутой продолжали идти, однако после четвёртой минуты, кровь в мензурке застыла на отметке в пятьдесят миллилитров. И больше не поднималась. На конце иглы больше не появлялись капли. Я с тихим вздохом уже готовясь попрощаться с покойным, вдруг заметила кое-что невероятное.       Его грудь едва-едва, очень медленно, но вздымалась.       Я как можно более аккуратным и стремительным движением извлекла иглу из мягких тканей, дабы не нанести новое повреждение, и тут же схватилась освободившейся рукой за запястье раненого мужчины, нащупывая нужную точку.       Ничего. Никакого отклика.       Однако я терпеливо ждала, закусив губу с силой, и сведя брови на переносице почти до боли.       "Давай же, давай, давай… Я всё заштопаю, всё промою, всё зарастёт, только выживи сейчас…" умоляла я мысленно, но вслух не произнесла ни звука.       И в этот миг под подушечками пальцев у меня на линии жизни толкнулась… Жизнь.       Нить пульса была очень слабой обрывистой, однако она была. Всё обошлось — мужчина выжил, сумев сделать то, что от него зависело — половину Пути обратно.       Это горько и сладко осознавать, но, когда начинаешь узнавать секреты тела человека, ты понимаешь, что Жизнь и Смерть отделяет тонкая и эфемерная черта. И человеку нужно сделать всего два шага в одну, либо в другую сторону, чтобы остаться там навсегда.       Для некоторых этот короткий путь растягивается на года, а для некоторых — длится всего секунды.       Самое же горькое во всём этом — это то, что объяснял нам на первых своих лекциях, наш лектор по анатомии, — что вопреки всему нашему желанию спасти жизнь человека, от врача никогда не зависит всё. Хороший доктор, и это его долг, может взять на себя половину, лучший доктор — и это его дар, помноженный на опыт и умения, — может взять на четверть больше половины и рискнуть, заплатив соответствующую цену. И это тоже его Долг.       Я закусила губу, позволяя себе зажмуриться на короткий миг, чтобы проморгаться.       Потому что наш лектор и мой любимый преподаватель в университете, ушедший на пенсию год назад по состоянию здоровья, не представлял насколько он был прав: мне предстояло сделать для этого мужчины оставшуюся половину — я ему её задолжала.       — Сердце бьётся. — наконец оповестила я окружающих, сглотнув. — Кожу и слой мышц и фиброзной ткани диафрагмы на груди необходимо немедленно зашить, пока запёкшаяся кровь держится. Действовать будем быстро.       Все окружающие смотрели на меня раскрытыми глазами, но их серьёзные лица не оставляли и шанса усомниться, что они меня слышали.       — Этажерку к столу слева — я левша. Третий ящик снизу, второй справа, самый правый шкаф — мне нужен пропафол. Рядом капельницы — одну также сюда!       Я стянула перчатки, направляясь к своему рюкзаку, и извлекла оттуда кожаный чехол с набором моих хирургических инструментов.       Я разложила их на столике, который подкатили куда я указала. Туда же перекочевал захлопнутый, некрасиво пошедший бумажными волнами и разбухший от крови справочник.       Ополоснув руки в ледяной воде и взяв из упаковки новую пару перчаток, я надула их предварительно и шустро натянула на кисти, проверив, чтобы все пальцы могли свободно двигаться. Я вытащила из пачки катетер и закрепила его к капельнице, повесив пакет с физраствором: принесённый мне пропофол я набрала в новый шприц с очень тонкой иглой и впрыснула нужную дозу в пакет. Затем настало время, ввести катетер в вену на сгибе локтя, и я предварительно потянулась к лицу мужчины.       Беспокойный возглас реджиме рядом меня не потревожил.       — Стой, зачем ты снимаешь с него маску?!       Я передала маску в руки его более послушного товарища и жестом показала унести закрытый баллон.       — Закись азота используется для введения в состояние наркоза, однако её побочные продукты слишком здорово бьют по печени и почкам, но что главное — по селезёнке, что должна фильтровать кровь. — устало, но заученно проговорила я. — Так, что я заменю закись азота пропафолом — это кратковременное средство поддержания наркоза. Его действие — не более часа. А в миг, когда речь идёт о минутах — он незаменим…       Продезинфицировав закруглённую иглу, я приступила к уже более спокойный и заученным для меня действиям: будучи на стажировке в вет-клинике и позже в больнице, я уже имела опыт в зашивании ран. Разумеется, столь опасных и крупных повреждений мягких тканей мне до этого дня видеть ещё не доводилось.       Однако здесь я уже чувствовала себя увереннее, с иглой в руке и стягивая края крупной колотой раны: удар ножом очевидно был нанесён под углом, снизу-вверх, от задетой диафрагмы, между рёбер, в сердце.       Именно ткани диафрагмы мне и предстояло зашить: сверху был несильно-повреждённый — кожа не была похожа на бахрому — эпидермис, разрубленный одним сильным ударом, дальше мышцы и ещё глубже соединительная — фиброзная — ткань. Сухожилия, если проще.       С остановленным кровотечением рана выглядела практически не жутко, но находилась в особенной близости от сердца и лёгких — и это было сложностью: у меня не было большого опыта в "умении ощущать глубину", на которую опытные квалифицированные хирурги погружали иглу, не повреждая лишние участки тканей.       Если пустить иглу недостаточно глубоко — рана повторно откроется и начнётся кровотечение, если слишком глубоко — есть риск повредить ткани, до этого не задетые.       Оказавшись перед этой дилеммой, я выбрала второй вариант, осознавая, что средний срок полного восстановления всё равно будет около четырёх месяцев: две недели на сращивание сухожилий и месяц на мышцы и кожу, при полном контроле со стороны врача. И оставшееся время — под наблюдения врача.       Аккуратными стежками я сшивала края раны: на три шва, один из которых был дуплицированным — соединял меж собой сухожилия и мышцы в глубине раны — я потратила всего около получаса. Работа требовала сосредоточенности, быстроты и филигранной тонкости, зато, когда я закончила, стягивая куски кожи вместе, тонкий шов из чёрных нитей, собственная проделанная работа вызвала в глубине моей души торжество.       Взяв бинт и крупные тканевые пластыри, я продезинфицировала область вокруг заштопанной раны и заклеила ранение свежей повязкой.       — Готово. — объявила я по окончании, выбрасывая использованные перчатки в урну, а шприцы откладывая в хирургическую миску. Я устало потёрла лицо, будто пытаясь смыть с себя чудовищную измотанность произошедшим: действие адреналина проходило и на меня накатывала апатия.       — Как он? — поспешил осведомиться один из юных реджиме, всё это время находившийся рядом.       Я поймала его взгляд, потом взгляд стоявшего поодаль Сана: он скрестил руки на груди, пальцами поглаживая свой подбородок.       — Он будет в порядке, — ответила я, позволив себе лёгкую улыбку. — Следите за его состоянием, я скоро подойду. Проходя мимо мужчины с переломанными рёбрами я жестом показала оживившимся реджиме, что подойду к ним позже.       — Кровотечение у него уже остановилось, сейчас мне нужно сделать срочное промывание, пока он, — я указала на своего первого пациента с ранением живота. — Не скончался от перитонита.       Я вновь разложила свои инструменты, но уже на другом столике, промыла руки ледяной водой, вытерла, надела чистые перчатки, после чего сделала знак юноше, чтобы он убрал маску и баллон.       Я в точности повторила манипуляции с пропофолом, благодаря капо, ответственного за медикаменты, что он закупил такое количество этого средства.       После я натянула маску и сосредоточила свой взгляд на пропитавшейся кровью кофте. Я показала реджиме, чтобы он ножницами разрезал ткань рубашки, куски которой мы выбросили в урну.       С помощью антисептика и бумажных полотенец я методично очистила живот мужчины, с особой тщательностью избегая области возле раны.       — Так, это будет тяжело и неприятно, — произнесла я твёрдым не терпящим возражений тоном. — Однако, ему необходима лапаротомия.       Реджиме непонимающе на меня уставился.       Я, вздохнув, пояснила:       — Сейчас я разрежу ему живот, мы перекроем на время кровоток в крупных артериях и промоем внутренности большим количеством физраствора. После чего я верну внутренности обратно и поставлю ему дренаж — для очистки и накачки антибиотиками. Если всё сделаем безукоризненно — к утру оклемается, и через неделю с его раной вполне сможет ходить.       У реджиме загорелись глаза, но он лишь поджал губы, серьёзно закивав.       — Принеси мне дренаж из верхнего ящика левого шкафа. Антибиотики — все что найдёшь — они все в любом случае понадобятся, но в первую очередь цефазолин и цефуроксим. И ведро с крышкой принеси — пригодится.       Парнишка на удивление быстро повиновался, и покладисто притащил всё запрошенное.       — Я ещё нашёл… вот, — он протянул мне пузырёк амоксициллина и у меня невольно вырвался вздох облегчения.       — Отлично, — решительно произнесла я, кратко указывая ему где встать. — Начнём.       После этого из-за новой порции адреналина время для меня замедлилось и растянулось: секунды стали минутами, и я полностью растворилась в тишине своего сознания игнорируя все окружающие меня звуки.       Я полностью отрешилась от всего вокруг, дабы сосредоточится на операции. Похожий опыт у меня уже был, когда к нам в клинику, во время моей первой стажировки принесли большую свиноматку: она напоролась на колючую проволоку и вспорола себе брюхо. Её истекающую кровью, привезли прямо с фермы неподалёку к хирургу на стол. Ту самую, свою первую операцию, где ассистировала уже опытному врачу, я помнила весьма красочно. А как говорил наш декан, дважды доктор медицинских наук и самый взбалмошный и шустрый лектор в нашем университете: "Запомните и запишите себе на лбу, что можно сделать на вашем четвероногом друге, можно при должном умении и наличии мозгов провести и на вашем двуногом друге-засранце".       Так что взяв скальпель и обеззаразив лезвие, я сделала длинный, вертикальный надрез — не слишком глубокий, чтобы не задеть не повреждённые органы.       — Зажим. — мальчишка с руками в перчатках, оперативно подал необходимый предмет.       — Второй. — второй зажим перекрыл попытавшееся начаться кровотечение.       — Третий. — я перекрыла кроток в третьей артерии.       Через всю брюшину вдоль задней части проходит брюшная аорта — крупнейшая кровоснабжающая артерия в животе человека, которая является продолжением аорты сердца и находится ниже диафрагмы. Четыре крупнейших её придатка порождаются сети сосудов, которые бесконечно ветвятся, вплоть до крохотных капилляров и питают внутренние органы нашего тела. Я рискнула перекрыть два верхних ответвления этой аорты — диафрагме и желудку соответственно. Артерии, питающие почки и кишечник я пока что не трогала: устранив источник кровопотери и заражения — продукты ферментирования в желудке, можно было приступить к промыванию остальных органов.       Времени у нас было в обрез, так как несмотря на находящееся в наркозе тело, полноценное кровоснабжение органов и их питание следовало как можно скорее восстановить.       — Физраствор, — юноша вскрыл пакет, поморщившись из-за запаха, окружившего нас.       Над раненным пахло именно тем, чем и должно было: кислый запах полупереваренного запаха вперемешку с кровью и продуктами пытавшейся изгнать чужеродные бактерии слизи, которая по факту была лишь продуктом распавшихся лейкоцитов.       Я же не обращая внимания на запах, промыла диафрагму большим количеством физраствора, после включила аспиратор. Процесс выглядел со стороны, наверное, как фильм ужасов — никаких накидок, аппаратов по контролю сердцебиения и прочего, что есть в современных больницах: только невысокая шатенка, в хирургическом халате, извлекающая органы человека в окровавленных едва ли не по локоть перчатках, гудящий рядом откачиватель и бледный, как саван, юноша-ассистент, подающий один за другим пакеты физраствора и готовый в любой момент, кажется, хлопнуться в обморок…       Когда диафрагма визуально оказалась полностью чистой, я перешла к желудку: в область рядом я сразу же нашла достаточно крупную вену и ввела в неё поданный мне цефазолин. Дальше я приступила к вымыванию остатков еды и также заливая желудок физраствором. Осмотрев под придвинутой ближе ко мне лампой повреждение, я обнаружила то, что искала — застрявшую в мягких тканях у задней стенки пулю.       — Щипцы. И приготовь ещё один зажим — возможно он понадобится. — коротко бросила я юноше.       Взяв щипцы и скальпель, я, задержав дыхание, приступила к извлечению. Спустя секунд пятнадцать в медицинскую миску со звоном упала пуля. Стоило мне извлечь её, как отверстие тут же начало заполняться кровью — вернее, попыталось, так как я перехватила артерию над раной зажимом.       Кровь замедлила своё течение и остановилась.       Выдохнув, я коротко качнула головой, разминая шею.       — Сколько времени?       — Одиннадцать минут, — тонким голосом отозвался юноша.       Мрачно нахмурившись я покивала — времени было очень мало.       Я стянула перчатки, взяв новую пару, иглу и нить. Автоматически — это уже кажется стало для меня даже более естественным занятием нежели дышать, — продезинфицировала руки и принялась штопать рану. Когда аккуратный ровный шов был готов, закрыв полученную рану я зашила оба повреждения в желудке вторым очень плотным швом: на это действие мы потратили не менее двух литров физраствора, и только когда я убедилась, что оба шва надёжно держатся, а желудок и область вокруг него чиста — мы перешли к кишечнику.       Сняв и выбросив в металлическую миску к пуле и шприцам зажимы с верхних артерий, я вернула сосуды в их исходное положение: теперь на очереди были те, что вели к почкам и кишечнику, и следовало начать промывку тела внизу. Пока я закрепляла зажимы, юноша выкатил аспиратор в коридор и вылил его содержимое в ведро: бак аппарата уже заполнился и требовал срочной чистки.       Пока другой реджиме относил ведро в туалет, дабы опорожнить, мы вернули в строй аспиратор и опустили его хоботок ниже.       Кишечник был сложнейшим испытанием для промывного дренирования — ввиду обширности и конфигурации расположения, однако большое количество физраствора и наличие опыта сделали своё дело: операция пошла быстрее, работа —аккуратнее и чище.       Поэтому промыв область возле почек и убедившись, что никаких инородных объектов в брюшине у пациента не было, а также не было иных внутренних повреждений, я вернула органы в исходное положение, закрепив их на брыжейке.       — Мы закончили основное. — выдохнула я, когда оглядела труд своей работы, снимая оставшиеся зажимы с артерий. — Теперь ставим ему дренаж в живот, накачиваемы обезболивающим и антибиотиками, и оставляем приходить в себя.       — Дренаж — это вот эта странная подушка? — спросил меня любознательный юноша, который, кажется, немного пришёл в себя, и заметно взбодрился.       — Это не подушка, а насос, — поправила я и задумчиво смерила мужчину на столе перед собой ещё одним взглядом. — Поставим ещё и венозную капельницу с антибиотиками — лишним не будет. Пусть лучше приобретёт невосприимчивость к части антибиотиков, чем умрёт от шока и полиорганной недостаточности.       В последующие двадцать минут я с моим «ассистентом» установила дренаж с антибиотиками в брюшную полость раненого, и занялась аккуратным закрытием разреза.       Дефект в диафрагме я ушила узловыми швами с созданием двойного шва — тоже самое, что уже успела сделать в операции ранее для соединения двух тканей разных видов — плевральной и брюшинной. Самым сложным было избежать подкожных эмфизем — скоплений воздуха в подкожной клетчатке грудной стенки, распространяющееся на другие области тела: именно эти эмфиземы были частой неприятной при смежном повреждении двух листков ткани. В том числе в самом низу средостения, где и находилась задетая диафрагма.       Наконец, швы были закончены — чуть больше получаса и девять литров физраствора я потратила на всю операцию — и мы наложили повязки. Дренаж работал, капельница была установлена, и я, убедившись, что мой пациент был в порядке, измерив его сердцебиение, отправилась к следующему раненному.       Считалось, что длительное капельное промывание и аспирация являются одним из самых перспективных методов дренирования любых видов крупных глубоких ран.       Уже привычно заменив закись азота и маску на капельницу с пропофолом, я начала оперировать. Открытая репозиция — это операция, которая предусматривает соединение фрагментов кости вручную во время открытого хирургического вмешательства, т.е. как раз, как у меня.       С помощью зажимов я остановила кровоток, ввела антибиотики в ткани рядом и удалив два крохотных осколка костей, совместила оставшиеся — среди них два ложных ребра получили только небольшие трещины, но не были сломаны, что было очень, кстати. Зафиксировав рёбра и убедившись, что при вдохе диафрагма действительно держит их, а не пытается вытолкнуть, а приступила к старой доброй работе иглой и перевязке.       Предварительно я вместе с частью антибиотиков обработала стыки на костях кальциевым раствором — метод старый и давно умерший; потому что в современных клиниках с кучей врачей и аппаратов он не за надобностью.       Закончив накладывать швы, я с помощью троих крепких реджиме наложила повязку: они втроем удерживали бессознательное тело в необходимом мне положении, а я наложила гипс и гибкую повязку с поддержкой, по сути своей медицинский корсет.       — Осторожнее... — инструктировала я, пока моего пациента укладывали обратно. — Три недели — минимальный срок заживления и появления соединительной ткани, позже в течение полугода она заменится костной.       Наблюдая за тем, как прооперированных осторожно перекладывают на каталки и отвозят за ширму, отделяющую койки, я слабо улыбнулась.       Выкинув использованные бумажные полотенца и промыв руки ледяной водой, я, приосанившись, уже обернулась, думая, что основная трудность пройдена, когда дверь в лазарет повтор распахнулась.       — Док!       — Док! Срочно!       Внутрь прихрамывая завалились двое придерживая третьего: он повис у них на плечах, обхватив шеи. Он был ранен, по виску его стекала кровь, пачкая воротник рубашки. Ещё двое с сильными кровотечениями плеча и бедра последовали за ними.       Мы с Саном переглянулись, и я прочитала беспокойство в его глазах.       — Что произошло?! — требовательно пророкотал он.       Я раскинула чистую простынь поверх операционного стола, вместо окровавленной и мужчины незамедлительно опустили на неё своего уже заходящегося в судорогах товарища.       — Засада! Кобры подстерегали нас у порта! Среди них есть химик и у них был ящик С-4! — тут же захлёбываясь воздухом ответил один из раненных, которому помогали накладывать жгут наименее пострадавшие реджиме.       — С-4? — переспросил Сан, нахмурившись. — Зачем им С-4?       — Не знаю, — прохрипел в ответ мужчина, смахивая со лба крупные капли пота. — Они подкараулили нас и напали исподтишка: Чанхы досталось пять пуль.       Второй реджиме с кровотечением в бедре неожиданно высоко застонал, хватаясь за сердце. Я бросилась было к нему, как крепкая рука перехватила меня повыше локтя: я в шоке обернулась к Сану, однако тот, не глядя на меня, посмотрел мимо, куда-то и махнул рукой.       — Кто-то кроме тебя видел взрывчатку? — холодно потребовал капо.       — Да… Э, Гюхо. — реджиме указал на молодого парня, который помогал тащить раненого и сейчас размазывал кровь, засыхающую у него на шее.       Поймав взгляд Чхве Сана тот коротко поклонился.       — Чон Гюхо, реджиме под началом у капо Хана Хёну. — едва слышно пробормотал он.       Сан неприязненно нахмурился, но ничего не сказал.       Рука с моего локтя исчезла, и я воспользовалась этим, чтобы броситься к мужчине у которого был приступ.       — Пропофол и капельницу! — кратко приказала я, и уже знакомый мне юный реджиме бросился помогать мне.       Двое рослых реджиме помогли уложить задыхающегося мужчину, хватавшегося за сердце на освободившийся операционный стол.       Перехватив дёргающуюся руку и с трудом разогнув её с помощью находящихся рядом реджиме, я продезинфицировала сгиб локтя и ввела катетер в вену.       — Держите его и следите за дыханием! — приказала я, подбегая к столу.       Нужно было попытаться спасти раненого молодого человека — у него могла быть черепно-мозговая травма.       — Мне нужно больше пропофола!.. Третий ящик снизу, самый правый шкаф! — я схватила очередную упаковку со шприцем и капельницу с физраствором, когда меня практически оглушил низкий, сочащийся гневом, рычащий голос.       — У нас нет на это времени. — Сан резко прижал дуло пистолета прямо к груди раненого.

Бах.

      Я успела только едва двинуться вперёд с поднятыми в беззащитном жесте ладонями, в которых были медикаменты, и приоткрывшимся ртом. На скуле и шее у меня остывали ещё недавно горячие капли — остатки чужой жизни.       Кажется, на пару мгновений я и весь окружающий мир застекленели, пока я смотрела в ставшие неподвижными мёртвые глаза, в которых застыли боль агонии и ужас. Пока стальная рука когтями не впилась в моё плечо, резво вздёрнув.       Глаза Сана мигнули испепеляющими искрами.       — Оперируй свидетелей! — ледяным не терпящим возражения тоном приказал он мне.       Я неосознанно отступила, но сглотнула, покорно двинувшись к мужчине с артериальным кровотечением.       — И где Сон Минги? — оглядывая лазарет, вдруг вопросил разозлённый донельзя Сан.       И когда ему не ответили, повторил, но чуть громче:       — Я спрашиваю, где Сон Минги?!       Сердце у меня в груди на мгновения заледенело. Минги… только не это…       — Мы потеряли его в суматохе, — глухо отозвался кто-то, решившись подать голос.       Ноги окончательно задеревенели, не двигая несчастное тело вперёд.       Чхве Сан это заметил, тут же рявкнув:       — Йерин, тебе нужно повторить? — его интонация понизилась до ледяного змеистого шёпота. — Делай, что приказано.       Я отрешённо кивнула, принявшись за дело: уложила руку мужчины на столик, обработала антисептиком область вокруг раны, избегая раны, откуда несмотря на наложенный выше жгут всё равно тонким ручейком текла алая кровь.       — Спасибо вам, Док… — прошептал он, когда я вколола ему обезболивающее.       Я разрезала скальпелем края раны, извлекла пулю и зашила рану. Наложив свежую тугую повязку на руку. Я сняла жгут и поставила венозную капельницу в другую руку. После обработала ссадины и царапины второго мужчины, который представился Чоном Гюхо.       — Благодарю вас, Док. — едва слышно пробормотал он себе под нос, низко опустив голову.       Смуглая кожа его, окрашенная кровью вызывала у меня страх: сердце больно сжималось в груди от печали, которую я успела заметить на дне его глаз.       — Возьмите, — я пихнула в его руки пачку влажных салфеток. — Я не знаю, что произошло там. Но сейчас вы живы, вы спаслись и должны потратить этот шанс не впустую.       Гюхо впервые посмотрел в глаза, подняв голову — и в его чёрных блестящих двумя невыплаканными безднами глазах застыло столько смиренного отчаяния…       Я не решилась даже на короткий миг положить руку ему на плечо, но сочувствующе поджала губы и ринулась к мужчине, которого ввели в наркоз.       Грудь его вздымалась совсем слабо, дыхание было поверхностным и слабым.       — Надо торопиться. — коротко оповестила я уже "своего" реджиме-"ассистента".       Разрезав рубашку на пациенте, я обнаружила залитое кровью тело: очистив кожу более-менее впопыхах я насчитала... восемь пулевых отверстий.       Его буквально изрешетили пулями. Как он был ещё жив с такими ранениями?..       В любом случае его выносливость могла сыграть нам хорошую службу.       Я начала оперировать. На извлечении третьей пули его сердце не выдержало.       Нам дважды за пять минут удавалось запустить его сердце заново с помощью дефибриллятора. К несчастью, с его ранениями и сердечными остановками, выдержать полосную операцию было невозможно.       В третий раз его сердце остановилось и запустить его не удалось.       Это болезненно отозвалось во мне: особенно, когда я заметила, что Чхве Сан уводит прооперированных свидетелей следом за собой и коротко приказывает нескольким своим реджиме "вынести трупы в грузовик на заднем дворе".       Трупы из лазарета выносили так, словно это были мешки с картошкой.       Но у меня не было времени думать о неуважении к мёртвым — мне следовало подумать о благополучии живых.       Я выдохнула с облегчением, рукавом халата вытирая пот со лба и подойдя к раковине, выбросила использованные перчатки и окровавленные комки бумажных полотенец в урну. Я умыла ледяной водой руки — хотела ещё и лицо, но вовремя остановила себя: то был не конец моей работы, а лишь начало.       Самое тяжёлое осталось позади, но меня ждали остальные пациенты.       В течение последующих четырёх часов я извлекала пули из плеч, голеней, бёдер, останавливала кровотечения и попросила Ли Чонгиля — так оказывается звали того юношу-реджиме, который не побоялся начать мне "ассистировать" — чтобы он помог обработать царапины и синяки. Молодой парень схватывал на лету и с энтузиазмом выполнял мои поручения, заканчивая за меня заботу о крохотных повреждениях уже прооперированных реджиме и тем самым экономя мне время.       Конечно, занята я была не только этим — мне пришлось прибегнуть и к менее приятным, но простым операциям для некоторых особенно сильно пострадавших реджиме.       Самая простая форма операции — это ампутация.       И я провела практически безукоризненное удаление части стопы — конкретно большого пальца на правой ноге. Затем пришлось удалить два пальца на левой руке, когда стало понятно, что фактически раздробленные в труху кости и развороченные оторванные куски мяса восстановить будет невозможно. Пришлось позаботиться о переломе ключицы…       Это были простые операции, не включающие в себя что-то кроме элементарных знаний об анатомии человека и обезболивающих.       В случае нескольких закрытых переломов даже не нужно было хирургическое вмешательство: только наложить гипс и коротко проинструктировать о рекомендациях по должному уходу.       Современные антибиотики воистину творили чудеса — там, где сто лет назад человек был обречён, сегодня с нужной колбой можно было не опасаться за свою жизнь.       Однако случилось и ещё одно чудовищное в своей сути происшествие: ко мне зашла ещё одна потрёпанная группа раненых и среди оказался совсем молодой парень, который прижимал к груди руку в окровавленной тряпице.       Он неосторожно рухнул на кушетку передо мной и размотал… то, что должно было быть кистью.       Кровавое оставшееся нечто — месиво из костей, обрывков кожи, сухожилий и мышц.       Я некоторое время сидела рядом осматривая чуть подрагивающий обрубок, даже не вколов юноше обезболивающее.       — Отрезáть? — наконец услышала я жалкий, едва ли не плачущий, но уже смирившийся голос.       Я вздрогнула, оглядываясь на реджиме.       Тот тихонько трясся, закусив губу и стараясь не скулить от боли: по лбу его стекали крупные капли пота.       Я отстранённо успела подумать, что из-за резкого запаха медикаментов, буквально оглушительного запаха крови, желудочных продуктов полуферментирования, железа, пота и пороха, я перестала вовсе ощущать запахи…       — Простите! — воскликнула я поспешно, чуть кланяясь и тут же вкалывая юноше двойную дозу обезболивающего.       Он держался молодцом: сидел спокойно, доверчиво глядел и не мешал.       И пока я дежурно осматривала его руку со зловеще обнажёнными суставами — будто некто жестокий нарочно вытащил их наружу и раздробил — это выглядело совершенно противоестественно, юноша всё не переставал смотреть на меня своими блестящими глазами.       С тяжёлым сердцем я уже собиралась идти за пилой, когда, приглядевшись заметила кое-что: артерия. Даже не так, нет. Несколько артерий.       Несколько крупных артерий сохранились абсолютно целыми.       Уже внимательнее оглядев кисть в мешанине из крови и мяса я обнаружила восторгом осколки центральной трубчатой кости.       Я, напугав парнишку, резко подвинула лампу наклоняя её к остатку кисти, что лежал передо мной.       Кости запястья выглядели в целом так, будто кто-то стрелял в руку мальчишки дробью. Однако при ближайшем рассмотрении на свету, я обнаружила большой кусок практически целого сустава в основании у полулунной и ладьевидных костей.       Моё сердце забилось отчаянно быстро, болезненно ударяясь в рёбра.       Это. Было. Абсолютным. Безумием.       Только безумец мог попытаться восстановить руку, которая крепилась к телу лоскутком кожи, парой недоразорванных сухожилий и клочьями уничтоженных мышц.       Суставная сумка была разрушена фактически до основания, костей мизинца и второй фаланги безымянного пальца не было вовсе, из осколков вместо большого пальца собрать что-то адекватное было решительно невозможно.       И всё же…       Я видела перед собой блестящие тугие артерии, которые исправно качали кровь, напитывая конечность: ткани повреждённых мышц и сухожилий были яркими, набухшими от напряжения, но живыми, а не отмирающими кусками сухого нечто.       Не было намёка на токсикологический шок или бактериальную инфекцию — слизистые оболочки оставались розоватыми, свежими: похоже обошлось без внутреннего кровотечения.       Я поняла, что если и предпринимать попытку спасти чужую конечность, то делать это нужно немедленно.       Я резко вскочила, обшаривая всю свою "кухню": каждый шкафчик и полка подверглись мысленному штурму. Находя необходимые предметы, я радовалась и невольно не могла сдержать улыбки: йодоформ в пульверизаторе, стрептомицин в порошковой форме, и самое главное сокровище — гипсовые бинты.       Юноша увидев арсенал в руках подошедшей меня, с озадаченным, неверящим, почти испуганным выражением на красивом лице спросил дрожащим голосом:       — А… отрезать?       — "Отрезать" подождёт. — коротко ответила я, жестом показывая довериться мне и чуть придвинуть руку, и дабы отвлечь своего пациента заговорила спокойным ровным тоном: — Несколько лет назад, когда мы были в США в Массачусетском университете, как студенты по обмену, мы были на одной исторической лекции, где нам рассказали о нескольких случаях, произошедших в Испании в тридцатые годы прошлого столетия. Это были годы гражданской войны, и медикаментов настолько не хватало, что порой самые страшные раны заключали в гипс на некоторое количество дней. "Повариться в собственном соку" как говорилось по мрачному обыкновению тех лет.... — юноша ойкнул, больше напуганный, чем успокоенный моим рассказом, так что я поспешила добавить: — Случаи иной раз бывали… невероятные. В любом случае — я не собираюсь повторять процедуру, созданную сто лет назад, но это последний шанс спасти вашу руку.       На несколько мгновения между нами повисла неровная тишина прежде чем юноша счастливо улыбнулся:       — Лучше, чем ничего… — неверяще выдохнул он, мельком оглядев собственную практически уничтоженную руку.       Кудрявые волосы качнулись, когда он чуть запрокинул голову, закрывая заслезившиеся глаза и судорожно задышал с не сходящей с лица улыбкой.       Мне не хотелось давать юноше ложную надежду, и я с ненавистной мне резкостью выпалила правду:       — Готовьтесь, что в конце недели я вам кисть удалять буду.       Мальчишка, отрывисто вдохнув, подавился воздухом, но потом смущённо и болезненно поджав губы, покорно кивнул:       — Я понимаю, доктор… Спасибо, доктор Чхве… — выговорив моё имя, он запунцовел скулами и тут же отвёл бегающий взгляд с робостью вчерашнего школьника.       У меня заныло сердце в груди, когда я поняла, что он — буквально вчерашний школьник; мальчишке было не больше двадцати.       И не было ни единой гарантии, что завтра его не убьют.       Я запретила себе думать об этом, мысленно отвесив себе оплеуху и заставив думать в другом направлении: как можно спасти его кисть?       Лучезапястный сустав является сложным сочленением: работа с ним требовал времени и сноровки. Что ж… недостаток второго мне требовалось компенсировать избытком первого.       Юноша пил воду, которую ему принесли в пластиковом стаканчике из кулера и с любопытством поглядывал на меня: две пустые двадцатилитровые бутыли от этого кулера, выпитые сегодня моими пациентами маячили блестящими пузатыми боками на периферии моего зрения.       Однако я почти сразу сосредоточилась на раненой руке юного реджиме, сидящего передо мной и… надолго забыла о бутылях. И обо всём вообще.       Вначале я вернула остатки лучезапястного сустава на место: у суставов есть так называемые впадины — выемки, и головки — выпуклости. По сути своей человеческие суставы — то же самое, что резиновые насадки на кости-шарниры, дабы те двигались и не истирались. Суставная впадина-выемка в запястье человека образована лучевой костью — длинной костью идущей вдоль всего предплечья от локтя, — и треугольным хрящевым диском, который у юноши хоть и был повреждён, в целом сохранился. Суставная головка же в данном случае представляла из себя четыре кости первого ряда костей запястья — ладьевидную, полулунную, трёхгранную и гороховидную, связанные межкостными связками.       Вот тут и обнаружились первые крупные сложности: трёхгранной и гороховидной костей не обнаружилось. Я растерянно поставила первые две кости на место, плотно прижав к суставу и обнаружила вторую очевидную проблему — суставной сумки и суставной жидкости для страховки сочленения не было. "Ничего", успокоила я себя, "Он молод. Всё регенерирует".       После маяком загорелся и ещё один лучик надежды: почти все локтевые и межкостные вены также сохранились, хоть часть лучевые были основательно уничтожены. Я убрала лимфатические узлы и почти все сохранившиеся лимфо-сосуды на их места с не меньшей радостью. Наконец, с затаённым дыханием я осмотрела лучевой, локтевой и срединный нервы — самые крупные образования, необходимые для чувствительности и отзыва конечности.       Увы, первые два были настолько повреждены, что я даже не надеялась на их восстановление: я решила не удалять их, понимая, что если в течение недели, поступление кровотока к ним прекратится и будет риск отмирания я их просто вырежу.       Гнать от себя мысль, что мне придётся ампутировать парню кисть, стало моей мантрой на последующие два с половиной часа.       Дальше я занялась муторной и точечной работой: вправить кости и остатки сустава на место, вколоть антибиотик, я молча чистила и обеззараживала, вдувая йодоформ в каждый просвет, потом начала сшивать, соединяя остатки сухожилий, радуясь как дитя каждой крохотной сохранившейся связке, восстанавливала суставную сумку и вправляла кости пястья, чтобы свод ладони сохранился, фиксировала вены и артерии в центре, дабы они питали ткани…       Казалось этому не будет конца и края: в лазарете было душно, пахло медикаментами и воняло кровью и рвотой. Мне было тяжело дышать даже в маске: я вспотела, и под конец операции на шее и лице у меня выступила испарина, позвоночник не разгибался из-за долгого напряжения и неудобной позы, а голова слегка ныла в висках и кружилась.       Я потратила два с половиной часа только на сложнейшие швы: я вколола юноше пять видов антибиотиков, присыпала поверхность стрептомициновым порошком для обеззараживания и приступила к последней операции.       Гипсовые бинты.       Тугая повязка плотно прилегала, и уже через оставшиеся полчаса моих непосильных трудов рука юноши от кончиков восстановленных пальцев до локтя была заключена в жёсткий лубок.       Давая ему рекомендации по уходу и медикаменты, я попросила его прийти ко мне на приём через неделю. Реджиме, уже уставший, покивал и, ещё раз поблагодарив, исчез за дверями лазарета, а когда я обернулась я увидела направленные на меня взгляды последних моих пациентов.       Все они — человек пять — смотрели на меня… с удивлением. Нет, даже не так. Будто ожидая чего-то.       Я прокашлялась, слабо улыбнувшись.       — Ну, давайте закончим с оставшимися травмами.       Я подходила к каждому из них и каждый из них после короткой безболезненной процедуры и получения инструкций по уходу, тихо произносил одну и ту же фразу:       — Спасибо, доктор Чхве.       Я устало принимала благодарности, отдалённо думая, что не так фантазировала о своём первом рабочем дне на выбранной профессии…       После того, как я распрощалась с последним своим пациентом, я закрыла дверь медкабинета, оставаясь наедине лишь со спящими под наркозом после тяжёлых операций реджиме.       На меня начала накатывать крупными волнами усталость, однако было не время расслабляться: необходимо было заполнить отчёты.       Я умыла лицо и шею ледяной водой, попила несколько глотков воды, только сейчас осознавая какая жажда мучила меня все эти часы, а потом села писать отчёты. Выписав имена со стикеров и достав на стол крупную папку с фамилиями, я оформила три списка на одном листе. Будто бухгалтер отчёт по потраченной канцелярии.       Только на моих листах были списки людей: размашистым почерком Сана были выведены мёртвые. Я с тяжёлым сердцем переписала имена.       Пусть список был коротким, — что-то подсказывало мне, что это было лишь началом чего-то куда более зловещего.       Я переписала имена из папок из отдельных медицинских карт, теперь доступных мне, отметив тяжело-раненных и прооперированных.       Потом следовало провести учёт потраченных медикаментов.       Это заняло у меня около часа: заодно я прибралась на рабочем месте, наполнив два мешка из-под мусора использованными шприцами, пустыми упаковками из-под ваты, гипса, пакетов для капельниц, и другими одноразовыми медицинскими инструментами.       Когда я мыла под ледяной водой хирургические принадлежности на моём пороге возник мрачной тенью посыльный реджиме.       — Вас ждут с отчётами капо, — кратко объявил он, едва ли оглядывая меня мутным равнодушным взором.       Я вытерла руки полотенцем, кивнув.       — Инструкции от моего куратора? — уточнила я, устало потерев веки.       — Посетить всех, кроме Мина Кёнхуна и начиная с господина Уёна.       Я вздрогнула; сонливость моментально прошла. Однако я быстро собрала силу воли, только кратко выдыхая.       — Ведите.       Мы спустились на уже знакомый мне этаж, реджиме отправился на поверхность, а я вглубь тёмного коридора в логово паука.       Подойдя к уже знакомому кабинету, я заметила приоткрытую дверь склада напротив.       Пару раз стукнув и не получив ответа, я, прижав документы к груди чуть плотнее, зашла.       Внутри обнаружился небольшой склад, меж ящиками которого сновали люди в чёрной форме, разнося разную технику и множество других вещей.       — Где я могу найти господина Уёна? — учтиво спросила я у одного и людей со списком: очевидно они описывали вещи, найденные у убитых и у пойманных членов вражеской организации.       Чёрный, подвижный и живой, и мутный, заволоченный белым, как молоко, глаза без интереса впились мне в лицо — к своей чести я не вздрогнула.       — В допросной, госпожа Чхве. — через паузу ответил мне низким невыразительным тоном мужчина, возвращаясь к ведению протокола.       В этот миг что-то случилось в методичной, быстро-слаженной работе подручных господина Уёна: двери на склад распахнулись, впуская двух крепких мужчин, которые железными тисками удерживали третьего — более худощавого. Тот всеми силами вырывался, но он был ранен: из сгиба локтя шла тонким ручейком кровь.       Я едва не задрожала, давя в себе животный ужас из-за чужого, буквально превращённого в месиво лица, которое напоминало скорее гематому на гематоме — в некоторых местах кожа лопнула, обнажая мясо из-за силы удара. Мой бывший собеседник на вторжение отреагировал ровно никак: он повернулся, ненадолго останавливая запись.       — Реджиме? — холодно уточнил он у тех, кто удерживал отчаянно сопротивлявшегося пленника.       — Приближённый к капо, господин, — ответил один из них, отвешивая несчастному ещё один тяжёлый удар по лицу.       Багряные капли полетели по дуге, оставаясь на полу жутким узором.       — В допросную к остальным его, — коротко разрешил заминку мужчина, и качнул головой, переведя на меня взгляд. — Джентльмены сопроводят вас, мисс Чхве.       Мне ничего не оставалось, кроме как спешно поклониться и поторопиться следом за "моими сопровождающими".       Мужчины проволокли раненного реджиме по коридору к неприметной двери: за нею обнаружилась короткая угловая лестница вниз, по которой реджиме незамедлительно утащили в полумрак.       Я застыла перед открытой дверь, глубоко вздохнув, дабы хоть немного успокоить своё бившееся набатом сердце, и решившись, шагнула на ступеньку, шаг за шагом спускаясь в сумрак, царящий внизу.       Обнаружив в конце ещё одну дверь — металлическую, с облупившейся красной краской, я неуверенно толкнула её и та, не издав ни единого звука, поддалась, тяжело и медленно откатываясь от меня прочь и пропуская внутрь небольшой комнаты.       Внутри было…       Если я до этого мига думала, что видела ад — там наверху в лазарете, — то это было не так. Беру свои слова назад, беру саму нелепую мысль об этом назад.       Ад был здесь, внизу.       Там наверху в боли чувствовалась жизнь: люди стонали, но меж ними в воздухе, в железе и порохе, застыла надежда. Мимолётная, для некоторых из них несбыточная, однако это всё равно была надежда.       Здесь, внизу, не было надежды.       К багровым застывшим пятнам прибавлялись оттенки ржаво-болотистой гнили, синий и чёрный тона гангрены на телах, где ещё едва-едва, но теплилась жизнь, на стенах и потолке цвела чёрная плесень от влажности и духоты в стоячем едва циркулирующем воздухе. И был ли то воздух? Непереносимо воняло и било в нос человеческими испражнениями и разложившимся мясом.       Источник трупного запаха обнаружился довольно быстро — то было сильно стухшее тело. Оно лежало в полумраке у скамьи в одной из ближних ко мне темниц и было похоже на чёрный бесформенный мешок.       Отведя взгляд, я не рискнула сглотнуть — дабы меня не затошнило, и медленно побрела через узкое подземелье ужасов к дальней двери, в щели из-под которой виднелись отблески яркого света. И в миг, когда я проходила мимо, то, что было трупом, внезапно дёрнулось, зайдясь единственной судорогой. Послышался глухой длинный звук, будто кто-то выпускал газ из воздушного шарика, потом — тонкая тишина. Хлопок.       Груда сгнившего тела просела, выпуская порцию метана и добавляя омерзительного зловония: потревоженные мухи, гнездом для личинок и пристанищем которых, было тело беспокойно взвились чёрным беспорядочным облаком над мертвецом. Его грудина неестественно сдвинулась, спадая внутрь, более не удерживаемая давлением воздуха в лёгких, и весь он словно бы растёкся.       Я отвела взгляд, на мгновения прикрывая слезящиеся от вони глаза.       Ничего особенного, Йерин. При трупном разложении покойник иногда может испытывать посмертные судороги.       Я была крайне близка к тому, чтобы упасть в обморок. Не давало мне это сделать, лишь чёткое осознание того, где я собираюсь хлопнуться в обморок. Я двигалась дальше и в какой-то момент услышала леденящий душу шёпот:       — Тише-тише, маленький котёнок… — голос женщины срывался и дребезжал. — Я… устала…       Я зачем-то посмотрела в сторону, в ужасе отшатнувшись.       Пожилая женщина с всклокоченными чёрными волосами, сальными и немытыми, сидела в грязных лохмотьях, привалившись к стене и вытянув ноги. Даже во мраке подземелья было заметно насколько она была изуродована гематомами и незажившими ранами с едва запёкшейся чёрной кровью и насколько отощала: кости выпирали изнутри, натягивая хрупкую как пергамент кожу.       — Тише… котёнок… Я устала… играть… — просипела пытаясь пропеть она потрескавшимися сухими губами, зубов у неё практически не было судя по всему.       Однако не это всё напугало меня фактически до остановки сердца и заставило крупную дрожь прокатиться вдоль позвоночника, поднимая волосы на затылке дыбом.       Нет.       В её ногах крутилась огромная чёрная крыса и тихо чем-то щёлкала.       Хрум. Хрум-хрум. Хрум. ЩЁЛК.       — Щщ-щекотно… — раздался совсем тихий смех. — Котёнок…       Я в ужасе открыла было рот, но тут же ощутила, как кто-то вцепился мне в руку пытаясь потянуть на себя.       Коротко вскрикнув я дёрнулась в сторону, резво вырывая конечность из чужих когтистых пальцев.       В клетке стоял мужчина, такой же грязный и заросший, в гноящихся ранах, как и женщина. Он тянул ко мне костлявую руку, пытаясь загрести пальцами с поломанными чёрно-зелёными ногтями.       Я не видела его глаз. Но я знала, что он чувствует где я.       Неожиданно он дёрнулся вниз к полу, схватив что-то позади себя: раздался какой-то щёлкающий короткий звук, когда он поднёс нечто к своему лицу, а потом к моим ногам полетели крохотные палочки.       Я с опаской взглянула на брошенный предмет и внезапная загадка осенила меня ужасом и подкатывающей тошнотой единовременно.       Это были не палочки. Это были лапки таракана.       Я поблагодарила себя за привычку не завтракать, иначе меня бы вывернуло на месте.       Всё здесь, в низу, было самым чудовищным кошмаром наяву. Это было как тот сон про ад, из которого не выбраться. Безнадёжное место, где не осталось и теней людей — лишь ожившие мертвецы и гниющие трупы. Грязь, антисанитария, оглушительная вонь, которую не забивал даже коктейль от медикаментов, которым от меня пахло, от разлагающегося мяса несло так, что слезились глаза, это леденило кровь в жилах и ранило сердце, почти до его остановки.       Это было омерзительно, кошмарно, бесчеловечно…       Но самым худшим были звуки. Охи, вздохи, ахания, крики, стоны, шёпот и мольбы о помощи, но гораздо больше — о Смерти — и все они отражались от стен подземелья гулким неразборчивым эхом, способным свести с ума самого крепкого в своей силе воли человека…       Никаких слов в мире не хватило бы, чтобы объяснить те ужас и отчаяние, что сковывали мои деревенеющие конечности, пока я со скоростью улитки двигалась к двери в противоположном конце комнаты.       Повернув сияющую чистотой — столь неестественной и оттого пугающей ещё больше в этом месте — ручку и толкнув дверь от себя, я оказалась в следующей комнате.       Пыточная.       Яркий белеющий свет единственной лампы под потолком способен был осветить только центр длинной, разнообразной на устройства определённого рода, комнаты. Всё за пределами круга света обречено было тонуть в полумраке, ближе к углам, становившемуся настоящим тьмой.       В центре комнаты сейчас стоял гигантский деревянный стол, похожий на дыбу или что-то вроде того: на нём распластался человек — вполне себя живой и активно дёргавшийся. В тенях по углам стола скрывались трое мужчин, на которых я не обратила внимания.       Потому что всё моё внимание оказалось обращено на человека, стоявшего ровнёхонько в середине комнаты и отделяющего меня от рокового стола.       Белый и ослепительный после сумрака подземелья ужасов свет, будто луч прожектора, освещающий единственного героя на этой сцене, как нимбом окутывал высокую худую фигуру в чёрном кардигане. Одетый с иголочки, пахнущий дымными степными травами и опасностью, которая скрывается в низкой болотной воде…       Мужчина неспешно повернулся ко мне, и взгляд его тёмных мутноватых глаз незамедлительно впился мне в лицо осколками металлической крошки.       — Мисс Чхве.       Мне понадобилось меньше мгновения, чтобы совладать со своим голосом.       — Господин Уён.       Господин Уён не отрывая пугающего взора от меня, не глядя махнул рукой своим людям, призывая продолжать начатую до меня экзекуцию: боковым зрением я заметила в руках одного из мужчин небольшое металлическое ведро, у второго было что-то в духе самодельного факела. У третьего в руках находилась клетка — судя по писку, доносившему из неё, — с крысой. Другого грызуна можно было бы предположить, но мне сложно было это сделать.       Смутное предчувствие чего-то дурного накрыло меня с головой.       — Какой… приятный сюрприз, — меланхолично проговорил тем временем господин Уён и спросил легко, будто разговор шёл о чём-то несущественном: — Вы по поводу раненых и убитых?       В бледном свете одинокой лампы, круги под его глазами казались впадинами глазниц на черепе, шелушащая треснувшая кожа на скулах вызывала неприязненное ощущение где-то внутри меня — он что, змея, притворившаяся человеком? Потому что иначе зачем сбрасывать кожу…       Глаза его опасно сузились.       — Да, — чтобы меня не сочли непочтительной, я коротко кивнула, отвечая.       Израненный мужчина, распятый по рукам и ногам на столе, медленно, явно с большим трудом, задвигался, пытаясь избежать предрешённой пытки.       — С этими сведениями вам нужно к господину Боксунгу, — медленно, словно раздумывая над чем-то проговорил господин Уён.       Землистого цвета глаза, бурые и тусклые как застаревшая кровь, уставились на меня.       — Удивительно, что вас послали к нему. — неспешно заключил он, будто с трудом мог держаться в реальности, а не погружаться вглубь каких-то своих размышлений. — Обычно, перед ним отчитывается господин Сан.       Я качнула головой, как и господин Уён не понимая, но принимая решение Дона — любое из них было для нас неукоснительным к исполнению.       — Господин, — рискнул подать голос один из подчинённых господина Уёна.       Мужчина на миг обернулся, оценивая происходящее, а после повернулся ко мне с лёгкой, будто выплавленной из парафина, бледной, неестественной улыбкой.       — Желаете остаться, мисс Чхве? — господин Уён спросил это так вкрадчиво и ненавязчиво, что создавалось впечатление, что мне лучше остаться. — Вам может пригодится. Вдруг он назавтра тоже станет вашим пациентом?       Вот оно. Это было то самое чувство. В тот миг, когда свет озарял фигуру Чона Уёна, я подумала об этом.       Представьте себе что-то, ради чего вы готовы положить жизнь, что-то, что является вашей неотъемлемой частью, вашей целью, что-то, ради чего вы живёте. Представили? А теперь представьте человека, — человека ли?, — который является олицетворением всего противоположного. Человеком, который разрушает своим существованием и действиями то ради чего вы живёте.       Так вот, для меня этим человеком стал Чон Уён.       — Можете начинать. — коротко приказал он.       Подчинённые господина Уёна серыми тенями выскользнули из своих углов проверяя крепежи на столе, чтобы даже малейшие попытки пленника к сопротивлению были бы тщетными. Один из мужчин с коротким поклоном передал капо клетку с крысой.       Я, вынужденно шагнув ближе, даже успела рассмотреть находящегося в клетке, крупного, но тощего грызуна с практически чёрной шерстью. Красноватые жуткие глаза бусинки мельком оглядывали всё вокруг: крыса явно не была домашней и в узкой крохотной клетке двадцать на двадцать сантиметров ей не нравилось — она шустро дёргалась из стороны в сторону, иногда предпринимая попытки попробовать вертикальные прутья своей тюрьмы на прочность.       Чон Уён сделав шаг к реджиме, привязанному к столу, всё ещё не опуская клетку и, кажется… всерьёз любовался животным, заточённым в клетку.       — Вы знали, что крыса — это уникальное в своей живучести создание? — негромко с невыразительным интересом спросил Инквизитор, и в темноте и тишине пыточной слова его прозвучали особенно зловеще. — Ради спасения своей жалкой жизни она может прогрызать себе ход даже в бетоне… Стачивая зубы и ломая когти… — господин Уён выдержал достаточную паузу, чтобы у меня сердце тревожно забилось в груди и перевёл горящий заинтересованный взгляд на пленника. — У нас как раз есть один весьма занимательный образчик, и мы сейчас создадим достаточную мотивацию, чтобы она продемонстрировала нам свои необыкновенные умения разрывать материю на части.       В интонациях Дона перед допросом в тот далёкий день я не слышала ничего кроме будничной скуки: господин Ким Хонджун великолепно умел скрывать свою заинтересованность в информации, не испытывал в отношении проводимых пыток ни отвращения, ни наслаждения — он буквально всем своим видом демонстрировал собеседнику, что ему безразлично до методов, пока они действенны, и если допрашиваемый начнёт говорить, то и пытки прекратятся. Это было… благородно, и в некоторой степени возносило Дона над окружающими: подобно тому как равнодушные до мирских страданий и суеты боги величественно существуют в своей незыблемой вечности, так господин Ким Хонджун и относился к тем, кто был ниже него.       Господин Уён отличался от него кардинально: там, где Дон вызывал у оппонента закипающую в жилах кровь, смирение и ощущение превосходства силы чужого духа на своей, Инквизитор брал тем, чем умел — инфернальным ужасом и чувством тотальной всепоглощающей безысходности. У меня мурашки бегали вдоль позвоночника и шестое чувство кричало об опасности, потому что Чон Уён — заставлял окружающих думать, что всё в порядке.       Ты лежишь на столе и тебя собираются умертвить самым болезненным и страшным способом? Ничего страшного, это в порядке вещей, потому что перед тобой разыгрывается целый спектакль: Чон Уён даже продолжал обращаться к пленнику на "вы", будто они просто решили обсудить какие-то нюансы работы меж собой, как пара офисных коллег.       — Дабы это не стало для вас неожиданностью, — продолжал он тем временем, подходя вплотную к пленнику. — Я немного расскажу о том, чем мы в ближайшую минуту займёмся, господин Чон. Дело в том, что сейчас я помещу крысу на ваш живот и накрою её сверху небольшим металлическим ведром. И пока мои реджиме будут крепко прижимать ведро к вашему животу, я возьму вот этот факел и подожгу его, а потом прижму к дну ведра. — в единственном целом, не заплывшем от избиений глазу раненого отразился ужас от осознания того, что его ждёт. — И наша маленькая новая знакомая начнёт свою путь к спасению через внутренности вашего живота. Итак, господин Чон, пока у вас ещё есть возможность — советую начать говорить.       — Ладно! — тут же вскрикнул тот. — Ладно! Я скажу адреса, пожалуйста!       Чон Уён прищурился, но вежливо кивнул одному из своих подчинённых: мужчина выхватил блокнот и под диктовку начал записывать адреса.       — С-4 на складе в порту. — небрежно бросил господин Уён, когда разговор подошёл к концу.       — Мне ничего об этом не известно! — поспешно заверил мужчина, натужно кашляя.       Некоторое время, за которое я успела немного выдохнуть, в пыточной стояла тишина. Прежде чем…       — Очень жаль. — медленно, будто яд сцеживая произнёс господин Уён.       Рукой в перчатке он вытащил сопротивляющуюся крысу из клетки, цепко её удерживая, а второй рукой закатал чужой свитер.       — Что..? Что?! — раненый не сразу понял, что происходит и в панике закричал: — Нет! Стойте! Подождите, я же всё вам рассказал?!!       Господин Уён поднял на его лицо полыхающий взгляд.       — Верно. Но я не говорил, что вас ждёт иная участь.       Крыса оказалась на животе сопротивляющегося пленника, тут же накрытая придавливающим его к столу ведром. Подожжённый факел коснулся тонкого слоя металла, быстро его нагревая.       Послышался короткий писк, а затем странный чавкающий звук и тихая возня, а потом...       Ужасный крик пронзил пространство пыточной: раненый, привязанный к столу, содрогался и дёргался с вновь возникшими силами и голос его был наполнен нечеловеческими страданиями. Экзекуция была стремительной и чудовищной в своей жестокости.       Несчастный дёргался на столе, бессвязно крича и умоляя, но никто не отреагировал на его крик.       Все с равнодушием наблюдали за истязанием: господин Уён лишь сильнее прижал раскалённый факел к металлическому дну ведра.       Вопли становились всё громче и отчаяннее, по мере того, как пленник всё слабее сопротивлялся своим насильникам. В какой-то миг, он взвыл, распахивая глаза и рот, да так и застыл, бесформенной тряпичной куклой рухнув на стол.       Подручные отпустили его бездыханное тело, более не удерживая налившиеся синяками лодыжки и запястья, один из них убрал ведро: в животе была крупная кровавая нора.       Чон Уён разогнулся, отдав факел одному из подчинённых и рукой в перчатке поправил коротко-остриженные пряди. Поморщившись, он кратко цыкнул, немигающе глядя на труп.       Некоторое время — всего около полуминуты — ничего не происходило, однако затем в животе покойника что-то зашевелилось, раздался короткий писк и из дыры показалась мордочка с пропитанной кровью чёрной шерстью. Крыса рывком выбралась из плена своей тюрьмы и успела сделать лишь один скачок на край стола.       Бах.       Раздался выстрел, — и труп животного полетел на пол, а Чон Уён лениво опустил пистолет.       — Приберитесь здесь, труп завернуть и вернуть Кобрам — пусть посмотрят на дела рук своих, — коротко приказал он.       Господин Уён обернулся ко мне, едва заметно пожав плечами.       — Не повезло. — только и заключил он.       Я же эти полминуты находясь в каком-то состоянии анабиоза, будто только-только очнулась, протягивая капо бумаги и мечтая поскорее убраться из этого страшного места. А в особенности — от Чона Уёна.       Мужчина, однако, смерив мой жест неодобрительным взглядом, только нахмурился и покачал головой.       — Разберёмся в моём кабинете, мисс Чхве.       Я кивнула, поспешно шагнув за направившимся к двери в подземелье капо.       И прежде чем он успел шагнуть в камеры карцера, я всё же не выдержала, и с кончика моего языка сорвалось холодное и ровное, но всё равно обнажающее каплю моего гнева:       — Вам не кажется, господин Уён, что держать этих людей здесь, в… таких условиях, годами, пусть и ради получения информации, просто невыгодно?       Выражение лица Чона Уёна неуловимо изменилось.       На миг, мне даже показалось, что он был удивлён моему вопросу, но это было, конечно, не так…       — Годами? — вкрадчиво переспросил он, а после карие тёмные глаза заблестели чуть расширившимися радужками, и на лице Чона Уёна медленно расползлась широкая безобразная ухмылка, разрезающая лицо от уха до уха и обнажающая оголившиеся дёсны и частокол слишком длинных из-за отошедших тканей желтоватых зубов.       Сердце по ощущениям просто взорвалось у меня в груди, осыпаясь на пол уродливыми ошмётками с неслышными влажными и мерзкими звуками.       Чав-чав-ЧАВК!       Также внезапно и медленно, как безумная ухмылка озарила лицо господина Уёна, также медленно она сошла на "нет", исчезая. Взгляд его стал скучающим, равнодушным и невыразительным.       — Мисс Чхве, вы не поверите, сколь мало дней понадобится человеку в этих стенах, чтобы стать тем, что вы видели. — безынтересно оповестил меня капо.       Капо зачем-то посмотрел за мою спину.       — Сэр, а что делать с крысой? — раздался глухой голос.       Чон Уён каким-то очень странным взглядом смерил хладный трупик животного на рука пресмыкающегося перед ним подчинённого: я с удивлением заметила, что он, кажется, правда, задумался о судьбе мёртвой крысы.       — Скормить её тем, что в клетке? — пробасил другой голос заискивающе, и меня чуть не стошнило прямо на месте.       Господин Уён моргнул: маска равнодушия на миг треснула, когда он вскинул бровь, будто слегка удивляясь чему-то.       — Отнеси в грузовик на заднем дворе и положи к телам погибших в сегодняшней перестрелке. — наконец ровным тоном приказал он, и, более не оборачиваясь, проследовал прочь из подземелья.       Мне ничего не оставалось, кроме как ринуться за ним.       Я была ошарашена и сбита с толку, а потому, когда мы оказались в знакомом мне кабинете, даже не вздрогнула в ответ на резко протянутую руку. Я передала ему бумаги, и капо снял с них копию, возвращая их мне.       Поймав мой взгляд, господин Уён резко помрачнел.       — Не надо мисс Чхве. — попросил он почему-то тихо. — Такими благодетелями как вы с Хёну вся земля устлана — что листьями в осень. Век ешь — не наешься. Вот только не всем животным выживать надо: некоторым лучше умереть.       Тогда я ещё не знала и не понимала о чём таком толковал господин Уён, но в его вечно пустых злых глазах не было ненависти ко всему миру: в них отражались омерзение и боль.       Будто бы не он только что истязал до смерти человека.       Меня внутри всю передёрнуло от отвращения.       — А, и мисс Чхве… Дон требует вас к себе с отчётом о пострадавших и убитых в сегодняшнем инциденте после вашего визита к капо и в госпиталь. Все пациенты должны получить надлежащий уход.       — Понимаю, господин Уён. — я качнула головой, выказывая должное почтение поклоном. — Я непременно исполню волю Дона.       Чону Уёну мой острый неморгающий взгляд прямо в его глаза не понравился: я заметила это по тому, как скривилось его лицо — мышца под сухой шелушащейся кожей дёрнулась, натягиваясь и приподнимая уголок губ в недовольном выражении. Он, даже вроде как начал поворачиваться в мою сторону, когда мягкий почти шёлковый баритон с удовлетворением заметил:       — Какая решительная интонация…       Я резво повернулась на голос, наблюдая рядом с собой высокого приятного мужчину, которому было чуть больше сорока и чьи миндалевидные глаза цвета ржавой стружки и перегоревшего кофе взирали на меня с любопытством и теплотой.       — … И ни капли притворства. — закончил он свою мысль. — Приятно познакомиться, доктор... — мужчина улыбнулся и возле уголков его губ набежали забавные двойные морщинки. — … Чхве Йерин, кажется? Я — Сон Тэмин. Капо нашей большой дружной семьи.       Я почтительно поклонилась, на мгновения опуская взгляд.       — Для меня честь познакомиться с вами, господин Тэмин.       Чёрные длинные волосы господина Тэмина качнулись двумя шёлковыми лентами, когда он любезно поклонился мне в ответ.       Сон Тэмин выпрямился, с вежливой улыбкой ожидая, когда я покину кабинет.       Я же направилась согласно указаниям к следующему капо.       У кабинета Чона Боксунга я замедлилась, замечая фигуры двух рослых реджиме, охранявших вход: они без интереса оглядели меня, не двигаясь. Я, вдохнув побольше воздуха, вскинула руку и постучала дважды по три раза.       Из-за закрытой двери раздалось раздражённое безапелляционное:       — Занят.       Я застыла, на мгновения растерявшись: перевела робкий взгляд с одного телохранителя на другого, оба равнодушно смотрели перед собой, игнорируя и меня и не касающийся их выкрик.       Вздохнув, я прикрыла глаза, собираясь с духом, а после, прижав папку с бумагами к груди, решительно повернула ручку, входя в хорошо-освещённый, но всё равно неизменно-мрачный кабинет.       Крупный мужчина средних лет в чьих чёрных волосах затерялась одна тонкая серебристая прядь приподнял голову, оторвав взгляд от заполняемого им документа.       — Я же сказал, что занят… — нахмурив густые брови начал было он, однако заметив папку в моих руках, смягчился, чуть удивляясь. — О, послали с отчётами?       Я коротко поклонилась, не решаясь подходить к столу капо без разрешения, однако выпрямившись быстро и чётко постановила цель своего визита:       — Господин Боксунг, я новый доктор семьи, Чхве Йерин. Меня послали к вам с данными о раненых и погибших в сегодняшней перестрелке.       Чон Боксунг сел уже прямее в своём кресле, окончательно откладывая в сторону ручку и оглядел меня с ног до головы взглядом живых, внимательных, чёрных глаз.       — Ааа… — протянул он с некой игривой манерой, одобрительно усмехаясь и почёсывая широкий кривой рубец — след явно неумелой работы иглой — на своей щеке. — Так значит нашумевшая волна слухов про тебя? — мужчина кратким обрывистым движением указал на одно из кресел перед его столом. — Проходи, Док.       Я кивнула, моментально успокаиваясь — что-то в этом человеке было для меня неуловимо знакомое.       — Господин Боксунг, скажите, а мы не могли раньше встречаться? — как можно почтительнее спросила я, послушно садясь и протягивая ему листы с списком имён. Господин Чон Боксунг ещё раз бросил на меня внимательный взгляд исподлобья, пока забирал у меня документ, и отрицательно качнул волевым подбородком — у него была мощная нижняя челюсть, придававшая ему суровый мужественный вид и без своей полуулыбки он наверняка выглядел мрачно и угрожающе.       — Никак нет. — ответил он, пресекая моё любопытство на корню, и на этот раз я уже не рискнула влезть, смиряясь.       Последующие минуты я молча сидела напротив, пока Чон Боксунг осматривал мои бумаги и раздражённо хмурился.       — Чёртовы отродья! Грязные змеи… — бормотал он с гневом. — Чтоб их..! Дьявол!       Я всё не могла понять отчего господин Боксунг казался мне столь знакомым, если мы никогда раньше не встречались.       Наконец, закончив с бумагами, он поднял на меня блестящие с яркой выразительной рыжинкой глаза.       — М-да… При столь отвратных обстоятельствах, — он покачал головой, неприязненно дёрнулась мышца под кожей его щеки со шрамом. — Ты уж извини меня за сквернословие…       — Ничего. — чуть удивилась я, но поспешно заверила, что всё хорошо.       Чон Боксунг вдруг взглянул на меня с искренним любопытством.       — Не так я представлял тебя, Док… — в глазах его затеплилась добрая грусть по чему-то из прошлого. — Но оно и к лучшему. Смотрю на эти бумаги, — Чон Боксунг пару раз взмахнул листами снятых с моих записей копий и шлёпнул их на стол. — Это хорошо. У тебя рука твёрдая, да и симпатичная ты! — он вдруг хохотнул коротко, но потом посерьёзнел. — То, что надо в эти тяжёлые времена. Рассчитываю на тебя, Йе… рин.       Я учтиво поклонилась.       — Можете положиться на меня. — заученно выговорила я.       Господин Боксунг потёр пальцами мощный подбородок, задумчиво кивая.       — Так, хорошо. — он хлопнул раскрытой ладонью по бумагам. — Ты уже была у Хёну?       Очередной раз удивляясь импульсивности и открытому выражению эмоций, я вежливо уточнила у моего собеседника:       — У господина Ха Хёну?       — Да-да… — поворчал махнув кистью господин Боксунг. — Официоз и субординация. Отнеси-ка эти бумаги и вот эти два документа, — мужчина протянул мне через стол папку, и я поспешно забрала её. — Капореджиме Ха Хёну. И к Дону потом не забудь на ковёр — в конце концов семья должна знать об успехах своего нового члена.       По прищуренным глазам капо я поняла, что аудиенция окончена и поспешно поднявшись, поклонилась и попрощалась, упархивая к двери.       Однако раньше, чем я успела покинуть кабинет, как на пороге возник взмыленный и растрёпанный Сон Минги, собственной персоной.       Мы удивлённо посмотрели друг на друга, моё сердце забилось от радости, а губы сами собой сложились в улыбку, когда из-за моей спины раздалось недовольное замечание:       — Так, а ну-ка пошёл отсюда к чертям собачьим, Сон Минги! — Чон Боксунг в кресле едва не побагровел и весь словно бы надулся изнутри из-за набранного и задержанного в лёгких воздуха.       Минги тут же перевёл взгляд на капо, а я постаралась скрыться за спиной реджиме — что-то мне подсказывало, что в разговор этих двух мужчин лучше пока не лезть.       Уже из-за закрывающейся двери я услышала последние реплики перед готовой разразиться бурей:       — Просто если вы помири…       — Я уже всё ему сказал, Минги! Если ты думаешь, что на правах лучшего друга моего сына, можешь прибегать ко мне адвокатом его чести, каждый раз, когда этот дрянной мальчишка ездит тебе по ушам, то я и тебя поколочу! Пошёл вон из моего кабинета сейчас же!..       Я поспешила дальше по коридору к кабинету следующего капо, раздумывая над тем, что вообще могло связывать сурового свободолюбивого капореджиме с горячим сердцем и собранного галантного реджиме с белым ворохом красивых отросших волос.       Возможно разгадка, как обычно, крылась гораздо ближе, чем мне казалось ранее. Не хватало только какой-то маленькой детали — будто из слаженного механизма кто-то извлёк необходимую для работы гайку…       Приблизившись к нужной двери и не увидев в пустующем коридоре никого, я коротко постучалась уже привычно мне — дважды по три стука.       — Войдите. — мелодичный переливчатый голос из-за двери дал мне разрешение заходить.       Надавив на ручку, я шустро шагнула внутрь, тут же закрывая за собой дверь.       — Госпожа Йерин, я полагаю? — мужчина, стоящий у аквариума, обернулся ко мне с вежливой полуулыбкой. — О, присаживайтесь, прошу! — спохватился он, внимательно просканировав меня взглядом с головы до ног. — Мне уже доложили, что сегодня вы навестите меня.       Темноволосый невысокого роста, в обычных очках в чёрной оправе, он не производил впечатление опасного капо — скорее самого заурядного парня, но с какой-то внутренней необъяснимой притягательностью.       — Пусть и при скорбных обстоятельствах — я рад встрече с вами. — мягкий голос почти невесомо перекатывал знакомую речь, создавая впечатление, словно говоривший имел неясный мне акцент. — Меня зовут Ха Хёну и я — один из капо нашей семьи.       Он протянул мне руку, всё также открыто полуулыбаясь, и я, осознавая, что выбора нет, рискнула её пожать. Руки капореджиме были облачены в знакомые, уже виденные мной ранее у Дона и Сонхва: господин Хёну не спешил сдавливать мою ладонь своей — рукопожатие было деликатным, явно с учётом моего комфорта. Чёрные блестящие глаза словно бы с двумя свечными огоньками за линзами очков успокаивали своим светом.       — Разрешишь мне перейти на "ты"? — едва мы сели по разные стороны его стола, спросил господин Хёну. — Не люблю формальности там, где их можно избежать.       Он пожал плечами, выдавая короткий едва слышный, но очень приятный смешок.       Я насторожилась, мысленно готовясь к любой подлости, что могла меня ждать: господин Хёну выглядел как человек, которому хотелось довериться. Именно от таких и стоило ждать беды.       — Как вам будет угодно. — не меняя вежливого тона, обратилась я к собеседнику, коротко поклонившись.       Господин Хёну смерил мой жест одобрительным взглядом, покивав скорее сам себе, а потом поставил один из локтей на стол, подпирая подбородок ладонью. Во второй руке он покрутил ручку.       Я передала ему бумаги с отчётами о лекарствах, потраченных за неделю и документы о поставках медикаментов на склад. Всё то время, что он просматривал мои заметки и составленные таблицы и списки с датами, господин Хёну изредка бросал на меня испытующий внимательный взгляд.       — Я вижу ты уже приноровилась — держишься, если не блестяще, то как минимум очень хорошо. — умозаключил он наконец, внимательно всматриваясь в моё лицо. — Я понимаю твою настороженность в отношении меня… да и всех, кто находится в этом здании. — чёрные глаза пытливо зацепились за каждую чёрточку моего лица, словно впаивая как фото в память мужчины; ненадолго он остановился взглядом и на моих ушах: я невольно чуть не потянулась проверить — мало ли пряди волос сместились и теперь не скрывали мой чудовищный секрет?       — Я не стану убеждать тебя довериться мне — надеюсь, мы оба, работая бок о бок сами придём к взаимопониманию и уважению. — учтиво проговорил господин Хёну, моргнув и тут же переведя взгляд за стол, что-то извлекая из нижнего ящика. — В знак будущего сотрудничества хочу передать тебе кое-что.       В руке, облачённой в чёрную перчатку, была очень толстая книга с глянцевым срезом в плотном чёрно-изумрудном переплёте.       "Это же…" я даже слегка приподнялась со своего места, чтобы внимательнее приглядеться к драгоценной вещи и всё еще не до конца веря, что это была она.       — Это — коллекционное издание хирургического пособия "Лезвие Ночи" — книги, которая последние несколько лет запрещена в Корее. — опроверг все мои сомнения одной фразой господин Хёну. — Здесь собраны множество схематичных рисунков и инструкций по лечению и восстановлению после не самых приятных травм… — он сделал выразительную паузу, вынуждая меня отвлечься от созерцания тома и вернуть внимание его лицу. — И, не буду утаивать, есть и раздел по их нанесению. Также есть статьи об экспериментальных методах лечения — не все из них гуманистические.       Я присела обратно, неосознанно нахмурившись и в некоем оспаривающем тоне, которого сама от себя не ожидала, произнесла:       — Эта книга запрещена в стране уже шесть лет.       Господин Хёну кивнул, не сводя изучающего взгляда с моего лица.       — И вы отдаёте её мне? — аккуратно взвешивая слова спросила я.       Уголки его губ на миг дрогнули, будто бы мужчина постарался сдержать улыбку.       — Да, Йерин, отдаю. — уверенно и спокойно постановил он. — Во временное пользование. — также веско добавил господин Хёну, чуть наклоняя голову к одному плечу: глаза его, большие, слишком выразительные для корейца, и открытость мимики так и намекала на двойственность в натуре, но моё внимание привлекло не это, а последующие слова мужчины. — Когда твой брат поступил к нам два года назад, я сделал тоже самое: ему не хватало опыта, как тебе не хватает сейчас.       Я нахмурилась сильнее прежнего, отчаянно нуждаясь в отсутствующем у меня пока что навыке читать ложь меж строк. Слишком хороший, слишком добрый… Я в сердце логова убийц — здесь нет хороших людей.       Но ведь есть благородные, Йери-Йери?       Перед глазами один за другим вспыхнули образы лучшего киллера в Корее, милого улыбчивого реджиме, дерзкого готового прийти на помощь механика, зловещего, но ещё способного на доброту и сострадание, защищающего справедливость капо…       Господин Хёну очевидно заметив моё сомнение и нерешительность в миг раздумий, положил книгу рядом с собой и выдохнул, будто готовясь сказать нечто большее, чем он рассчитывал.       — Йерин, ты — сильная женщина и прекрасный хирург: это заметно уже по первым твоим отчётам. — он постучал пальцем по бумагам перед собой, лежащим на столе. — Я не могу такое не уважать. Тем более, я абсолютно доверяю решениям Хон… — он запнулся, коротко опуская голову и, усмехнувшись, исправился: — … господина Хонджуна. Если Дон сделал тебя частью семьи — значит ты заслужила его доверие: он безошибочно чувствует людей. Всего о самом себе знать невозможно: тебе не хватает опыта, но это поправимо — изучи эту книгу и используй то, что узнаешь. — я невольно стрельнула взглядом в сторону отложенного фолианта, на который указывал господин Хёну. — В хирургии важно полагаться не только на сухие тексты инструкций: нужно сочетать знания с собственными умениями и исследовательским талантом и только тогда ты сможешь совершенствоваться как врач.       У меня по позвоночнику пробежали толпы мурашек, а в животе запорхали сухие, казалось бы, уже прогоревшие от горя дотла бабочки.       — Откуда вы знаете? — едва ли не шёпотом спросила я.       Господин Хёну на мгновение сжал пальцы одной из рук, но после нескольких секунд молчания всё же сказал, понизив голос:       — Когда-то я и сам был хирургом. — моё сердце забилось столь быстро и сильно, что я ощутила его удары не только за рёбрами часто завздымавшейся груди, но и в шее, из-за чего в горле моментально запершило. — Сейчас я просто директор нескольких больниц и координирую их связи с фармацевтическим бизнесом. Ты обо мне вряд ли слышала — я не практикую уже около восьми лет, хотя ежегодно прохожу тесты, дабы сохранить лицензию врача.       — Почему?       Господин Хёну посмотрел мне в глаза столь открыто и откровенно — что у меня едва не перехватило дух. Он едва-едва сощурил чёрные глубокие колодцы-червоточины: в красивом разрезе будто кошачьих глаз блестели два осколочка перламутрового света. Методичными движениями он подцепил и стянул со своих рук перчатки.       — Когда случается какое-то событие, требующее нашего выбора, мы не всегда осознаём, что за любой наш выбор придётся платить.       Ха Хёну развернул оба пястья ко мне, показывая два бугристых круглых шрама на некогда изящных идеально-гладких ладонях: рубцы были от сквозных ранений, широкие — с вероятностью практически в сто процентов, кто-то взял руку мужчины и приставив дуло прямо к раскрытой ладони выстрелил. Калибр был крупный — некто по всей видимости хотел лишить господина Хёну обеих рук, не самым мучительным, но изощрённым и чудовищным способом.       — Я говорю и показываю это не с целью напугать тебя, Йерин, но с целью предупредить. — когда он передавал мне тяжеленный том, наши пальцы соприкоснулись. — Ты попала в то общество, где каждое твоё действие неизбежно повлечёт последствие. Так что будь начеку и думай, прежде чем совершить что-то опрометчивое.       Руки у господина Хёну были тёплые и мозолистые, ногти — ухоженные, покрытые бесцветным лаком, все безукоризненно подстриженные — это были первые руки не-убийцы, которых я коснулась в этих стенах.       — Спасибо вам, господин Хёну. — в этот раз я улыбнулась совершенно искренне.       В ответ меня ждал короткий, но очень глубоко передающий чувства жест: господин Хёну слегка приподнял уголок губ, посмотрев на мои руки, сжимающие книгу, с нежностью и затаённой глубоко на дне глаз печалью.       Я поднялась, учтиво и медленно поклонившись в знак уважения и благодарности, и, стиснув корешок очень тяжёлого справочника теснее, направилась к выходу из кабинета капо.       — А! — окликнул меня мелодичный глубокий голос, вынуждая обернуться, когда я уже занесла руку над ручкой двери. — Ещё кое-что, Йерин.       Взгляд господина Хёну, направленный на меня сквозь блестящие линзы очков, посерьёзнел, заставляя считаться с тем, что он скажет следом.       — Книга, которую ты держишь в руках, при должном старании с твоей стороны, сделает тебя искусным хирургом. Одним из лучших в Корее так уж точно. — он скрестил пальцы в замок перед собой, укладывая на них подбородок и добавил уже глуше, гораздо более низким и оттого внушительным тоном: — Я понимаю, что сейчас тебе может казаться, что впереди тебя ждёт лишь темнота — и, быть может, впереди будет лишь она — однако выбор научиться жить в этой тьме и исполнять свои мечты, отвоёвывая право на них, или же сдаться, — принадлежит тебе одной.       Глаза господина Хёну заблестели лучезарным светом и потеплели, однако выражение лица не поменялось со спокойного и решительного, и тон остался твёрдым, как мрамор и столь же холодным.       — Я хочу, чтобы ты помнила об этом, Йерин, как и о том, что Чонхо — не сдавался.       Я медленно кивнула, слишком оглушённая собственными чувствами из-за чужой откровенности — откровенности ли, господин Хёну? — и понимая, что голос подведёт меня, решилась только на долгий почтительный поклон — почти в пояс.       Я не показала этого, но слова господина Хёну вселили в меня надежду — непозволительно светлую надежду на то, что моя мечта стать врачом всё ещё достижима.       Прислонившись к закрытой двери лопатками, я некоторое время постояла так, в тишине коридора, сглатывая и успокаивая пытающееся сорваться дыхание. Слёзы текли у меня по щекам, как в первый день моего пребывания в Семье. Разница была в том, что теперь я плакала от обжигающего рёбра изнутри облегчения и от надежды.       Свет во мраке.       То, о чём кратко упомянул тогда Пак Сонхва, то, что мелькало меж строк, обронённых Соном Минги, то, что скрывал в своём напутствии Чон Юнхо. То, что обещала мне улыбка Чонхо каждый раз. То, что я не понимала.       Сегодня свет зажёгся для меня вновь.       Он был непостижимо далеко. Так далеко, что стремиться к нему было чистым безумием — актом последней ступени отчаяния. Однако сам факт того, что свет был, становился величайшим утешением для меня. И дорога в тысячу ли начинается с одного шага.       Потеря его со смертью моего любимого брата, близость собственной погибели, отсутствие смысла думать о будущем, в силу подступающей грядущей тьмы, — всё это должно было заставить меня заблудиться. В собственных мыслях, в собственной жизни, в своей тени…       И так оно и было.       Однако слова господина Хёну сегодня, напомнили мне кое-что важное.       Не имеет значения насколько велика подступающая тьма, насколько велики возможно ждущие меня впереди ужас, боль, отчаяние и зло, насколько близка Смерть — не имеет значения даже то, справишься ли ты — если ты не одинок на своём пути, если рядом с тобой есть те, до кого достаточно лишь руку протянуть, и они могут взять её в ответ, — ты уже победил.       Это то, что они хотели донести до меня — и слёзы облегчения высохли на моих щеках, когда я решительно двинулась к кабинету Дона.       Господин Хёну, Мин-Мин, Юнни, Сонхва… Они все в своей манере показывали мне, что я могу положиться на них. Что я не одна.       Даже мрачный, тихо презирающий меня за слабость — уж, если я в чём и была уверена, — Сан.       И я понимала, что лучшей благодарностью для них стало бы то, как я раскрыла бы свой потенциал, ответив Семье тем же: что на меня можно положиться.       И я, глубоко вздохнув, дабы выровнять дыхание, решительно утерев слёзы, направилась к себе в кабинет, чтобы спрятать своё новообретённое многостраничное сокровище в рюкзак и взять отчёты для Дона.       По моим внутренним часам мне казалось, что стрелки лишь слегка передвинулись за середину дня, однако, когда я на лифте поднялась на поверхность, чтобы по уже знакомому коридору пройти к кабинету Дона, стоял поздний вечер.       Подойдя к кабинету Дона я на автомате вскинула руку, чтобы постучать, но потом вспомнила, что мне это было не за надобностью.       Я аккуратно надавила на ручку, заходя в тускло освещённую комнату. Я заозиралась на автомате, не найдя Лидера за столом, пока бархатный прохладный голос не успокоил меня:       — Это ты, Йерин.       Господин Ким Хонджун стоял у окна, наблюдая за оранжевым, низким, закатным солнцем.       Я коротко выдохнула и, несмотря на то, что мужчина в мою сторону не обернулся, поклонилась: потому что я была уверена, что в отражении стекла Ким Хонджун всё видел.       — Эти отчёты у тебя в руках… — догадка получала подтверждение.       — Это документы, переданные вам от господина Хана Хёну, Чона Боксунга и мои… отчёты.       — Сан передал тебе медкарты наших реджиме?       — Да. — я коротко качнула головой.       — Ты была у Уёна? — господин Хонджун всё ещё не оборачивался, но я буквально кожей ощущала его внимательный пронзительный взгляд, следящий за малейшей реакцией на моём лице.       — Была. — я кивнула, сердце у меня в груди забилось чаще.       — Познакомилась с Тэмином? — продолжал тем временем Лидер, устало полуприкрывая воспалённые от недосыпа веки, и, медленно развернувшись, неспешно направился к своему столу.       — Да. — ровно проговорила я, не подав виду о зарождающейся тревоге и следя за перемещением мужчины по кабинету.       К чему были эти странные вопросы? Не простой же интерес, верно?       Дон тем временем выдвинул своё кресло и сел за стол, поднимая на меня первый взгляд "лицом к лицу": он выглядел ещё более невыспавшимся нежели обычно, но оттого лицо его стало ещё более непроницаемым на эмоции, на что-то кроме скуки. Воротник его рубашки был слегка помят: пуговица расстёгнута, видимо, чтобы облегчить дыхание; я предположила, что эту ночь он не ночевал дома поэтому не имел возможности переодеться — в свете заката мне даже почудилось пятно на его коже…       Услышав мой ответ, Ким Хонджун кивнул и знаком показал мне подойти. И когда я послушно приблизилась, протянул руку, облачённую в чёрную перчатку, забирая у меня папку.       — И что сказал тебе Тэмин? — рассматривая документы спросил господин Ким Хонджун.       Лист за листом. Лист за листом…       Я внутренне напряглась, сердце отчаянно заколотилось в груди, перекачивая кровь. И пока в голове я перебирала наш бессмысленный диалог с длинноволосым красивым капо, на меня волнами накатывало чудовищное осознание того, что Дон даже не вглядывался в документы, которые я ему передала.       Он застыл в засаде, как аллигатор в мутной воде, ожидая моего ответа. И от него зависело, что ждёт меня дальше — нечто ужасное или… ничего.       — Господин Тэмин сказал, что ему приятно со мной познакомиться. — едва заставив разбухший высохший язык шевелиться у меня во рту, проговорила я.       Господин Хонджун перевёл зоркий пристальный взгляд с листа в своих руках на моё лицо.       — И больше ничего? — отстранённо поинтересовался он, не меняясь в лице.       Я чуть нахмурилась, силясь вспомнить — из-за пережитого минутами ранее ужаса в подземелье, выделившийся адреналин мешал кратковременной памяти — и момент знакомства со странноватым капо мне запомнился смутно.       — Сказал, что у меня решительная интонация и ни капли притворства, — честно призналась я.       Хонджун моргнул, складывая документы Боксунга и Хёну, которые я принесла в отдельные стопки. Мои отчёты он положил перед собой.       — Присядь, — коротко приказал он.       Я опустилась на стул перед ним, терпеливо ожидая вердикт.       Трое против троих. Если я верно поняла логику: Хёну и Боксунг передали со мной документы — они показали Дону, что полностью доверяют и одобряют его выбор. Сан оставил все медкарты мне в пользование — что тоже говорило в мою пользу. Уён, несмотря на то, что я посетила его, не оценил моего поступка и не передал мне документы для Дона. Если я правильно поняла реакцию Лидера, то слова, переданные от Сона Тэмина также значили, что он мне не доверял. Вердикт последнего капо с именем Мин Кёнхун я не знала, как и не знала, как он проверял мою профпригодность, но догадывалась о том, что он воспринял меня скорее отрицательно, нежели положительно…       — Всего в стычке участвовало 53… бойца. — спустя время вырвал меня из омута тревожных мыслей господин Хонджун. — Выжившие — 39 человек. После прибытия в госпитале остался 32 пациента.       Перед глазами пролетели смерти семерых человек, ложась первым тяжёлым грузом на сердце. Я вспомнила каждого из погибших сегодня в моём кабинете людей. Вспомнила как перманентно гнала от себя мысли о смерти Минги, которого "потеряли". Я вздохнула, встречаясь взглядом со стальными глазами следящего за мной Лидера.       — Сколько из них смогут вернуться в строй в течении недели? — твёрдо отчеканил он.       Я без колебаний ответила впаявшуюся в подкорку головного мозга страшную и светлую единовременно цифру.       — Двадцать три человека, сэр. — чётко и ровно произнесла я.       — Больше половины. — задумчиво изрёк господин Ким Хонджун, оставляя какую-то пометку у себя в бумагах.       Я с чуть заспешившим в груди сердцем едва заметно кивнула, стараясь держать непроницаемое лицо.       Серо-зелёные, с вкраплениями почерневшей стали, глаза уставились на меня из-под тени недосыпаемого прищура.       — Мне просто очень повезло, — всё ещё будучи ошарашенной и сидя с неуспокоенно бившимся сердцем вымученно улыбнулась я.       Дон медленно кивнул не сводя с меня холодного испытующего взгляда.       — Йерин, сегодняшняя победа — ничтожная бумажка стоимостью 5 вон в огромной стопке предстоящих свершений. — коротко прокомментировал он кровавую баталию так, словно она была чем-то вроде детского чаепития, но в глазах господина Хонджуна застыла сосредоточенность с примесью застарелой печали. — Постарайся не задирать нос. Мы… рассчитываем на тебя. — в его словах прозвучало столько гордого и непоколебимого "мы", когда он обращался ко мне от лица всей Семьи, что я не смогла сказать ничего иного, кроме как:       — Да, сэр.       Ким Хонджун мариновал меня взглядом ещё несколько секунд, прежде чем небрежным, исполненным изящества движением отпустить меня.       — Можешь идти. Деньги получишь позже. И в ближайшие дни напиши список медикаментов, которые надо пополнить господину Хёну. И те медикаменты, которые ты желаешь иметь в распоряжении.       Я поклонилась в пояс и, пожелав Дону доброй ночи, отправилась в лазарет.       Уже на входе в медкабинет меня поймал за руку Минги.       — Что ты..? — начала было я, когда молодой реджиме завёл меня внутрь, прикрывая за нами дверь. — Где ты вообще был?! Господин Сан рвал и метал, разыскивая тебя!       Минги скорчил виноватую гримасу, тут же сложив руки в умоляющем жесте.       — Обещаю всё объяснить, но позже. — лицо его посерьёзнело, когда блестящие раскосые глаза уставились в мои глаза.       — Йерин, это очень важно. — понизив голос зашептал он. — Ты не заметила в тот вечер, когда Сонхва пришёл к тебе сообщить о брате, он ничего не забирал из вещей Чонхо?       — Нет. — тут же ответила я, хмурясь.       Разговор мне не нравился. Как и то, что Минги очевидно пытался во что-то тёмное.       — Ты уверена? — переспросил он настойчиво. — Подумай, не было ли какой-то мелочи, которая пропала?       — Нет... — уже проанализировав ответила я. — Не думаю.       Я вспоминала детали вечера расплывчато — сказался пережитый стресс. Боль, отчаяние, ледяное равнодушие Сонхва, осматривавшего кухонные шкафчики, как меня скрутило судорогами и стошнило. То, как он отправил меня в ванную...       Успел бы Сонхва за то время, что я предавалась отчаянию, пытаясь привести себя в подобие порядка ледяной водой, и убрать на кухне и обыскать спальню Чонхо? В те минуты в ванной я потеряла счёт времени. Конечно, он мог обследовать какую-то часть квартиры, даже прикрывшись фактом некой заботы обо мне — мол, смотри я даже убрал за тобой, я сочувствую тебе. Вот только...       У Сонхва вообще не было причины для подобных действий. Резоннее было бы зайти, не спрашивать меня хочу ли я жить, а сразу выстрелить — я помнила отчётливо взгляд Сонхва в тот вечер, пронизывающий, истязающий душу золотым огнём солнечной плазмы, без жалости и без сожаления, — он был готов лишить меня жизни, и мог затем просто сообщить Дону, что я отказалась от "сотрудничества". Вместо этого Сонхва оставил мне не только жизнь, но и подарил шанс на то, чтобы я могла выжить.       Было ли это схоже с тем, что он бросал меня в клетку со львами? Да, было. Было ли это бесчеловечным и безжалостным поступком? Нет. Раньше, до того, как узнать каково это быть частью "семьи", я быть может и усомнилась бы в ответе, но не сейчас.       Сонхва в тот вечер забрал мои хирургические инструменты, но больше ничего не тронул.       — Вот как… — едва скрывая разочарование кивнул Минги. — Неважно.       Он отмахнулся, придав лицу привычное спокойно-беззаботное выражение и вежливо попросил:       — Можете принять меня, доктор Чхве?       Я на его игривый тон лишь усмехнулась, похлопав рукой по кушетке.       — Что у тебя, Мин-Мин?       — Пустяк.       Минги расстегнул манжеты рубашки и пуговицы на груди, чтобы скинуть тонкую чёрную ткань на кушетку и остаться полностью обнажённым выше пояса.       Я взяв пачку пластырей, бинт, вату и антисептик повернулась в мужчине и ахнула.       — Хорош? — игриво ухмыльнувшись уголком губ, поинтересовался Минги, подмигивая мне и поигрывая сухими мышцами под бледной кожей с десятком различных едва заметных шрамов. Однако моё внимание привлекла не красота полуобнажённого мужского тела и пятнавшие полотно кожи.       На левом плече сбоку красовалась длинная тонкая царапина. Аккурат в том месте, где…       Я сглотнула, не сводя глаз с плеча реджиме. Минги видимо заметив мой взгляд, резко прекратил дурачиться.       — Хей, Йерин? Ты в порядке? — обеспокоенно спросил он, силясь заглянуть мне в глаза.       Я поспешно встряхнула головой, стараясь прийти в себя.       — Да… Да, извини, просто… — выдохнула я бессвязно, приблизившись, чтобы рассмотреть подозрительный порез ближе.       — Да, ничего, — выдохнул Минги с облегчением, видимо трактуя мою реакцию иначе. — Он не глубокий и практически не больно — просто неприятно. Обработаешь буду жить, а не спасёшь — умру.       Я вымученно улыбнулась, как можно быстрее протёрла порез ватой, обеззаразив: ненароком коснулась царапинки и не смоченной в спирте ватой. Потом наклеила пластырь.       Минги счастливо-солнечно улыбался мне, когда уходил, и махнув рукой, попросил подождать его объяснений. Я кивнула, натянуто улыбаясь в ответ, и обещая подождать: внутри же меня мучили страшные догадки, от которых хотелось бежать как можно дальше.       Пытаясь занять себя чем-то, я начала прибираться, и именно за этим делом меня и застал следующий мой посетитель в этот поздний вечер — дверь заскрипела в унисон моим мыслям о том, что хорошо бы это был последний человек в моей больничной обители сегодня…       — Проходи… — обернувшись к вошедшему, я запнулась при виде золочёных привычно изучающих меня глаз. — … те.       Пак Сонхва, не удостоив меня кивком или иным ответом, молча прошёл к ближайшей кушетке. На столик рядом он поставил кружку, над которой тут же заклубился, взмывая вверх бледный парок.       Я немного озадаченно глянула на предмет, после чего решила сначала заняться первостепенными задачами, отворачиваясь к шкафчику с медикаментами.       — Рана серьёзная? — спокойно осведомилась я.       — Царапина. — через паузу и шорох одежды раздался ровный невыразительный ответ.       Кивнув, я понадеялась, что Сонхва был не из тех мужчин, которые с полуоторванной рукой могут сказать, что это небольшой синяк, и подхватила с полки уже знакомую небольшую аптечку: методично пошуршав её содержимым я извлекла только необходимое — вату и перекись водорода.       Когда я обернулась к Сонхва, он уже стянул свою чёрную водолазку с высоким горлом оставаясь в простой белой майке-борцовке. Невольно — я не собиралась смотреть, однако майка плотно облегала его подтянутое стройное тело — я проскользила взглядом по его фигуре, пока приближалась с подносом с медикаментами. Ни в коем случае неявно, но Сонхва скорее всего всё равно заметил. Переведя взгляд на принесённую мужчиной кружку, я увидела… чай. Обычный чёрный чай. Судя по обдавшему меня секундами позже ароматами пара, с бергамотом. Я вопросительно посмотрела на Сонхва.       — Ты с семи утра на ногах и оперируешь. — бархатистый голос прокатился по кабинету успокаивающей негромкой волной. — Посчитал, что тебе необходима вторая кружка.       — Как ты..? — ошарашенно вздёрнула брови я, не успев, впрочем, закончить.       — Я уже был у тебя с утра. — вкрадчивым тоном перебил меня Сонхва, из-за высокого роста он сидя на кушетке впервые глядел мне в лицо чуть-чуть, но всё же снизу-вверх, и полуприкрыл глаза, внимательно ловя реакцию золочёными медовыми колодцами.       В груди сердце забилось вдвое усерднее: я постаралась отринуть неловкость и кратко поддакнула, переходя к обработке царапины.       "Точно", только потом вспомнила я. Он тогда Чонхо забирал на какое-то срочное дело…       Выходит, Пак Сонхва никогда не игнорировал меня?       Я украдкой посмотрела на точёный профиль: гордую линию твёрдого, но в достаточной мере изящного подбородка, сомкнутые бледные губы, прямую линию носа, острые скулы — ощущение будто порежешься, если посмеешь коснуться.       Я не посмела бы.       Это было странно… и очень смущающе — осознавать, что Сонхва… помнил о моих вкусовых предпочтениях.       — Спасибо, — вежливо поблагодарила я. — Ты не мог бы..?       Я жестом показала ему положить согнутую в локте руку на столик, отставляя кружку с горячим напитком подальше.       Царапина на плече была длинной, не слишком глубокой и кровь уже успела запечься. Я смочила ватный диск, наклоняясь к мужчине и стараясь касаться его как можно мягче и деликатнее. Не знаю, ощущал ли Сонхва дискомфорт — он похоже вообще не знал каково это, — но я смогла отринуть чувство неловкости с небольшим усилием. Это неожиданно позлило меня: я — врач, а он — мой пациент, между нами не должно быть неловкости…       Ватка с перекисью прижалась к плечу мужчины: Сонхва никак не показал, что ему больно или неприятно, но тугие мышцы жилисто напряглись под кончиками моих пальцев, проступая под белоснежной кожей уже заметным рельефом — словно связанные верёвки и узлы, крепкие, почти каменные на ощупь, но запрятанные в мягкую гладкую обёртку чужой кожи…       — Когда ты поранился? — дабы немного отвлечься спросила я.       Сонхва молчал некоторое время, прежде чем ответить.       — Пуля. Прошла по касательной. — кратко бросил он, не сводя пристальных изучающих глаз с моего лица, находившегося теперь явно за чертой его зоны комфорта.       Я чуть-чуть нахмурилась, выбрасывая использованную ватку и смачивая обеззараживающим средством новую, но кивнула.       Царапина выглядела скорее старой — я не могла бы сказать точно, но похоже, что ей было дня три, не меньше. Впрочем, быть может, Сонхва действительно получил её сегодня утром в перестрелке — я могла ошибаться и накручивать себя. На мгновения я представила себе эту картину: кровь, выстрелы, вспышки, драки и резня, неподалёку раздаются взрывы, и во всей этой какофонии в хаос врывается Сонхва. Он безошибочно точно вскидывает руку и раз за разом бесколебательно жмёт на курок…       Я коротко оглядела профиль вновь задумавшегося мужчины и тотчас отвела глаза в сторону, потому что он всё ещё не моргая следил за мной.       Я представила себе, как багровая вязкая кровь остывает на его коже, стекая вниз по лицу и с ужасом и новопробудившимся страхом поняла, что Сонхва это шло — как иным идут ранняя седина, ямочки в уголках губ или пирсинг. Сравнение было нелепым и оттого лишь более жутковатым.       Скольких ты убил сегодня, сражаясь за Семью и Кима Хонджуна? Скольких ещё убьёшь?       Я подумала об этом, но дрожь внутри никак не отразилась на моей работе — руки уже знали своё дело, да и пережитый утром кошмар — будто ад из другой жизни, страшное воспоминание инфернальной агонии умершей и воскресшей меня — забрал с собой все гормоны, временно притупляя чувство страха.       Я успела подумать ещё и о том, как должно быть был ловок и быстр тот, кто попытался сравниться с Сонхва в скорости и смертоносности — эта короткая чёрточка на плече мужчины, на гладкой без единого шрама или родинки до этого мига коже, была символом. Этот символ тревожил меня и пугал не меньше предыдущих открытий: Пак Сонхва не был неуязвимым.       Он был невероятно опасным, быстрым и ловким. Но он всё ещё не был бессмертным. Сонхва был человеком, смертным, как и другие.       Безумец, попытавшийся потягаться с ним, скорее всего даже не был в курсе, что его пуля, пролетев по касательной, всё равно попала в цель. Осознание этого било тревогу где-то внутри меня. Я впервые подумала о том, что, если бы Сонхва не вернулся сегодня мне было бы больно.       Это было плохо. Потому что я снова вспомнила о Чонхо.       Дабы отвлечься, я перевела свои размышления в другое русло. Пока я обрабатывала царапину, тщательно протирая воспалившиеся края неглубокой раны, пока ощущала на себе задумчивый взгляд Сонхва, я всё гадала: сравнивал ли он меня с ней?       Со своей погибшей возлюбленной? Могло ли быть так, что она тоже когда-то давным-давно обрабатывала ему раны? Могла ли она тоже быть всего лишь врачом?       Мои пальцы на мгновение дрогнули, — но и этого хватило внимательному взгляду Сонхва, чтобы сразу же отвернуться, полностью сосредотачивая своё внимание на мыслях и смотря куда-то в неопределённую точку пространства перед собой.       Меня же лёгкая заминка вынудила заметить другое: из-под его майки на плечо наползал край единственной татуировки, которая видимо была у Сонхва на спине. Когти, несколько изумрудных чешуек, частичка океанской пены и лепесток какого-то невидимого пышного цветка, вроде распустившегося пиона… И всё в чудовищно-проработанной детализации. Рю.       Я вздрогнула. Ну, да, а кто ещё мог бы украшать спину этого мужчины? Только дракон. Либо…       Я невольно снова вернулась глазами к холодному профилю и всегда решительно смотрящему вперёд взору.       Возможно, Ворон.       Наши взгляды встретились, и воздух покинул мои лёгкие.       — Ты... — Сонхва приоткрыл влажные бледные губы, лицо его ещё более похожее в больничном освещение на фарфоровую маску не озарилось ни интересом, ни волнением. — Хотела что-то спросить?       Смысл вопроса дошёл до меня только пару мгновений спустя.       — А..? Нет-нет! — я сумбурно взмахнула раскрытыми ладонями в медицинских перчатках перед собой, ощущая предательское беспокойство где-то в животе. — Извини, я просто...       — Йерин.       Я вскинула взгляд, вновь окунаясь в золотую глубину переливающихся таинственным блеском глаз Сонхва.       Момент, когда прохладные длинные пальцы, лишённые привычных чёрных перчаток, коснулись основания моего ушного хряща, показались мне застывшей вечностью, пока Сонхва не отрывая своего гипнотизирующего взгляда от замершей меня, провёл едва осязаемую линию по верхней части раковины. Прикосновение изящных пальцев было почти неощутимым, успокаивающим: кожа Сонхва хранила прохладу, но мне всё равно показалось, что уши у меня горели, что я вся вмиг вспыхнула изнутри, а потом в груди всё осыпалось жаркими гагатово-чёрными с рыжими прожилками углями. И затушить эти угли уже ничего бы не смогло.       — Йерин... — я с трудом сосредоточилась, заставляя себя обратить внимание на слова Сонхва. — Что с твоим левым ухом?       Я моментально пришла в себя, как ошпаренная отодвинувшись от мужчины — хрупкая вечность, сплетавшая вокруг нас кокон, натянулась, лопнув пучком эфемерных исчезающих нитей. Я слишком быстро попыталась прикрыть чернеюще-багровый след застывшей крови на ухе прядками волос, в итоге задела только начавший заживать порез и зашипела от неприятных ощущений.       Сонхва, всё это время не двигавшийся с места, продолжал смотреть на меня, и по его непроницаемому выражению лица, я не могла понять, что он думал.       — Это... — я запнулась, тушуясь и надеясь, что он не увидел всего масштаба постигшего меня несчастья первого знакомства с Инквизитором. — Это ничего. Меня допрашивал господин Уён. — коротко пояснила я, надеясь, что мой ответ будет для Сонхва исчерпывающим.       Однако мужчина отчего-то не спешил привычно переводить тему в другое русло.       — Уён? — холодно и чётко повторил он, и на вопрос интонация Сонхва мало была похожа.       Мне на секунды показалось, что в кабинете потемнело и стало так холодно, будто я оказалась в склепе. Дышать стало крайне тяжело, но также внезапно всё прекратилось. Я опасливо перевела взгляд на поднявшегося с кушетки Сонхва — золотистые глаза прожигали стену перед ним, прежде чем он обернулся ко мне, всё такой непроницаемый и безэмоциональный как обычно.       Лишь на самом дне чёрных бездн его зрачков заклубилось и улеглось нечто… необъяснимое.       Я смутно понимала, что он злится. Вот только на кого?       — Ты закончила? — резко спросил Сонхва, подхватывая свою чёрную водолазку с кушетки.       — Да. — тихо и быстро ответила.       Сонхва кивнул, словно бы сам себе, и кратко проинформировал:       — Я отвезу тебя обратно. — и это тоже на вопрос похоже не было.       Я слабо воспротивилась.       — Здесь много раненых — моя помощь может понадобиться в любой момент.       Сонхва, молниеносным движением натянувший водолазку поверх стройного поджарого тела, — проступившие на миг мышцы скрылись под чёрной тканью, — посмотрел на меня непререкаемым взглядом золочёных опасных глаз.       — Оставь инструкции Минги: за состоянием твоих подопечных будут следить. — он сделал короткую паузу, моргая и отводя взгляд в сторону двери. — Нам важно, чтобы наш хирург высыпался и был в состоянии помочь подопечным. Особенно нецелесообразным будет оставлять тебя на ночное дежурство, когда ты живёшь в двадцати минутах езды от корпуса. При быстрой езде — в десяти.       Мне ничего не оставалось, кроме как покорно кивнуть и собрать вещи.       Проверив, что все необходимые записи в журналах сделаны, на столах и в шкафчиках царил полный порядок, я проверила состояние своих подопечных, раздала последние краткие инструкции Минги и ещё нескольким реджиме, и отправилась на подземную стоянку.       Сонхва уже ждал меня в своём мерседесе, разогрев едва гудящий под капотом мощный двигатель. Я молча села на переднее сидение автомобиля, привычно пристёгиваясь и не смотря в сторону водителя. Сонхва не обращая на меня внимания, тоже не проронив ни слова, вырулил с подземной парковки наружу.       Вечерний Сеул со стремительно растворяющимися лилово-сизыми сумерками недавнего заката встретил нас множеством разгорающихся огней и вереницей автомобилей, чьи водители наверняка спешили домой дабы поскорее отужинать и лечь спать. Всё то время, что мы мчались по сверкающему городу и стояли в пробках на широких улицах, я смотрела в окно, периодически улавливая в стекле отражение хмурого бледного профиля Сонхва, чьи длинные, тонкие, но сильные пальцы сжимали руль послушно двигающегося мерседеса.       За окном автомобиля переливались множеством неоновых вывесок, на огромных билбордах улыбающиеся кореянки рекламировали какие-то крема и новые начинки для чипсов, с сияющих плакатов смотрели айдолы в молодёжных куртках новой коллекции со стильными укладками и пластиково-нестареющей наружностью. Толпы прохожих спешили кто куда: уставшие офисные работники, ослабив воротники строгих кипельно-белых рубашек, чванливо переговаривались вразвалочку ковыляя до ближайшего бара, дабы смыть с себя тяготы очередного адского трудового дня, женщины — молодые и в возрасте — с сумками наперевес устало вышагивали из очередного супермаркета с продуктами, дабы сготовить ужин для себя или семьи, юные мечтательные девушки-студентки стайками летели развеяться после пар в ночном клубе…       Я проводила последних взглядом, с грустью подумав о Ёсане: как он там? не обиделся ли на меня? не тоскует ли по Чонхо?       Мне хотелось поговорить с ним об этом — в голове не раз и не два возникала мысль, что я должна буду рассказать ему правду. Для его же безопасности. Однако… в тоже время, сама попытка рассказать о своей связи с мафией и смерти моего брата казалась мне… чем-то сродни самоубийству. Нельзя было втягивать в это дерьмо ещё и Ёсана. Он этого не заслужил. А я? — я заслужила?       Отвратительный порыв жалости я заглушила в себе усилием воли и несильным ударом лба о стекло.       Правда заключалась на самом деле не только в том, что я боялась подвергнуть Ёсана опасности — жестокая правда была в том, что где-то глубоко в своей душе, я боялась, что моё признание будет сродни моему самоубийству в его глазах. Что Ёсан отвернётся от меня.       Так в мрачных отвергаемых и откладываемых мной мыслях прошли недолгие тридцать минут нашей медлительной поездки.       Свернув к моему дому, он Сонхва медленно припарковался, но заветного щелчка разблокировки дверей я не услышала. Мысленно удивившись, я хотела было уже повернуться к моему сопровождающему и поинтересоваться причиной задержки, однако раньше, чем это произошло, я уловила боковым зрением движение.       На торпеду передо мной длинные изящные пальцы, облачённые в чёрные перчатки, положили тюбик.       Немного озадаченно косясь на абсолютно каменное отсутствующее выражение лица Сонхва, я с опаской взяла тюбик в свои руки, чтобы прочитать…       — Крем с пчелиным воском?!!       Сонхва невозмутимо кивнул, опуская взгляд и моргая, и с некой задумчивой интонацией пояснил:       — Я заметил, что ты постоянно моешь руки после операций. Это должно быть очень сушит кожу… — он кратко качнул головой в сторону тюбика в моих руках. — Это позволит содержать руки в нормальном состоянии.       Я кивнула на автомате, соглашаясь, рассеяно проводя пальцем по крупным ярким рисункам сот. Неожиданная догадка едва ли не молнией пришила меня к месту.       — Сонхва, а откуда ты...? — вскинулась было я, когда Сонхва невозмутимо опередил меня.       — Форум.       Я неверяще распахнула глаза.       — Я зашёл на форум. — буквально по слогам повторил он. — Большинство докторов советовали именно с пчелиным воском. Был ещё вариант с алоэ, но он менее эффективен.       — Ааа… — невнятно пробормотала я, всё ещё отчаянно не понимая.       Внезапный подарок грел душу неуместным, но таким приятным знаком заботы. Я, оказывается, за прошедшие две недели уже успела забыть каково это — когда рядом есть кто-то, кто в курсе всего окружающего меня мрака и кто, всё равно, по-своему, в своей манере, но помогает.       Йерин, он составляет если не половину мрака в твоей жизни, то уж точно его часть. Помни, что в королевстве теней, самая опасная из теней та, которую ты не увидишь, — она всегда за твоей спиной. Помни.       — Ты очень талантливый хирург.       Я едва не вздрогнула, ощущая, как кровь волной хлынула к щекам на краткие секунды затапливая скулы почти физически осязаемым розоватым: как бы ты ни был уверен в своих способностях, а получать похвалу о них со стороны человека, казалось бы, вообще не способного хвалить, столь открыто — очень приятно.       — Мне просто повезло. — лаконично отстранилась я, отводя взгляд, о чём тут же пожалела. Голос Сонхва кажется не изменился ни на йоту, но последующий вдумчивый вопрос бросил меня в морозную ледяную прорубь.       — Ты действительно считаешь, что всё это просто везение?       Я резво обернулась к непроницаемому равнодушному мужчине, внимательно всматриваясь в искры на окружности красивых радужек, будто в поисках подсказки. Не найдя её, я горько усмехнувшись сказала то, что думала:       — Мне повезло, что все мои пациенты — молодые сильные мужчины. И я очень рада, что они выжили… с моей помощью. — признать часть заслуг значило в данном случае признать правоту Сонхва о моих навыках.       Видимо заметив перемену в моём настроении, Сонхва немного отклонился, изящным движением поправляя волосы, вновь придавая причёске вид нарочитой небрежности: я позволила взгляду проследить как гагатово-чёрные, словно перья ворона, пряди с металлическим отблеском, шелковистыми чуть волнистыми полулоконами ниспадают на красивый высокий лоб. В поздних сумерках на пороге спешащей накрыть нас ночи жемчужная кожа Сонхва казалось едва заметно подсвечивалась изнутри.       — Никогда не принижай своих способностей, Йерин, — я немедленно отвела взгляд в сторону: не хватало ещё, чтобы он поймал меня на разглядывании его профиля. — Особенно если твой тяжёлый труд окупается стократно.       — Я бы хотела говорить свободнее и при любом удобном случае показывать свои способности, — я вздохнула, сжимая собственные колени пальцами, и перевела на Сонхва погрустневший взгляд. — Однако, я прекрасно помню, где я оказалась и где работаю. В месте, где карьерный рост может стоить мне жизни, я хочу оставаться в тени.       Сонхва едва заметно приподнял уголок губ, тлеющие солнечными угольками необыкновенные глаза омыли лицо пристальным взглядом.       — Я бы хотел сказать, что дальше будет легче, — начал было Сонхва, едва заметно нахмурившись. — Но…       — Ты не хочешь. — впервые рискнула я перебить его осознанно и тут же пояснила в ответ на полувопросительный взгляд золочёных глаз. — Ты из тех людей, которые всегда говорят, что хотят, из чего я делаю вывод, что ты просто не хочешь говорить мне то, во что сам не веришь.       Лицо Сонхва не озарилось улыбкой, но в глубине его глаз — где-то в переплетениях янтарных колец — мне показалось, что я заметила одобрение. И это принесло мне внезапную волну облегчения.       — Спасибо, Сонхва. — я рискнула второй раз, решившись послать ему открытую благодарную улыбку и коротко поклонилась, на миг прикрывая глаза. — Я ценю твою честность и, уверяю тебя, — я буду готова.       Когда я открыла глаза, атмосфера в автомобиле неожиданно изменилась.       Глубокий бархатистый голос уже привычно позвал меня вкрадчивым неизменным тембром.       — Йерин.       Тёплая — без перчатки — рука накрыла мою, почти мягко сжимая. Большой палец медленно скользнул по косточке запястья…       — Д-Да..? — почему-то дрогнувшим голосом и полушёпотом откликнулась я.       Сонхва наклонился ближе с всё тем же безучастным лицом, однако в золочёных глазах его то редел, то вновь собирался туман, сокрывший в себе всполохи молний; ну, либо так мне почудилось из-за игры тусклого света и сгущающегося мрака за окнами машины.       — Будь осторожна. — всего два слова в мучительной близости от моего лица, когда можжевеловый, свежий и терпкий запах окутал меня, принося за собой чуть ускоренное сердцебиение…       Я только кивнула в ответ, понимая, что, если сейчас попытаюсь сказать хоть что-то, голос без сомнения меня подведёт.       Сонхва заглянул мне в глаза и, видимо, обнаружив там нечто, что искал, немедленно отпустил мою руку, возвращаясь на водительское сидение и вперивая равнодушный взгляд в стекло перед собой.       — Тогда иди.       — Спокойной ночи, Сонхва. — уже по привычке невнятно пролепетала я, выбираясь из салона и захлопнув дверь, и не оборачиваясь поспешила к двери подъезда.       У меня не горели щёки, и я не была напугана, но сердце билось внутри в барабанной ритмике тайко. И кончики пальцев всё ещё покалывало — будто бы к ожогу приложили кубик льда.