Через тернии, провода

Первый раз они встречаются, когда Арсению едва исполняется четырнадцать. Месяц сидят за одной партой, месяц ходят друг к другу в гости, месяц трогаются мокрыми от волнения ладошками, до самого выпускного сосутся в каждом плюс-минус укрытном месте: в туалетах, за гаражами, за закрытыми дверями комнаты, на утреннем киносеансе в понедельник. Первая бутылка, первая сигарета, первый петтинг, первый оргазм, первая ссора. На выпускной лишаются девственности. А потом разлетаются. Точнее, разлетается только Лазарев (Лазарь, Сергей, Серёжа, «Серёж, пожалуйста») — уезжает в Москву, а Арсений остаётся в Омске, потому что оказывается недостаточно хорош. Недостаточно хорош для Лазаря, для Москвы, для Питера, для своих родителей и друзей. Лелея надежды на то, что всем ещё всё покажет, Арсений учится. Сводит цветной кусочек лазурного моря с плеча, наконец-то заслуживает столицу — и хорошо, что северную, а не ту, где он, обещавший писать и звонить. *** Второй раз они встречаются, когда Арсению двадцать три. Пять минут говорят о чём-то неважном, пять — молчат о том, о чём действительно бы стоило поговорить, сорок три восхитительные минуты трахаются в отеле. У Лазарева — карьера и всего лишь командировка в Питер, у Арсения — полная неизведанных опасностей и преград жизнь выпускника Омского государственного университета. Переезжая в Москву, Арсений пишет: — Полгода смеялся, Полгода плакал, Полгода ловил стрекоз. Я так испугался, Что ты исчезнешь, И снова к тебе приполз*. Получая отказ за отказом, устраиваясь через Эда барменом в более-менее приличный бар, поселяясь в затхлой нехорошей квартире, Арсений признаёт своё поражение, окончательное и бесповоротное. Когда Серёжа говорит, что работа требует переезда в Питер, Попов час смеётся, двое суток молчит, три месяца без перерыва пьёт и долбит. Выграновский вытирает его блевотину, Выграновский носит ему еду, Выграновский думает, что предсказывал всё это ещё в день, когда Лазарев зашёл в их класс. Через полгода Арсений впервые ложится в лечебницу. Ещё через полгода снова устраивается на работу. *** Третий раз они встречаются, когда Арсению двадцать шесть.

[Сергей. 06:51] Арс. [Сергей. 06:51] Я в Москве. [Сергей. 06:51] Буду рад, если встретимся.

Лазарев говорит много, Арсений всё больше молчит. У Лазарева оплаченный эко-уикенд за городом, брифы на почте, тренинги для менеджеров по развитию софт-скиллов, конфколлы по зуму, у Арсения — сговорчивые сменщики, за пятихат согласные отработать лишние смены. Они сочетаются в одном: когда Лазарь на кипенно-белых простынях берёт Арсения сзади, кончает и рушится, его лоб идеально укладывается между чужими, сведёнными оргазмом лопатками. Как будто они ебучие ложки из одного чайного набора. *** Подключившись к вай-фаю отеля только во втором часу ночи, сообщения от Выграновского Арсений раздражённо смахивает, оставляет без ответа. Над короткими (кроткими) попытками Антона связаться зависает, чувствуя тяжесть где-то под диафрагмой. Интонации кажутся ему слишком знакомыми. В номере панорамные окна, в номере спит Серёжа, в номере бесконечный звёздный свет и блики от экрана мобильника на стекле. Всё кажется просто охуенно неправильным. С этим чувством Арсений и засыпает — впереди ещё один день, это всё-таки эко-уикенд. *** [Эд. 21:01] какие планы на вечер, тотошка?

[Антон. 21:07] привет [Антон. 21:07] работаю

[Эд. 21:08] здороваться это социальный конструкт [Эд. 21:08] над кем работаешь? [Эд. 21:08] ч*

[Антон. 21:09] если бы над кем, купил бы себе адидасы а не абибасы [Антон. 21:10] кальяны бью

[Эд. 21:11] а мне забьешь? *** — Смотрю, спрос на вас бешеный. — Отодвинься, надо в окно срочно посмотреть, — Шастун распахивает штору и театрально вздыхает. — Нет, опять не вижу огней Арбата, только Нижние Залупки. Наверное, в этом дело? — А штора тут нахуя? — Призвали ее вызывать чувство уюта. — Срочница? — А похоже на контракт? Они молчат секунду, а потом синхронно смеются. Шастун неловко хлопает Эда по плечу, не решаясь идти на более близкий тактильный контакт. Выграновский выгружает ноутбук, зарядку, наушники, планшет, перо, крадёт с соседнего дивана плед и подушку, окапывается. — Молодой человек, мне что-нибудь с ментолом и покислее, — манерно тянет, скаля зубы в усмешке. — А вот был бы у нас фейсконтроль, хуй бы тебя пустили. Народу, несмотря на вечер воскресенья, и правда, немного. Отрефлексировав свои прочитанные за ночь и оставшиеся неотвеченными сообщения, Шастун ещё утром тщательно умылся холодной водой, принял взрослое решение ни о чем не думать и отправился на работу. «Так бывает», — сказал он себе. «Ты просто встретил не того парня», — сказал он себе. *** Эд оказывается совершенно незаметным клиентом, любимым типом Антона. Курит, работает, не отвлекает и не создаёт проблем. В общем-то, приглашая (давая разрешение, соглашаясь, смиряясь?) его сюда, Шастун надеялся на то, что его отвлекут. Но Скруджи так органично срастается с диваном и так незаметно приносит — проносит, как контрабанду, — в душу покой, что получается забить вообще на всё. К двум часам ночи народ окончательно разбредается. Настаёт время намывать кальяны, убирать табак, протирать столы. Когда Эд подаёт забытое в соседнем зале кадило, Антон и не удивляется. — Зачем ты пришёл? — Покурить. — И? — И я покурил. Калик — супер, спасибо. — Эд? — Не люблю дебильные вопросы. И дебилов. — Я не должен был писать тебе, да? Выграновский молчит, и Антон меняет знак препинания: — Я не должен был писать тебе. Но я написал. Прости. Со мной, блять, ничего подобного не случалось, это просто… — Тебя не сажали в такси после перепиха на кухонном диване? Шастун вспыхивает. — Нет. Нет, блять, нет! — О, тогда мои поздравления. — Нет. Мы не. Я не… Выграновский снова чувствует ледяное кольцо вокруг подреберья, когда Антон заливается краской до самых корней волос. Покрытая чернильной сеткой ладонь легко касается руки Шастуна в немой просьбе ничего больше не объяснять. — Ты замылся? Позволишь подбросить тебя до дома? Так Антон узнаёт, что бардачок в машине Выграновского сплошь переклеен марвеловскими персонажами. Выходить из тачки не хочется, даже когда она паркуется у подъезда. Они сидят в тишине какое-то время, переглядываясь и думая каждый о чём-то своем. Шастун ищет свои эмоции, которые явно забыл надеть с утра вместе с кольцами и браслетами. Он просто не понимает, что чувствует, бьётся об стену, как рыба об лёд, и сколько бы ни повторял себе самые очевидные вещи – ничего не получается. Ты просто мог не понравиться. Так просто случается с людьми. Это не был блядский принц, ты не лягушка и не спящая красавица. Тебе может быть обидно и больно, и это не делает тебя плохим человеком. Ты имеешь право злиться. Но он не злится. Он просто растерян, а в районе солнечного сплетения у него с того самого вечера, когда он впервые увидел Арсения, зияет ровная дыра, увлекающая в бездну. — Ночевать здесь будет холодно, — наконец-то бросает Выграновский, всё это время следивший за тенями, блуждающими по чужому лицу. — Эд. Антон протягивает руку, чтобы сжать чужую ладонь в своей. Серые глаза не вгрызаются в душу, не проникают в сердце, не холодят, не обжигают, не делают абсолютно, блядь, ничего из того, о чём пишут в книгах. Зато Эд медленно и как будто бы очень бережно выворачивается из захвата. — Повторишь, когда захочешь дотронуться именно до меня. *** Антон сбегает быстро. Сбрасывает с себя одежду и прячется под одеялом ещё быстрее. Ставит телефон на зарядку и утыкается в подушку, не обращая внимания на писк уведомлений. [Арсений. 03:05] спишь? [Арсений. 03:15] ну спи [Арсений. 03:36] встретимся завтра?