Ложь с терпким привкусом самообмана

Занимается рассвет. Птицы заливаются утренними трелями, приветствуя новый день. Сонные студенты бредут в обитель знаний, позёвывая и потирая усталые после бессонной ночи над учебниками глаза. Чимин стоит у ворот, просеивая внимательным взглядом толпу. Ждёт Юнги. Ему всё ещё непросто принять всё, что происходит. В груди живёт болезненная пустота, что пульсирует всякий раз, когда он вспоминает, какой он теперь ущербный. Недочеловек, недодемон, неспособный справиться с задачей, для которой был создан. От этого больно, и он по-прежнему не знает, как с этим быть. Но есть то, в чём он уверен, то, что за всё время остаётся неизменным: сердце тянется к Юнги, и Чимин совершенно не в силах этому в себе противостоять. Да он и не хочет, просто потому что это Юнги. С Юнги всё проще. И сложнее одновременно. Поэтому он ждёт, напрягая всё органы чувств, стараясь вычислить приближение драгоценного человека в толпе. В какой-то момент он делает вдох, и в нос и в горло вливается тягучий сладковато-солоноватый вяжущий запах. Чимин вздрагивает, весь напрягаясь, словно гепард перед атакой. Зрачки расширяются, взгляд напряжённо скачет по толпе. Наконец он выхватывает из толпы знакомую рыжую макушку, и… У Юнги разбита губа. И нос. На скуле и под глазом багровеет кровью синяк. Студенты обходят его стороной, кидая настороженные взгляды и взволнованно перешёптываясь. Чимин замирает, потрясённый. Воздух застревает в глотке, не зная, куда ему деться: вырваться наружу облегчённым выдохом или забиться обратно в лёгкие сдавленным вдохом. Юнги не порезался. С ним всё в порядке. Но ему всё равно больно. Юнги замечает его. Взгляд его устало-больной смотрит сквозь толпу прямо в глаза, губы силятся улыбнуться. Он словно поблекший, тусклый и поникший, но из глаз его на Чимина струится знакомое тепло. Чимин отмирает. Воздух из груди наконец вырывается хиленьким хрипом, и демон идёт навстречу человеку, решительно раздвигая толпу. Поток студентов кажется бесконечным, и Чимин уже почти готов кричать, расталкивая людей в стороны, но в последний момент толпа расступается, и он останавливается, замирая напротив Юнги. — Привет, — здоровается Мин, стараясь улыбнуться. В глазах его сквозь усталось пробивается привычное тепло, и Чимину больно на это смотреть. — Что случилось? — спрашивает Чимин, оглядывая Юнги, задерживаясь на каждой царапине на дорогом лице, чувствуя, как сердце болезненно сжимается и бьётся о рёбра. — Ты… Всё же было хорошо вчера… Почему?.. Юнги на это устало усмехается, поудобнее перехватывая лямку рюкзака. От резкого движения он дёргается и болезненно морщится, и Чимин догадывается, что пострадало не только лицо. — Скажем так, моему отцу не понравилось, когда я встал между ним и его жертвой. Чимин замирает, переваривая. А когда осознаёт, лицо его застывает, а внутри, подгоняемая ударами сердца, по венам опасной лавой растекается концентрированная, жгучая ярость. Он убьёт этого ублюдка. — Ясно, — произносит Чимин отстранённо, натягивая улыбчивую маску на лицо. В голове звенит и бесится закипающая от адреналина кровь. — Напомни-ка, у твоего отца сегодня выходной? Юнги замирает, непонимающе хмурясь, затем по лицу его прокатывается волна осознания, он хмурится и твёрдо заявляет: — Чимин, нет. Ты не пойдёшь к нему. Он пытался изнасиловать тебя только вчера, даже не вздумай теперь к нему приближаться, слышишь? — он берёт Чимина за руку, заглядывая в глаза. Голос понижается проникновенно и просяще: — Пожалуйста. Обещай, что не пойдёшь. Мои раны не стоят того, чтобы ты пострадал из-за них. У Чимина от его хриплых интонаций мурашки по коже. Он смотрит на Юнги, и взгляд его смягчается. Даже сейчас, в такой ситуации, этот человек беспокоится о нём, переживает, не хочет, чтобы он пострадал. Такой добрый. Такой нежный. Как и его музыка, такой прекрасный. Как же он ошибается, говоря, что не стоит риска. Чимин с этим готов поспорить. Юнги стоит всех сокровищ этой вселенной, Чимин ради него готов землю перевернуть, лишь бы позаботиться о том, чтобы Юнги оказался в безопасности. Каким же идиотом он был, когда пытался совратить его душу. Демон мягко улыбается, усилием воли подавляя бурю внутри себя, берёт руку Юнги в свои, заглядывает в глаза. — Обещаю, — говорит искренне, легко лаская чужую ладонь большим пальцем. — Всё будет хорошо, иди на лекции. Обещаю, что не натворю глупостей. Если Юнги не хочет, Чимин ничего делать не станет. Хватит. Достаточно тот переживал. Юнги секунду хмурится, смотрит недоверчиво, но вскоре складки на лице разглаживаются, из взгляда пропадает беспокойство, и он даже чуть улыбается. — Спасибо, — благодарит, смотря с затаённой любовью. Теперь Чимин может распознать это чувство в глубине чужих глаз. Теперь, когда любит сам. — Тогда… До пятницы? Чимин кивает, нехотя высвобождая чужую руку из своих. — До пятницы, — улыбается мягко. — Иди, а то опоздаешь, — легко подталкивает парня к воротам. Юнги улыбается тихо, идёт нехотя. Чимин провожает удаляющуюся спину взглядом. Юнги как чувствует: оборачивается, ловит взгляд, улыбается. Поднимает руку на уровень груди, коротко машет. Рукав задирается, ткань соскальзывает, и Чимин видит свежие, едва поджившие глубокие порезы. Улыбка застывает на лице. В груди, из самых мрачных закоулков всплывая на поверхность, занимая всё демоническое существо, поднимается и кипит ещё недавно с таким трудом подавленная, глухая нестерпимая ярость. Всё. Последняя капля. Чимин выдерживает улыбку до момента, когда Юнги, отвернувшись, продолжает путь — и холодная маска наплывает на его лицо, вытесняя все эмоции. Чимин сжимает челюсти и выдыхает медленно, тяжело. — Прости, Юнги, — говорит с сожалением, провожая взглядом чужую напряжённую спину. — Я не заслуживаю тебя. Но позабочусь о том, чтобы ты чувствовал себя в безопасности.