Ложь с терпким привкусом самообмана

— Господи, ты настоящее божество… С тобой так хорошо, я… Чимин сидит верхом на раковине, широко расставив ноги и закинув руки на чужие плечи, пока совершенно незнакомый мужчина — он представлялся, но Чимин, разумеется, не запомнил, — с силой вдалбливается в него, от удовольствия запрокидывая голову и закатывая глаза. Чимин облизывается, глядя на всё это, оглядывает мужчину из-под опущенных ресниц. — А пойдёшь за этим божеством в ад? — на последнем слове он срывается на стон и впивается ногтями в чужие плечи, когда мужчина в очередной раз подаётся вперёд, и чужой член проезжается внутри. Нужно же изображать удовольствие. Мужчина от этого стона распаляется лишь сильнее и подаётся вперёд, кусая Чимина в сгиб шеи, на что тот, конечно же, снова стонет. Мужчина рычит, усиливая толчки, предчувствуя скорую разрядку. Чимин запрокидывает голову, блаженно прикрыв глаза и приоткрыв рот, затаив дыхание. — Ну так что? — выдыхает едва слышно. — Готов пойти за мной в ад? — Чтобы ублажать тебя вечно — да! — отвечают ему, и Чимин, давя ухмылку, громко стонет, затылком ударяясь о кафельные плитки, когда мужчина с рыком кончает прямо в него. В туалете клуба темно и душно. Неоновый полумрак облизывает плечи, щедро наливает тени в изящные изгибы тела, особенно — в провалы ключиц. Чимин разглядывает собственное отражение в зеркале, брезгливо морщится, обводя воспалённое место укуса кончиками пальцев. Вечно этим людишкам надо его как-то укусить, засосать и отметить, лишь бы потешить своё эго осознанием того, что, пусть и на короткую минуту, но он принадлежит им. Чимин, конечно, никогда не возражает, но всякий раз чувствует себя до неудобства мерзко. Тяжёлый храп сотрясает воздух, и Чимин оборачивается, наблюдая распластавшееся бессознательное тело на полу туалета, и надменно усмехается. Что ж, зато теперь этот тип отлично вписывается в обстановку. Будет лежать тут, пока кто-нибудь из сердобольных горожан не поможет тому проснуться, предварительно обчистив карманы. А Чимину пора ловить новую жертву. Нет, Чимин не забыл о Мин Юнги. Нет, Чимин не отступился. Да, он продолжает планомерное сближение. Просто, ну, кто сказал, что попутно он не может затащить в ад душонку-другую? Тем более если эти душонки абсолютно не против? К тому же, Чимину надо отвлечься. Со всей этой беготнёй, с попытками втереться в доверие и найти подход, Чимин чувствует, что что-то происходит в нём. Он весь как будто меняется, преломляется, становится другим. Все эти извинения, разрешения, тактичность из простых попыток сблизиться как будто становятся частью его самого. И эти чувства, что вызывает в нём музыка Юнги… Чимин не знает, что происходит, но всё это ему не нравятся. Так что он пришёл сюда, чтобы хотя бы несколько часов побыть прежним соблазнительным Чимином. Благо сейчас выходной, в клубах, как демон уже понял, Юнги бывает нечасто, так что у него есть все возможности просто забыться и оставить эту странную новую часть своей жизни позади. Поправляя рубашку, стараясь скрыть раздражающий укус в районе шеи, Чимин распахивает дверь из туалета, чтобы ступить под дёрганное освещение танцевального клуба, — и замирает, нос к носу столкнувшись в дверях с Мин Юнги. Рука дёргается, ткань выскальзывает из пальцев, и рубашка повисает на плече, оголяя ключицы и злосчастный укус. Пауза. Кажется, даже музыка заглохла на время, пока Чимин распахнутыми глазами пялится на Юнги, а тот нечитаемым взглядом скользит по совершенно блядски подведённым глазам, по распухшим зацелованным губам и наконец спускается к сгибу шеи — да так, кажется, там и остаётся. — О, Юнги, привет? — неуверенно блеет Чимин, тянет руку к шее в попытке скрыть краснеющий след, что под взглядом Юнги внезапно горит нестерпимым пламенем. — Ты как здесь?.. А я тут, в общем… — О! — пьяно вскидываются у Юнги на плече, и Чимин замечает, что на нём покоится полубессознательное тело, принадлежащее, судя по голосу, Хосоку. – Это же наш любимый Чиммфр… — бурчит скуластый парень с плечо другу, на последних буквах, кажется, забывая что хотел сказать и погружаясь в сон. Снова тишина. Юнги, будто не заметив бессознательных метаний друга, всё так же буравит Чимина взглядом. — Тебе что, — наконец говорит он, поднимая мерцающий тёмным в полумраке взгляд на Чимина. Голос его звучит непривычно жёстко, почти обвиняюще, — настолько плевать, где и с кем трахаться? И Чимин уже собирается открыть рот, чтобы в привычной соблазнительно-зазывной манере ответить «да, а что?» — но молчит, прикусив язык, видя странную, неясную, почти призрачную тоску в глубоких тёмных глазах. В этот момент ему почему-то стыдно. И одна часть Чимина не понимает в чём проблема, говорит, что он вообще-то волен делать всё, что хочет; в то время как другая просто вопит от чувства вины. И Чимину ужасно не хочется, чтобы Юнги так смотрел, просто потому что этот взгляд, кажется, и есть причина всех этих противоречивых эмоций. Так что Чимин готов сделать что угодно, чтобы Юнги больше так не смотрел. Даже извиниться, хотя не понимает за что. Но раньше, чем Чимин открывает рот, Юнги поудобнее перехватывает руку Хосока на своём плече и, отодвинув демона в сторону, решительно тащит своего друга к туалетным кабинкам. — Приятного вечера, — бросает напоследок безразлично, и заводит Хосока в одну из кабинок. Чимин прослеживает за ними взглядом, слышит отчаянный блёв и ничего не отвечает, — было бы кому, — а секунду спустя быстро направляется к выходу из клуба. В следующую пятницу Чимин сидит за партой в музыкальном классе, тщательно вслушиваясь, стараясь услышать приближающиеся шаги в коридоре. Почему-то у него стойкое чувство, будто он сидит не на стуле, а на тысяче иголок, потому то и дело встаёт, проходится по классу и снова возвращается на место, пытаясь сидеть спокойно, но буквально через пару минут всё повторяется снова. Листва во дворе шелестит под порывами ветра, их мерный трепет проникает в класс через открытое окно. Из парка прилетает громкий смех, лает собака. Все эти звуки сейчас ужасно раздражают, Чимин готов отключить их все, чтобы погрузиться в блаженную тишину. Наконец среди общей гаммы звуков пробивается один, знакомо-незнакомый — звук неторопливо ступающих шагов. Шаги приближаются, становятся чётче, пока, наконец, не замирают около двери. Чимин вскакивает со стула, замирая в ожидании. Секунду человек за дверью будто колеблется, а после берётся за ручку и открывает дверь. Это, конечно, Мин Юнги. — Я сегодня буду просто работать, — предупреждает Мин, смотря вскользь, тут же отворачиваясь и проходя к пианино. Вроде ничего нового, привычное поведение, но Чимин чувствует некоторую напряжённость, отстранённость, что накрыла класс душным куполом с появлением Юнги. Чимин стискивает зубы, напряжённо перебирает пальцами в воздухе. Он чувствует необходимость объясниться. Но с какой стати?! Он ведь ничего ему не обещал. Да и Юнги ни на что не претендует, он сам так сказал! — Слушай, — всё же начинает Чимин, погрузив пальцы во взлохмаченные волосы. — По поводу того, что было вчера… — Всё в порядке, — тут же отвечает Мин, чрезмерно долго роется в рюкзаке в поисках нот и совсем не смотрит на Чимина. — Извини, я не должен был так реагировать. Это твоё тело и твоё либидо, так что не моё дело, как ты его выражаешь, если только не попытаешься применить это ко мне. Он ещё какое-то время вошкается, перетряхивает рюкзак и, наконец, найдя чистые нотные листы, садится за инструмент. И вроде бы всё обговорено, всё сказано, извинения принесены, Чимину не о чем беспокоиться. И всё-таки… — Это точно всё, что ты хотел сказать? — снова вклиниваясь в тишину, вопрошает он. Юнги, не оборачиваясь, коротко пожимает плечом. — Ну да, всё. Извини ещё раз, — бросает вроде бы спокойно, но есть в этом что-то… — Ты недоговариваешь, — замечает Чимин, осторожно приближаясь. — Ты ведь расстроился тогда. Почему? Снова дёргание-пожатие плечом, снова отсутствие зрительного контакта. — Это неважно. — Нет, важно, — настаивает Чимин, подходя ближе, опираясь ладонью на крышку пианино, не позволяя открыть. — Это твои чувства, и тебе придётся иметь с ними дело, — сейчас или потом. Не думаешь, что проще рассказать сразу, чтобы не было недопониманий? Юнги поднимает на него удивлённый взгляд. Да Чимин и сам такого от себя не ожидал — глубокие познания человеческой природы явно не его конёк. С другой стороны, это ведь как в сексе: тайные желания и влечения не могут оставаться таковыми вечно. Рано или поздно они вылезут наружу, и придётся иметь дело с последствиями, — Чимин этим и пользуется каждый раз в своей работе. С эмоциями должно так же работать. Наверное. После долгой паузы Юнги тяжело вздыхает, опустив голову и массируя пальцами переносицу. — Это правда ничего, я просто… Когда я увидел тебя, я вспомнил о том, что произошло на похоронах, и это… Было больно. Вот и всё. Секунду Чимин смотрит на Юнги, грустно сжимает губы, роняет тихое: — Мне жаль. — Говорю же, всё нормально, — отмахивается Юнги, смотря в сторону. — Это только мои проблемы. На этом моменте можно было бы отступить, и прежний Чимин отступил бы, ведь всё решено. Но нынешний Чимин, тот, чья незначительная, ничтожная часть и заставила его затеять этот диалог, вздыхает и присаживается на корточки перед Юнги и, заглядывая в глаза, говорит доверительно и мягко, как ребёнку: — Послушай. Никто не должен решать проблемы в одиночку. И если есть что-то, что тебя волнует, ты можешь мне сказать. Юнги дёргается, как от удара, смотрит удивлённо и будто потеряно — эти эмоции плещутся в его глазах беспокойным морем. Чимин смотрит в эти глаза дольше, чем это нужно для простой поддержки, но не может ничего с собой поделать. Наконец Юнги откашливается и отводит взгляд, говорит неловко: — Мне… Мне надо поработать. Чимин кивает и улыбается понимающе. — Конечно. Он поднимается и хочет уйти слушать за дальнюю парту, когда: — Ты можешь сидеть рядом… Если хочешь. А Чимин улыбается легко и садится на стул. Молча наблюдает, как Юнги долго вчитывается в собственные написанные строки, как заносит пальцы над пианино, касается осторожно, наигрывая короткую мелодию. Делает так раз, два, три с разными вариациями, пока наконец не берёт нотный лист, чтобы расставить на нём несколько точек. Снова играет и опять пишет. Играет и пишет. Пишет — играет. Чимин смотрит. Смотреть за Юнги, за тем, как он играет или пишет, как расставляет точки на нотных листах, как касается пальцами клавиш, как запускает руку в волосы или как прикусывает карандаш — всё это почему-то оказывается безумно интересно. Сев за работу, Юнги как будто забыл, что он не один, но Чимин от этого не чувствует себя обделённым, совсем. Он просто наблюдает и как будто даже… Доволен? Юнги зависает над очередным музыкальным отрывком, и Чимин, наблюдая эту картину, отчего-то улыбается. А Юнги вдруг говорит негромко, не оборачиваясь: — Спасибо. За твои слова. На секунду Чимин непонимающе моргает, а после улыбается так счастливо, а почему — сам себе объяснить не может. Лишь отвечает негромко: — Пожалуйста. И снова наблюдает, как Юнги, кивнув, погружается в работу. Что ж, возможно, эти изменения в нём не так уж и плохи? В конце концов, без них он бы не смог так близко подобраться к этой интригующей душе.