Ложь с терпким привкусом самообмана

В классе тепло и уютно, он весь как будто окутан изнутри приятным желтоватым светом. Чимин сидит на парте и от этого великолепия чуть морщится — слишком уж напоминает ангельское сияние Сокджина. Впрочем, если это условия для получения души, придётся смириться… Знакомый жар волной обдаёт кожу, взлохмачивая волосы, но Чимин не двигается с места, игнорирует, делая вид, что крайне заинтересован потолком. Вот только вспомни их… — А ты упрямый, — усмехаются рядом, и Чимин всё же оборачивается, уловив знакомые улыбчивые нотки, явно не принадлежащие Сокджину. — Намджун. Надо сказать, его Чимин тоже давно не видел. Примерно столько же, сколько и Сокджина. Эти двое всегда почему-то ходят парочкой, как будто прилеплены друг к другу. Чимин, привыкший во всём действовать самостоятельно, этого не понимает. Широкоплечий ангел приветливо улыбается, обнажая ямочки на щеках, будто встретил старого друга, а не демона и злейшего врага. Это бесит даже больше, чем сокджиново превосходство, и Чимин стискивает зубы. — Похоже, нелегко тебе приходится, — говорит ангел, и от его понимающих, без капли издёвки, интонаций, Чимин сжимает края парты руками. Честное слово, всё общение с этим ангелом похоже на диалоги с непрошенным другом. — Парень не из простых оказался. — А тебе-то что? — вяло огрызается Чимин, отворачиваясь в сторону, разом как-то заинтересовавшись тёплым светом из окна. Боковым зрением он видит, как ангел пожимает плечами, не прекращая приветливо улыбаться. — Да так, — небрежно отвечает Намджун, зачем-то продолжая этот вялый диалог. — Думал, вдруг ты решишь отступиться… Чимин замирает, разом как-то подбираясь и выпрямляясь, и медленно поворачивается к Намджуну. Взгляд заостряется, пальцы почти до треска сжимают парту. Так вот зачем он здесь. — Это ты так уточняешь, буду ли я против, если мне помешают? — вкрадчиво спрашивает демон, склонив голову, обманчиво грациозно соскальзывая с парты и неторопливо приближаясь к ангелу. Кожу начинает пощипывать от близости божественного, но Чимин не обращает внимания, подбираясь едва не вплотную, тычет пальцем в грудную клетку. — Он — мой. Запомнил? И я не отступлюсь. А если вдруг Сокджин отправил тебя, чтобы я передумал, напомни ему, в каких условиях находится сейчас его любимая душонка, — ласково сообщает Чимин, скаля зубы в опасной улыбке, и от этого контраста любой бы почувствовал мандраж. Но только не ангел; тот стоит, не двигаясь, только смотрит внимательно, улыбку с лица не убирая. Смотрит снисходительно и тепло, и от этого тошнит. Чимин почти плюётся словами, когда говорит: — Если почувствую, что ты или твой дружок пытаетесь вмешаться, ваш скуластый пацан получит самую гнусную жизнь из всех возможных. Намджун не отвечает, лишь смотрит спокойно и улыбается понимающе. Чимину как будто даже мерещатся искорки радости, застрявшие в карих глазах, но он слишком зол, чтобы раздумывать над тем, что творится у этого крылатого в голове. — Что ж, — отвечает ангел наконец. — Похоже, не отступишься… И Чимин не успевает ничего ответить, как тот мгновеннно исчезает, оставив демона посреди просторного светлого класса. И больше ничего не напоминает о его присутствии, только жжение кожи от слишком долгого соприкосновения с божественным светом. Чимин выдыхает облегчённо, стирая с лица проступившие капельки пота. Сколько бы он ни строил тут из себя, Намджун с Сокджином сильнее, и переносить их присутствие ему тяжело. Это не рядовые ангелы, чьего влияния он даже не чувствует. Эти двое намного сильнее его. И это тоже бесит. В следующую секунду дверь открывается, и демон резко оборачивается на звук. В класс заходит Мин Юнги с привычными синяками под глазами и чёрным рюкзаком на плече. Увидев Чимина, он ненадолго замирает, осматривает бегло, а после кивает спокойно. — Пришёл, — констатирует, как и всегда. Чимин широко улыбается. — Ну конечно, — мурлычет он, с видимым наслаждением потягиваясь, открывая человеческому взору впалый живот под задравшейся укороченной рубашкой. Зря Намджун это затеял. Теперь Чимин только ещё больше нацелен к действию. Он соблазнит эту душу, чего бы ему это ни стоило. Юнги смотрит на него странным взглядом, но ничего не говорит и проходит к пианино. Сбрасывает на пол рюкзак, достаёт мятые ноты и устраивается за инструментом. Чимин подходит ближе, ставит стул и усаживается рядом, позаботившись о том, чтобы красиво смотреться с нужного ракурса. Юнги на его действия скашивает внимательный взгляд, но снова молчит, встряхивает пальцы и, наконец, осторожно, практически нежно касается клавиш. Играет. Мелодия начинается осторожно, отдельные ноты будто бы нерешительно срываются в воздух, но затем смелеют, ускоряются, звонкими переливами взвиваясь в пространство. В них снова слышится надрыв, снова боль и печаль, но Чимин не думает об этом, не слышит этого. Все его мысли заняты тем, как правильно наклонить голову, чтобы свет красиво подчёркивал глаза, или как опереться на стул, чтобы смотрелось красиво. Он смотрит на Юнги, проводя пальцами по губам, томно прикрывает глаза… Пальцы резко бьют по клавишам и, пианино, коротко взвизгнув, замолкает. — Прекрати, пожалуйста, — тихо просит Юнги. Чимин непонимающе моргает, живописно выгибая спину. — Ты о чём? — спрашивает удивлённо, склоняя голову набок. Юнги вздыхает, разворачивается всем корпусом. — Прекрати заигрывать со мной, — смотрит прямо, просит сдержанно, но Чимину чудится горечь и затаённая обида. — Я пригласил тебя не за этим, и я не собираюсь с тобой спать, так что прекрати. — Ой, брось! — раньше, чем успевает себя остановить, восклицает Чимин, расслабленно откинувшись на спинку стула. — Нет ничего опасного в обычном сексе! — он не врёт, просто недоговаривает одну маленькую деталь: что именно секс с ним может быть опасен. Юнги вздыхает, ненадолго прикрывая глаза. По его лицу очевидно, что мнения Чимина он не разделяет. — Я не мой отец, — говорит он вдруг жёстко и прямо. Чимин вскидывает бровь. — И к тебе не притронусь. Если это всё, для чего ты приходил всё это время, то лучше уходи. Чимина будто обухом ударяют. Он резко выпрямляется, разом растеряв весь свой шарм и соблазнительность. Чёрт. Чёрт-чёрт-чёрт, неужели он опять оступился? — Прости, я… — извиняется, перебирая в голове слова. И как теперь выпутаться из этой ситуации? — Я, правда, я… Я совсем не это имел в виду. Я со всеми флиртую, это получается автоматически… Чимин прячет лицо в ладонях и горестно стонет, пряча за этим желание злобно зарычать. Чёртов Намджун! Он ведь специально это сделал! Специально появился именно сейчас, чтобы сбить Чимина и всё испортить! Юнги молчит, и Чимин выдыхает, приводя чувства в порядок. Ничего, он справится. Эта душа будет его. Нужно только правильно подобрать слова. Отняв руки от лица, но не решаясь поднять взгляд, Чимин вкладывает в слова всю искренность, на которую вообще способен: — Мне правда жаль. Я приходил сюда всё это время не потому, что хотел с тобой переспать, — небольшое лукавство не считается ложью, — Мне нравится твоя музыка, и я хотел услышать её, — у людей это называется так. — Я считаю её потрясающей. На последних словах он всё же поднимает взгляд — и замирает. В глазах Юнги видно столько эмоций, что едва ли можно выбрать среди них преобладающую. Там целая буря, там хаос и разрушение такой силы, что если только они могли найти выход наружу, всё вокруг затопило бы бесконечной тоской и печалью. Вот откуда берут начало все эти ноты, вот как выливаются на бумагу все эти мелодии, пронизанные болью и страданием. Вот оно. Всё здесь, в этих глазах. И как Чимин этого раньше не замечал? — Сыграй ещё, — просит он вдруг. Он это не контролирует, слова вырываются сами. Голос не слушается, срывается на шёпот. Может, это и называется искренностью? — Пожалуйста. Юнги смотрит на него, и в глазах у него что-то неуловимо меняется. Он всё ещё печален, но он разворачивается к инструменту, заносит руки, вновь осторожно касается клавиш. Отдельные ноты взмывают в воздух, смешиваясь и переливаясь. И в этот раз Чимин правда слушает. Мелодия то становится легче воздуха и взвивается к потолку, то тяжелеет и махровым ковром стелется по полу. Яркий свет из окна играет переливами в рыжине спутанных волос, словно мама успокаивает собственного ребёнка. Чимин вдруг осознаёт, что мелодия эта — о Юнги. Он не может выразить это словами, понимает больше, чем может объяснить, но он уверен более чем, что здесь, в этих нотах кроются все его затаённые страхи. Мелодия замедляется, сокращается до нескольких коротких отрывистых нот и наконец стихает. Юнги замирает, смотря на ряд чёрно-белых клавиш. Ничего не говорит. — Красиво, — нарушает тишину Чимин. — Это было очень красиво. Юнги коротко дёргает вверх уголок губ — не верит, конечно. Чимин смотрит на него, спрашивает тихо: — Чего ты так боишься, Мин Юнги? Юнги вздрагивает, взгляд удивлённо-испуганный мечется к чиминову лицу. Не найдя в нём насмешки, он отворачивается, плотно сжимая губы. Спустя секунду с них срывается тяжёлое и горькое: — Самого себя. Чимин молчит немного, а после чувствует необходимость сказать: — Тебе нечего бояться. Ты хороший человек. Удивительно, но искренность изображать не приходится.