Испорченные вещи принято выбрасывать

Не с начала.

– Эй, парень, послушай меня, – снаружи послышались глухие шаги, пока голос нерешительно приближался к двери. Он оставался злым, и у Кэйи от него заелозились мурашки на спине, как мушечки: означало как пятьдесят на пятьдесят - либо предъява к ним, либо к тем, кого повесят на них. Это все, если оставаться честным, в последнее время било до чертиков, до чертиков перед глазами в прямом смысле. И убежать от них не получалось никогда - даже на бодрствующих серо-красных шариках они отпечатывались пульсирующими точками. А било в первую очередь потому, что заебало. Ведь его, Альбериха, дело заключалось исключительно в продаже, а не разбирательствах с ее последствиями. Только почему то узнавал о задолженностях клиентов в первую очередь он, а не Тарталья - да ведь пахал Кэйа, выходит, сразу за двоих по скупой зарплате. Он с напускно-ледяным спокойствием опустил стекло. Мужик, который был старше брюнета раза в два и примерно в той же пропорции шире, без особенных прелюдий грубо, до дерганой боли, - бумажкой он целился явно в висок Альбериху - тут же всунул конверт через окошечко. Не щелочку же, мать твою, - тихим шипением материл сероглазый, пока убаюкивал новый порез, - ублюдок. – Эта сука уже месяц по гланды в долгах. – И какого хера я должен с этим сделать? – Грохни ее! – Да пошел ты. – Я бы засунул ей в гланды кое че другое, но эта сука попрется в суд. Да блять, по другому никак! Бабки она не отдаст. – Тупо спизди у нее что нибудь за ценник. – Сделай, блять, как я сказал! – А то че?! У самого кишка тонкая стволом помахать?! – Тогда она будет жертвой! Мы ниче не докажем. Чайльд сказал, чтобы этим занимался ты! Кэйа рывком долбанул наружу дверь, так, что мужичок-качок отпрыгнул в сторону, и с такой же жестокостью железная дверца спикировала обратно. Настолько быстро Альберих дернул багажник, что одновременно с его щелчком, послышался глухой "бах" спереди. Под задними сидениями брюнет нашарил холодный тяжелый пистолет. – Лучше бы тебя грохнул, бабля, – под шепотливые маты он медленно, прогулочным шагом, чтобы непременно не привлечь лишнего внимания, поплелся на ближайшую стоянку. В этом "бабля" умещался весь спектр, а-ля "баба", "мямля", "бля" и "бабло". - в общем, все то, что в той или иной степени обязательно фигурировало в его работе. – Сука, ну какого хуя постоянно я? Блядский.. Когда красная низенькая иномарочка замаячила у Кэйи перед глазами, он поменял курс с "подозрительно-ничего-не-подразумевающего" на "целеустремленный" и под невинное посвистывание подошел к открытой передней дверце. Там сидела полуголая блядинка - смесь от слов "блядь" и "блондинка". Ее распущенные соломенные волосы пушились во все стороны; впрочем, Альбериху показалось, что так и было задумано. – Привет. – Привеет, чем могу помочь, сладкий? – голос у нее был такой, что брюнет разрывался: то ли она была обкуренная, то ли обдолбанная. Значит, только недавно раздобыла где то дурь? А еще осталось? – Что за херь я сейчас держу? – он специально приподнял разделанный конверт, где четко было черным по белому написано все - от ее личного адреса до родственников. Да, когда берут не за деньги, берут за информацию.. – Ты не платишь нам бабки за наркоту. – О Господи... – Ты че, блять, думаешь все просто? – Пожалуйста, я все отдам.. – Я должен ебнуть тебя! – Пожалуйста, не убивай меня.. Я- Паф. Договорить она не успела. Хотя Кэйа так и не смог до конца разобрать ее слова: на последнем предложении они все слились в один сплошной скулеж. И если по первому времени Альбериху было их жалко, то теперь.. Уже приходит неутешительное понимание мироустройства и очень хочется одеваться в траурно-черный, в честь скорби по вере в человеческую человечность. Но, наверное, звучит это все слишком высокомерно. Поэтому брюнет не рядился как дединсайдовский павлин, а тянул на себя все тряпки, как капусточку, ведь было холодно. Да и денег на теплые вещи у него не водилось. А оттого он был до слез похож на кролика из Детройта, с той только поправкой, что схожесть заканчивалась на нищете и злости от мира сего. Так и получалось, что у них какая то кроличья ферма там.. В притоне. – Спасибо! Он конвульсивно одернулся по сторонам, но на шум, благо, никто пока не сбегался. Поэтому побежал он сам в ускоренном темпе - прямо и вниз. Даже не успев захлопнуть дверь, - она у Кэйи стала быть самостоятельной после неоднократных тренировок и, как только машина тронулась, пригвоздилась обратно сама - Альберих с силой вдарил по тормозам и только спустя минут семь активного деру глянул направо - рядом с ним притих мужик. Наверно, скорбел.

***

      Расскажи мне, как отправиться туда, где сохранился ты, как прежде? Объясни, Кэйа, как такое возможно, когда ты берешь ложку, точь-в-точь как несколько лет назад, с самого утра, чуть ли не клюя в свой кофе, только теперь - уже не ты? Как бывает, если передо мной ходит Кэйа.. ты бездушный манекен? Что значит, "тебя нет"? Я не понимаю! – Кэйа.. – кто нибудь, что такое "хоронить живого"?! Почему на том же лице не слепится желтым солнце, на душе - не тот запах, как мне называть тебя теперь, когда ты другой человек? Задумайся, тебя - нет. – Что? Зачем ты обманываешь меня? Горло само сложилось в подобие гармошки, чтобы душить себя: оно давило на последний, кажется, оставшийся в Рагнвиндре стержень, с обеих сторон, отчего все лицо не выдержало и стало щипать где то по частям - то в носу, то в глазах. Твой голос не изменился ни на йоту! – Как может измениться все, при этом не меняя ничего? Альберих проводил скорбным взглядом ложечку, пуская ее по кругам кофе, потом еще раз; он зачем то повторял этот ритуал вслед за предыдущим. Просто не хотелось смотреть в чай. – Ну вот.. Например, песенка, – брюнет сделал вид, что у него немножечко атрофировался мозг, – слова остались, а смысл можно хоть на сто восемьдесят перевернуть. – Зачем? – у него голос совсем теперь стал создавать ощущение, будто бы его зажали прессом, что дыхание у Рагнвиндра теперь осуществляется порами. – Была детской, сделали взрослой. – Зачем? – отъебись, а? Да, такое ощущение, что в груди правда кто то проделал дырочку. И ладно бы, как в иголке, так нет: там ебанули целый туннель, чтобы по нему смогли спокойно носиться поезда. У Дилюка душа настолько широкая, что там теперь целое метро.

***

– Теперь... – он чуть повел плечом, уводя взгляд в сторону. С одной стороны вот он, Кэйа, взрослый и понимающий многие вещи мальчик, из чего бы следовало то ли забить хер, то ли героически отстать от него - ведь, наверно, в одном он точно прав - Дилюк не имеет права с хозяйской ноги устраивать его жизнь; Дилюк вообще, по сути, ни на что похожего права не имел. Однако, здесь, напротив, так же стоял Альберих, который отстреливает все под очень подвешенным вопросом, и который, видимо, задался вселенской целью угробиться, а потому с таким же успехом кладущий хер на себя и на всех, и отстать он от себя просил, в принципе, тоже всех. – Теперь упала последняя капля, Альберих. Ты будешь делать так, как скажу я, – Рагнвиндр старался изо всех сил не начать кричать, будучи не до конца уверенным, откуда и на то начерпать - это было не важно, – Ты.. Ты пойдешь лечиться от блядского алкоголизма, мы найдем квартиру, работу.. И все начнем заново. – Куда? В клуб анонимных алкоголиков? – Кэйа в свою очередь, видимо, посчитал, что зайцем проскочил на бесплатный цирк. Поэтому в своей сахарной манере он окарикатурил личико, с чего носик визави невольно поморщился, – Ой, знаете, у меня выдалось такое трудное детство... Сероглазый театрально подтер несуществующую слезинку кончиком свитера на рукаве: – Меня бил папа, а мама кричала. В общем, в шестнадцать я не выдержал этого беспредела, - ну пиздец же, скажите! - и запил. Помогите пожалуйста! Без вас моя жизнь скатывается в яму, я тону! Роковая ошибка... – Блять, ты заебал! Сколько можно?! Я тебе, нахуй, тут клоун?! Кэйа, проснись, але! Ну, видимо, с последней каплей Дилюк немножко поспешил. Он грубо вцепился пальцами в чужие плечи и стал агрессивным массажем делать влево-вправо Альбериху. Последний, впрочем, кажется, не то делал вид, не то в самом деле получал самое настоящее удовлетворение от процесса. Это было похоже на то, как работает антистресс: мячик вроде бы как и сжимается; он вернется, если придется кинуть его в стену - только от того, что он покорно проваливается в руке, начинает бесить еще больше, да и от прочих сдавливающих факторов ему ни горячо, ни холодно. Альберих будто бы специально поддевал венки и пил с них кровь, - а, может, не совсем кровь - отчего то ему становилось карамельно весело, по грустному умилительно, кажется, оттого, как сводный брат пытается изменить положение. Да, это было в какой то мере забавно - забавно для Кэйи, ведь он ничего не делал. Правда, брюнет не усугублял положение, нет, он просто ничего не делал. – Эй.. Дилюк сидел на диване, совсем оторванный от реальности - хотя не то, что бы он мог назвать свое тело настоящим; скорее, не прижившимся протезом, который поставил тот самый тупой рукожопый врач в единственной больнице на весь Мухосранск. Насчет осознанности Кэйа даже думать не стал. Он тихонько подкрался сбоку и опустился рядом - на пол, только чтобы позже облепить его, Рагнвиндра, ногу со всех сторон и возложить свою голову  на плаху чужого колена. Последнему до загадочного появления сожителя было, как до перелета на Марс во время надлома СССР; кареглазый только чуть повел плечом, после чего до упора откинулся на мягенькие подушечки. – Ну, Дилюк, не нудии.. – Кэйа плавно перекатился в сторону, оказавшись теперь сразу меж двух колен. Там на затылок шлепались разноцветные яркие картинки, из за чего черная копна стала быть похожей на школьную доску, на которую, за неимением бабушек, светили разными проектами. – Я с тобой не разговариваю. – А сколько? Темно-рыжие брови стали сползать потихонечку к переносице, когда Альберих расползся в приторной рожице. На что Дилюк, видимо, решил, что чужой чердак сильно мешает просмотру рекламы мягких, нежных и надежно впитывающих прокладок: он зарылся пятерней в светящуюся копну волос и резким движением выломал его, Кэйи, голову низко налево. Возникает одна задачка, – Кэйа вскинул голову к потолку, – вот что не так с этими людьми, а? Да даже если я выложу целую тираду о собственной вине, чего, разумеется, быть не может даже с объективной и логичной точки зрения, какая на то будет разница, раз все - неискренне? А им только бы слова послушать? Он ведь все равно знает, все равно.. Они все! Им всем это надо! Это как если бы облака толкнула фраза "мама, я больше не буду!", в том еще смысле, что мама эта знает: чадо даже не отстреливает слова "не буду"! Зато успокаивает. Эй, это, блять, что, я на исповедь приперся?! Почему после нормальных вопросов меня называют циничным? Ох, Дилюк, а ты в курсе, что твое "извинись" - это тупо заклинание какое то? И самое паршивое - ведь рабочее.. – Дилюк, – брюнет повис в пространстве, как пышный веер на стене: точно так же приклеившись на букву Х, он осторожно подобрался и теперь сверлил пасмурным взглядом брата. – Я, мне.. Мне жаль, что так вышло. Я был пьяный и почти ничего не помню. Солнышко, мы могли бы.. – Нет, Кэйа, дело не в этом, – с тяжелым вздохом Рагнвиндр оторвал глаза от упакованных коробок и приклеил их туда же, где изображалось подобие веера, – Я просто идиот. Да, это я идиот, понимаешь? Ты меня тыкал в свое дерьмо носом хуй знает сколько лет, а у меня в башке щелкнуло, что ты можешь перестать гадить в доме. Мало того, так я еще и "могу отучить тебя". Забавно, правда? Прикол в том, что ты просто ходячая хуйня. У Кэйи уголок губ непроизвольно дернулся куда то в сторону. Он потупился немножко в пол; теперь стало быть видно, как он пожал самому себе руку, только чтобы запрятать что то нервное, что то, что очень нежелательно норовило выползти наружу. Альберих выдавил из себя полуулыбку - расчет приходился на ее виноватый акцент, но вышла она какой то дерганой, из за чего сразу уползла и спряталась под кадык.       Кареглазый промолчал, на сколько хватило терпения - оно было похоже на колоночку звука, что сколько бы не дергалась вверх, все равно оставалась в определенных средних рамках. Просто так бы долго продолжаться не могло, да и реклама уже закончилась. А зачем еще бессмысленно пялить в экран коробки, если не за рекламой? – Дилюк... – горло изнутри прямо таки чесалось, как будто там завелись вши. Где то на чердаке самого сознания пробежала мысль, что это называется слова. Одно только должно было угораздить: сказать хотелось прямо и без соплей, но так, чтобы потом не бить зеркала кулаками, – Просто.. Я не хочу ничего умалять, и иногда мне правда нужна помощь, да, я ведь не скажу об этом ни в одном из сценариев. Я понимаю, что ты переживаешь за меня, переживаешь часто. Но есть такие вещи.. Ну, в них просто не нужно тыкать палкой, понимаешь? Вот. Если мы вместе сделаем вид, что ничего не было и ничего не испорчено, все будет хорошо? "Потому что вся вселенная только в башке, – продолжил он про себя, – и если мы создадим коллективную иллюзию, то она будет существовать одновременно для нас обоих". Говорят, что в человеческих отношениях ищут компромиссы.

***

– У нас неделя на переезд.            Звук навороченной БМВ Рагнвиндра резал уши так же, как на скорую руку перемотанная видеопленка - такую параллель Кэйа провел специально и настрого демонстративно, настолько, что это зашло дальше привычной публики. Он сделал это для себя. Наверно, – думал сероглазый, – когда то давно в детстве я мечтал быть актером. Просто "мечты всегда исполняются иначе, чем мы ожидаем". Впрочем, долго это тоже не протянется. Беленькая блестящая "ласточка", которую Дилюк, кажется, отрывал от себя вместе с кожей, уже была перефоткана под самыми непристойными углами десятки раз и пылилась на сайте с продажей авто. И не то, чтобы ситуация заставляла по истине лезть в такие крайности, нет; даже напротив: красноволосый сам сказал, что хочет сжечь все мостики. И зажопистая беха в его прежней жизни была, наверно, очень жирной доской.       Понять его, в общем, было конечно можно, но почему то на все происходящее внутри у Кэйи что то беспорядочно крякало - как будто в каком то углу это выглядело не как героичный отказ от всего, что было тебе дорого раньше, чтобы переродиться клишейным фениксом, а забегом на выносливость по кругу школьного стадиона. Но это было не его, Альбериха, дело. Грубо говоря, брюнет старательно вырисовал жирную белую линию, как на станциях: если Дилюк куда то падает, его просто тянет следом; настолько, что даже вникать не обязательно. Я просто запутался. Да, конечно, отношения на полной скорости летят в пике. Я сажусь в горящий поезд в никуда; только старательно делаю вид, что все в порядке и теперь каждый вагончик можно потушить по отдельности, да еще и в любой момент. Это каша. О'кей, – Кэйа откинулся назад; теперь за окном вся дорога сливалась в серый ручеек, – разве все правда "вот так"? Если постоянно кажется, что я один - ебучая главная героиня сопливой оперы с ополчившимся против нее миром, а оттого она вечно несчастная и ссучившаяся, может быть, это просто мир заебался с ней вести нормальную игру? Да, а ведь тогда дело в ней, от нее противно даже зрителю. – Ты голодный? Тогда логично сворачивать театр? Что он мне... душу как ковровую дорожку.. Солнце. Почему я поступаю с тобой, как мразь, постоянно? Господи... Не хватит всех звезд на небе, чтобы рассказать тебе про "извини". Это ты берешь в руки горящую карету. Дилюк, было бы правда в сотни раз проще, избей ты меня хоть разок. – Нет, но ты ведь дома поел. Это же неправильно - постоянно видеть тебя личным испытателем, - от слова пытка, естественно - ведь все зеркала не искажают ничего, а отражают искажение? – Я то поел, а ты - нет. Если бы Кэйа стал продолжать диалог, это бы скатилось в предсказуемую последовательную яму; тогда бы Дилюк правда опять еще сильнее выделил то, что он волнуется за Альбериха, да, а в ответе последнего с каждым словом доносилось бы не то неудобство с нотками самоунижения, не то алмазный похуизм все внятнее - ни первого, ни второго сероглазый ввиду не имел и иметь не хотел.       Через двадцать минут Рагнвиндр стал тормозить, в этот раз, похоже, окончательно. Машиной, естественно. – Здесь съем.. двадцатка в месяц. – Разве с таким успехом не проще влезть в условную ипотеку и выплачивать те же двадцать кусков, но с перспективой? – А какие с тобой могут быть перспективы? Довод был сногсшибательным и до рези в глазах объективно-сатирически-правильным.       На следующей неделе Кэйа начал свое утро, полюбив разом весь мир и Дилюка в нем непосредственно, когда вместо выключателя нашел плотненько укомпонованную коробочку - не рукой, как очень хотелось, а ногой. По ощущениям этот кусок картона весил не меньше, чем двадцать кило - Рагнвиндр не сильно постарался скрыть злорадную ухмылку; только отвернулся обратно к зеркалу, что то себе рисуя на своей бледной роже. – Ты не ушибся, милый? – если Кэйе хотелось бы разносить грязь, как венерические, то "обмазанного штукатуркой патлатого работника месяца" он уже, кажется, заразил. Впрочем, в словах Дилюка не читалось ни грамма сопереживания - еще бы. От одной только этой мысли у Альбериха нервно запрыгали тихие смешки. – Нет, я конечно в курсе, что с образованием у тебя херово.. Но почтальон? Почтальон, мать твою? Иначе я объяснить появление коробки у своей двери не могу. – Это не потому, что что то не так в коробке или мне. А потому, что ты ограниченный, солнце, – предпоследнее слово он произнес с особым слащавым удовольствием - Кэйа услышал это по надменной улыбочке в отражении. А, для остановки акцента, Дилюк демонстративно громко всунул обратно в тюбик кисточку и причмокнул только только накрашенными губками. – Значит твое расфуфыренное ебало щас размажется, потому что рука у меня целая, а натертая лимончиком задница повиляет в ближайшую аптеку... Ведь я ограниченный. – А нахуй ты мне с ногами, если от тебя с ними пользы меньше, чем без? – Долго из пальца высасывал? – Съеби нахуй, Альберих. – Проститутки не выдержат твоей конкуренции с ними.. А Джинн не понравится подавно. – Иди нахер! Почему у него не получалось придерживаться абстрактно намеченного плана, Кэйа не имел никакого понятия. Все выходило очень болезненным для него, Альбериха, боком: теперь каждый раз он размазывал говно по стене как прежде, только с поправкой на то, что за каждый такой мазок в последствии он хотел проломить себе ебало, желательно чем нибудь тяжелым. – Кэйа, давай быстрее! Мы опаздываем! – Да, пять минут.. – Ты уже час, блять, в ванной! У нас нет пяти минут! Брюнет бы соврал, сказав, что ему есть до этого дело. Как минимум, он был в шоке - Дилюк на полном серьезе делает это! Ты на полном серьезе веришь во весь этот бред.. нет?       Спустя еще двадцать минут Альберих вылез из комнаты с подвитыми прядками, которые не поленился даже набрызгать лаком: вместе с разукрашенным в синие тени веками, яркой темно-красной помадой, и подделанными ресничками было видно, что он впервые идет осваивать самую древнюю профессию - все это дело дополняли жирные стрелочки до висков. – Че это? Кэйа наигранно удивился, сразу же расположив ладони на обоих щечках - это же оскорбительно! – В смысле? – Ты чем, мать твою, намазался? – Зай, ну начни развивать в себе творческие способности. Придумай что нибудь новенькое.       На прием к непосредственному психологу они завалились, когда часы перевалили за два часа от назначенного времени. Точнее как: Дилюк старательно образовывал материнство себе тихонько под нос, почти силком - из за этого, в первую очередь, и образовывал: стыдно, Кэйа! - волоча рядом с собой ставшую свинцовой тушку Альбериха. Хотя не то, чтобы сероглазый как то особенно сопротивлялся - его вес вполне позволял Рагнвиндру взять первого на руки. Для себя брюнет объяснял это так: причина, по которой Дилюк как то разом выключил свой мозг и плавает до бессмысленных и невообразимо ахуеть-каких трат, заключается в том лишь, что он: а) отчаялся б) безмерно паникует о состоянии Кэйи в) затевает мёртвый номер, чтобы потом посветить тапочком грозы у головы самого Альбериха.       Из этого выходил очень неутешительный для физического исполнения вывод. Кэйа всем нутром свернулся в рулеточку-трубочку с намерением выполнить четко и до ушиба на руке (руке Дилюка от болезненных барабаний по столу) ясно поставленный план действий. А потом дверь с ноги выбивала нагламуренная "блядь", как обзывался Рагнвиндр, и возникал спор. Наверное, это все таки как то, да называется в каких нибудь научных трактатах, - на татататата - но на кушетку Кэйю посадили так, что где то в районе макушки было похоже на то, как если бы будили толчком с кровати прицелом на пол. Грубо говоря, на стыке разноцветных, как в учебниках по географии, вихрей, произошел громкий взрыв - его ярко символизировал начесанный взрыв на голове самого Альбериха. А заключался он в простоте своей в том, что найти компромисс лапочки и кисули никак не получится; поэтому прыгали не только его шутки с подвала на седьмой этаж, но и буквы в словах. Да, а явная гармония действий достигала своего апогея на лице молоденькой девушки напротив кушетки.       Дилюка она, как того и подразумевает практика, очень скоро выставила за дверь, полагая что так у Кэйи будет целое поле для жалобы. Как будто бы кареглазый был каким то огромным забором на этом самом поле. Только когда тебе на ровном месте дают миллион, который ты вроде бы стыдливо-мечтательно уже столько раз представлял, куда потратишь, сам понимаешь... У Альбериха это стало быть четким выражением ощущения похода на гастроскопию. А те, кто делал ее во сне, вызывают устойчивое презрение.. Впрочем, как утешал себя чуть позже Кэйа под алмазный игнор брата, клоунада - тоже симптом. – Расскажите, что послужило причиной, чтобы вы оделись на прием к врачу именно таким способом? – Я собирался вас совращать, – с этих слов в глазах Рагнвиндра появились дрели, но тележка уже катилась вниз в самую пиздищу бесконтрольно, – я же шлюха. Но, знаете, страшно, что денег я так и не получу. Все таки психология - не психотерапия.. – Твой юмор деградирует вместе с тобой. – Психолог - самая нижняя каста! Тихий, но опасный утробный рык на предмет "закрой свой рот" впоследствии стал слетать чаще, чем в гениальном мозге Кэйи фейерверками взрывались реплики. Нет, ну как же не понятно? Эти, вот те самые, только ради нормы сдирают с голых одежду.

***

      Альберих в пол-оборота крутанулся на табуреточке. Не то, чтобы он часто засматривался в ящик, или хотя бы любил это дело: просто за неимением себя очень просто захотеть перестать даже надеяться на него, уже наверняка растворяя его в коробочке с током. Дилюк не обратил на разноцветные полосочки никакого внимания; говорить ему тоже, впрочем, не очень то и хотелось - он нашел гораздо более интересное зрелище. Уже минуту пятую кареглазый теребил маленькую прозрачную бутылочку водки, оттуда заманчивыми играми путались пузырьки. Наверно, – глядя на него сообразил Кэйа, – по работе соскучился.        В целом, если мир - один большой прикол, то брюнет натурально заебался искать в куче иголок одинокую соломинку. Да и откуда ей там взяться? Например, пару дней назад Рагнвиндр вернулся домой с целой стопкой газет. Демонстративно пробив ими стол, он выхватил у сероглазого банку пива, так же брезгливо, как и нажал на красную кнопочку пульта. Впрочем, для Альбериха это было равноценно просто красной кнопке. По чужой с надменной злостью роже было понятно, что и зачем только что растолкало коллекционные банки. – Тебя все устраивает? Кэйа лениво покосил глаза сначала на визави, потом на рекламные тексты и, вообразив себе только, сколько возни с одними только ознакомлениями его заставят провести, выдал глубокомысленное "да". Так подсчитал его внутренний банкомат. – А ну конечно! Его все устраивает, у него жопа в тепле... Да?! – В каких то сказках заколдованные бедняжки могли складывать слова только в рифму.. – Я вынесу этот чертов телевизор из этого дома и продам его нахер, Кэйа. – Попробуй! Дилюк рвано отстранился от столика, по инерции налетая на разноцветные картинки. Слово забавное, – думал всегда Альберих – вставить можно куда угодно. Столики, которые оставляли многочисленные прошлые жильцы, ни разу на памяти брюнета особенной устойчивостью не отличались. Вот и сейчас круглая деревяшка нервно дергалась - не ногу же ей свело.       Сзади разбилось что то внушительное. До Кэйи дошло это по очень дорогому звуку; он сам инстинктивно вывернулся, прикрыв лицо руками. Рагнвиндр нависал над ним заместо зомбоящика, покачивая куском затвердевшего плинтуса у ног: это заставило сероглазого сглотнуть едва подкатившийся комочек в горле. Нет, не то, что полетели какие то там осколки, просто глядя в чужие разбадяженные водой глаза оказывалось, что над его жизнью светит тапочек. Ну, или кусок плинтуса. – Ты никогда не оставался с голыми яйцами на морозе, – он рычал прямо в ухо Кэйе, – только потому что я давал тебе деньги. Сейчас их нет. Если ты говна не видел, не значит, что его тоже нет. – Зай, мы не в Китае. Отойди, будь лапочкой. Холодно здесь вроде бы как всегда Альбериху, но почему то замерз сейчас Дилюк. Почему именно, брюнет тоже догадывался очень мутно, поэтому сам протянул ладошку к чужой груди и нарочито легонько отодвинул от собственной физиономии. – Когда говно настигнет меня, я, может быть, подумаю. А пока.. А пока, милый, фактически ни о чем я тебя не прошу. Если у тебя шило в заднице крутится, не проси себя трахать. Хочешь вертеться - идти вертись хоть четырежды. Красноволосая шевелюра напротив даже чуть дернулась. – То есть ты мне, мне! Заявляешь, что живешь ты здесь просто потому что надо мне?! И я должен пахать, просто потому что ты своим неблагодарным хавальником не умудрился вырыгать "пожалуйста"?! – Видимо Крепус херово постарался и не научил.       Многие говорят, что Кэйа разбрасывается кислотой направо и налево, даже не задумываясь о том, что входит в ее состав. Это было, по сути, правдой, просто с одной небольшой пометкой: что бы там ни казалось, он всегда контролировал рамки. И если Кэйа захочет попасть в маленькую черную точку посередине, ему это не составит труда. Дилюка самого передернуло, когда в носу знакомо защипало. Пот тихий мат руки почему то сами потянулись к лицу; Рагнвиндр уже не заметил, как они рефлекторно размазывают что то влажное по всей физиономии. Он тоже мертвый. Теплый, родной Кэйа... Его бы, наверно, следовало похоронить вместе с отцом. А теперь холодной колючей проволокой его сердце - лед тоже будет вить. Да, я меняю лед на лед, ну и что? В мире, который сожрала лягушка, есть только холод. Его правда нету. Это же не он, ты - не ты, перепрограммированная куколка... А где ты? К-э-й-а..