Испорченные вещи принято выбрасывать

***

      От душевных рукопожатий до сильных толчков по грудине было рукой подать. Он где то далековато качался так, как бы хвалил физрук на разминке; его львиные порывы прерывались "Че рыпаешься?!" Кэйи. Тогда парень подумал, мол, и правда, а херли? И пошел в атаку бравым воином. Да без и палки в руке, по - патриотично - всем законам жанра. Шатен подлетел к чужому носу и заколесил уже над Альберихом. – Вы, блять, не на версусе! – а на зал было так по-е-бать. Вы же, ребята, в "беги или сдохни" обычно играете, ну?! За что получил инстинктивным по ребру - его отшатнуло на добрых полтора метра. Только с Кэйей это было так, будто его руки стали сотрудничать с желудком: таким же рвотным позывом работали. Парень выпрямился, но обозлился больше, и со второго трая ему повезло чуть сильнее - ни о каких полутора метрах речи идти не собиралось. Брюнет нырнул в чужой живот, они оба полетели к бетону, напрочь снося все, что касалось их спин. И полетели со звоном яростно бутылки. Альберих остался сверху; новый брат брыкался как сивая кобыла, снося к блядской матери весь стеллаж за собой. Он конвульсивно махал руками, пытаясь улететь из пола, но получалось только демонстрировать гимнастические кувырки. Но Кэйа оценил: он, проигнорировав объятья, стал боксировать визави на лицо; забрал в плен его ногу и потащил по циркулю вокруг всех разбитых бутылок. А кому понравится кружиться в крови? Сероглазого отшвырнули с накопленных сил, за что последний рванул чужой шиворот, так, что они вместе запрыгали по сантиметрам вокруг самих себя. Алкоголь, по сути, свое взял. Как Кэйа взял чужой локоть и затянул до боли назад, чтобы дальше прыгать не получалось. А тот, пьяный, всей своей высотной башней повалился на задницу.       Как говорят, в предсмертной агонии человека будто током бьет. Просто агонией это, наверно, не было - по крайней мере в тот момент, но шатен больше не активно корчился. И не важно, будь причина в отданных силенках, спирте или перенаправлении их в мимическое русло; парень вяло катался по полу. Чтобы не словить больше по носу, Альберих с третей попытки перелез ему на спину, и уже через несколько секунд сцепил руки у чужого горла. Потом стало неудобно. Он пустил в ход все предплечье, оттого, наверно, совсем перестав замечать усиленные брыкания. Брюнет висел над ним еще недолго. Но черные пряди продолжали трястись отчего то - он сам еще не успел понять, от чего. Только потом Кэйа опомнился: его оттащили силком куда то вправо. Странные, будто бы он стал быть опасным и собирался прописать за это в рыло.

***

      Выбор со слезами на глазах втыкал в колёса иголки - со слезами от смеха. Это, конечно, раздражало в разы сильнее, чем возможность заново мочить нос в крови от грабель-дверей. Но Кэйа почему то, все таки, решил поставить галочку в выборе мазохизма. Пускай выбирал он с такой же широкой ноги, как его родители выбирали Брежнева. Но дело, наверно, было не в самом выборе. Ведь, если рассуждать чисто логически, то его решение на "погостить" всегда сводилось к пятьдесят на пятьдесят - формально. А вот Альберих формальностей никогда не любил, за исключением индивидуальных случаев, и со всякой убежденностью делил пирог неравно.       В этот раз он пожалел, встав на весы: каждый день одно и то же, да будь проклят человеческий фактор и голод. Люди и нужны были, и нет одновременно. Они сами стали тортами, пирогами и гречкой. Правда с последней было особенно точно - еще с детства сероглазого по неясной причине передёргивало от одного ее вида, а, пихая ее в себя, она в предсмертной агонии рвалась наружу. В общем и получалось: он не особенно любил гречку, а она отвечала ему взаимностью. И каждый раз, останавливаясь перед полкой с тележкой в супермаркете, Кэйа понимал, что всю остальную крупу почему то растащили, - кризис в стране, походу - вот и получается: бери блядскую гречневую крупу и довольствуйся жизнью без гроба или оставайся с пустым желудком и помирай себе со своей эйфорией дальше. Когда брюнет все таки оплачивал покупку и возвращался домой с намерением ее заварить, внезапно оказывалось, что желудок не такой уж и пустой, - там уже живут язвочки, выселять некрасиво - да и, помри он где нибудь, никто особенно то и не тосковал бы. Просто на похороны денег нет. Но каша так и оставалась купленной. Она складировалась на полочках кухонь, сколько бы он их не сменил.       В целом, сегодня у Кэйи случился ностальгический припадок: такое же точно послевкусие оставалось от гречки в порционных пакетиках, которую следовало заваривать в кипятке. Она разбухала и становилась сама по себе водянистой. Пускай и странно было - ее же и в природе варят на воде. Видимо, была какая то магическая особенность у пакетиков.       Сначала Альберих долго стоял на пороге. И не то, чтобы его повергла в шок какая нибудь представшая перед ним картина - кажется, он такую только и видит, аж пакетики бы не помешали. До причины он так додумать и не успел, пока его лениво не толкнули в плечо с нечленораздельным "раздевайся". Понятно это было, потому что сам Кэйа является носителем этого языка. И вообще, его бы надобно ввести в РФ наравне с русским. Большая часть населения говорила именно на "бухом". И к черту Россию. Это же все от поколения к поколению, вслед за светлым красным будущим, бля..       Он заглушал рвотные позывы тем, что их вызывает. Логика была простая: если кому то можно заткнуть рот, что то в него засунув, то с органами можно точно так же. Только дело было не в органах. М-м.       Когда Кэйю получилось выдернуть на прием к кардиологу, - все, что его беспокоило, это то, почему функция базового выживания во время бега у него отключается - ему почему то сказали, что проблемы ниже сердца. А когда дали талончик на УЗИ, он про него случайным образом забыл; причем забыл абсолютно неумышленно и невинно. А вот по проблеме с отчетливо гудящей болью по всей брюшной полости он никуда так и не приплыл. Просто, наверно, где то очень глубоко Альберих нутром отстреливал, что проблема, наверно, глубже, чем все ваши тракты-хуякты. Интерьер он уже даже не примечал, не запоминал, да нахуй их всех! Вот снился недавно стремный гибрид из всего увиденного - а я приходил, смотрел на многие; переезжал и жил во многих; пережидал и спал у достойных. Вообще, говорила мне Джинн, замутить не съем, а свое - ууу сколько. Ну я так и не заколотил. А зачем? – Я хочу движения! – да у тебя, брат, и так все вертится. Ты сам - Земля, – Эй! Да-да, я же знаю, сколько таких шебутных. Я и сам за свое платил. Может и не за свое, я не помню всех этих блядей... Его кудрявую коричневую макушку колотило, будто здесь не то дождь, не то солнце. Имени Кэйа не знал, ему это и нахуй не надо. – Что у тебя тут, милый? – она постоянно, на памяти Альбериха, имела возможность к телепортациям, – Фу.. – а, сморщив личико, сама сильно стала походить на выжатый лимон. Потому что Лиза работала в здешней библиотеке. – Как ты это пьешь? – Привык. (как тут не привыкнуть, из года в год один и тот же винегрет. Ешь, что дают) Как дела? – Это я у тебя спрашивать должна! Тебя же вышвырнули. – Но не потопили.. Эй, и что за выражения? Где, блять, твои манеры? – Ой.. – ее зеленые глаза пробили это небо. В отличие от Джинн, Лизе Кэйа искренне симпатизировал; и совсем неважно, будь дело в ее жизненном оптимистичном лозунге или сопереживающем флирте - ведь всем известно, что девушки так выказывают неравнодушие? Удивляться ее знаниям сероглазый не стал. Как и не стал, когда она нашла его седьмую по счету квартиру, только чтобы выпить всю его, Альбериха, душу, в обмен на забытую книжку. – Слушай.. – брюнет с хитрицой, заслуживающей номинирования на Оскар, медленно повернулся к библиотекарю. Вышло чуть ближе, чем он рассчитывал - хотя, в принципе, Кэйа во многом отличался откровенным перебором, – Ты же гадать умеешь, да? – Я цыганка только на двадцать пять сотых, заюш. – Погадай мне, – она недоверчиво махнула собственным нарочито небрежным хвостиком. – Ты же не хочешь переложить на меня просто ответственность за все? – шестеренки ты не сдвинула, солнце. Не как психиатр, не-а. А говорить о будущем ей явно серьёзно не хотелось.       Лиза только прикрыла две свои долларовые купюры. – Вот что у меня на лбу написано? – Ну.. – от нее всяко веяло Чайльдом. Так же точно расстояние сводилось к километрам, чтобы потом - к миллиметрам. А от резкости и быстрых движений у Кэйи всегда темнело в глазах и кружилась голова, – Хах, не могу прочесть. Почерк неразборчивый. – Да ладно тебе! Четко же написано: наконец то просплюсь. – Расскажу Джинн, что у тебя в чашках не чай. – А, да, после людей отходняк еще хлеще.. – Альберих только невесело хмыкнул. И тем не менее, пропасть есть пропасть. – А у меня что написано? – Лиза с театральной робостью чуть отодвинула челку назад: иногда казалось, что эта девушка сходу смогла бы составить конкуренцию рыжему. Да-да, во всех ипостасях. Она подтвердила, медленно протянув пальцы к его, Кэйи, шее, чуть приобнимая. Только совсем не казалось, что с этого жеста бы исходила хоть какая то опасность - от Тартальи обычно оставались синяки и гематомы. Шепнет мне тихонько на ушко: – Тебя раком ставят не только те, кому ты позволяешь, м? Тебе с детства было противопоказано бегать - а получается только всю жизнь убегать, и без того никуда: ты блядский кочевник, выбора нету. Это твоя эволюция, ты же сам так говорил, нет? Будут у тебя деньги; будет у тебя дзен.. – но ее сомкнутые в узенькую полосочку губы говорили о тех, которые бы сопровождали такую своеобразную дзеновую процедуру.       Я уверен, что она бы поцеловала меня так же, как я целовал кривые белые дорожки. Только на проклятом полотне нарисовался покупатель, а наших за нагло спизженное только если мальчикам с погонами сдают. Джинн легко крутанулась перед зеленоглазой; она явно сделала свое первое решение, - у нас же равные с мужчинами права, общество современное - просто скосив скучные глазки к плинтусу: вид, что ей совсем все равно, какой уже не приходилось разыгрывать у нас, вышел тоже, в общем, рваный и неправдоподобный. В этом была большая ее часть. Принципиальный слепок старосты остался гипсовым образом - круглый стол. Круглый, потому что она тоже, наверно, слишком увлекалась, как и Кэйа, вот углы и закончились. Лиза... Ты - не ты! Я просто путаю черты.. Черт побери! Где, блять, мои шмотки?! Нахуй я сюда заявился, даже не помню! Точно добровольно? Сам пришел на этот праздник, в эту чертову квартиру - или не эту.. Был дом, нет, не он. Да, дом был! Хахаха!       Да, а от подумал до сделал, как известно, у Кэйи всегда токовым разрядом; или как шанс выиграть в автомате игрушку. Он сорвался с места съемок в Голливуде, наощупь пытаясь разобрать свою куртку среди стога чужих вещей - зачем людям столько? Только Альберих забыл, что смотрит не ту пластинку, не в том месте и явно по неудачному: продолжился банкет весь как в дешевом российском сериале. На половине пути его горько окликнул чей то пьяный бас. – Сука, и надобно же.. Ну почему ты меня не пускаешь?! Сам захотел слезть с ебаной карусели, а оно себя амефтамином.. Бас, к слову, был очень надломленным. Таким, будто мальчишка побил его палкой - нехер жечься. Просто Кэйа уже перестал разбирать: то ли все вдруг почему то поломалось, то ли это называется в народе наглостью. Как я их ненавижу.. Тут слишком громко! Но сделать ничего не получалось; не получится, сероглазый знал. Оно само как то ровнехонько обоями ложилось, он просто знал, и все. Это как когда резко пропадает твой максимализм; почему то руки сами падают, и ничего твои крики уже не сделают. И вот ты теперь сам материшь их. Стой, а это точно так называется? Почему меня нельзя хоть раз услышать?! Ты че, блять, возомнил себя царем на балете? (балу, Кэйа..) Нахуй ты мне это демонстрируешь?! Какая разница, что тебе похуй, если ты.. я.. меня, блять, ты придумаешь новые мазки! А, не найдя своей правоты, будешь мне втирать, что я гениально пизжу! Послушай, а ,может быть, тогда надо выучить "молодец"? Если я постоянно организовываю схемы с тройным дном, а?! Он дернул высокую вешалку, только не стало легче: она просто неправдоподобно сдалась и упала. Тогда Альберих с маху подарил свой поцелуй стенке. Она никогда не разочаровывала: получилось по настоящему.. Хаха! Каждый раз бестолку все, как о стену. И так же только мне все.. – Ты нахуй мне куртку повалил?! – Ну так подбери! – Ты ахуел? – Вместе со своим хавальником, лапуля, подбери, и прогуляйся. От тебя за километр пасет, – он приклеился к стенке, чуть чуть поддавшись вперед - все таки его этикет предусматривал учитывать разницу в росте. Оттого ему на глаза попадали черные пряди; да не только, выходит, на глаза: они всем каскадом свесились с шеи. Наверно, это его черная полоса, индивидуальная петля и гаррота. Выдавив из себя наполовину искренний оскал, на три четверти сладкую улыбочку, Кэйа точно знал, что это чертовая мята для комаров - по крайней мере в Пятерочке уверяли, что это работает. Но Пятерочка тоже перегорела. Для двойного эффекта не хватило одной четвертинки. Видимо, так же согнувшийся в три погибели шатен распознал в ней неудержимое желание получить по харе - лишним было говорить, что его приборчик тоже немножко коротил. – Так и не выкупил? – он выпрямился на обе свои спички. Занесло, правда, чуть чуть влево, но он сделал вид, что так и было задумано. Этот парень здесь - на ринге, вот и приходится колесить вокруг Альбериха.

***

Кэйа даже стал переживать, не наглотался ли он по пьяне успокоительных: накопленное седативное начинало выползать из рюмочки, терять свои капельки и медленно срываться вниз. Только потом Альберих вспомнил, что для передоза нужна эта самая доза, а ее еще купить надо. Все смотрят на меня.. А вы че все на меня смотрите? Че вам, блять, от меня всем опять надо?! И тихо матерят.. А почему не смеемся? Эй! Почему это не до смеха?!       Еще немножко и скуке конец. Его конвульсивно скрутило, как спираль - тоже криво и немножко пружинно; так же точно его не спрашивали, как ту прижинку, когда желудок сделал сальто и вывернулся, как хренова помятая футболка. В принципе, когда из ощущений ничего нового - моль летает, осознание, что в самой концепции слова "нормально" так быть не должно, разлагалось белым шумом в черепной коробке Альбериха - с такими же скудными плодами.       Его грубо повело всем телом к белой нечеткой лужице прямо под ним. Смешно, что когда опереться о бортик ванной так хочется, все, что остается - это битые осколки, уже частично прописанные в собственном теле. Вот и мышцы где то внутри живота смеялись над всей этой поеботой. От греха подальше Кэйа припал к холодному полу чуть раньше, чем руки сдались, но почему то они даже так продолжали панически трястись - причем, кажется, не только они. Этот факт становился видным только оттого, что его, Альбериха, прядки подрагивали им в такт. Он перекатился, как прыжок Индианы: все с последних сил, налево. Видимо, были правы все святоши из Библии, если слева какие то чумные оргии с эпилептическим адом из мигалок на каретах.       В его драматургии возникала одна проблема: хотелось упасть на черствый кафель, да так, чтобы только мелом дети обводили, а на деле выходило, что все двигающееся ниже пояса каким то отточенным инстинктом уверенно и яростно било по голове. Да, то есть вся эта конструкция приказывала выйти из полукоматозного состояния и чтоб, как пули свистят, убегать от этих триколорных карет. Он что, Кэйа, принца ждет? Давно уже только в них разочаровался, даже вопрос ребрышком поворачивается: а было ли в ком?       Надо было, пока кто то эту самую полицию-милицию вызывал. Сероглазый сам стал сине-красным - он видел только, как поочереди лампочки мыльно перекатывались. Никогда еще в нем не пробивался так отчаянно патриот. На этом его отчаянное рвение, в принципе, обрубалось. Он заметил чужеродное пятно, только когда оно преградило своей тушей весь экран обзора. Видимо, только чтобы начать внедрять Кэйе другие лампочки - на этот раз белый фонарик. Брюнет, ожидаемо, по меркам этого странного человека прежде всего, зажмурился и стал усиленно отмахивать своей гривой по полу. Только сил на вставать и идти у него уже не наскреблось - не то не по тем сусекам скреб? Не-а, не как несколько минут назад. К ним из спортивного интереса решил присоединиться еще один дяденька. А оно вам что, как аттракцион?! Наценку за количество делают.. Они долго обменивались какими то сложными звуками - у Кэйи никак не получалось сложить из них слова. Они попросту перестали иметь смысл, зато звучали то, звучали как важно и осмысленно. Да так, по сути, поступают абсолютно все; и всем плевать на слова: как будто каждому еще не стукнуло по три годика. Везде постоянно что то происходит, и никто ничего не понимает, зато учатся делать вид, будто бы сами во всем разбираются и могут складывать слова. – Тебя везти в больницу? – видимо, картинку у них собрать не получилось. Так что Альберих отрицательно качнул головой, впрочем, это мало чем отличалось от его протестов к свету. Они оба сверху еще раз переглянулись, прежде чем полицейский с видом очень обремененного жизнью человека встал с корточек и потопал к эшафоту, вокруг которого собрался целый зрительный зал. – Ты знаешь, что там? – оставшийся врач кивнула на место недавней драки. Сероглазому очень не хотелось повторять один и тот же паттерн собственных умений, так что он выхаркнул из себя до боли усердное "нет", даже не будучи уверенным, что оно достаточно правдивое, – Там труп. Сказала она это таким тоном, как мать, которая хочет одним махом и ребенка пристыдить и проверить - а может быть и правда не он Машу ударил? Только вот Машу ударил именно он и не то, чтобы его моральные ценности сохранились в своем первозданном виде. – Если я не поеду в больницу, то в тюрьму? – он прохрипел как то, что на вопрос "как дела" отвечало непременно оголенное "кое как!". Но, видимо, у них у всех копился многолетний опыт: девушка даже переспрашивать не стала. В отличие от риторического вопроса Кэйи, ее молчание разворачивало целый роман Толстого. – Я не специально... Кэйа подумал, что, наверно, все происходящее имеет под собой такой смысл, какой был бы, скажем, в листовках о здоровом питании на стенах Макдональдса. Точнее не происходящее, а его в нем непосредственное участие. Самому Альбериху отчего то даже не екало сердечко: ни от надуманных запредельных сумм, ни от вероятной перспективы остаться в конечном итоге за решеткой. Это как раз напомнило о похожем вечере, с самого начала: - начал-конца или конца-начала? - про метель, мороз, кофейное небо совсем уже горькое и такое же холодное чувство всепоглощающей анестезии, которое заполняет потихонечку его сердечко. Хотя, может быть, дело было даже не в личном отношении, а в самом ощущении, что все-все-все понарошку.       От фельдшера хотелось отстраниться все больше в геометрической прогрессии. Сероглазый только совсем немножечко смог оторвать свои ладошки от пола, будто бы они уже успели приклеиться к нему и слиться. – Смотри.. Смотри, – он, как радостный ребенок, туда-сюда вертел запястья, – Они дрожат! Дрожат, как у нормального человека! Но отличить то, дрожит сам Кэйа от своего дела или просто потому что, было практически невозможно.       Капельки дрались с металлом на улице. Бились о железные старые авто так безрезультатно и так бесполезно. Его весна уже наступила, и Кэйа искренне почему то им стал сочувствовать; они же - просто как слова. Тут светит только ужас философии - куда там капелькам дождя до массивного облака. А физике то оно по боку: и там и там, конечно, вода. Но работает по неясным никаким синоптикам причинам совсем не так.       Эти мысли цеплялись репейником за все, что быть в них не должно никоим образом - здесь настоящая лысая гора. Это было похоже на дождливое бегство от ведьминских танцев: несколько человек слаженно упаковывали квадратик ринга; еще парочка точь-в-точь таких же фотографировала ММА, правда постфактум; туда-сюда бегали немножко другие, посветлее - врачи. Они тоже все суетились, будто бы случилось что то страшное и грозное. Где то очень далеко у Кэйи взрывались петарды, что с этого самого воздуха начинает вонять отчаянным абстрагированием. Все это внушало какую то детскую неопытную рассеянность и... Страх. Ведь когда ты понимаешь что это такое, бояться уже не получается.

***

      Он проехался по стенке вверх. Как снова размазанный по плиточке в ванной. Выглядело некрасиво, конечно, и криво, как каллиграфия - понятного в его осмысленных покачиваниях тоже было мало. А им всем по барабану, как бить Кэйе по гробу изнутри. Они глупым детским садом вломились так же - попарно, как детвора, налетевшая в столовку на обед. Да, по барабану, что Альбериху стоило конских усилий просто встать по-над несчастной стенкой. Двое из них сразу подбили его под обе коленки, вдавливая брюнета, как куличик, обратно к истокам. Он заебался считать, видимо, дыры в потолке. Сзади рваным по учебнику вывернули руки: получалось бабочкой. Оттого и складывалось волей-неволей ощущение, что все вокруг с пеною у рта пытаются продемонстрировать свободу даже в скручивании. Ты переродишься, переродишься в тюрьме. А что? Пересмотр векторов жизни, как там он на днях говорил.. "Полиция" над ухом тоже прогремела омолаживающе. Он мне на пиджин-русском стучит, как капли отбивают по пластиковым окнам азбукой морзе.       Кэйа не раз видел, как обвешанные утяжелителями с песочком вооруженные дюжины врываются куда угодно; как они нелепым грозным гуськом топают друг за другом, защищаясь винтовками. Да, да, такое чувство, что им самим страшно, если они устраивают такие наряды - вот и в качестве крепости тебе палка-стрелялка. Только так выходит, что она частенько напротив, напротив тебя оказывается. Видел не раз, и не просто как киноленту в зале порой. Но сейчас это не было похоже на вульгарное дверевыбивание и самодовольное - от адреналина, конечно - приклеивание его, Альбериха, к полу, заместо того, чтобы спокойнехонько зайти и предъявить обвинение в обыкновенной - хотя такое слово чуждо для их норы - манере: он что, Кэйа, будет харкать им и бить их по лицу?

***

Утро. То ли завязка, то ли загвоздка.

Там кровушкой стелились лучики со светофоров. Хотя нет, еще бы, какая кровушка, если все рваною ранкой, уже застывшей, становится черным.       Но я же ничего не сделал? Как если бы ребенок бросил все свои игрушки на полу в спешке, они некрасивыми, несуразно разбросанными кучками мигали. Да, и не только эти - совсем другие, разноцветные, были вообще забыты, не то, что разбросаны. Эти люди все, как массовка в кино, кричали и лаяли в след. А что? Они ругаются, но я не понимаю петушиный. Его вели, скрутив точно по посадке. Забавные: они, наверно, льстят ему, Кэйе, если правда думают, что он сможет убежать. Просто так положено.       Капли били, как будто камни. Маленькие и холодные; так обычно сам Альберих стоял под струями душа. – Кэйа! – брюнет еле повернулся под натиском чужих доспехов, – Ты слышишь?! На достаточно громкое и внятное "да" не насобирал бы даже Суини. Дилюк уже вывалился из машины на добрые процентов семьдесят пять, придерживая дверь одной рукой. Его, Альбериха, голову скоро вывернули с больным хрустом обратно. Уже даже начали запихивать в свой маленький судочек, когда Рагнвиндр так же, как другие, бросил машину и побежал к полицейской - зачем? Сероглазый даже успел рассмотреть совсем немножечко его нечесаную шевелюру: теперь у него тоже, как и у Кэйи, пряди распадались некрасивыми мокрыми сосульками, и в голову точно так же до щекотки простукивал дождь.