Испорченные вещи принято выбрасывать

–Кэй! – аж волной дрожи прошлось от шеи до самых ребер. И кто еще так называет? Алхимик уже не тянул за собой Сахарозу. Наверно, их тайный клуб фетишистов распался на этот вечер. Прескверно, что сам Альберих с глубиной у сердца на это все таки надеялся.       Самого Кэйю он нашел в полугипнотическом состоянии где то у окошка. А по виду так, что он даже не дышал. И, наверно, не стой он здесь, у этого окошка, Альбедо бы снова пришлось вызывать на ноль-три. – Че с тобой? – Красиво, – а красиво и правда было. Снег с дождем лупил по стеклянному, - не пластиковому, неа - старому окну, а лампочки, как будто прожекторные, раскрашивали снег и бетонные стены изнутри в больничный желтый и синеватый - от самого снега, наверно. – Слушай, я тебя позвал сюда.. Вообще то развеяться. Мм, у меня есть кое-что, солнышко, – это ты от чувства вины? Брось ка! – Что? Не-не-не, я с тобой никуда не пойду. Ты ебаный торчок. Если ты под "развеяться" меня напичкать хочешь, у меня херовые флешбеки прожитых лет. – Ты что?! Ты за кого меня держишь? Ты сказал нет, значит нет, – и, видя недоверчивую холодную сталь у визави, продолжил, – Я обещаю. От чувства жалости тоже, может быть.

***

– Ты.. Гандон! – Альбериха пошатнуло, ноги предательски подвелись, отчего он сам в скором времени попал в капкан ванной, – Чем ты меня надрал?! – Успокойся, друже, – Альбедо навис над белой керамикой, своими лазурными омутами хитро рассматривая визави с полуприкрытых век, – С тобой все будет нормально, – как то истерично хихикнул, – наверное. – В смысле, блять, "наверное"? – брюнет злобно рыкнул, такое ощущение складывалось, что у него прямо таки из ушей сейчас пар пойдет, – Альбедо! Ученый так же легко, как прислонился к сантехнике, выпрямился, отошел к раковине. Он проигнорировал прямой вопрос, на всякий случай решив поглядывать на соседа из отражения зеркала. Кэйе это не нравилось. Не понравилось еще с самого начала. Одно дело - вечером в своей комнате, чтобы уснуть, будто бы в эвтаназии, только не совсем уж чтоб навсегда, а совсем другое - непонятно где. В том то и дело выходило, что он, Альберих, даже не помнил где он находится, имея ввиду адрес; а имя того, у кого он потенциально гостил, сероглазый не помнил хоть пистолет к виску приставь. – Тебе будет лучше. – Схерали ты вообще за меня это решаешь? – А, то есть упиться до прихода белочки это обыденное дело, а вот чего.. – Спирт - не наркота! – Да какая разница? Солнце, тебе надо отвлечься, побереги печень, – он потянулся к отросшим прядям, собирая непослушный блонд с висков и протягивая его дальше, к затылку, наконец собрав неровный маленький хвостик, – Тебя просто немного помутит, а потом.. – Беспокоишься о моей печени, а на сердце с давлением клал огромный хер, да? – брюнет пытался выговаривать буковки спокойно, переодически в судорогах глотал ртом воздух, только почему то от этого легче не стало: руки беспомощно дергались, а сам он, Кэйа, раз в несколько секунд вспыхивал, как спичка, чтобы только потом также резко клевать носом вниз, трупиком, – Да нет, нет, тебе просто не хочется самому сторчаться, одному. Думаешь, я тебе за дружбана в гробу сойду?! – Че с давлением и сердцем? Кэй, у тебя и так все обмазано дерьмом и полито алкашкой. Или по твоему оно нихуя не понижает? Аха.. Алхимик устало вздохнул. И надо же ему все равно, даже сейчас, вот так вот по крупицам до молекул разбирать мотивы и причины.. Я не знаю, веришь? Нет, не веришь. Может, просто интересно на тебя веселого посмотреть? А то даже как ни напьешься, одни только грустные песни завываешь. Со спины послышался некрасивый скрип: Альберих, он в безуспешных попытках выползал из керамической лодочки. Выползал минуты три, после чего у него это все таки вышло. Однако стоило бы ему, Кэйе, от таких потугов хоть на малую толику убавить свой гнев, так нет: он рывком подскочил к двери и с размаху бахнул ею, бедной, едва шагнув из комнаты. Альбедо остался уже совсем без света. Откуда в этом доме столько света?! Сероглазый потерялся в толпе совсем-совсем прежде незнакомых лиц - этот хозяин хаты что, просто взял и треть города затолкал к себе? Яркие лучи: красные, малиновые, желтые, зеленые, просто выжигали несчастную сетчатку, так и норовя сделать ее уже в край непригодной для использования. Как будто бы в какой то бешеной дискотеке оказаться, хотя, чего это? Чем не дискотека? Людям весело, чтоб их.. Чувство тошноты не было неожиданным. И не потому, что Кэйа знал точное первичное действие какой то дряни, которую всучил ему Альбедо, нет, наверно, прежде всего потому, что отвыкнуть то от нее, от рвоты той, он сам еще толком не успел. Его мутило так, будто бы его пол района отмутузили, а он заходился в каких то внезапных головокружениях, которые непременно бы сопровождали неприятный холод и влагу изнутри. Вроде бы кто то из разноцветного хоровода попытался помочь: подходил, мол, нормально ли все, может, скорую там вызвать? А Альберих ему.. ему.. А что ему то? Совсем из головы вылетело. Там вообще какой то дым ютился. Такой, от которого часто хотелось рвать на себе кожу, биться ею самой, черепушкой, о стенку, но заместо этого Кэйа почему то только делал летающими стулья, маты, да еще и с криками.

***

      Пейзажи под ногами быстро менялись: они тоже были как львы в цирке и ходили по кругу - то с камня на песчано-травянистую, то уже наоборот, пока брюнета чуть пошатывало на ходу. И вообще, уже казалось, его пошатывает везде и постоянно, совсем как то не выходит делать плавно, чтобы был вечный порядок. Кэйю как то раз даже с беспокойством окликнули, не плохо ли ему совсем, когда он просто планомерно прогуливался по-над панельными стенами чьих то - вообще то, общих - пятиэтажек. Совсем скоро его дыхание дало трещину. Брюнет даже попытался взять себя в руки: он судорожно оторвал клочья черных прядей с лица, так, чтобы не мешали, не мешали, или, по крайней мере, не бесили; пробежался кротким взглядом по местности. С его наблюдений, по своей сути наверно не очень точных, - едва ли пульсирующие мрачно-фиолетово-черные фонарики могли сделать в голове что то внятное - тот дом уже перестал казаться таким далеким. Наверное, теперь не будет даже пытаться догнать его, Альбериха. Хотя непонятно было: зачем он ему сдался то вообще? Че с ним не так? А впереди ждал только лес. Вот лес, он в принципе по себе спокойный. Ни разу от него не получалось бегать.. Брюнет перекатился к грубой сосенке. Как там? Белочка, да? А нет-нет-нет. Под ногами жесткий грунт, да мы в дерьме по гланды! А кажется теперь, что до победы уже миллиметры.. Кэйа едва споткнулся о свое жизненное препятствие. На этот раз им оказался небрежно выпнутый камешек, не камешек, а, скорей, булыжник - будь там простой камешек, брюнет бы уже не совершал свой полет в пике. Просто теперь все стало совсем как то.. тоскливо, что ли? Вот он, Альберих, постоянно все стоично игнорирующий, пытаясь встать наконец на ноги, - ахаха, и кому ты тут врешь, а? Какие ноги, если у тебя в руках пила? - а какая то твердая хрень просто взяла и.. Испортила все. Он почувствовал появившееся, ясен пень, само по себе ранение: это все специально! Это специально все происходит, оно точно.. Ахаха! Оно точно хочет выпить мне кровь, буквально! Сложно ровно с интересном рассматривать ранку, когда ладошка онемела. Подскажите, здесь есть одна проблема: оно все течет, вот только Кэйа все не может решиться прекратить! Прекратить что? Он будто бы во сне; там так же, где все вроде бы чушь какая то, но мелочь, да будет по настоящему реальной, так, что за нее все и цепляется. А каждое движение, будто тебе только что выстрелом голову поконтузило. Так и он, и Кэйа: ни одна догадка почему то не проскакивает, что оно бы и надо, прекратить, только вот пальчики все выкорчевывают. И красная кровушка кап-капает на зеленую травку. Только она уже не зеленая, а какая то.. фиолетовая. Нет, при свете дня ей конечно, как положено и прописано в книжках, и стало быть зеленой, но ведь сейчас она.. фиолетовая. Какой же мир, оказывается, переменчивый!       Он тоже шел за мной. За мной в смысле не следом, нет. А по душу, кажется. Че тебе от меня?! Переживает, переживает он.. Переживают что то или кого то, меня, думаешь, переживешь, а?! Нет-нет-нет.. – Пойдем, пойдем.. – Ты мне это уже хер какой раз за вечер говоришь! – А тебе что, выходит, обидно, когда я не с тобой? – он настойчиво перехватил темноватое, рядом со своим собственным, запястье, и потащил еще глубже за собой. – Да ты просто гений, умник! – Это ревность называется. – И че ты мне этим хочешь доказать? – Не доказать, а показать, солнце, – и, исходя из абсолютного пуленепробиваемого игнорирования немых искр, пущенных прямо в затылок Альбедо, он, кажется, и не собирался распинаться совершенно. Только спустя еще несколько минут Кэйа внезапно осознал, что этого было и не нужно. Как оно там? Золотая удача, да? – А ты щас бегать от себя начнешь. – Это как это - от себя? Блондин интригующе промолчал. Этого хватило даже на то, чтобы он, Кэйа, прямо таки весь под себя подобрался и стал находить все меньше места. – Ну вот сейчас на примере и увидишь. Когда белочка придет. – А когда она придет? И вообще.. Что значит придет? Откуда? – Изнутри. У тебя наркотики - это как ключ к сейфу. У тебя внутри просто кладезь кайфа, солнце. Просто ты не можешь его использовать. Кладезь кайфа, значит.. Да будь у меня там хоть тонна этого, разве ум бы не исчерпал все до единого от истощения? Так же организм работает.. Все от излишества, а у меня дефицит. М-м.. М-м-м..       Все вокруг почему то и правда больше походило на тот самый сон. И, если честно, брюнет не мог разобрать: то ли виной было сорванное с пипетки, то ли это правда был он. Ведь когда каждая травинка получалась какой то светящейся, в нее даже не получалось по настоящему поверить.       Наверно, не веди его, Альбериха, за ручку меж каждого кустика путеводная звезда-Альбедо, сам сероглазый бы уже встретил закат своей молодости, а вместе с ним и чего подолгосрочнее, где то здесь, под внезапно ставшими опасными кронами теневого дуба. Почему теневого? Да потому что от того дуба, который всегда маячил в представлении Кэйи, осталась только это подобие-тень. Он даже, показалось, начал шевелиться. – Блять, Альбедо! – и если с весовой категорией здесь можно было еще поспорить, то со складностью даже язык не поворачивался - блондин уступал своему спутнику головы на две-три, а дальше, стало быть, и на все остальное. Поэтому когда Альберих памятником пригвоздился к опавшим листьям, ему ничего не оставалось, кроме как по инерции начать падать в сторону Кэйи. Благо, поцелуя с дарами природы все же получилось избежать. Он с какой то неестественной дрожью рассматривал грозный дуб. – Он.. он разговаривает. – У тебя все разговаривают, – мысленно продолжив, что, возможно, его другу просто катастрофически не хватает живого общения, нормального общения, алхимик потянулся к самой низкой веточке. Если точнее, то к сучку - ветки же они там, наверху. Потянулся и отломил кусочек. Вроде бы сучок, а на реакцию Альбериха, так неминуемая опасность в лице непременной смерти; его лицо исковеркало. Не видно стало уже ничего, что могло бы быть в порядке вещей. Но сны не имеют общего с реальностью. Реальностью-реальностью-реальностью. Что вообще это такое - реальность ваша? Бред сивой кобылы. – Ты че мне?! – сероглазый как то по-забитому вздрогнул и шуганулся постороннего хруста; только, из за того, что по "действительности" прошло что то из "беги или сдохнешь", ему пришлось начать убегать спиной, убегать настолько успешно, насколько волей-неволей, а утвердишься в плачевном выводе о том, что все-все-все, – да, даже блядская грязь под ногами – специально хочет причинить тебе вред, выпить, разорвать те хрупкие нервные клеточки, которые не восстанавливаются. Это все нарочно! Брюнет невольно наступил на еще неокрепший - почему это все еще неокрепший то? – ручей, где льду даже не пришлось отсчитывать и нескольких секунд, чтобы раскрошиться под его, Кэйи, ногами. – Альбееедо, – блондин откинул пересохший прутик куда то за плечо, – вот как ты думаешь, что такое - эта реальность, а? Он с глубоким вдохом оттащил Альбериха от глиняных мазаных деревьев, только совсем чуть чуть его, Алхимика, занесло на тропе - она была до боли скользкая. До боли, упади он прямо наземь; от таких взлетов и падений можно не только набить на коленках шишки. – А с чего вопросы такие? – Оно все тут.. Пиздят мне все! – и специально все.. Нет, не может так взаправду, чтобы оно все-все-все и до кончиков пальцев, чтобы назло! – Реальность.. Реальность - это субъективщина.. Все ведь у тебя в голове, – голубоглазый так и не отпустил руки. Он шел чуть спереди, влача за собой почти что непослушную чужую фигуру, как если бы тросом одна машина тащила другую. – Вообще, да ты только представь: твое сознание - это маленький механизм, который только и делает, что все перемалывает. Все, абсолютно все, что хоть как то на нем оседает. – В смысле? – через два пенька по-над уже начавшими редеть лесистыми "кустиками", - деревьями язык никак не поворачивался их назвать, все до единого были какими то.. недоразвитыми, что ли? - как заросли шиповника грозились своими причудливыми выкрутасами тоненькие веточки. Правда они не были какими нибудь ярко красными или хоть сколько то броскими: все скучные и на вид так.. вялые. Алхимик остановился здесь, будто его пригрели каким нибудь утюгом на этом проклятом морозе. Морозе? Да какая разница. Кэйа совсем уже почему то не чувствовал, что творится снаружи. – Это что получается.. Меня нет? – А что такое это твое "я"? Что я? Ну.. ахаха Начнем с того, что нас здесь двое, минимум. Ты что, забыл уже: все только ради удобства. И кто ты блять такой? Я - это ты.. Твои желания, твой рассудок.. Попахивает чем то не шибко здоровым, а? Подумаешь? Как будто никто не говорит с собой. А ты знаешь, как люди воспринимают себя целостно? – Ты знаешь, целостность, она не всегда хорошая, солнце. Ты даже не дал мне имя. – Это абсурдно! Ты же не домашняя псина? Ты просто боишься сделать шаг.. – Так проще. Сегодня помнишь, зачем я вообще здесь? С каких пор это длится? – Единое целое не может постоянно спорить с собой.. Это как.. "Трудно разобраться в вихре гамм и красок внутренней противоречивой жизни". – Кэйа, – чужой голос донесся далекой хрипотцой для самого самого Альбериха. Он был едва различимым на фоне гула его, его, мыслей, - слов? и, значится, Альбедо бы следовало повторить еще раз в слух, – Кэйа! Он резким рывком перетянул на себя почти всю тушу визави, не то, чтобы на это ушло много сил. Жалко конечно воротничок - теперь он, наверно, будет безжалостно растянут. Брюнет вывернулся неустойчивой башней; его пошатнуло так, будто бы он сам держать себя был совершенно не в силах. И, падая, он, а точнее физика за него, нашла единственное утешение - чужое плечо, в которое сероглазый вцепился всеми пальцами, до болезненного жжения раздирая ногтями все еще чертовски бледную и нелюдимую кожицу. – Тебе нужна помощь. – Да.. Надо танцами с бубнами определить, на каких колесах ездить, чтобы не отправиться в путешествие на тот свет раньше отпущенного, – из его, Кэйи, уст вырвался совсем непрошеный немножко истеричный смешок. И тут же он сам себе поправил: это точно какой нибудь прием организма от давления. И следовало бы как нибудь сесть за круглый стол посреди комнаты, сесть напротив кого то, да хоть бы того же Альбедо, и говорить-говорить-говорить, пока не закончится пленка или память. Стоило бы, но возникла одна проблема: все вокруг этого ждут, вот только Кэйа не может позволить выдавить и слова. Ведь сложно же начинать, когда после исповеди хочется побить себя? Да причем тут бить, Кэйа? Все ждут, потому что им осточертели твои выходки! Канат нужно держать. Но ведь же сложно удержать, когда ладошка онемела..       Альбедо приспустил взгляд и уж больно по-виноватому прикусил губу. Ну эй! Где твоя вина, скажи? Я ведь не мог бы никак по другому. Сам Альберих от этого только потихонечку пополз вниз: оно начало с кончиков пальцев, а ведь ладошка и правда онемела. Только снизу ждал один мокрый снег. Но было бы глупо говорить, что брюнету было дело до того хоть на йоту; он сразу же, совсем недолго посидев, с чувством рассыпался в белых хлопьях.       А наверху было так красиво. Слышишь? Нам бы двигать облака. Но я всю толкаю дно, солнце, ты, конечно, извини, но из меня плохая для тебя пара.. – В чем тогда предъява тех с клиники больницы, если всякая их "болезнь" - это просто когда приборчик барахлит? – Им вообще, если честно, до фонаря, – Альбедо поднял чуть поближе те заросли: оказывается, на них обитали колючки. Он совсем без свойственной ему аккуратности всей пятерней зарылся в них, как если бы захотел заплести косички валяющемуся в снегу, ожидаемо вытягивая кисть в чем то винно-красном, совсем исцарапанной, – Дай руку. Сероглазый послушно протянул свою. Для этого ему, правда, пришлось немножко привстать - какой же острой анестезией ему обезболило левую руку тут же, просто правую на такой же точно ноте разрезали чем то острым, по чувству так, как если бы осколками стеклянных бутылок. А нет, нет.. – Смотри на меня. – Так кровь соединяли на свадьбах когда то, – ему не стало больно, конечно. Даже не так, даже напротив почему то - намного легче. Будто бы так раз, и пару булыжников со скал на плечах кто то не то, чтобы снял, а распределил равно куда то еще, дальше по телу. Тебе ли не знать? А тут, как красная кровушка кап-капает на белую скатерть.. – Я тебе еще когда бинты покупал, а? Говорил, завязывай. – Помнишь, я обещал тебе держать тебя за руку, приводя в чувства? Ты чувствуешь? – он сжал свои бледные косточки еще сильнее, оттого вино покатилось с новой страстью. Альберих завороженно кивнул; у него самого, как бы ни странно, кожа стала потихонечку белеть - как будто бы Альбедо заражал его своей больничной бледнотой. Прошло еще с полминуты, прежде чем брюнет рвано отдернул руку от чужой, с чувством таким, как напороться грудью на штыки. Визави игриво мял в ладошке естественную колючую проволоку, которой только что перерезал руки им обоим. – Забавно, да? – Что забавно? – сероглазый скоро бросил пятерню в снег, стараясь остановить горячие красные дорожки. Здесь и сейчас Кэйе казалось, что напротив него не друг, который становился все эти годы живой опорой и поддержкой, а самый настоящий маньяк с полностью нездоровыми, как бы и писалось в его карточке, фетишами. Сам Альбедо казался точно не человеком: его прежде по-тупому простые синие-синие глаза застеклились и по ним проплывала мутная белесая пленочка; он совсем не улыбался, - нет, он не улыбался практически никогда - но спрашивал с такой истерично-вымученной гримасой, словно бы сейчас зайдется не то смехом, не то слезами.. Было бы страшно, наверно, ему, Кэйе, не застилай его глаза похожая. – А сознание настолько путается, что мылит границы между физикой и тонкостью, – он потупил взгляд в свои поцарапанные запястья сразу же, как только сам оттаял, – Тебе больно мнительно, а ты полосонул себя по-анатомически, и тут уже совсем не так, как раньше, да? – Только есть одна проблема: это считается нездоровой херней. – Мы такие читеры по жизни, солнышко, что удивительно, как нас еще здоровые копы не засадили. – Это ты про дурочку? – Дурочка - не дурочка, а ты подумай, как пробравшихся сквозь форточку сажают в клиники и психбольницы и говорят, что они медленно спятили.. – Альбедо, видимо, посчитав, что стадия с копаниями в холодных пустынях ему совсем не к месту, сразу завернул конвертиком себе ручки рубашечкой, – у нас же все-все-все в одной маленькой штучке. Как же тут с ума то не сойти, пытаясь ее осознать? Да ты только представь: и ту боль, и эту, мы все сами одинаково выдумываем. Не логично тогда, что и размазываться оно все будет однохуйственно? Приблизительно со слов "боль" мыслительные процессы сероглазого вышли покурить, а потом в упертое отрицалово, что так и не вернулись обратно. Поэтому весь последующий набор букв был осмыслен ровным счетом как банкоматом, не принявшим купюры. И вроде бы следовало запросить сумму повторно, но как то уже совсем.. не туда. – Эй, – сероглазый от собственного голоса сразу клюнул в снег - свои голосовые слушать непривычно.. – А не пошло, ты скажи мне, тереть про призрачность бытия, м? Альбедо только невесело хмыкнул, что то там по-над колючками пошершав: он засуетился в карманный бильярд, выудил беленькую сигаретку и, прежде чем закурить по-человечески, ритуалами поелозил фильтром туда-сюда - зачем..? Да не было у него таких заскоков раньше же. – А это, дружок, слишком приземленная и неинтересная у тебя получится краска внутренней противоречивой жизни. – Даа, с тобой все только сложно. – Тебе бы попроще что ли? – Кэйа вынырнул из коленей, как то глуповато выдавливая - скорее размазывая-раскатывая - улыбочку в пол личика. Сорвал какой то такой же глупый знак свыше - не зря же он пялил в небко голубенькое столько - и утонул в снежинках снова. Эти вверх-вниз, по мнению Алхимика, ни к чему хорошему привести не должны были. Видимо, он сам подумал о том же: его морская пленочка сердито заблестела, больше даже забулькала. Точно! А эти белые крапинки - пузырики. Да, именно так.

***

      Да, по правилам у него было еще пара дней здесь. Только оставаться не очень то хотелось. Статистику университета он портит, держаться за него сталось, фактически, некому. И больно надо оно ему было, так? Сидел трупом, стенку подпирал. – Видел, сколько их? Видел, сколько их якшаются друг с дружкой? Как шлюшки! Тьфу, блять.. – О чем ты? – Чего ты со мной ловишь? – Бля, я хату с тобой делю, солнце, – блондин фыркнул со всей своей серьезностью, подсаживаясь ближе, – И в горе и в радости, как говорится. – Знаешь, я так подумал.. Я всегда был один. И город этот извечно чуждый, и круги общества, как кольца метро, их много! Они разные, путанные, непонятные.. Злые. Вот у кого то социум по наследству переходит, прикинь? А я.. А я.. – Тебе одиноко? – Альбедо заглянул в серые глаза визави. Они тоже молчали, как и Кэйа. Стеклянные, обиженные. Как у кота бездомного. И что он может сделать ему, Альбериху? Одиноко? Да кому всралось ваше внимание?! Они просто идиоты. Эволюция - разум. Они просто отстраняются от этого, ну и что, подумаешь излишки характера? Деградируют в своих тупых кучках, заливая чем ни попадя рассудок, память - все-все-все. И кому они такие..? Да, одиноко. Чем он хуже лицемерного ублюдка - того, в кого ни ткни - который мелит любую чушь лишь бы угодить общественности? И правильно, и все равно что мнением своим он себе задницу подтирать только станет, все равно, что он запиздится в своем лицемерии, плевать, что белыми нитками шито! Разве людям правда хочется быть с теми, кто стелет то, что им хочется слышать?! И неужели какие то дряные скачки настроения могут перечеркнуть все преимущества над остальными? И кому он такой, Кэйа, нужен? Если вокруг одни толерантные тупицы, которые всех устраивают. Город душный, грязный, как они. Город не его. Не родной, не свой, не вырастивший его, как прочих. И сколько городов он обколесил? Сколько людей он видел - ярких и дерзких, сдержанных и скромных? Так и не нашел себе места. А вместо того, чтобы делать все для устройства и благой жизни, пряником поощряет блядство. Тогда чего он жалуется? Все заслуженно. – Скажи, чем я хуже них? – Ничем, – с тяжелым вздохом Кэйа закатил глаза аж до одних только белков. Ах да, и сколько нужно было чтоб прозреть? Это он так говорит из побуждения угомонить или правда так думает? Так нет же, нет, кто так думать то сможет, когда видно прямое отношение? Тогда зачем так врет? Он, Альберих, настолько жалкий, или Алхимик не хочет скандалить? А, значит он заебался? Значит и он скоро уйдет. Никого долго рядом не будет ни-ког-да. – Когда ты дружишь со всеми, ты не дружишь ни с кем.. Ты бы ахуел, видя как они мечутся от одного к другому, все как по блядкам. Или это у меня странные понятия верности? Ты, вот..– он запнулся. К черту, к черту. Ведь это очередной вынос мозга, зачем? Пусть живет себе спокойнехонько, и так терпилой бывает. И говорить не хочется совсем-совсем. Будто бы шею стянуло гарротой, – Ты вот один есть у меня. Без тебя я совсем уже.. поеду, – только вот придушить бы то ли тебя, то ли твою Сахарозочку - как ее вообще адекватно зовут? – хера ты от меня к ней суешься, а? Сказать это - дикость. И наглость. Что за собственничество? У меня просто нет права говорить об этом. Право-хуяво, а вот обиду в задницу не запихнешь. Ты сам от меня подальше уже ползешь, да? Говорил мне Чайльд как то, что помыслы и домыслы часто в тупик заводят. Да тут, как не понимаешь, спрашивай - не спрашивай, толку ноль! Кто ж тебе правду ответит?! А если и правда, нет, не поверю. Это тупик, Кэйа, тупица.

***

– Привет. Ты выглядишь уставшим, – утро уже давно прекратило начинаться с кофе. Пора бы уже привыкнуть, ты теперь взрослый, Кэйа. – Ты вообще..– после затянувшегося молчания в трубке, он начал было скоро с претензией на предъяву, просто.. – Ты почему звонишь? – Просто хотел узнать, как дела. Ничего такого. Узнать как дела или напомнить о своем существовании? Зная, что я не хочу.. Ты специально, да? По твоему я, значит, заслужил.. Или ты сам.. Хахаха! – Солнышко, у меня дела замечательные, – Альберих теперь уже промурлыкал приторной сгущенкой в телефон, – Девочки, суши, как обычно. У тебя что то случилось или ты.. – Нет. Я соскучился, – брюнет даже глаза умудрился открыть от таких открытий. Отношения с Дилюком уже давно стали быть какими то.. Формальными. Они всегда были и их не было никогда. И ему бы, Кэйе, свободно развеяться и попытаться найти кого нибудь, но почему то старое только осело мертвым карго. Что вроде бы оставшееся не стоит и гроша, а все таки.. Сам Альберих никогда не имел даже понятия, что отвечать обычно в таких ситуациях. Хотя бы потому, что слово "обычно" здесь было бы уместно, вырази Рагнвиндр саркастичные нотки, которые обязательно при таких откровениях присутствовали. Зачем он это делает? Сердце стало отбивать бешенный ритм. Не это даже удивляло Кэйю, - так повторялось из раза в раз, и ему только следовало дождаться, пока оно успокоится - а то, что ударило в голову Дилюку и чем он вообще занимается? На обратном конце повисли протяжные гудки.

***

– И че, он тупо сбросил? – Может, страшно стало. Ты же знаешь его.. – Альберих заторможенно выковыривал мерзкие комочки из утренней овсянки, как будто бы собирался ее есть вообще. Сегодня он морозил задницу на каменной плитке бордюра; а что, ведь рассвет в живую такой красивый? Альбедо сонно потянулся совсем рядом: бледная узенькая поясница выгнулась как то совсем не по человечески; и, наверно, сам Кэйа мог бы засматриваться на это долгие минуты, но временами сам диву давался со своего маячка: на что то последний не клюет, хоть пистолет к виску приставь. А ведь друг даже пытался когда то отвлечь сероглазого.. Вот и где еще такого найти, как ни в лотерее выиграть? А брюнет только и знает, что жаловаться на нее. Хах, вот так ты, судьба, просишь меня улыбнуться? Но я ни капли не люблю тебя.. – Дилюк? И испугаться? – Мы закончили на спорной ноте. – Это уже не любовь, а какая то больная привязанность. – Я не психолог, зай. У меня от любого тесного контакта живот крутит, – он в безуспешной попытке зашелся рыскать по карманам, – дай сигарету. – Завязал бы уже.. – И это мне говорит торч? Голубоглазый раскрыл прямо перед лицом визави маленький железный футлярчик, где у него обитали, собственно, сигареты на любой вкус и цвет. Говорило это больше о том, что самому Альбедо было проще купить коробочку, чем каждый раз расчехляться на новые пачки, при том попрошайничая при случае у кого из прохожих.. Альберих расплылся в ироничной улыбке. Да, с кем поведешься, точно. Он подцепил самую ближнюю из знакомых марок и поспешил снять ею же зарядившееся напряжение: периодические подёргивания вверх-вниз рукой создавали какое то смутное ощущение смысла в его, Кэйи, жестах. – И куда ты теперь? – они сидели рядом уже порядка нескольких часов. Так, но Альбедо отнюдь не спешил побыстрее тикать от сероглазого, ему было все равно, кажется, даже на утренний, шестичасовой, холод. Идти было, грубо говоря, некуда. Нет, Альберих мог бы.. Найти друзей, поискать себе дырочки у каких нибудь работодателей, только все это казалось.. Таким бессмысленным, что ли? Ой, тогда в этом контексте от звонка сводного братца слышится еще один из возможных смыслов - умыслов? Вместо ответа, который показался ему совсем ненадобным, - вопрос был каким то риторическим - Кэйа отбросил в половину выкуренную цибарку на проезжую часть, ее же точно в пополам - упс, точнее, если говорить, то всмятку - переехала первая же по счету шкода. Хотя не то, чтобы эта бумажка ждала именно какую то там шкоду. – Что слышно о Чайльде? Блондин на секунду переменился в лице. Однако, просто после того, как это заметил сам Альберих, тут же разгладил ошарашенные складочки, опять ставя мастерский закос под памятник. – Блять, Кэйа.. Хахах.. Ты серьезно думаешь, что я тебя к нему пущу? – его серьезный взгляд непривычно контрастировал с сутью сказанного. – Я вроде спросил не об этом, – слушай, мне так ссать на твои "не пущу", веришь, а? И вообще.. Ничего, ничего не чувствую.. Будто бы вчера с его словами он выпил через ту трясучку все до дна. Оно пересохло, понимаешь?! А ты мне.. Даже не видно ни-ху-я. – Да чего ты от меня, блять, хочешь, защитник херов?! – Что? – Хватит мне жопу подтирать, как мамка! С хуя тебе вообще уперлось, что мне от него надо?! – Это называется "беспокоиться" и "заботиться". Можешь пополнить лексикон, блять. – Ах, лексикон.. И чем мне его еще пополнить, а, золотце? Словом "неблагодарный"?! – да завали ты уже со своими клише! – Да блять, это же суицид! – Альбедо кричал совсем редко. Его голос, прежде и так похожий на потертую наждачку, теперь стал быть похожим на то, как этой самой наждачкой стирают ржавчину с лезвия. Будто бы сама ржавчина в нее вгрызлась, – Ты помнишь, что было в прошлый раз? Не помнишь?! Окей, я помню! Тебе ли не пиздят твои полоски на запястьях? – Нет, не пиздят. – Хуй там! – и чувство такое, будто бы уже объяснять ничего совсем-совсем не нужно. Брось ты это, а? Два взрослых человека.. Три.. Четыре? И все все понимают. Ты лишь мутишь воду. Хватит искать смысл! Кэйа в резонанс к своим мыслям забрал минуту тишины. – Где ты спать будешь? – Меня позвали на праздник. – А потом? – Я Леопольда съем, пиздатый суп с котом. – Ты только по праздникам и шляешься, – он так и не ушел. Сегодня расцветало очень морозное белое солнышко. Нужно бы думать о том, где взять кров. Но почему то не получается: он, Кэйа, думает только где бы взять глоток. (свежего воздуха?) Альбедо театрально мерил шаги по высокому бордюру. Сначала он посчитал, сколько в нем ширины - вышло на полторы подошвы. А теперь он совсем сбился со счета. – Когда в последний раз чем то дельным занимался, а? – Меня за дельное выгнали с учебы, – Альберих шел рядом. Ему как то страшно начало казаться, что без его помощи блондину уготовано совокупление с тротуаром. Но, судя по всему, вероятность этого только возросла с ведением его под ручку то и дело подрезающим прохожих налево Кэйей. – Тебя выгнали с дельного от безделья. Не перекручивай. – Да кому всралась ваша корочка?! Вон, есть гениальные следователи и без образования! – Где? В фильмах? – В русских. – Подумай, Кэйа.. – так ничего и не достиг. А нет, до дна то достал? Или еще тоже нет? – Мне говорят, что моя проблема в том, что я слишком много думаю. А ты просишь подумать еще. Ну я и говорю: есть планы на ночь, че еще надо? – Ты говоришь так, будто смотришь на все с экрана монитора. Когда мозги встанут, что жизнь - не кино? – Вставали. Им не понравилось, – это называется русская тоска, солнце. Это когда уже все проехалось по гландам; и правда кажется: может я в блядском фильме? – Ну ок, допустим. Меня возьмут куда нибудь.. Да даже за нормальную зп, м? Сниму квартиру.. Или лучше: ипотека в однушку, – лучше, да? Хахаха! – и че дальше? – Ты спрашиваешь меня в чем смысл жизни? – Альбедо резко остановился, следом за собой притормаживая уже набравшего ход Альбериха, – Ну да, если так рассуждать, то только в петлю. Как ты жил до этого? – Да так и жил! Я просто везунчик по жизни, душа моя! У меня есть богатенький брааатик.. – Ты можешь делать все, что захочешь, не отдаваясь этому.. серому рабству. Я тебе о чем толкую? И вчера.. Все у тебя в голове. Если бы ты захотел, ты бы.. – Не учи меня, сука, жизни! Что мог бы?! Что, блять, Альбедо, что?! Я проебал жизнь! И неуверен даже, что не хотел проебывать! – Тебе двадцать четыре только. Рановато с такими заявлениями. – Ах, говорят, после тюрьмы делают перестановку интересов и приоритетов. А я сидел. Может, не долго, но сидел. И знаешь, переставлять то оказалось нечего.. – У тебя есть мечта? – Брюнет смачно отхаркнул в проезжую часть. А спустя пару секунд с того места раздался неприличный ржач. Он даже не стал отвечать на этот вопрос. Неинтересный бы сюжет получился, пиши кто нибудь про него книжку, а? Ни смысла, ни цели, - то сметь – сама цель - а у героя же должен быть Эверест. Еще, наверно, главное, чтобы откуда то магическим образом бралось желание эту самую Джомолунгму покорять. Все просто крутится в сегодняшнем дне. Крутится, потому что повторяется, как шарманка, понял? – Ну хотя бы в детстве.. – В детстве? Хочешь знать, о чем я думал в детстве? – блондин неуверенно кивнул. Он так же ропотно спрыгнул с каменного кремового бордюрчика и отвернулся к каналу рядом. – В детстве я думал о том, как же меня бесят все ебучие рожи вокруг. Мне казалось, я не в той вселенной. Потом я думал о том, что я мог бы найти кое каких ублюдков и отомстить за один инцидент. А знаешь, как шатко жить местью? Просто потом, когда забиваешь хер, - а ты его почти обязательно забиваешь - жить становится совсем нечем. Так и получилось, да, прикольно? Вот.. – он сам скоро притулился к ограде, чиркая зажигалкой - наверно, нужно было бы давно купить новую? Но он уже тучу лет заправляет, заправляет мать вашу, дешевую пластиковую ярко желтую с заправки, – я читал, как левые люди просто плывут себе в одном дне; дне, который сменяет другой, такой же. И они не думают о завтра. Не думают о хери а-ля: задумайся, чем сегодня лучше, чем вчера? Если не лучше, то ты каждый день должен преодолевать себя, чтобы ставить новые, мать их, рекорды..– последнюю фразу он в абсурдную форму исковеркал, при том мимически выражая недо-иронизирующего пешехода, – И, блять, не потому, что их устраивает "сегодня". А потому что им похуй. – Ты горазд читать. Жить надо чтобы жить. – Ну я же не иду сигать с заброшки? Мне нравится фиолетовый, – но он терпеть не мог фиолетовый. – Знаешь, мне до какой то поры было насрать, че у тебя с Рагнвиндром. Но теперь мне кажется, что живи ты с ним, у тебя бы отпало много противоречивых вопросов. – Ахахаха! А, да?! – Блять, да он их запускает! – Че толку от твоих принципов, когда они не приносят пользы? – В курсе, что толк и польза - это синонимы? Еще меня обвиняет с образованиями... – он сделал паузу специально, пока его бычок долетал в воду, – Он мне не нравится. – Кэйа, ты живешь с ним лет десять. – Больше. Поэтому и могу сказать, что не нравится. А ты скоро прекратишь нравиться, если будешь тыкаться палкой, лапочка. Палкой, да? Милый, я дышу и так как наладом. Ты думаешь, блять, мне прикольно, что все проебано?! Хаха.. Да.. Прикольно. Хорошее слово. А главное, охватывающее.

***

Как их терпеть на трезвяк? А? Как, как? Он нарочито, как делал иногда, - впрочем, стой, а разве мы не условились, что ты из этого себя только больше корчишь? - расфокусировал оба уха куда то в противоположные анатомии стороны. Это было почти как перестать резким хотением напрягать глаза, чтобы они исправно сводились хоть к какой то объективной точке - так они разъезжались и объективность переставала существовать. Было похоже, в общем то, на то, как каждый человек имеет бублик своей пресловутой особенности в публичном месте. От такого сравнения по лицу Альбериха босиком пробежалась странноватая улыбочка, по сути своей совсем-совсем несуразная в этой комнате, но отчего то так гармонично играющая среди прочих. Будет лишним, наверно, говорить, как еще звуки начали бегать и опаздывать в этом шейкере. Сероглазый кинулся на обыск внутренних карманов, но те, кажется, пронюхали, что к ним явятся на дом, и по шурику заныкали все свое, что может быть изъято. Умные, да, Кэйа? А-яй... Не оказалось там спасительной фляжечки. Она становилась спасением для него, для Альбериха, уже конскую часть бытия. Только вот оно все, как только и подчеркивается, специально. Каждое действие нашпиговано подлянкой, чтобы нарочно заставить беситься. А потом еще кричат мне в лицо: "хера ты орешь как истеричка?!" Вот только иронично выходит: кричат они тоже то. Да не выдавливай ты из себя, а? И так же знаешь, что дело в хронике! Какая нахуй хроника? Я тебе что, грек, блять? Он даже наслаждался всем этим гвалтом: беспорядочный галдеж; где то далеко с таким же перебоем слышались уехавшие струны гитары - да, прямо как крыша; а где то совсем рядом скрипела железная дверь чьего-то заплеванного подъезда, которая напоминала в блядской какофонии гениальную, как нынче принято принимать, скрипку. Получался до боли гармоничный оркестр, выкорчевывающий из души что то, что называют "тем самым" и выхаркивал на бензиновый асфальт под ноги. Кэйа развел в стороны обе руки, так, что в неясной самому себе эйфории его понесло на прикружеваниях куда ноги захотели, в прямом смысле. Стало даже грустно как то, что не изобрели такой дребедени, чтобы записывать музыку прямо из головы - Альберих был готов отдать за такую все свои органы, только сейчас, только еще чуть чуть, чтобы как если бы попали пулей в желудок и оттянуть падение в раскаленный воск. И абсолютно все равно, как бы больно то ни было. Хотя сам он никогда не выделял себя как самоотверженного музыканта, готового возложить венец своей жизни - цветущую молодость - на алтарь творчества. Странное дело обстоит, может так и посвящаются все в "рыцари"?       Только, что к сожалению, это короткое внезапное продление вчерашнего банкета организмом длилось в реальности всего то какой то миг. И уже через его самый, миг, все вокруг сделалось бурлящей розовой рвотой - кипятком, который взрывался и подлетал к потолку мозга в потоке скорости света. Где каждый звук, произнесенный ими отдельно, стал быть уродливым. Как их терпеть?!       Раньше он учился говорить родным то, что они хотят слышать. В принципе, множество их звуков тоже рассыпалось по полу. По полу, или, если точнее, по стенам, и бисером рикошетило со всех сторон, только уже непонятной кашей, отчего у самого Кэйи иногда все таки закрадывалось впечатление, что он непорочно обкуренный. Но если и оставаться честным, то в том, что и родными то они не были. Хотя, как бы то абсурдно ни звучало, на практике и родство это самое - вещь крайне растяжимая. Только у Альбериха натянуть ничего толком не получилось.       Они устраивали широкие вечера, чтобы собраться всей семьей и провести больше времени в той трепетной близости. Кэйа никогда приглашен не был, все выходило негласно. Впрочем, это обуславливалось банально тем, что он, к сожалению, и так жил в месте рандеву. Они все вылезали из своих мобил. А я утыкался туда, просто чтоб со мной никто не заговорил из новых знакомых. Знаешь, а может я всегда таким был, м? И так повторялось часто, не только на семейных пиршествах: было неприятно, когда меня узнавали на улице и что то кричали, махали руками, шевелили губами - просили уделять внимание: я смотрел на важные буквы в экране, уже в бессмысленности своей выученные наизусть. И чем я захламил свою голову, а? Считаешь, что двигаешь головой? М-м, не мозгами. Ты типа мыслишь? Плоско. И вот как мне терпеть их?       Я не могу общаться с кем то так, чтобы не о ебле думать - не о ебле или о себе. Выходит пошло и сурково, да, я знаю. Я не виноват, что мне не интересно: я просто слышал уже все ваши слова достаточно часто. А вам бы обижаться. От этого не получается долго водить дружбы с людьми, а знаю я уууу скольких. Хотя, может, и вовсе не от этого - где то слышал, что следует сказать себе "все нормально" и всего лишь послушать возражения внутри себя. Гениально. Только мое яколо будет дальше выдавливать глаза своим "нормально", так что лучше даже не начинать. Я уже не помню, на чем я свою кашу заварил, зачем заварил. Но у меня на районе у одного такая каша - так не интересно. Все, кто вытерпел меня достаточно часто, – не-не-не, даже не пизди мне, что вытерпишь меня любого: дольше самого себя со мной еще никого не было - тоже звучит пошло – говорили тоже много. Я их слушал, перебивал и перенимал черты. Так вышло, что я не знаю, какой я. Не помню, что со мной осталось. Просто я не знаю, что было сначала. Они все равно ушли, ну я в память купил кактус. И как мне терпеть их всех на трезвяк? И почему только Кэйе, при попытке придать своему общению форму, чудится одна только грязь, полное отсутствие личной гигиены - странно же, что никто из его знакомых таким не промышляет - и массовое пренебрежение? Кажется, что следует только представить, так первое, что идет на ум - Альберих жертва. Только жертва чего то извне или жертва своей самооценки? Какая разница? При любом раскладе общество - это мерзко.       Вывод, несомненно, пошловат. Однако только сейчас он, Кэйа, сделал его впервые по настоящему искренне, так, что открытие потрясло его, узнай сам о том, кто же оставляет круги на полях пшеницы. Он завернул за первый попавшийся под ноги переулок, который, по всей видимости, в отместку за то, что по нему прошлись, эту же самую ногу вывернул до желто-белой волокняной боли. Она поджидала за углом каждый раз, и каждый раз Кэйа запоминал ее смутно. А вывод выходил такой, что все люди какие то... В самом деле грязные, что ли? – Да нет, даже не так, – Альберих продолжил уже вслух, только тише: вокруг не оказалось ни души; но то все кажется мне - постоянно так и оказывалось, – Не люди грязные, а всякое взаимодействие.. М-м. От них постоянно перед глазами начинали бегать картинки с чем то явно антисанитарным: руки - не суть, будь то руки чистые, грязные - раскладывались в потные ладошки; их лица в мимических извращениях на памяти оставляли отпечаток своей явной прыщавой жирности; а каждое слово вгрызалось под кожу случайными плевками. Нет, на самом деле сероглазый конечно же знал, что все совсем не так. Просто теперь, после этого самого открытия, он с каким то трепетным ужасом начал в холодке понимать, почему Аякс не расстается с пачкой салфеток. Вроде бы, у них на этой салфеточной почве даже конфликт как то раз складывался. Хотя, наверно, не раз - грехом даже считаться поди будет, попытайся Кэйа даже примерно что то считать: половина, если не большая часть, времени, проведенного с Чайльдом, была заткнута по гланды спиртным и беленьким - грамматически неверно написанной водичкой и снежком. И поразительно, как же его брезгливость, если это так, конечно, называется, не мешает его профессии? А может быть, и мешает, он же как: монетку постоянно кидает, а? И сам такой, что на спор мог... Вот именно! Просто чертов спор!