Испорченные вещи принято выбрасывать

– Хэй, брат! – наперевес с пьяным "хахаха" сквозь толпу стал продираться парень, как сквозь тернии, блять. Тот, который еще прямо душа компании. Загорелый, высокий, он больше походил на сбежавшего из какой нибудь Турции в наш холодный климат, – Че, классно.. – Ты че? – А можно тебя пригласить к себе на днюху? – Пф, нет, – сзади маленьким холмиком вырос Альбедо: – Бесплатно. – Ахахаха! – к пацану пристроились две веселые девчонки, послышалось громкое улюлюканье. – А переспать с Альберихом можно? Эй, хахах! Че почем? – Прикольно.. Э, слыш, – блондин захапал руку друга, все еще пытающегося по тихому свистанануть заманчиво зелененькую бутылочку и почапать на добром слове, – А где? – А когда? В смысле.. – Кэйа выждал на вид паузу, очень харизматичную, на самом деле выразительно икнув от нежданно до пени выпитого залпом, – А зачем? – Я позвоню! – и под громкое девичье "ууу" он удалился в обнимку с самими красотками. Забавные ребята, что еще сказать. Только разве что - кто? Да вообще какая разница? – Пойдем, пойдем, – он обещал, что якобы этот вечер будет набит под завязку. А вот чем - фиг его знает. И от скованности в груди - правду, кажется, говорят, мол, будто бы цепями стальными перетянули - не спасает теперь уже ни бутылка, ни девчонка. И если от первой Альберих все еще отказаться не мог никак, то без второй становилось совсем как то.. Тоскливо что ли? Не по своему. Словно бы его, Кэйи, частичку наглым образом оторвали, а он взял и забыл ее - будто так раз и нету. Видел сероглазый как цепями такими в самом деле что скручивали, только совсем не в груди, а как, скажем, колышки в земле - чтобы собаки не срывали. Вот они самые так же точно все - от самого начала и до верхушки были перебиты, перемотаны. И сжигали. Картинка по итогу больше походила на изуродованного богохульниками Иисуса: отчего то образ понесшего наказание преступника ассоциировался у Альбериха со всепрощающей и милосердной иконой христианства. Только вот нигде не писалось, что бренное тело Христа больше смахивало на тлеющий уголек. Такие угольки еще отвратительно смердят.       Брюнет рвано стряхнул мысли в кучку и выкинул под ноги. Они правда будто бы по законам физики улетучились, только без них все окружающее стало потихоньку обретать свое настоящее. Руку Альбедо не разжал: он так и вел сероглазого меж чьих то голых тел, одетых, одетых вычурно и некрасиво.. И Кэйа здесь не получался, как ни старайся впихнуть в полотно: он, все еще в достаточной степени здравомыслящий, не вливался в общие законы цвета: не то красный и синий рядом смотрятся отвратительно. Композитор какой то, выходит, бездарный. А всему тут и все равно. Друг говорит, мол, напиться нужно, а что оно - напиться? Сразу все пестрящим и танцующим сделается. Как если бы этот самый художник взял и зачем то по палитре размазал все свои краски. Уверенно Альберих мог бы заявить: грязь с под кисточки по наброску хуже уже не сделает. М-м, не хуже, чем было. Только грязь эта с мутящей пеленой у желудка рядом становится. И запоминается оттого тоже мутно, да еще и некрасиво. – Ну и куда ты меня притащил? – У тебя такое лицо, будто бы здесь детский сад, – наверно, он это к тому, что Кэйа, мягко говоря, не очень то любил детей, – Я тебя познакомить кое с кем хочу. Вы, может, даже сдружитесь. – А это деловой вопрос? – брюнет с только только загоревшейся искоркой наклонил голову чуть вправо, пока визави полез в задний карман своих джинс. Жалко, что он этого не видел, когда сам же не раз отмечал, что этот серый на глазном яблоке скоро станет таким же точно, как у Тартальи - точно, половину знакомых Альбериха бы уже вытошнило от еще одной галочки схожести. Альбедо легко выудил телефон и теперь старательно писал-стирал на дисплее что то, по всей видимости являющееся сообщением, - не куда ли проще позвонить? Тем более что здесь никому и в голову не придет ждать смс-ки - однако вопреки разумному мысленному доводу, блондину даже в голову не стрельнуло, что что то может быть не то. – А тебе что, с одними бизнесменами ладится? – Как видишь, и с ними не особо то ладится, – он выдержал небольшую паузу, – а с деньгами у меня туго. – У тебя связей на целую катушку, а с капустой проблемы постоянно. Дело немножко не в знакомствах, не кажется? – Кэйа старательно фыркнул, так, чтобы Альбедо до глубины души смог прочувствовать задетую струну души Альбериха. А он от этого мало того, что ничего, так еще и глаза выкатил куда то вверх и внутрь. Пока сероглазый допиливал его самого своими очами, меж чужих рук и тел, немного неуклюже и постоянно сбивчиво извиняясь, вылезала потихонечку незнакомая прежде шевелюра. "Чудесно, – подумал Кэйа, – теперь у меня пополнение в визуальной галерее цветов волос". Хотя не то, чтобы он недолюбливал крашенных, - никогда не забывая про этот аргумент, добавлял, - он на протяжении долгих мучительных лет встречается с таким, куда там, не до того. Встречается и расходится. Нет, ну так же и закономерно: люди встречаются, а потом прощаются? – Я Сахароза, – Альберих даже чуть чуть растерялся. На вид она представляла собой больше тот самый шаблон девочки-хикки, которая шугается даже чужого выдоха в свою сторону. И каково же было удивления, когда кареглазая, - господи, за что столько их, - сама бодро протянула свою ручку в качестве приветствия. – А тебя правда зовут.. ну.. Сахароза? Или это типа клички? – Это Кэйа, – под демонстративное цоканье это больше смахивало на стыдливое извинение за непутевого друга. Эй! Брюнет сразу почувствовал острое жжение-желание поскорей смотаться с этого общества. И дело не в именах, в него частично входила даже затянувшаяся пауза. Будто бы не среди своих. Будто бы? Он совсем другой же.. – Нет, это конечно кличка, но она больше имя вытеснила. Так что все зовут меня так. – Окей.. – Альберих чуть наклонился к другу, стоявшему больше на условной черте рядом с ним самим, – А почему ты сказал, что мы сдружимся? – он даже постарался спросить потише, так, чтобы сама девушка не услышала. Здесь в толпе и музыке, к слову, это было не сложно. – Ей тоже нравится "алхимия", – но на абсолютно безразличной ноте, совсем уже проигнорировав тон Кэйи, он остался сторонником более сложного состава диалога, имя ввиду всех троих, а не только двух. Его пальчики снова заелозили по мобиле, только вдалбливая молотком в сероглазого раздражение дальше и глубже, пока и брюнет, и Сахароза остались в гробовом молчании, все так же больше смахивающем на молоток. Правда все больше начинало казаться, что в этом плане она, все таки, какой то мазохист. И в смысле "тоже"? Он с немым вопросом перекрыл сначала светящуюся часть гаджета, - там мелькали какие то переписки - а потом и вовсе опрокинул металло-пластиковую финтифлюшку на пол. И, кажется, его лицо, если бы он заново не нарисовал на нем свою фирменную улыбочку, походило бы на табло осужденного за убийство, но не отчаявшегося преступника. А Альбедо, заместо того, чтобы выразить хоть что то своим, стоично проигнорировал чужой выпад, даже бы сказать, что как обычно. Просто уже, наверно, привык. И тут бы ему, Кэйе, следовало только сильнее разозлиться, только он, по виду и так уже доведенный до белого каления, без лишнего ропота опустился чуть ниже, на пол, туда, куда только что опрокинул чужой телефон, поднял его, ничем не сломленного, и всучил обратно и с коротким, но явно показательным "извини". Брюнет конечно попытался выдавить из себя его максимально искренне и гладко, но оттуда получилось только какое то кислотное и рваное - рваное даже поболе истеричных дерганых движений Сахарозы - комканное слово. Это как если бы захотеть допить "какао" из столовой, а примерно с половины чашки, заместо более-менее походящей на напиток субстанции, на язык осел лишь мерзкий порошок. Хотя и не сказать, что сам напиток не оседал на стенках горла таким же мутным порошочком. Однако он был хотя бы сладковатым и чуть более жидким. Но, наверно, может быть, сейчас Кэйа в самом деле где то глубоко-глубоко изнутри почувствовал себя виноватым. Хотя бы не столько из за телефона.. – Я имел ввиду, что у нас с ней много общего, – а, ну тогда ясно. Он, Альберих, с тобой ведь только потому, что ты глушишь залпом наркоту. И насколько это, по твоему, должно быть дешевым?! Альбедо завел себе привычку смахивать повадки Кэйи будто бы тряпкой пыль, когда она оседает на темном столе. И вроде бы не заостряет внимание и, наверно, хорошо, что еще глотает, - процентов восемьдесят от окружения сероглазого только плевались и разводили скандалы, кто то вроде даже постоянно повторял, что он такой никому не нужен будет - просто от этого сдержанного равнодушия становится совсем как то тоскливо. Лучше пусть и кнутом, но с реакцией, правда? – А насчет делового, вопрос, все таки, висячий, – он от греха подальше засунул этот чертов гаджет обратно в карман, – у нас совсем не с кем всю эту муть разводить. Мы же как персонал, – теперь Кэйа четко ощущал на себе его какой то не то медовый, не то мятный взгляд. Просто сам уже старался даже не коситься в сторону друга, вот и приходилось только что - ощущать, – так глобально не толкаем. – Только не прикидывайся, будто бы у тебя нет со мной столько общих знакомых в этом деле, – сероглазый мазано дернулся, это вышло как то само по себе, как говорят больше грамотно - непроизвольно. В ответ на посланный позыв помощи откликнулся только рвотный, причем сам Альберих не знал, почему он что то посылал и почему, собственно, ему вообще что то откликнулось. Это был обыкновенный диалог, который он совершает на регулярной ежедневной основе. Правда в последнее время постоянно старается все таки не совершать. А алгоритм действий был прост: это теперь уже стало быть наперегонки. Кто первее: оно из тебя, или ты в него. И абсолютно все равно, что из самого брюнета уже очень давно ничего не вырывалось, а только грозилось, поэтому он по выработанной за этот вечер схеме схватил первое, что попалось под руку, на ощупь так стакан, и опрокинул в рот. – Я не намекаю, солнце. Просто если тебе приспичит криминал, а я знаю, что куда нибудь, но тебя занесет, то у тебя очень много лазеек. – Меня часто заносит, но я всегда в пустоте.. – Но я же не циничная тварь. Это только порыв справедливости: мы с Сахарозой общаемся часто и близко, так что.. Ты ведь должен знать такой узкий круг в лицо? Да, да. Часто и близко, зай, я понял. Альберих важно покивал-покачал гривой, так только, чтобы развеять снова заслоняющую все небо - потолок - крышку гроба молчания. И, дабы не оказывать впечатление забитого капризного мальчика, перекинул обе ручки через обоих своих собеседников, с не чуждой для себя развязанностью приобнимая каждого за плечо. Он пару раз легонько похлопал где то там же, где то по спине, прежде чем наперевес с ветреным, по происходящему даже экстравагантным "ну покеда, лапуль", гордо вышагать куда подальше отсюда.       Как будто бы вышагать для него, для Альбериха, значилось сбежать. Сбежать прямо как от всех людей разом, когда волной моря - странно, ведь сам брюнет и не так уж уставал, чтобы отдыхать - накатывало потребностью резко отгородиться от всех вокруг, при ощущении, что только диалоги с третьими лицами, не важно, кем именно, служили проблемами его с самим собой и свой жизнью. Остановился сероглазый только у основной части зала: здесь столы были почти что нетронутыми - рядками в произвольном полете фантазии раскиданы по всей комнате. Хотя и не сказать бы, что комнаты тут были больно ярко выражены: дом, он сам по себе просторнее какой нибудь квартиры, только вот планировка больше походила на дешевую, явно чудом схалтуренную студию. И на столах этих самых также точно недорого - впрочем, чему удивляться, если здесь все под одну ответственность? Не порталы в миры другие же открывают новые межкомнатные двери - что то розовое в пластике, что то, чему доверять не хотелось. В свободное плавание Кэйа тоже не хотел. Как ботаником-заучкой, отвергаемым обществом, как тем самым странноватым парнем в компании, что иной раз вкренит в диалог что нибудь, как что то несуразное и в конец вульгарное, это как киркоров в фите с малолетками, только в тысячу раз абсурднее - не хватает сероглазому только толстых очков в леопардовой оправе и девственных пушистых усиков. И если бы сказать, что чувство это получалось совсем уже неприятным - все равно, что не сказать ничего. Давно еще брюнет привык к повышенному вниманию и успешной социализации: все при том, что общество Альбериха не шибко любило, и он отвечал ему взаимностью. Только вот едва делу стоило дойти до чего то осязаемого, так сразу прочим вокруг отчего то становилось совсем до фонаря: какой он, Кэйа. Ему бы только улыбнуться и подружиться, но сейчас как то совсем совсем не хотелось. Оно все только изнутри сжиралось: то надо, то не надо. Нужно только лишь полетать.       Как свойственно Альбериху в принципе, он воровато окинул с полуприкрытых век общую, как если бы мясо в блендере слиплось, массу всего человеческого в зале. Впрочем, человеческого там, естественно, не было, хоть куда посмотри: ни во внешности, ни в поведении. И, зацепись он своими очами за ползающего на всех четырех конечностях какого нибудь пьяного друга, удивление скатывалось бы точно к нулю. Это, наверное, странно, что ему здесь будто бы просто не находилось места. С таким ощущением, что слишком уж с высокой башни он на всех здесь взирает, - как никак, а просто так люди сюда не падают, как в яму - брюнет только раздраженно цокнул языком. Как если бы водой ледяной окатили на целый миг. Он вжался в ближайший столик и прикрыл глаза. Здесь есть все и нет никого. – А ты в курсе, что им до тебя приспичит дело, когда ты расправишь руки со своими плечиками? Да, есть такой прием. Только, умная такая, расскажи это всему, что имеет место быть не только в холодном рассудке. А ты кто? Девушка, на вид многим младше Кэйи, младше него и, даже кажется, Альбедо. Брюнет сразу опешил от вызывающе-яркого мятного оттенка - он его узнал, разве что коли узнал, то не сказать, что обрадовался. И по привычке следовало бы перекреститься, не оставь его вера чуть позже ее примерного освоения, только внезапно вспомнилось, что Дилюк, на секундочку, важный-хуй-бумажный бизнесмен, тоже выкрашивает свои патлы в ярко-красный. А в паспорте вообще походит на рыжий.. От мысли этой сероглазый выдал непонятный, слишком неуместный в контексте происходящего извне его диалогов смешок. Причем тут же проникся каким то подкорково-подсознательным уважением к Сахарозе: она не повела и бровью. – Знаю. А мне это не нужно. – Тебе то и до себя дело не спичит, – следом за ней нарисовался и сам блондин невысокого роста. Его морская пена тут же вывернулась в теперь уже привычную для него, Алхимика, вину, – Я тебя опять тут бросил. А Кэйа ему что, ребенок, брошенный в людном торговом центре без присмотра? Хотя.. Противное чувство. Сколько тебе, Кэйа? А все так же, как много лет назад. Людей много, а ты ни с кем не идешь на контакт.

***

– Да он конченый! – Я же говорю тебе, это мужик, понимаешь? Вот он не понимает. Ему надо только разжевать и по полочкам разложить, и то, – та, что сидела чуть поодаль, так, что если бы смотреть от самой двери, то справа, жадно приложилась к своему последнему, судя по уже пустой бутылке белого полусладкого, бокалу. От нее даже до стены доходил стойкий аромат дорогих духов, который тоже, кстати, отдаленно напоминал такое же белое вино. Или шампанское.. Альбериха некрасиво поморщило. Их вкус отвратительный. А его с детства только таким и пичкали.. Аристократия.. Тьфу, блять. – И то, он еще отмахнется, скажет, мол, истеричка ебаная, и свалит. Еще лучший расклад, если до конкретики досидит. Ты че нервы то тратишь, а? – Я хочу, чтобы он понимал меня! Тогда смысл отношений, если все так?! И правда. Что, блять, вы нашли в "просто побыть рядом"? Романтика? Да это самая блядская и краткосрочная служба романтики! Не то если не понимает, тогда слова приходится сводить в какие то примитивные пещерные звуки. Просто раскладывать смысл в деталях на что то обобщенное и совсем, совсем уже грубое и извращенное относительно его первозданного вида. Или как с ними.. Ты говори, говори не весть что, так, что сам не разбирай, а они сами, сами все в правильном для себя русле додумают. Следует же просто найти какую то общую, их, волну, и вещать по ней как радио, только с определенным стилем и жаргоном, а то примут за "врага", не поймут.. Та девушка с неприлично стойкими духами, у нее были темно-темно-русые длинные космы, как то уж совсем обреченно выпрямилась и посмотрела, наконец, на свою новую подругу: – Знаешь, я вот слышала, что мозг, даже на уровне банальной анатомии, анатомии, или чего то там еще, у мужчин и женщин строится по разному. И совсем необязательно, чтобы он обнимал тебя во время мелодрам со всем пониманием того, почему ты плачешь. Важно же, чтобы обнимал? – Нет, не то! О каком взаимопонимании и разделении любого горя и радости идти речь может, когда все так.. – сероглазый тоже, как, впрочем, и темноволосая собеседница, так же редко - только для него совсем впервые - окинул взглядом вторую девчонку. Вот же.. И горе и радость, а? И что же девчонка со слезами поет о вечном.. На пальчике колечко, хотелось бы уберечь, но твое "вечно" скатится до рутины, а разделенная радость с горем до поделенных напополам кредитов и ипотек.       Сама кухня находилась абсолютно, даже до какого то отвращения по банальному, обыкновенной маленькой комнатой. Неужели они все это нарочно так делают: как ни кухня, так метр на метр, да? И по периметру этого самого метра расходились ровным пошарпаным бетоном стены; их пересохшие, как потресканные девичьи губы, трещинки как раз и создавали собой ощущение мертвой пустыни, сводясь к единственному великому предмету - окну. Хотя сомнения о том, можно ли назвать окно полноправным предметом, все же проскакивали. И клееночка тоже на избитом где то по дворам столу была поцарапана. Такое чувство, что ее память даже сохранила следы страшно подробных сколов ножа от игр с ножиком и пальцами. Аяй, а девы здесь.. Кэйа до сих пор отмерял своим дыханием точный тик секундной стрелки. И, возможно, остался незамеченным только в силу своих удивительно похожих на стенку свойств, а не от жаркого переживания о могильном двух телок. Альберих неуверенно перемялся с ноги на ногу: его способности к взаимодействию с социумом, кажется, успели атрофироваться вместе с желанием с этим социумом, собственно, и взаимодействовать. Обреченным взглядом он окрестил одну-единственную одинёхонькую табуреточку прямо между дам и, как оказалось, донельзя гармонично вписался в их скромную коммуну, - оттого, кажется, что его длинные смоляные патлы уже успели растрепаться усталыми гнездами и ветки оттуда ровно так же по обреченному, с какой то особенной тоскливостью, рассматривали вялую охристую клеенку, как и у обоих собеседниц рядом - так, что эта самая костлявая деревяшка от неожиданности, наверно, ненадежно айкнула.       Говорить не хотелось совершенно. Мне бы яду бы глоток или вина.. Пить уже кончилось? Ну раз кончилось, то раз вот заполнить рот уже не надо. А здесь так принято: душевные разговоры вечерами на кухне, нараспашку открывая все окна глаз и выбрасывать к черту с обрыва ключи.. А я рыб люблю. Только вокруг все делается каким то скребуще-нерешительным. И голос вдалеке - вдалеке теперь уже, а тогда же он был прямо здесь? - только тихо шепчет. Да кто тебе поверит? – Ты кто? – она засунула его пьяного изнутри в какую то новую ванну и включила самый настоящий кипяток заместо ледяного душа. Зачем? – Я Кэйа, – сероглазый протянул руку в знак рукопожатия. Только отчего то собеседнице жест этот не сильно понравился, - кто же подумать мог, что ее половые предрассудки зайдут так далеко? Или не то только парни друг другу руки жмут? - она гордо утерла тыльной стороной ладошки свои соленые слезы и уже была готова дубасить его, едва присевшего, из почти-настоящего пулемета. – Да не смотри ты так, я наслышан. – И дохуя наслушался? – Дохуя, – Альберих отрезал так, как если бы холодным ножом жопку огурца. С таким же характерным металла об деревяшку стуком, – И я, вообще то, не самый козел тут, а? Знаю одного красноволосого мудака.. – Так ты из этих? – ее лицо было таким, какое вырезалось в памяти при упоминании имени Кристина. До сих пор брюнет так и не услышал ни намека на то, как же к ней обращаться по течению чужого диалога, так что такую раздачу кличек, наверно, ему простят. Кто? Кто нибудь свыше.. – Ага, хомо сапиенс, из этих самых, – несмотря на всю специфику личностных разногласий, Кэйа почему то так и не приспособился к слову "гей". "Пидор" принимало кране негативную эмоциональную окраску, а все прочее находилось по детсадовски абсурдным, так, что и произносить было не по себе. Значит, проще просто придумать новое слово, блять. И со всем этим багажом Альбериху каждый раз хотелось бить, и бить примо в лицо, когда у кого то открывался миленький, по мнению самого сероглазого в такие моменты, ротик, и чужой язычок начинал уродливо выворачиваться, относя его, Кэйи, персону к каким то там "самым". – И что за мудак? – на удивление, провозглашенная Кристина даже не собиралась катить бочку. Она только чуть отвернулась, чтобы издалека докинуть пустой, теперь уже, видимо, бесполезный бокал куда то к раковине - и не жалко совсем, что разобьется?       Рыб Альберих любил за то, что они молчали. За все остальное он их, кстати, терпеть не мог. Единственное животное, которое хоть когда либо в жизни ему принадлежало, - рыбка - сдохло от голода и успело наполовину разложиться, пока у сероглазого дошли руки почистить воду в аквариуме. Дело выходило до того запарным, что он каждые дня три-четыре проклинал ее, бедную, за одно только ее существование. А на том остальное, кажется, и кончалось. Сам Кэйа был готов отдать все зубы на то, что спросила темноволосая не столько из любопытства, сколько из желания перевести тему и внимание на что то посвежее. Посвежее, даже несмотря на то, что тема эта была чутли не под копирку обведена с темы ее прежней собеседницы, - сейчас она почему мышкой притихла - разве только брюнет не был готов разливать слезы здесь, как хорошенько встряхнутая бутылка шампанского с перекрытым горлышком. Просто никому не нравится по настоящему решать чужие проблемы. Слушать, если найдутся - пожалуйста. Ведь супергероев в нашем городе нет. А если есть, скажите им, пожалуйста, пусть выметаются отсюда к чертям. Эта девчонка выпытывала решение. За решениями идти бы к школьному математику, и только. – А он что? А он.. Тупой он, что, – не так уж долго его задница смогла усидеть на табуретке. Брюнет встал и, чуть покачиваясь в своей уже привычной манере, зашагал к холодильнику. Шагал он даже меньше, чем сидел, если честно. Хотя ждать портал в продуктовый, - как будто бы у него были деньги - естественно, было бессмысленно. Застал Альберих только три пустынных белых этажа, настолько, что прям аж до слез. И не понять только, слез от того, что они белые, или оттого, что пустые? Так и на себя глядя тоже слезы наворачиваются. Кэйа, ты блядский холодильник! Ахахаха... Тогда брюнет нагло полез в морозилку, и, если честно, ему было абсолютно все равно уже, особенно когда рука нашарила забытое вино где то глубоко. – Хотя нет, это я, наверно, тупой просто. Вообще открывал рот и пытался что то втюхать, – сероглазый с характерным всякой бутылке "пам" приложился к самому горлышку, – вот есть же люди, у них, сука, на самом ебале, вот прямо на лбу написано: закаленный долбоеб. Ему что стучи, что не стучи, вообще по барабану, его как, раскаленного, треснули нормально, так он и вырос, – он очень по джентльменски поставил бутылочку на стол, туда, где ей, по сути, было суждено стать пустой и проститься с миром, прежде чем, ойкнув, взять ее назад и разлить по бокалам содержимое. А там еще чуть чуть осталось. На донышке, блять.. – Я ему про аномалии, он мне про хабар. Я ему черным по белому, он мне зеленым по деревяшке. Ну вообще, ну, – девушки в гробовом молчании сопровождали одним лишь взглядом каждое его движение, теперь только ему, Кэйе, теперь ему казалось, что он делает все слишком не так. Но голос в голове затих. И совсем неважно, как эту исповедь встретят, если это лекарство.. На его эмоциональное "ну" следовало бы, кажется, ответить. Так рассуждала и девчонка, теперь уже вызволившая из своих закромов пиво, - некрасиво - так что совсем скоро ее рыжие неопрятные "ураганы" весело качнулись в уверенном жесте. – Как с человеком говорить об искусстве, когда он, – Альберих постучал по уже изглоданному столу так, что заболели костяшки, – а ты ему о чувствах, об анализе.. Упрощать - это пошло! А я че? Лучше, что ли, табуретки, если с этой табуреткой, блять, на серьёзных щах разговариваю? – Вот что, дамы... Мужики реально долбоебы! Вы вот это.. – теперь уже он, заметно пьяный, в болезненном жесте покачнулся, погрустневший, – без мужиков. А? Нахуй они вам? Мне просто грустно.. И, наверно, так же просто было видно, как он отчужденно влез на эту табуреточку. Иногда как лезвием раскаленным, раскаленным настолько, что, кажется, уже не горячим, только сильно-сильно холодным, кажется, слова кто нибудь воспроизводит - ну до того точные. Со всей тягостью ощутить в такие моменты полагается, как Камю там писал: хуже отчаяния только привычка к отчаянию? Мотылек бьется лапками в лампу так безрезультатно и так бесполезно.. А дело же не только в нем, а? – Но что тогда с тобой, если ты все еще с ним? – А я не с ним. – О херовых бывших быстро забывают. – У меня, золотце, только два бывших. И они, кажется, как по циркулю в цирке только вот так крутятся и меняются между собой, – а перед глазами заплавали картинки, что комната эта - совсем уже не комната, а самая настоящая арена цирка, где едва успокоившаяся подруга слева - лев с такой же нечесанной гривой.. Хаха.. Это Чайльд! Тоже рыжая. А тогда там, где право, вот там Дилюк. Только цвет не тот.. – Прикольно.. И вообще. Может вру здесь все? Кому он и чем обязанным считается? Кэйа, идиот! Сам такой. Ой.. Это ты виноват, ты, слышишь? И это совсем не повод вести себя так. Ты панк, блять, какой нахуй повод? Панк? Кто сказал? Твои друзья, твои знакомые.. И вовсе необязательно, что есть только твое мнение и неправильное, Кэйа.       Блять! И зачем?! Зачем я опять рот открыл?! Там дождик собирался.. Не дождик, а ливень. Такой, что теперь через какую то там минуту-другую Альберих стоял, будто бы голый, или будто бы впитавший в себя весь бассейн. Трижды проклятую кухню он постарался покинуть как можно быстрее. Хотя стараться, в принципе, много не пришлось: как он нежданным гостем был, так его и выпроводили на веселой ноте. И совсем теперь не помогало, хотелось не то выпить, нет, нет не то, не выпить, а самым естественным русским образом нажраться. Теперь следовало бы наказать себя. Альберих с какой то плохо уловимой, от шумов коробки телепередач с дождем, наверно, хандрой стал высверливать новую, еще одну, дырочку в низеньком бардюрчике. И почему с людьми всегда так? Вот так вот, очень сложно. Сложно и стыдно. Теперь только выворачивало наизнанку, и черт уже поймет - то ли от выпитого, то ли оттого, что тебя самого выпили. Хотя волны грели сильнее, а значит, наверное, там вскипал алкоголь.       Было как то раз к тому же: обычным делом, - для кого то может и дико, а? От этого не по себе совсем совсем немножечко - меж любимых ларьков, эклектики там как на подбор, любимых, потому что привычных: этой дорогой сероглазый почти постоянно возвращался домой, (хотя где то там есть дом? Просто здание. Так и говорить начать надо бы, "пошел в здание") уже на ватных ногах, а на улице, как бы иронично ни было, дождь отбивал клятый морзе, который можно было бы уже выучить, - и че, с дождем разговаривать? Да на такое только Альбедо.. - конечно же, они не держали. Хотя, признаться, нечего грешить на одни только ноги - коли не держит, так все и сразу. Потому что когда сердце уже тошнотворно по-самурайски втыкает себе в брюхо какую нибудь катану, много катан, а с твоим и втыкать не надо - с чувством таким, будто бы весь тот желчный сок, который там воспроизводится, случайно разбрызгался на все остальные органы; где сердце это самое, наверно, в обиде или предсмертной агонии с собственного акта суицида, понижает планку давления, как то несправедливо осуждать одни только ноги за то, что они вынуждают тебя тереться не о свежую простынь, а о могильный холод бетона. И вообще из этого всего вытекает, что желчь, которая разбрызгалась из желудка, попадала абсолютно на все, а они осуждают меня за то, что я сам какой то.. токсичный. Там меж рыночных прилавков брюнет неоднократно клевал носом в землю, думая, что клюет в потолок. А когда это случалось, то все вокруг становилось почему то таким далеким, что фокусироваться становилось невыносимо до тягости сложно. И вспоминалось сразу, мол, слышал где то, что вся жизнь - это одно мгновение чертовой фокусировки. И что без нее ничего вроде как не изменится - по крайней мере и так и эдак Кэйю засасывала та самая пустота, из которой все уходит, и из которой все возвращается; которой, в общем то, и нет, раз она в одной нашей голове? А когда фокусироваться совсем не получается, вся картинка мира складывается неустойчивым замком из песка. Тоже по разномастным песчинкам, только тогда было очень сложно понять: а почему, собственно, он, Альберих, с лицом какого нибудь серо-зеленого Ленина в парке стоично игнорировал все пули в живот от своей депрессивной фабулы фатума, а тут, когда парочка бизнесменов - видимо, ясно каких, на клятом ярморочном рынке - начала обсуждать ебаные бабки, и тогда сам Кэйа, как настоящая баба, разрыдался прямо на той улице. Хотя и прекратить тоже, отчего то, никак не выходило: мокрые дорожки даже не чувствовались, как обычно это бывает с щипанием, нет, ему будто бы из душа сверху лили ведрами воду прямо в глаза. Нет, нет совсем, что тогда он правда.. Просто грустненького поймал. Жгучей пленочкой оно кутало в одеяло. И дышать совсем совсем не получалось, как если бы взяли и завернули душу в пищевую пленку. Там в ней только схорониться, кажется, можно. Сигарету хочу. Альберих тонким, даже больше чуждым для такого полумертвого-полуоконтуженного состояния, движением подцепил сигаретку и закурил. Нет, наверное, это стало бы очень романтичным и по своему тоскливым пейзажем, только вот на романтику пока что не тянуло, как больного на мясо - обязательно со рвотой. Мне вообще нельзя ни с кем взаимоотношений. – Приветик, лапуля, – там за баром девчонка неуютно жалась к стенке. Где то я слышал, что одной быть не стоит никогда - это небезопасно. Она даже не поняла, что я говорю ей, эй! Альберих с противоположного края зала растянулся в своей приторной улыбочке; бедняжка, почему то именно так он окрестил ее, от этого только помято стушевалась и больше не сводила с него глаз. Сероглазый легким, легким даже скорее в не лучшем значении "ветреный", движением откинул чуть подвитую прядку назад, перед тем как явно себе под диктовку нарочито гордо, так, чтобы прямо до осаночки, дошагал на невысоких каблуках до попавшейся под руку жертвенной незнакомки. Невысоких в сравнении с его обыкновенным желанием натянуть мозг Рагнвиндра на пятки, сантиметров от семи, конечно же. Такое уже давно было принято, например, Альбедо. Ой бля! – Ты чего одна? – А тебе то че надо? – она попыталась чуть развернуть промежуток между ними. Попытка получилась немножко тщетная, покуда стенка оказалась не резиновая и даже не мягкая. – Мне? Отличной компании, конечно, – Альберих переменился в лице; кажется, это выходило даже не столько бесконтрольно, сколько не по настоящему. Все казалось ненастоящим. Оно как сон, а, память Пелевину.. Девочке бы расправить плечики, а она только вжалась в стеночку. И он, Кэйа, был бы рад вслушаться в тон, бубнящий что то уже совсем до ручки, но его слова, что там, что тут, были как под копирку. В сущности, он постоянно говорит, что брюнет что то там делает неправильно. – И поэтому ты подошел ко мне? – кажется, это был риторический вопрос. Она по немому обвела взглядом весь зал, силясь показать, сколько же здесь интересных компаний. Интересно, сколь бы она удивилась, узнай, что всякая из них угнетает Альбериха до глубины души. Где дело несомненно в громкости. – Да что тебе, зайка? Ждешь кого то? – Жду. – Ахахаха! Ждет она, блять, ждет, – Кэйа вывернулся тогда, когда ей стало невмоготу смотреть в его сторону, - и в чем нахуй дело? - На сигаретку, расслабишься. – Знаешь, это слишком наивно: тупо считать, что подойти к одной тут девушке и начать разводить ее на секс. – Ээй! Вообще то, чтобы считать тупо, надо иметь в голове что нибудь тупое. А я достаточным не располагаю. И вообще, не всрались мне твои глубокие душевные.. мм, – самокрутку она тут же выхватила с чужих пальцев. В том, что это самокрутка, Кэйа не сомневался - и по всем признакам внешним понятно было. Только откуда здесь.. Он сам подпалил кончик своей, правда что, там только табак был, дал рядом стоящей тоже огоньку. Да знала б она, какая же сестра тогда у меня под боком стоит, сестра по несчастью, а?       Музыка только громче рубанула по уху. Будь там барабаны на звуке, стало быть, придавило, но одной бездарной электрогитары, наверно, хватило. Сыграй че нить лучше, а? – Танцевать пойдем? – В смысле? С тобой? – ее личико выразило искривленное удивление. Будь сам брюнет под чем нибудь, понял бы, почему такое. Но кажется ответам суждено сделаться без вопросиков.. Ой. Ну ладно! – Ахахах, мадмуазель, – брюнет закашлялся в собственном смешке, пихая за спину дальше - дабы не мешала - свою не без излишка закрученную шевелюру. Он крутанулся на все триста шестьдесят, демонстрируя похабные перья, – мискузи, мадам! – так и пушится, как павлин. Оттого и шмотки, как павлиний хвост, – Ой не тот язык.. – Альбериха пьяно покачнуло, пока он напевал веселые "тарара тарадарара", зеленые глаза напротив сверкнули насмешливо, только тем и выдавая ехидство дамы. Кэйа фирменно рассыпался в сахарной улыбке, не убавив тона: – Не хотите упасть в мои объятья и станцевать? У нас намечается вальс, – со стороны столов сыпалось что то явно пластиковое, сыпалось, но, кажется, больше это походило на снятую трубку старых телефонов. Ну, как те, которые висели на стенах квартир или пылились на полках с забавными рулетками. Девчонка залилась звонким смехом, принимая протянутую руку с маленькой задержкой - чисто приличия ради. Ведь не гоже благопристойной особе бездумно вестись на корявый французский месье! Толпа плотно гудела. Сзади где то хмельно лились шутки, со стороны спальни странно отчетливый бубнеж - и все это под ритмичную медленную музыку, все, и даже гогот с кухни, звон вилок и битые стекла. Сероглазый повел по узенькому кругу, заплетался в нем же, маленьком, как меж двух сосен, путал слова. Выходило в общем не лучше его парижского слога, но все мазаное казалось понятным, пусть и не в лучшем своем виде сложенным. – Клянусь, Вы как Мерлин Монро точно, точно как она, только без родинки, – спутница смущенно отвела взгляд. А Вы знали, мадам, что во время танца так нельзя?