Испорченные вещи принято выбрасывать

      Кэйа беззаботно болтал ножками, сидя на подоконнике. В детстве говорили, что так делать нельзя, потому как подоконники эти хрупкие и очень ненадежные. И, кажется, оказывается, врали. Сигарета надежно подрагивала в пальцах. Вспомнился первый раз, тот, когда в прежде девственные легкие ворвался такой вот дым.       Это было морозной зимой. В ту пору выдались тяжелые холода, тяжелые прежде всего по меркам Кэйи - холодно ему было всегда или предельно часто, а минус двадцать четыре неплохо так дополнял закрадывающуюся под кожу ледяную корку. Он был не один. Память не сохранила всех подробностей, но в сознание чернильными пятнами въелись желтые фонари, густая кофейная тьма на небе и редкий, тоже желтоватый от фонарей, временами начинавший играть в синие крапинки, снег. Рядом был Аякс, помнится, они уже редко виделись. Родной, с выцветшими искринками в глазах, он что то оживленно втирал в извилины Кэйи, скакал, будто бы с шилом в заднице, то задом, то передом к прохожим. Наверно, Крепус волновался. Наверно, Дилюк свернулся тревожным комочком на кровати и с замиранием сердца ждал, что сводный брат вот-вот вернется и что он вовсе не сбежал из дома по ночи. Как обычно. И Кэйа знал это. Он знал, но, признаться, временами забывал. Поэтому принимал с развязанной улыбкой две сигареты от случайно встретившегося мужичка по дороге. Чайльд нагнулся через плечо: – Не здесь. Так нельзя. – Да кому какое дело? – У тебя вообще есть зажигалка? Ну, или спички? – Спички были, – на удивленный немой вопрос рыжего продолжил, – мы покупали свечки, а продавчиха залупилась нам на зажигалку: сказала, мол, до восемнадцати не отдаст. Странно, конечно, может мужик ее отшил, – брюнет тихо хихикнул, – но спорить то с ними - дело мертвое, – он пихнул обе сигаретки в карман, все таки следуя за другом дальше по тротуару. Кажется, Аякс вел их к мосту за полем, здесь, недалеко. Обычно там людей не обиталось совершенно, особенно что, если в мороз, – так что было проще взять коробочку. Продала. Дура какая то, если честно. – А главное принципиальная, – голубоглазый сплюнул под ноги какой то старушке. Поровнял шаг с Кэйей, прежде чем продолжить: – За тебя там твоя родня трястись не будет? – Наверно, уже. – Бессердечный. А дым, дым? – Снимем куртки, – Альберих закатил глаза, прикидывая, как же порой воняет жженым табаком от прохожих, – и не только куртки. Прямо у поля, там, где метилась дорога, зачем то стояла остановка для автобусов. И не то, чтобы Кэйа хоть раз видел проезжающий рейс. Чуть поодаль какая то компания шумно галдела. У их машин были нараспашку вскрыты багажники, где ютилась выпивка. И идиотизмом, по мнению Кэйи, было то, что идти им с Аяксом пришлось за тридевять земель просто чтобы выкурить по несчастной цибарке без посторонних глаз, глаз, которым, в общем то, ссать на каких то "бунтующих" малолеток. Тарталья спешно стянул с себя дутую курточку - совсем холодную для зимы - и бросил ее в снег, под ноги. Спасибо тогда, что не в сугроб. Избавляться от пайты он не спешил: если бы те, с кем он жил, и заметили маленькое преступление, им было бы так все равно, что хоть с крыши иди бросайся. Кажется, он и верхнюю одежду ту снял не то из солидарности, не то от ее бессмысленности на теле. Только вот брюнет не мог хвастать таковым, иногда, волей-неволей, а приходилось даже жалеть, что новая семья, которая уже несколько лет как уже должна была прекратить считаться новой, уделяла слишком много трепетного внимания для его персоны. Особенно жгуче это ощущалось рядом с Аяксом. Когда насквозь пробирало зимним ветром в одной только футболке, в пальцах неопытно дрожала скрученная бумажка. А он, Кэйа, согнувшийся в пополам, все никак не мог зажечь ее правильно, так, чтобы закурить по человечески. Тогда, когда рыжий заливался металлическим смехом, кажется, чутли не задыхаясь от нелепицы перед глазами, чтобы потом подойти, всунуть сероглазому ее, проклятую, в зубы и в плену защищающих от ветра чужих рук выдавить огонь из наждачки на коробочке. Тогда он, Альберих, чувствовал себя самим воплощением разочарования для прочих "близких". Таким самым, как те тяжелые дети из приемных семей, неблагодарным, не сказать, что счастливым, но таким довольным и гармоничным рядом с Чайльдом. Сигаретки у того прохожего оказались, как потом лучше понимал Кэйа, безумно терпкими, крепкими, как чифирь, а потому на неопытном горле ядовитыми до слез. С дуру резким вдохом он пустил в себя, кажется, с избытком. И объективно как раз настолько, чтобы выдавить "чтобы я еще хоть раз взял эту дрянь в рот..", но тут же про себя вставить, что это, пожалуй, была самая натянутая его ложь в мире, потому как даже тогда он понимал, что это так не сработает. И не потому, что он гадалка в десятом колене, нет, а потому, что не раз слышал, как оно бывает. Тогда не сказать, что впервые, но уже отвыкшей душе от болезненных прятаний немножечко чуждой - что и было, наверно, самым неприятным - осознание своей "смягченности" - ознобом под ребрами игрались нервишки. Нервишки от ясно осознанного преступления воображаемой черты дозволенности и доверия.

***

– Кэйа, мы идем гулять. – Ой, да ладно, мне кажется, ты пропустил урок русского с темой местоимения. Когда говоришь о себе, употребляй "я", а не "мы". – Ты идешь тоже. Я не знаю и, поверь, даже не представляю что творится между тобой и Рагнвиндром, – а на вопросительный взгляд продолжил, – Либо все плохо и ты избегаешь контакта с общественностью, чего ты априори не особенно любишь, либо ты опять посрался с самим собой. – Либо, – сероглазый уже в половину высунулся из окна, на вид так норовя выпасть оттуда - смелая попытка уйти из жизни. Но тем не менее, меж губ сладким расплывался ядовитый дым, а значит, это просто воля внезапно проявившейся воспитанности на тему "не курить в комнате". Жгучие терпкие сигареты Кэйа никогда не любил, – они все просто идиоты и я не хочу деградировать в их обществе. – Ну, повторяй почаще, может, сам поверишь, – вообще то, следовало бы, если честно, просто опуститься на дно - что он, Кэйа, собственно со всей своей упорностью делал - и сидеть учить-учить-учить до блевоты, курить до крови в мокроте. Что, как не это, если иначе следовало бы всем наверху стоящим выпнуть сероглазого из заведения. Кстати, странно, что этого никто не сделал целые годы назад. Страшно. Куда катятся мои навыки взаимодействия, правда что? Предпочитать человеку стенку, общению любого вкуса жвачку для мозга - прекрасно, бесспорно, а что с того то? Альберих театрально скосил глаза, потупил в стенку, специально выжидая точное время – меньше - на ложь смахнет, больше - тоже – и только потом выдал красноречивое и глубокомысленное: – Ну нихера себе.

...

– Ты.. Что делаешь? – А не видно? – Альбедо так и застыл на месте, со взглядом таким, будто его сосед выбирает объедки из мусорки. Хотя нет, даже так он не удивился бы. И, вероятно, память уже не сохранила подробностей причины его появления в ванной. Кэйа стоял у зеркала, вырисовывая аккуратные стрелочки. Занимался любовью с подводкой он уже битый час, так что вовсе не мудрено и то, что на второму глазу во всю красовалась повязка - та самая, которую он пялил исключительно чтобы рассказать, каким же лихим пиратом был его дед. Впрочем, чего там до деда, если он и родителей своих видел давно настолько, что чужие лица давно выцвели с кинопленки воспоминаний. – Я не удивляюсь косметике. К чему ты эту дрянь нацепил? – он сначала ткнул в черную ленточку на голове, а потом, секундой позже, передумал, спускаясь к мини-юбке и бутафорной шелковой блузочке. И на вряд ли это все было куплено в мужском отделе. – Я затрахался выравнивать обе, не логично? – Альберих стоично проигнорировал немой вопрос. Еще раз, просто чтобы проверить не стоит ли устраивать рандеву с окулистом, Альбедо моргнул сначала, а потом еще. И, может, все таки не стоит удивляться уже вообще ничему? – А тебе когда нибудь говорили, что мини юбка и декольте вместе - совсем некрасиво? – блондину скоро наскучило это бесплодное хлопанье ресничками - все равно Альбериху было до фонаря - он бессильно выронил всю тяжелую черепушку себе в ладони, так, что, кажется, с виду начинал разучивать церковные молитвы. Правда только верующий из него выходил так себе. – Мы идем "гулять" ты сказал? А там уже не важно. Зато броско. – Броско как стриптизерша в кокошнике, тоже глаз выколи, – сероглазый метнул недовольный взгляд через плечо. А для пущего эффекта также по-обиженному резко вывернулся назад, к зеркалу, и надул губки, совсем, правда что, как ребенок. Ну, если только дети могут выглядеть так расфуфыренно. – Переодень юбку, ради бога. – Я язычник. – Язычники тоже богам поклоняются, а не сатане, – его уже видно не было в ванной, а голос, кажется, глухо, но не без ясности, доносился уже далеко-далеко, – Кстати, в количестве гораздо большем, чем христиане. – О, великая богиня-матерь природа, Венера, женское начало..       И как бы Альбедо ни был готов расстрелять брюнета на месте, сколько бы ни орал в догонку ему, Альбериху, не находящему себе места и снующему туда-сюда, с ванной к шкафам и наоборот, что время жмет и они вот-вот опоздают, Кэйе только жали ни разу не часики, а споры с самим собой, которые он без всяких стеснений умудрялся озвучивать, и весьма, к слову, артистично. Споры о том, а-ля как же под блузочку не идут сережки или какие каблуки надевать, надевать ли вообще - скорей всего он и напьется там, где, кстати, понятия не имел ни малейшего, и тащить свою тушку придется босиком. Либо удобно и совсем-совсем некрасиво. По итогу завалились на чужую гулянку где то через час после ее начала. Чужую потому, что брюнет так и не умудрился хоть с кем то разобщаться днями ранее; не то, чтобы он вообще пошевелился в сторону аудиторий, нет. Просто Альбедо имел на редкость странные принципы, нацеленные на "вытаскивание прочих задниц", при том совершенно порой не обращая внимания на свою. Что зря, потому как он сам - он и его задница тоже - уже были в дерьме по пояс точно, а может и выше, там уже сложно разобрать. Зато его странным образом цепляли качели Альбериха.       Брюнет бегло осмотрел всех присутствующих. Энтузиазма особенного для энергичного общения явно не хватало, да и не то, чтобы кого то волновало его присутствие - каждый оказался втянут в свою кучку, а коли не втянут, то сам в себя втянувший бутылку дешевого пойла. Альбедо скоро совсем пропал из виду. Кажется, он говорил иногда о какой то девчонке с занебесным потенциалом, таким, что аж жалко разбазаривать. И вопросы как то разом отпадают, вроде "а что он забыл в кучке странных хикканов?", все же всякие "обычные" не изучают с таким упоением химию в доле с биологией, только чтобы ставить веселые эксперименты с дорогими взрослыми игрушками. Блондин просто растворился среди прочих, он, маленький, тихий - иногда Альберих волей-неволей, а завидовал таким чудесным свойствам Алхимика. И чувствовалось во всем этом, происходящем, что то такое липкое и омерзительное - будто бы он, Кэйа, здесь какой то мрачный душнила. Ну же, аа, ты же знаешь, что это не так, чего начинается? Просто это никак не исправить. Его заметно перекосило. Вот разве все не так, как если бы на велосипеде, мол, раз сел - поехал, значит навсегда? Почему тогда приходится заново с людьми контачить? Зачем вообще это делать?! Кому я обязан?! Все правильно! Никому. Сероглазый нервно выхватил измятый пластиковый стаканчик - измятый уже, или это его самого так незаметно потрепало в руке? - у кого то. У кого? Кэйа решил не бросать слепые взгляды за плечо, мало ли - в такой толпе разглядеть сложно, кто что взял, а тут, ежели всматриваться, целенаправленно так всматриваться, очень подозрительно как то выходит. Да и какая вообще разница? Будто бы он сам поймет у кого. Одиноко все складывалось. Кошки, которые обычно скребут на душе - так же говорят, мол, царапают то днище? - они не выковыривали когтями по кусочку, нет. Они выгрызали целыми кусмярами так, что оставались сухие косые огрызки как от яблока. Сухие еще потому, что помимо поедания, эти самые кошки еще и запивали чем то. Чем? Ну, не полая же душа должна быть. Пфф.. Хахаха! Альберих рассмеялся также глухо, как если бы в ней, в душе этой самой, пронеслось эхо. Под стенкой встал, словно она сейчас без него, без Кэйи то, развалится на кусочки - ну надо же, надежда какая, герой. И вино это красное, совсем уж дешманское, липкое, теплое и противное, неприятно оседало в горле. Это че, сахар чувствуется? Будто бы и не вино вовсе. Эй! У вас там что, совсем уважения даже капли, ну хоть бы если и толики, нет? Ну, только если уважение и деньги это одно и то же. Прямо перед ним толкалась какая то девчонка. Одна или с кем то - понять невозможно. В розовом малюсеньком платье, у нее, такое ощущением что, вышла просто ошибка с размером. Такого кусочка ткани было явно маловато.       Она, явно под чем то, под чем то в доле с градусом, особенно доверчиво вывернулась: ее короткое платьице, что едва-едва покрывало задницу, неприлично высоко задралось. Задралось так же, ровно как и голова, теперь она самая оказалась совсем в другой стороне и ломкая светло-русая шевелюра люстрой свисала с аккуратненького заштукатуренного лобика. Девушка пьяно улыбалась, правда что, вся эта наимилейшая сцена легко перечёркивалась ее периодическими подергиваниями - пьяная и накаченная, она была просто не в силах ровно стоять на своих двоих. – Может ей что то подсыпали? – Не, не, не. Брат! – за спиной совсем неожиданно - кажется, Альберих стоял у самой стенки - вырос, вероятно, зачинщик сегодняшней пятницы. Парень, даже младше самого Кэйи. Стой, а почему даже? Тут сложно осознать, что старикам тут.. Ахаха! – Это сама она. Работать так проще. – По вызову? – Да нет.. – он подошел к живому мясу, а по другому, если честно, вот так и язык повернуть не получалось - девчонка не соображала одним незамысловатым нихера, просто, до невозможности, а потому и до отвращения, глупо улыбалась лампочкам в потолке, пока ее саму туда-сюда заносило. Нет, подождите, неужели он, Кэйа, со стороны обычно выглядит так же? Нет-нет. Такой жизнерадостности, чтобы улыбаться электричеству, уже, теперь, не дает ни алкоголь, ни, тем более что, букет болячек. А у Альбериха только такой букет и водился. Кстати, было бы очень приятно, подари кто, ну хоть разочек, хоть кто нибудь.. Одно только отвращение вырисовывалось на лице при виде такой распутной дамы. Это у нее даже не работа, чтобы выглядеть вот так - не то воспитание у Рагнвиндров так повлияло на принципы и придирки к виду бабы? Бред! С простой красивой жизни дрянь в рот не берут, ни в рот, ни в тело. А уже так судить нельзя, Кэйа, будто бы ты сам вчера не был готов хоть чем то закинуться - и абсолютно все равно, будь там хоть самое тяжелое, что мог бы набадяжить Альбедо. Тогда просто с утра было бы больше причин не просыпаться. – Эй! – хозяин, по видимому, дома этого, особенно энергично потряс за плечо свою "подругу". Ему, кажется, тоже было абсолютно все равно - там хоть силиконовую куклу на член натяни. Просто эта хоть мимику покажет. Ну, наверное..– Кстати, пойдем с нами? А что? Наверное, только кажется, а чувство такое, будто бы уже уже совсем нечего терять. И терять и нести какое то наказание за свои проступки. Вообще, когда это Кэйа святым был? Будь здесь Аякс, тут бы уже вдесятером успели перетрахаться. И плевать, что не хочется. Уже совсем ничего, ничего не хочется.. Так что же он, Альберих, совсем уже почти импотент? Да какая разница..? – Хахаха! Иди нахуй! Ты посмотри на себя.. – он обвел взглядом еле-еле трезвого друга. Брюнет свято все еще верил, что светлый участок мозга там еще функционирует. Насмешливо скривив губы, он театрально еще закатил глаза и снова отхлебнул со стакана красное месиво. И, естественно, снова пожалел, – Ты и так уже сам еле стоишь на ногах. Затрахаетесь до смерти, смотри, – столы простирались не сказать так, что по-над стенкой совсем: они были некрасиво разбросаны по всему периметру гостиной - то тут, то там. Где то даже сбивались кучками, наверное, сами люди перетаскивали для более просветленных бесед. Рядом с Кэйей тоже такой нашелся, один правда, но, кажется, ему одного хватало с головой. Не то, чтобы ему приспичило найти компанию. Он присел на самый его, стола, край. – Это уже не мои проблемы, – брюнет легко, без особых церемоний, как это бывает обычно, закинул ногу на ногу. Откинул голову куда то наверх, просто чтобы куда нибудь откидывалось - смотреть на визави не хотелось ни капли. – Але, сучка! – хватит спать! Уже солнце село. А ты все еще не раздуплилась. Тьфу, блять, нет, это.. Он подошел ближе, схватил за клок явно выкрашенных, так, что уже к чертям иссохших волос - испорченных: – Ну где ты там, а? – постучал с явным интересом сероглазый по черепушке, прямо около виска. Зачем? Да мозг поискать. Твои патлы - это худшее, что держали мои руки, солнце. Они как сухая изжеванная с под кобылы солома, самой не противно? Ах, может Дилюк тоже к этому стремится, а?! Кобылу то уже нашел. Да, а член - это твой любимый предмет.       Вы все.. вы все тут такие.. Пустые? Испорченные? Грязные. Сероглазый комканно поежился, с чувством таким, будто бы здесь форточку закрыть забыли. А ее тут и нету, кажется, форточки этой. Разве Альберих тут не сам, правда что: пустой, испорченный, грязный и уставший? Нет, не так - его же сюда Альбедо притащил, тогда на то и значится - это Алхимик тут такой. Не он, не Кэйа. И то ли поверхностно так мысли ложатся пенкою молочной только, то ли на самом деле все так есть - просто все окружение, глупое, словно бы насмехалось над брюнетом здесь. Че вам, весело? Весело, да?! Они заливают спиртом память: память что - горе али усталость, черт его. А ему, Кэйе, не помогает, ну не берет уже за душу! Нечестно.. И смешно вам, смешно всем! Сволочи. А как в моей шкуре, знаете?! А что в ней то? Словно бы случалось что то конкретно омерзительное. Да нет же, здоровы все, кто помнится, вроде. Просто обидой какой то несправедливой захлестнуло. Просто, да! Почему, как они могут себе позволить? Они могут, а я нет. Им можно - мне нет, почему?! Мое прекрасное.. безумие. Альберих вернулся к стенке: сидеть совсем уже плохо стало. Тошнота, будто всего лишь смекнув, мол, вот, тело, оно согнулось, значит пути сократились как-никак - подходящий момент покрасоваться. А я ее на нет-нет-нет.. Я обманул ее? Я наебал ее, хахаха! От них от всех за километр несет бухлом. Нет, это не плохо, господа, нет, просто несет.. Че мамки то скажут по приезде домой? Хаха! – Не смешно.. – он уже говорил больше с самим собой, кажется, в слух. Кажется потому, что сам Кэйа разобрать не мог: голос казался отстраненным, как раз таким, какой слышится с чужих уст. И он самый, голос, неприятно проехался вверх-вниз по связкам. Альберих сплюнул под ноги, завязал дым с сигаретки.. И все равно, что здесь нельзя курить по идее. Нельзя же? Таблички нету.. А почему нельзя то? Да не курить, замолчи! Почему нельзя расслабиться..? Что мне? А-яй. Будто бы.. Наказываю себя. Ну не бред? Ой, да, дяденьки в белых халатах скажут, право, мол, когда то наказывали меня, а я вот он, вырос, самостоятельный, и теперь сам могу себя наказывать. Бред! А может быть не стоит? И не стоит пытаться в себе копаться, а просто раствориться, раствориться.. На фоне какого то неясного, не совсем чуждого, но и не так, чтобы до мурашек под кожей родного, гулкого ужасного гвалта холодный твердый кусок, обернутый в обои, как в обертку конфетка, вызывал самые настоящие ощущения. Болезненные и немножко холодные. Просто он, Альберих, уже успел потеряться, как он сам утверждал, во всем окружающем, а потому было так важно вспомнить, что у него, оказывается, есть еще какие то ощущения, помимо тошноты, конечно же. Все было как в очень большом блендере, будто бы взяли всех их: грязных, фальшивых, громких, засунули в один пластиковый стаканчик и начали мешать. Мешать до тех ровно пор, пока они не превратились в расплывчатые разноцветные полосочки с тоненькими дорожками света. Только бы не было его, яркого, ясного - он жег сетчатку, был слишком ненужным и чужим здесь. Ты посмотри на себя.. Посмотри ты сам, а то другой никто на тебя не посмотрит! Почему? Да ты жалкий чмошник. Это почему я еще.. чмошник то? Ну соси, соси свою дудку. Стоишь, блять, как от мира оторванный. Думаешь, тут любят пиздострадающих? Оглянись вокруг! Сюда попутным ветром только таких и надуло. Че, жизнь - не кино. Говорю лучше, завяжи с этим, пацан. Бросишь все равно это хобби. С людьми не ладится ну и черт.. Я налью. Ты будешь? Не будешь? Хаха! Окей, я сам.. Слушай, тебе ли не срать на то где я буду? Нет, не срать. Да ладно, бля. Тебя лишь волнует как быстро я убьюсь об стенку от твоей давки. Или ты веришь в то, что это можно совместить с радушием к жизни? Да, верю. Хуй таам! Кому ты пиздишь?! Хватит искать смысл! Ты только мутишь воду. Ты один с кислым фейсом! Хахах! Иди нахуй отсюда! Че, хочешь чтобы все снова нашло свои краски? Да брось! Я твой брат! Ахуенно живем? Не, не, не. Я ведь делаю эту хуйню просто ради интереса. Я ведь знаю, к чему приведут дорожки и серьезная мина напротив доброжелательных докторов. Я же понимаю все? Значит не коснется. А это выходит так, забавой.