Испорченные вещи принято выбрасывать

      Альберих стоял на своих двух, когда над кроваткой расплывался и кружился планетарий. Планетарий, в котором между звезд сплетались чудовища из фигур: красных, фиолетовых, синих. Точно таких красок, какие можно было сосчитать на синяках абсолютно разных мастей. Эти тени на обоях, уже поблекшие маленько, тянули лапы к его горлу, к его тонкому хрупкому горлу и пережимали под ребрами, заставляя окунуться заново в бескрайний искусственный космос. Ну а если в космосе гравитации нет, то и нечего жаловаться, если гравитация-равновесие здесь тоже подведут.       Это стало быть обычным делом. Обмороки голодные, холодные, опустошенные, уставшие. Добрый доктор на последнем приеме сказал, что жалобы откровенно натянутые и несколько мнимые, может быть, в силу их преувеличения. Ну, дело ясно, что белый потертый шум от сбившихся каналов коробки телепередач на кончиках конечностей совсем-совсем не мешает жить, а бросать жребий на успешную вертикализацию можно и приловчиться. И вообще, низкое давление у очень большого процента населения. Ничего, не жалуются. А ты чего? А как с этим есть? Не, не, не.. – Гутен морген, – брюнет с телом распятого, затем сразу же воскресшего, а потому местами просроченного Христа ввалился в общую столовую, всем своим видом пытаясь доказать, что он не труп, а зомби.

***

      Интересно, а в случае отказа, я могу шантажировать ее насчет Дилюка? Альберих неровно шел по главному коридору. Сегодня, вечером, здесь было особенно пусто, хотя, может быть причина крылась не в том, что за окном вечер, а в том, что там, на улице, ночь? И шел брюнет с чувством таким, будто бы рандеву со старостой было самым непосильным и героичным делом во всей его жизни, а жизнь он нажил с делами немаленькими. Хотя как ее, Джинн, вообще можно шантажировать? Мол, вот, я знаю, что у вас интрижки с этим.. И что? А ведь пригрози распространить кому - только порадуются - всяко лучше, чем прозябать с непутевой ошибкой природы, вроде меня. Верно же небось, что кто то вопросами задается, типа, как таких Земля вообще носит? Вот блять и сиди дулю соси, или на край если грозить, то кулаками. А чего ее, девчонку? И как то совсем по-ублюдски выходит. Одно дело ясно - Альбедо просил: коли не бегать как ошпаренному, хоть попробовать вымолить у нее, у Джинн, на край самые простые поблажечки - ну, по блату, по знакомству.. Или уже совсем потому, что Кэйе здесь находиться и в хер не уперлось, так.. Прикольненько.       Он остановился перед опрятной выбеленной дверью. Хотя, к слову, все они здесь были выбелены - по старым еще шаблонам, но эта за счет своей чистоты просто выедала глаза. Не любил, наверно, просто Альберих чистоту ни в каком из ее проявлений. Сам осторожно - для себя чуждо - постучал. Послышались приглушенные шаги, и где то на счет три она самая, дверь, тихонько щелкнула и беззвучно утянулась от Кэйи в приглашении войти. И что удивительно, здесь ныне живущие дамы даже смазали ее, чтобы не скрипела. – Кэйа? – Блондинка была на вид очень вымотанной. Наверно, сама уже готовилась ко сну: от нее приятно пахло медом, кажется, еще цветами какими то - лилиями, что ли? Ясно видно, только из душа, что еще мятая пижама легенькая с косо завязанным бантиком на клетчатых штанах. Одним словом: сплошное умиление. И, наверно, самого Кэйю это настраивало на более благоприятный лад диалога, его, но, к сожалению, не уставшую девушку. Она только радушно улыбнулась, неловко прибирая распущенный блонд в хвостик, и пустила Альбериха в комнату. – Ты чего так поздно? – Пришел просить одолжения. – Опять? – она недовольно дернула головой, так, что ее небрежно собранный хвостик смешно упал следом. И, уже шестым чувством улавливая дальнейший вектор сего диалога, Кэйа с интересом залип на него: он гипнотизировал и покачивался то туда, то сюда - вот, что было забавно, а не нотации о том, как важно учиться и какое будущее в противном случае сероглазому уготовано. А ему, в общем то, и не особенно важно, важно только чем запить и где переспать - только бы не здесь; ах, еще она очень любит рассказывать, какую тяжелую ношу ей приходится тащить от отбитых хуев Альбериха - мол, ее, Джинн, тоже по головке не погладят, если она будет так нарушать правила. Брюнет равнодушно повел плечом, высверливая дырочку в ужасной, ужасной и безвкусной картине на стене совсем уже безучастным взглядом. И не сказать бы, что это не было демонстрацией: наверно, он был бы рад, заметь это блондинка, которой не осточертело каждый раз крутить одну и ту же пластинку с таким увлечением. Иногда мысли приходят: она что, немного с Альцгеймером? Так, периодически подчистую стирает память - места во, а она только заново начинает запись. Нет, ну а как еще то объяснять? –... Нет, – его будто бы вырвало из своего омута. И верить хотелось до искорок в глазах, что это "нет" имело себе место только в каком то глупом контексте, совсем уже потерявшем связь с его просьбой. Однако молчание почему то затянулось, а сама староста нахмурилась и сейчас не отрывала своих серых очей от Кэйи. Да блядь с тебя что, убыло?! Ярость начинала забирать все щепки самообладания, стала быть похожей на воду в чайнике: колыхается вся, булькает, вот такими большими пузырьками задевая сами нервишки, выводя их уже из строя. И вот оно, совсем, сам Кэйа то робкий, то пылкий.. – Я уже не могу врать, понимаешь? – Ты не можешь врать бумаге, лапуль? Я что, – Альберих рассыпался в сахарной улыбке, явно стараясь скрыть сбитый оскал - выходило из рук вон плохо, а оттого смесью некрасивой и того и другого, – многого прошу? Послушай: всего то поотмечай мое присутствие - раз и все. И кумекать тут не требуется, зайка, – к самому концу ласковый тон сошел на близкий тихий шепот.

...

– Тебе, блять, что с этого?! Ты сама знаешь, что мне эта хуйня уже по гланды! И не уперся мне этот универ никуда! – он правда держался, честно. Держался, но все же заклинило. Больно-больно поцарапало горло, – Ты просто.. Ахаха.. ха.. Ты просто в курсе, да, что этот гандон меня так просто в покое не оставит, да?! – Ты о чем вообще? – Кэйа был больше похож на внезапно вырвавшегося из плена мягких стен сумасшедшего. Сумасшедшего, явно под чем то находящегося, потому как сейчас его зрачки походили на маленькие хлебные крошечки как настоящие, а лицо все исковеркало. Было весело. И вообще то черт знает почему, ведь смешного ничего совсем-совсем не происходило, а смеяться тянуло с каждого вырванного из себя слова. И контролировать это тоже почему то не получалось. Весело и страшно. Джинн тоже, кажется, стало страшно. Но она не смеялась. Только самому Альбериху было непонятно почему: он то смеется. Смеется, значит, есть же что то забавное и абсурдное, правильно? Что с ней?! Почему ты не смеешься?! – Блять, ну не делай же ты из меня идиота. Вы оба! Оба не делайте из меня идиота! Вы же трахаетесь, ну?! – Причем тут..? Не.. Кэйа, успокойся- – А пока он кончал, обязательно про меня что то пизданул, да? Что то вроде: "А не дай ка ты ему нормально пожить, а то он из меня всю кровь выпил", да?! – к черту, к черту ее оправдания, – Вы напару меня специально изводите, блять. А не слишком ли эгоистично? Ну, в смысле думать, как же всем не похуй, чтобы изводить. Нет? Вообще, глупо как то получилось.

***

– Слушай, друг.. – брюнет тихо просочился сквозь дверь, что удивительно - на ногах он еле стоял. Как стоял у него в голове такой огромный кирпич, готовый выдавить наружу всю черепную коробку - чердак болел, выдавливался наизнанку. Он понурил голову, так, что вся его смоляная копна посыпалась на лицо, пока сам прикрывал скрипучую дверь. Медленно, отчего она самая жалобно заскрежетала, но сероглазый даже не поморщился, а, напротив, посмотрел на нее щемяще-нежно, странно-странно. Альбедо чуть поддался вперед, когда Альберих отшвырнул в каком то внезапном приступе гнева сумку, впрочем, стих он также моментально. Оттого и руки у него, у Кэйи, как то предательски слабо опустились вслед за прочей головой, а сам он измучено выдохнул - раз, два - видно, помогало смутно, и пополз пополз по стенке прямо к самому полу. Подобрал худые коленки, согнулся точно в пополам, сам сложил личико в локти и глядит на соседа. Выжидательски так, что смотреть больно. – Чего? Ты как побитая собака, – Алхимик подполз ближе, отзеркаливая позу, – Только не говори, что у тебя финиш. Меня ж новый сосед ментам заложит и ариведерчи, дурь. Сероглазый пустил ладонь в патлы и потянул куда то вниз, будто бы в попытке придти в себя или понять что, в общем то, произошло. Но пальцы отказывались почему то цепляться, они распадались, едва брюнет сжимал их в кулак, и безжизненно падали к деревянной кладке. Его и самого так штормило: то хотелось вырвать себе этот несчастный клок, пойти и размазать плоть всех, всех окружающих и всех, кого он, Альберих, попытается найти; то напротив, тело не слушалось, падало само, не по воле Кэйи, хотелось свернуться в комок на том же самом холодном полу, да так, чтобы никто и не подумал его трогать. И плакать тоже, почему то, хотелось. Странным в общем чувство это было. А пока не очень понимаешь что это, начинаешь этого бояться - от неизвестности. Только кто нибудь начнет тыкать в это самое живое и непонятное палкой, так сразу срываться тянет, тянет так, что держать не получается, вот и выходит оно: как бешеная собака на поводке - как ни тяни, а она все равно сильными рывками мечется. – Джинн меня послала. А вслед за ней и все прочие, – он потянулся в заднему карману, легко поддев знакомую картонную коробочку. Она до сих пор идеально была будто бы под руку сточена. Выудил оттуда сигаретку, незатейливым движением прикурил, все еще не отрывая взгляда от блондина, – Так что да, у меня финиш. – У тебя есть Дилюк. – Шшш.. – Кэйа болезненно поморщился. Меньше всего на свете ему хотелось видеть одолжения от Рагнвиндра, слышать, как бы он его, Альбериха, попрекал позже и как, разумеется, последний бы был в долгу. Брови непроизвольно поползли к переносице, они сделали личико, и без того через чур сейчас мрачное - от синяков под глазами? - совсем уже замогильным. Наверно, потому Альбедо и решил не особенно разбрасываться именами каких то там бывших перед другом. – Слушай, а может нахуй это все? – Что "все"? Кэйа, я тебе руки перевяжу к чертовой матери, если ты решил в жмурики записаться. – Нет.. – да, я просто не хотел просыпаться, – Что у тебя есть? – Эгэй! – он сдавленно хихикнул, тут же давясь собственными смешками. А потому и выходили у него какие то предсмертные хрипы больше, нежели смех, – Вам чего, сударь? По дружбе самое лучшее. – Мне бы по дружбе самое дешевое, – Ученый потянулся с довольной лыбой. Встал резко, аж завидно стало - давление, прошелся куда глубже, под кровать залез. А, вот оно что - кажись, каждому там свое хранить.

***

      Мм.. Несколько дощечек, идеально прежде выстроенных в ровные вертикальные рядочки, потихоньку поехали куда то вниз. И сам дом отчего то резко стал похожим на поезд. Правда разве что поезд точно шатался вправо-влево, а здесь и предсказать сложно - кругом в какую сторону в общем и целом.       Кэйа со всех оставшихся сил зажмурил глаза, так прямо до мушек перед ними же, чтобы еще в ушах по знакомому неприятно гудело. Гудело, или, если точнее сказать: тарахтело, долбило и пело, вытягивая высокие скрипучие ноты. И знал он, Альберих, что до добра такие игры не доводят, а он сам - не глупый подросток, чтобы просто до головы не доходило все отвращение ситуации. Но и выходило все как то просто тоже, размазанно. – Хэй, – и голос этот, как песок звучащий, сейчас всыпался в уши и расходился шипящими шумами по всем нервишкам. Неприятно, помолчи. Только Альбедо хрипло рассмеялся, из под полуприкрытых ресниц разглядывая друга: – Ты только не помирай там, а? – Так просто вляпаться.. Непросто выйти чистым. – Не подсядешь. Обещаю, больше не дам, – не то как сразу философией сквозить ото всюду начинает сразу. А думать о приходящем ужасе совсем не хотелось. Ну правда что - как жизнь только не вертела и в какие позы не ставила, разве грешно оно - ну хоть разок? Не, не, не. Все правильно! Блондин сам отстранился, явно по трезвому в общей своей сути - нечестно. Он спиной по стенке начал съезжать наверх, правда что, обычно если съезжать, то вниз, то как, в смысле - заезжать? Хаха! Заезжать на стенку.. Вырвался негромкий смешок с его, сероглазого только, уст. А после него, как после свистка, после свистка или как при старте выстрела из пистолета.. О, а они какие? Игрушечные? Ну типа ну не настоящие, а какие? О чем я? Что это было только что?! Кэйа рассмеялся совсем беззвучно, оттого и складывалось ощущение, будто бы он не смеется вовсе, а заходится в новом психозе, причем, страшно еще что, задыхаясь. И по видимому Альбедо это тоже немножко напрягло, он, уже успевший сделать пару шагов к окну, повернулся к Альбериху, верно отмечая: от него явно нельзя отрывать глаз. Лишь позже он, Алхимик, потянулся к окну, точнее к плотным шторам в намерении раскрыть их обе - на улице давным давно стемнело. И только в красивых квартирах или домах такие плотные шторы обычно - портьеры, а здесь такими плотными можно было назвать все что угодно, даже любую тряпку, покуда похвастать хоть каким то укрытием от противного солнца могли единицы. А значит все, что хоть малость перекрывало путь свету считалось плотным. Ну, для штор, естественно. – Блять! – Кэйа больно метнулся к стенке, даже когда, казалось, плотнее некуда, а он просто вжался. Только больно еще потому, что об эту самую стенку он ненароком побился затылком, как и больно от ярких уличных фонарей. Свет этот нещадно сжигал сетчатку, а, правда что, может быть, россказни про потерянный глаз и повязку скоро перестанут быть россказнями?! – Ого, – Ученый сдавленно хихикнул только. И все?! Ты меня почти убил! Накачал и убил! Они, огоньки, казались тоже размытыми и круглыми, как если бы ресницы были все мокрые, или как на каком нибудь фотоаппарате.. Ну там.. Есть же кругленькие такие.. Аа. Кэйа только вцепился в отросшие свои патлы, согнулся пуще прежнего - все болело. Болело и щипало. Кажется, что то скребется в дверь.. Э, ты слышал?! Тени, тени вытягивались. Ноги у них становились такими длиннющими, они хотят меня убить, правда! – Альбедо! – Успокойся, солнце, – а ему вообще до фонаря, да?! Да, наверно, если он даже не повернулся в его, Альбериха, сторону. Не в его, а в сторону его кровати, где покоилась бутылка вина. – Это кровь? – брюнет жадно сглотнул. – Твое подсознание деградирует вместе с тобой, – он потряс бутылочкой прямо перед носом друга, уже успевшего влиться в дерево позади, раствориться в нем и стать одним единым целым. Было страшно. Было грязно и очень мерзко. И чувство такое получалось, что совсем не безопасно. Слишком одиноко. А он, Альбедо, просто пытался показать насколько бывают безобидными стеклянные зеленоватые бутылочки и багряно красное их содержимое. Жидкое, ну вот разве оно, жидкое, может взять и убить? Только Кэйе совсем было непонятно. Непонятно, как же не может то? Он сам, сероглазый, наконец то смог собрать последнюю храбрость, которая еще ошметками где то глубоко валялась, раньше ненужная, встал немножко. Просто надолго не хватило. Поэтому совсем скоро он подумал немного, пришел к выводу, что, все таки, проще на полу, и опустился назад. Только теперь уже просто на колени. Перед ним стоял пластиковый стакан, видно что, его стакан. Бокал? Да неважно. И скол на нем, на самом его краешке, был в таком же точно месте, как и на втором - он стоял совсем рядом, рядом с Альбедо. У меня что, в глазах двоится? И, в общем то, если абстрагироваться, то мысль разумная. Или мы в матрице живем? – Это сбой..– он ошалело разглядывал паленое стекло, как в первый раз. Так, как будто бы перед ним не дешевая побитая пластмасса, а новое восьмое чудо света. И шепотом все дальше срывалось. Срывалось и тонуло в явно кровавом, как утверждал сам Кэйа, вине. – Вот чего ты хочешь, а? Чего ты хочешь? – и совсем уже не сохранив в памяти как, он растекся по полу, уже спрашивая наполовину полный бокал, а не визави, – Убить меня хочешь? А убьешь ведь. Ты же.. Ты же лечишь, да? А как прекратишь.. Вот простая тактика! Ахаха! Все пихать в себя, пока не перестанет брать тебя.. Только почему то не помогло ни на йоту. Думаешь, у меня получится сказать тебе "нет"? Хуй таам! Хахаха! – И собутыльника искать не надо.. – Альбедо залпом высушил стакан и, явно сочтя это малым, плюнул на эту дрянную этику. Просто приложился к горлу самой бутылки. – Э! Куда?! Ты куда забрал его?! Ты что, – глаза у Альбериха вытянулись в немом шоке, – Ты съел его..? – уже перешел назад, на излюбленный шепот. Оно странно как то получалось: вроде как и проще - голос не срывается, не тащит за собой вниз; а вроде как и дерет грубо, грубой наждачкой изнутри, шепот этот. И неясно как же лучше. – Нет, я спас тебя. От неминуемой гибели. – Ты убил его! – Либо ты его, либо он тебя, Кэйа, – голубоглазый вытянулся вслед за Альберихом на полу. И абсолютно все равно на сквозняк, — красный - плохой цвет. – Красный красивый.. – он повернулся к Ученому всем своим корпусом, сжался в комочек и обнял себя всего сам - самостоятельность, она такая. А кто же еще обнимет? Совсем никто, – Он такой густой и строгий, острый.. Как шарф у Аякса. Ты помнишь? Помнишь? Красный. Сумасшедший, звонкий, кровавый. Красивый, как острая каллиграфия. У него тоже почерк.. острый. Только кривой и чуть чуть непонятный. Я люблю.. – Кэйа. Брюнет дернулся, уже совсем расслабленный, только напрягся. Он виновато опустил глаза, потупил еще немножко: – Ассоциируется. Не плохой же он! – Красный? – Красный. Что еще красный? – Дилюк красный, – брови только сгустились у переносицы снова. Они сейчас походили на пасмурные тучи - черт знает, в общем то, почему. И не по форме, и не по цвету. Где тучи то тонкие? Альберих вообще весь какой то.. Тонкий был. И почему столько много красного? – Кэйа, ты идиот. – Как ты назвал меня?! – он прямо весь вытянулся, сам привстал. Растрепался уже на локтях, злоба за зубы берет. И горько, горько и жарко вскипало что то под ребрами. Только, наверно, будь здесь что то помимо мирно лежавшего, так и не вздрогнувшего ни разу, да что там - и бровью не поводящего, Альбедо, это что то бы в обязательном порядке с криком полетело на пол и разбилось. Полетело вместе с матами. А сама комната опять сдвинулась с места. Так нет же! Я что, в курице-избушке, блять, живу?! – Куда все поплыло? Куда все поплыло?! Че со мной? А.. – И странно, что еще не все. – Что это блять было только что?! – это в окно ветка неустанно билась, как в конвульсиях. Снова страшно.       Где то далеко, где то дальше, чем можно было бы увидеть, можно было бы, или хотелось вообще, звенел телефон. И, ясно что, звонок. Его противно било жужжанием, что забыть о нем совсем не получалось. И, только взяв его в руки, Альберих тихонько чертыхнулся, выключил к чертям собачьим дьявольскую машину. Нет, нет, нет. Не хочу слышать его. Слишком грязно.. Слишком мерзко! Его, Альбериха, голос символично стал подводить в последнее время, право. Он дрожал сейчас, так, что горло сдавливало и щипало. Как щиплет разбитые коленки. Это не слезы! Нет..       И вроде бы же ничего не случилось, ведь правда? Я не знаю! Сухо. Проще выкинуться из окна, чем выдавить из себя хоть слово, выхаркнуть звуки ему в трубку. – Эй, – Алхимик выхватил из трясущихся пальцев мобилку, отбросил подальше - ясно что. Он приобнял немножко за плечи Альбериха. Выходило не ощутимо.. Очень холодно и неправильно. И никогда, наверно, Кэйа не искал в себе целенаправленно столько причин и ответов на такую социофобию.

***

      В детстве Кэйе нравились пазлы. Он любил собирать по маленьким деталькам картины, целые пейзажи, у него была даже своя небольшая коллекция таких. Чувство получалось очень удовольственное, такое, как будто бы ты раскрыл чью то задумку кропотливым трудом, а главное что - своим. Задумку такую, как преступление. Ведь это тоже своеобразный пазл: художник уже нарисовал ее, картинку, а тебе нужно ее просто собрать по крупицам, восстановить ее. И, может быть, поэтому Кэйа пошел в следователи. Может быть, просто он уже совсем совсем не помнит. И тяга к пазлам у него уже давно прошла. Наверно, с тех самых пор, когда вместо картинки ему стало приходиться собирать самого себя, особенно по утрам. Или после очередного приступа самоуничижительного гнета под кровом депрессивных крайностей - может, ипохондрическая мнительность? Микропиздеж? А может быть просто стало совсем скучно. Скучно, когда реальность работы совсем не сходилась с яркими фильмами, интересными делами и полной вседозволенностью - ведь это же следователь.. Ведет дела там, раскрывает, возглавляет вершение правосудия.. И лишним, естественно, будет говорить, что на выходе все совсем совсем наоборот. Хотя, наверно, есть же люди, любящие свою профессию. Такие, которые не пребывают в университете потому что "прикольненько", не в свои двадцать три, когда обычно всякий уже выпускается. А руки так и тянулись, точнее будет сказать, напротив, опускались. Хотя не то, чтобы они когда то вообще здесь поднимались. Здесь, сейчас, это место - чуть ли не единственная его отдушина. А, не сделав больше ничего, остается разве что вылететь. И только все равно. Что это вообще было?