Цикл

— Безумство. Существует ли путь более истинный, нежели не поддаваться закономерностям? Когда ты слепо веришь своему подсознанию, не имея ни малейших сомнений в собственной правоте. Когда установки отсутствуют, рамок не существует, в голове не сидит строгий наблюдающий жук и не подсказывает, куда тебе нужно сегодня пойти. Он маленький, черный, с блестящей спинкой. Его глаза редуцированы: две слепые гладкие бусины из набора для рукоделия, подаренного мне в 7 лет. Не видят. Не ведают. Но уверены. У жука нет бинокля, и, вооружившись лишь богопоклонством, он целенаправленно тянет меня за спасательный трос. Только трос вовсе не спасательный. Он ступит в обрыв, повинуясь велению свыше, и потянет вниз за собой. Я беру самый острый нож на кухне и режу толстый канат в голове. Бью лезвием по крепким переплетениям нитей, давлю из последних сил до появления следов на руках. Я бы раздавила жука с легкостью ногой, но он крепко засел в рассудке. Я смотрю на него: беспомощный, глупый, суетливый, доверчивый. Я смотрю на него! Он темный, он противно хрустел бы при смерти, он посланник, пророк, Грегор Замза. Я вижу, как он барахтается на спине, дрожит, быстро шевелит своими крохотными лапками. Жук-поводырь. Слепыми правят собаки. А мы слепы? Он имеет скудный словарный запас и ограниченность движений. Бегает, бегает, останавливается, поворачивается, бежит. В нас - слепец. Я вижу повязку пред своими глазами, и отражение в плотной беспросветной ткани напоминает мне отголоски прошлого. Это я. Это я бегу по молодой зеленой траве босиком, оглядываясь, смеюсь, хватаюсь за встречные деревья, ощущаю руками их вековую кору, шершавую поверхность вечных наблюдателей мира. Касание. Я помню касание к твердой сухой оболочке чего-то живого и наполненного внутри необъяснимой великой энергией. Поток энергии. Я не должна его чувствовать, но я вижу, как струится свет. Смех. Смех. Смех. Такой чистый, такой пронзительный. Я его помню. — Я тоже помню. — Это я. Это я ведь хваталась за ветки, залезая повыше к верхушке сквозь тернистый путь, чтобы ближе видеть солнце. Я добиралась до своей цели и деревья меня не трогали. — Помню, тогда весь исцарапался, пока поднимался следом. Руки и ноги пекли, но я был слишком увлечен разговорами с тобой. Тогда я в первый раз почувствовал, что могу носить не только твою меланхолию, но и одухотворенность. От тебя почти отдавало свечением. — Мы говорили о странности, о навязанном единстве, о естественности. О том, почему верх считается только верхом и больше ничем. О том, почему низ – это только низ. Почему низ – это низ? Я думаю, низ – это верх. И ведь никто не сможет мне доказать обратное. В этом и заключается трагедия жука. Мы думаем, что что-то есть чем-то определенным, хотя на деле можем думать как угодно. Солнце слепило меня на верхушке, и я опускала глаза вниз. Цель моего созерцания отворачивала меня в направлении первоначальной точки. Быть может все это время мы сидели не на том дереве, быть может не вовремя. Но я чувствовала, как в меня впитывалось все вокруг, как я деревенела и в то же время приобретала немыслимую легкость. Я покрывалась листвой. Такой молодой, живой, зеленой. И я сама становилась ветвью. Тихий, почти неслышимый шепот вдруг стал хорошо различим: terra madens sanguine terra madens sanguine terra madens sanguine и слоги, коснувшись меня, улетали в бездну. По телу проходили мурашки, но я чувствовала необъяснимое спокойствие. Душевное равновесие. Будто все, что неосознанно хотела найти, я почувствовала разом. И не было больше барьеров и границ. Я сама была барьером и сама была наполняющим и окружающим. Всецельна, вездесущая. И я чувствовала не полностью отошедшую от дождя сырую землю, чувствовала, как корни уходят глубоко в нее и как дрожат листья, не смотря на безветренную погоду. Это ты дрожал. Я ощущала и тебя. И твои закрытые ото всех раздумья. Казалось, я проникаю неким невероятным способом в самый центр твоей сущности, в пылающий очаг души, в основу основ. Я видела ядро – огромную плоскую каменную платформу, исцарапанную тысячами древних рун. Будто старательный мудрец каждый день выходил сюда на работу и, высекая пророчества по кругу до изнеможения, закладывал начало и конец. А за платформой пустота. Темнее всего, что когда-либо существовало. Я смотрела в никуда, но видела все. Мне не хотелось возвращаться в исходную форму. Я была наделена богоподобием природы, мне нравилось быть ею и быть могущественнее жука. Я и сама была жуком.