Happy death day

      После долгого дня уставший Джуен вернулся домой и лег сразу же спать беспокойным сном. Если Гаона посадили, то останутся ли остальные в безопасности? Хоть парень и взял всю вину на себя и пообещал ничего не говорить о правде, все равно его не отпускало плохое предчувствие. Будто бы все только начиналось. Обычно люди испытывают облегчение в таких случаях, но почему же Джуен этого не чувствовал? Ему было жаль Гаона. Искренне жаль, но в то же время ему было жаль себя больше, и он бы ни за что не сознался в сделанном. Подставил бы друзей или кого-то другого, но не дал бы в обиду себя. Звучит эгоистично с его стороны, но он и не собирался становиться героем. Даже если бы он стал злодеем, то хотя бы живым, но он не хотел рисковать своей жизнью и просто существовать и быть при этом героем. Все же он был слишком молод. Они все были слишком молоды. Джуен еле открыл глаза и сразу же схватился за смартфон по привычке, чувствуя вся тяжесть своей немаленькой головы, парень прощупал телефон и посмотрел на часы яркого экрана, который сразу ударил в глаза брюнета. На часах было три часа ночи, и за окном уже стемнело так, что было видно лишь отражение от фонарных столбов над дорогой, по которой изредка неспешно проезжали машины. Джуен еле встал, разминая ноющую шею и включил свет в комнате, решив, что уже выспался и может заняться своими делами, но только не уроками и тем более дополнительными занятиями. Он пошел на кухню, тихонько открыв дверь из своей спальни, чтобы не разбудить маму, на цыпочках прошел к холодильнику и решил немного перекусить. Поедая сэндвич, Джуен решил посмотреть, в сети ли Чонсу, и тот, как ни к стати, был в сети. Открыв колу, он уперся плечом о стену и думал о том, написать ли Чонсу или нет. В такие моменты он чувствовал себя какой-то школьницей, которая думает написать парню, который ей нравится, или нет. Тогда Джуен решил написать и поинтересоваться у него спит тот или нет. Ответ не заставил себя долго ждать, и Чонсу ответил, что ему не спится, он все еще думал о Джисоке. Джуен понимал его и предложил другу поговорить об этом завтра дома, чтобы никто не слышал их разговор, и Чонсу согласился, отправив короткое «Давай».       Столько вопросов мучало Джуена, и одним из них был: мучался ли также, как и они все, Гониль? Были ли у него отблески сожаления в голове? Все это не переставало преследовать Джуена, как же Гониль мог спокойно спать по ночам, зная, что его друга посадили, а другого съели собаки. Они все это время дружили не с тем Гонилем, они дружили с его маской, а за ней, как оказалось, скрывался тот еще урод. Джуену было стыдно за то, что он тогда не смог защитить Хенджуна, что он погиб вот так. Он боялся точно также, как и остальные, но просто не смог сдержаться. Если бы тогда они дали отпор Гонилю, то Хенджун сейчас был бы с ними. Но, видимо, Гонилю было все равно, что с ними всеми может потом случиться. А был ли тот с ними когда-то настоящим? Парень в этом тоже сомневался. В какой вообще момент он пришел в их мир и как он стал их другом, Джуен тоже не помнил. Тогда парень решил поинтересоваться у Чонсу, тот ответил, что ничего не помнил также, как и Джуен. Он не мог уснуть еще несколько часов, но под утро все же провалился в сон.

***

      Джисок никогда не думал, что окажется в колонии. Молодой человек даже представить себе не мог, что будет жить здесь. Он покрасил волосы в черный какой-то дешевой краской, которая ужасно сушила его волосы. Его переодели в отвратительный оранжевый костюм из плотного колючего материала, который был не размерам худому Джисоку. Вся одежда воняла старьем, и судя по этому запаху, в ней бывал не один только Джисок, а штаны спадали с талии, как бы Джисок не натягивал их. Все это было похоже на кошмарный сон, все было как в тумане, парень даже не помнил, как он добрался до колонии. Он ничего не помнил, а перед глазами пролетали года его жизни на свободе. Парню отдали постельное и толкнули вперед, он шел за надзирателем. Ему хотелось плакать, внутри все болело и кричало от боли и обиды, но он был виноват. Джисок знал, что ему нужно было сдерживаться иначе его здесь бы побили. Где-то он слышал, что в колонии страшные порядки, и новичкам лучше не высовываться. Джисока затолкали в камеру, где на него уставилось только двадцать пар глаз. Парень остановился и замер, он сглотнул и пошел дальше, сжимая постельное белье. — Какая Белоснежка, — позади себя Джисок слышал нелестные слова окружавших его людей, которые присвистывали вслед молодому человеку. — А ну-ка, падай сюда, — парень указал на койку, и Джисок сел на указанное место, зная, что лучше делать, что скажут. Все эти парни, окружавшие Джисока, не внушали ему особого доверия. Они выглядели как те, кто большую часть своей короткой жизни провел именно в таких заведениях строгого режима. Ни капли морали или чего-то разумного в них точно не было. — Ты пацан или девка? Может, проверим, а? — кучка заключенных буквально зажали его в угол койки. Их грязные руки тянулись к нему, пока по холодной камере не прошелся звонкий свист, отдававшийся эхом в сердцах. — Эй, отошли от новенького, — сказал парень, сидевший на верхней койки в противоположной стороне комнаты, и все отошли от новенького, перешептываясь, — че зашептались, как бабы? — парень прыгнул с койки, приземляясь на военных ботинках. Он выглядел как самый обыкновенный парень, правда шрам, проходящий через его глаз, несколько пугал Джисока. — Красавчик-то какой, — его холодные пальцы властно схватили парня за подбородок, — а кожа ой какая нежная, — с некой насмешкой в скрипучем и охрипшем от курения голосе произнес парень, — как звать? — поинтересовался тот и уселся рядом. — Че язык-то проглотил? — Квак Джисок, — прошептал он, сглотнув огромный ком в горле. — Ну а по погонялу? Или у тебя его нет? Уж больно ты смазливый, ладно, если уж погоняла нет, то будем звать тебя Красоткой, — сказал парень и прижал к себе Джисока, и тот мог чувствовать характерный запах сигарет и пота от нового знакомого, а рука его была забита несуразными татуировками. От резкого захвата Джисок охнул, оказавшись прижатым к парню. — Я Ким, но все здесь зовут меня хеннимом, и ты тоже зови, — сказал парень, рядом с ним было некомфортно, но, видимо, его здесь боялись, — а вы, чтоб не трогали Красотку, а то вашими рожами прочищу свои ботинки, поняли? — обратился Ким к толпе, и те лишь сказали, что все поняли. — Ну так за что ходка, Красотка? — поинтересовался Ким. — Убийство, — одними губами ответил Джисок, и все охнули. — Понимаю, все здесь по той же причине, вот этот сидит за убийство и изнасилование, а вон тот за убийство и сокрытие соучастника, — Ким совершенно спокойно отнесся к тому, что Джисок кого-то убил, — я здесь сижу за двойное убийство, — ответил честно парень без капли стыда, — а ты не похож на убийцу, — снова Ким схватился за лицо Джисока, смотря в его большие глаза, — красивенький, как куколка, подумал бы, что из-за наркоты сел, — хмыкнул он, — да ладно, не ссы, Красотка, я тебя в обиду не дам, но не за просто так, сам понимаешь, — пожал плечами Ким, и Джисок понял, что ему некуда деваться. — Не трогайте Красотку, пока я его не попробовал, до этого момента даже не смотрите в его сторону, поняли? Так и передайте, гандоны, — Ким достал сигарету и зажег ее спичкой. Джисок вежливо отказался от предложенной сигареты, хотя закурить ему бы не помешало. — Не бойся, я здесь авторитет, поэтому тебя трогать здесь никто не будет, — махнул рукой парень, вновь прижал Джисока к себе и выдохнул дым ему прямо в лицо. Если он обрел здесь защиту, то уже хорошо, но его не радовало то, что нужно будет ложиться под этого парня. — Не бойся, Красотка, здесь такие порядки, надо подставлять дырку, сам понимаешь. Ну еще ты симпатичный прям как баба, — посмеялся Ким, смотря в большие глаза младшего, — ну все, отдыхай и не вставай задом, а то отымеют раньше меня, — это не очень радовало его, но, по крайней мере, Ким выглядел вполне себе нормально, в отличие от тех, кто здесь был. Джисок расстелил себе постельное и лег на жесткий матрас, думая, какая мягкая была постель у него дома, ему так хотелось домой, звать маму и папу. Хотелось быть дома, а не тут. От обиды хотелось выть и плакать, но уже ничего не попишешь. Джисок оглядел камеру: большое сырое помещение с рядом двухъярусных кроватей, идущих друг за другом, здесь помещалось около сорока заключенных, на каждом была такая же одежда, как у Джисока, где-то там маленькое зеркало с умывальником, а рядом унитаз у всех на виду, и Джисоку меньше всего хотелось ходить туда на глазах у всех парней здесь. Это колония для несовершеннолетних, но здесь парни выглядели старше своих лет, их лица пугали Джисока, а зловонье заставляло нос поморщиться.       Как только прозвенел гудок, все построились в ряд, и Джисок встал в самый конец, чтобы никого не задевать. Дверь камеры открылась, и заключенные под пристальным наблюдением надзирателей направлялись в столовую. Джисок взял поднос и, как и все, получил тарелку риса и какой-то похлебки. Усевшись за стол и, не поднимая глаз,он начал ковырять палочками слипшийся рис и рассматривал сухую твердую булку. Все же здесь еда намного отличалась от еды дома, которую готовила мама. Джисок также ловил на себе взгляды тех, кто смотрел на парня и присвистывал. Слышал, как те, не стесняясь, называли его симпатяжкой, как они озвучивали все, что хотели бы с ним сделать. В этот момент Джисок почувствовал себя мясом среди волков, которые облизывались на молодого человека. — А кожа-то какая белая, загляденье, — Джисок хотел потерять слух хотя бы на время, не хотелось слушать то, как его называли подобными словами, — ну просто шлюха, я бы вдул, — эти слова ранили его, раньше он такое говорил девушкам. Неужели это именно то, что они чувствуют в этот момент? — А ну замолкли, — снова показался Ким, и все заключенные замолчали, — вот он мой, и только троньте, как своим говном же и подавитесь, — и все разговоры прекратились. — Опять он себе молодняка забрал, — послышались возгласы негодования. Джисок даже не стал есть то, что видел. Но тут напротив него сел Ким и стал с большим интересом наблюдать за Джисоком, который даже не мог притронуться к еде. — Жри уже, осталось только полчаса, — цокнул Ким, но тот не мог сделать и глотка этой отвратительной похлебки, которая была больше похожа на рвоту. И хотя Ким уверял, что это не так ужасно, как выглядит, Джисок все равно не мог съесть ничего. Парень просто ковырял еду и думал, что его вот-вот стошнит, но Ким настаивал. И тогда Джисок с большой неохотой взял рис в рот, тот слипался, был где-то твердым, а где-то пересоленным, это невозможно было съесть. Разве только булочку, которая не казалась ему такой отвратительной. Парень еле проглотил все и решил больше не есть. Хотелось плакать, слезы вот-вот нахлынули бы, но плакать ему нельзя было ни коим образом, и это заставило бы его плакать еще сильнее. Неужели он никогда не сможет быть прежним собой? Вся его жизнь оказалась перечеркнута. Но больше всего ему было стыдно перед родителями, что же они ему скажут, когда увидят его.

***

      Как же Джуен был рад увидеть Чонсу у себя на пороге, но тот был бледен, как Смерть. Брюнет впустил парня и налил тому газировки, говоря, что мама придет поздно. Хоть блондин и пытался казаться нормальным и делать вид, что у него все хорошо, но по его лицу было видно, что с ним было не все нормально. Тогда Джуен сказал, что они будут поддерживать Джисока, и что он видел его, он был в порядке. По крайней мере он несет крест на себе за убийство Хвана Менсу. Но Ким ответил, что его проблема не только в этом. Ему жаль Джисока и его родителей, но блондин беспокоился не только о нем. Джуен тогда и спросил, что же его беспокоило тогда. — Помнишь, я сказал, что отвечу тебе как только все закончится? — и Джуен кивнул, чувствуя, как его сердце забилось быстрее, и парень находился в диапазоне между отчаянием и надеждой. — Прости. Для меня все закончилось, — сказал Чонсу, и Джуен тогда напрягся, не понимая, что он имеет в виду, — я уезжаю, Джуен-а, — эти слова звучали как приговор. Сердце, которое билось так сильно, тут же разбилось на тысячу осколков. Чонсу даже не хотел смотреть на младшего. Он просто не мог сделать это, потому что и так знал, что в них не будет ничего, кроме боли и разочарования. — Что? Куда? — Джуен не мог поверить в то, что слышал. — В другую страну, Джуен-а, — ответил Чонсу полушепотом. — И когда ты вернешься? Хотя бы летом будешь приезжать? На каникулы прилетишь? — он сыпал парня вопросами, желая получить ответы на все вопросы. — Прости, но нет, я больше никогда не вернусь, — Чонсу правда сожалел, но поделать уже ничего не мог, — но не расстраивайся, пожалуйста, ты тоже там окажешься, и мы увидимся вновь. — Куда летишь? В Америку? — интересовался Джуен, чтобы иметь представления о том, где будет Чонсу. — Это уже не имеет никакого значения, — сказал только Чонсу. Джуену казалось, что старший предал его. Он просто бросил его. Ли чувствовал как между ними появлялась пропасть, но они сидели напротив друг друга здесь и сейчас за столом. Руки парня сжимали стакан с шипящей газировкой, а дыхание словно остановилось, как и биение сердца. Джуен не успел ничего сказать, как губы Чонсу коснулись его губ, и он мог чувствовать соленый привкус слез. Затем за Чонсу захлопнулась дверь. Джуен был в таком шоке, что не мог ничего сказать, он даже не успел среагировать на уход друга, а когда он все понял, было уже слишком поздно. Куда он летел? Во сколько? Откуда? В какой день? Все эти вопросы остались только при Джуене.       Смотря час в пустоту, глотая соленые слезы, которые стекали вниз, Джуен не сразу понял, что нужно звонить родителям Чонсу. Брюнет дозвонился до матери парня, и Джуен расспросил ее обо всем, но та удивилась, и сказала, что они никуда не собираются, и, может, Чонсу так пошутил. После этого он даже не мог себе представить, о чем говорил Чонсу, прокручивая в голове все, что сказал ему друг перед уходом. И, наконец, до него все дошло, тогда Джуен выбежал из квартиры и на всех порах побежал туда, куда его вело разбитое, но все еще горевшее сердце. Он знал, куда пошел Чонсу, точно знал, куда тот направился, и он должен был успеть не просто ради себя, а ради Чонсу тоже. Пока он бежал, в чужой голове была тишина, и он, как во сне, поднимался на то злосчастное место, где все началось, где жизнь шестерых парней изменилась навсегда. Чонсу понятия не имел, что он делал здесь, что он искал, но он точно знал, что его от мучений спасет только пустота, к которой он уже был готов. Перед самым краем он замер, словно чего-то ждал, его глаза были направлены вниз, и там он видел свое спасение. Пока Джуен бежал, игнорируя усталость и боли в ногах от долгого бега, Чонсу все смотрел и думал, что он сможет избавиться от груза вины, что так терзало его. — Если я шагну вперед, то ты оставишь меня в покое? — спросил с надеждой Чонсу, чувствуя сзади себя холод и слыша шаги трупа, что поднимался за ним, и тело Хвана Менсу было уже не узнать, но Чонсу не боялся его. Хван Менсу остановился позади него, ожидая, как на его белых глазах, которые еле что-то видели, Ким Чонсу сделает шаг вперед. Чонсу не боялся его, он также не боялся смерти, он просто собирался идти к ней в руки, не думая ни о чем. — Больше всего ты хочешь мести, но Джуена не трогай, прошу, его и так жизнь наказала вместо тебя, — Чонсу почему-то знал, что он спасет и себя и Джуена сразу. Если эта маленькая жертва кого-то спасет, то он был бы счастлив. Пока Джуен бежал к нему, он все ждал, думая, что его вот-вот спасут, но это не то, ради чего он сюда пришел и точно не то, ради чего Хван Менсу так долго шел за ними по пятам. Солнце уже исчезало за горизонт каменных джунглей Сеул, и крыши домов были озарены оранжевым светом, а Чонсу хотел в последний раз увидеть солнце.