Дорога в ад

      Это был конец. Самый настоящий конец всего в этом чертовом мире. Конечно, никто и нигде об этом не подозревал. Знал ли ребенок в Китае, идущий в магазин за продуктами на обед, что все кончено? Знал ли учёный в Антарктиде, что продолжение этой истории никогда не будет записано даже на тонком, пожелтевшем от времени и покрытом пятнами от чая тонком листке бумаги? Знал ли хоть кто-то на земном шаре, кроме него самого, что на этот раз в записи поставлена самая последняя, самая жирная, самая решающая точка? Конечно, нет. Никто никогда не понял бы, не увидел бы это хоть краешком глаза. Ни по чьей щеке бы не скатилась последняя слеза, оставляя после себя мокрую, неприятно холодящую кожу дорожку, кроме него. Солнце радостно плясало в разбитых осколках стекла на полу, радостно орошая каждую стену разбитой, скрученной в толстый жгут комнаты, которую словно неровно изобразил на бесконечном листе бумаги сумасшедший великан. Глупое, несоизмеримо глупое солнце. Не видит разве, что больше нет смысла вообще ни для чего? Хотелось вылететь в глубокий космос, как некогда последний из мифических людей из колонн, о которых так часто рассказывал Джозеф, и найти тот чертов рычаг, благодаря которому эта глупая звезда погаснет. К черту Дио, которого убьет только солнце. Не Дио стрелял в Абдула в том богом забытом городке. Не Дио поглотил своей бездонной пастью единственное, ради чего действительно стоило жить. Абдул был лучше любого солнца, а огонь, которым столь искусно управлял его стенд, светил ярче самой выделяющейся на небосводе сверхновой. Пыль, которая некогда носила имя Ванилла Айс, лежала неровной горкой в солнечных лучах — ни дать ни взять мука, в которую заботливая хозяйка разобьёт яйцо и нальет аккуратную лужицу молока, дабы разбавить тусклую серость. Но не будет уже никаких хозяек, а серверов сероватая гниль останется вечной. Она всегда будет клубиться в уголках мозга и расти, словно паутина огромного плотоядного паука, который однажды набросится на него и съест окончательно, растворяя окончательно в едком яде бренное, ни на что больше не способное тело. Польнарефф больше не считал себя достойным чего угодно. Это из-за него упал мир, сжавшись до размеров одной-единственной комнатушки. Он должен был помогать. Он должен был спасти Абдула и Игги, а сам умереть доблестной смертью героя. Но нет. Да за что, черт возьми, Вселенная его карает? Почему выживает всегда он, отправляя других в мир иной? Почему он отделался раздробленными в фарш несколькими конечностями, а тот, кого он любил больше всех на свете и самая умная из тупых псин так трагически ушли? Он сам видел их уходящие души, видел все, что светилось в глазах Абдула — или это было просто разыгравшееся воображение, галлюцинации на фоне пережитого? Шерри… Она тоже умерла и тоже из-за него. Убийцы их давно мертвы, но их это не воскресит. Жан был готов сделать что угодно, лишь бы вернуть их. Готов был унижаться как угодно, умирать и убивать, гнить снаружи и внутри, лишь бы Абдул, Шерри и Игги вернулись в мир живых — хоть на секундочку. Можно ли было хоть как-то попасть в пустоту? Они вообще умерли? В вечно крутящейся глубокой спирали, что лежала на полу, подобно некоей странной, но невероятно гармоничной мозаике, тоже плескались солнечные лучи. И для чего он пошел черт знает куда с Джостарами? Почему вообще напоролся на Дио? Лучше бы Абдул его убил в тот самый день. Это было бы куда лучше для них обоих. Хотелось кричать, но из пересохшей глотки не выскакивало ни звука, а каждый вдох царапал сухое, как наждачная бумага, горло. Все пропало. Польнарефф хотел умереть, вариться в котле хоть вечность. Где Джостар? Где Какёин с Джотаро? Черт возьми, как им повезло. Они есть друг у друга. У Джостара есть его невероятно сильный внук. У Джотаро есть те, на кого он может положиться в первую очередь. У Какёина есть его первый и единственный настоящий друг. У Польнареффа есть жгущая, словно каленое железо, вина, которая кислотой разъедает его тело и будет разъедать до самой смерти. Но черт… Ведь Абдул погибал за людей, которых до этого не знал, с которыми никак не соприкасался до этого чертового путешествия… Только чтоб помочь. Только чтоб кто-то добился того, чего они хотят, чтоб мир стал лучше хоть на крупинку, хоть на одну миллиардную часть процента — но лучше. Почему он, Польнарефф, не может сделать так же? Почему не может прямо сейчас взять себя в руки и сделать хоть что-то? Ему надоело оставаться в стороне и тихо плакать, слушая траурный звон. Он должен сделать хоть что-то, чтоб доказать, что эти траурные колокола поют свою вечную заунывную, но невероятно звонкую и чистую, словно вода в горном роднике, песню, не зря. Может, у него не хватит сил или хитрости на то, чтоб убить Брандо. Ванилла погиб только из-за слепой ярости и преданности своему господину. Над Дио никто не имеет власти, кроме солнечного света — о силе которого над собой Айс не знал, а вот ярость в нем присутствует — но, несмотря ни на что, он достаточно умен, чтоб не дать ей превзойти себя. Польнарефф достаточно времени с ним провел, чтоб понять, насколько чертовски умен и хитер этот гад, извивающийся, как змея, в руках поймавшего его, а потом вонзает клыки ему в плоть, обрывая чужую жизнь тут и сразу. Но, несмотря ни на что, он хотя бы должен его найти — и показать Джостарам с Какёином, где находится сердце этого змеиного гнезда. Едва слышно, нарушая звенящую тишину, Польнарефф шепнул, с трудом размыкая покрытые запекшейся кровью сухие губы: — Мне надо подняться по лестнице и найти Дио. Не время убиваться горем. Бедро болело, словно бы его клеймили раскаленным железом вновь и вновь, руку миллиарды раз в минуту кусали полчища невидимых пчел с невероятно острыми и ядовитыми жалами, а в голове звонили медные колокола, громче и громче с каждым разом, отдаваясь звоном в пустых углах черепной коробки. Вкус металла неприятно щекотал язык. Нестерпимо. Но нужно встать. Нельзя сдаваться. Говорят, знающие искусство хамона не стареют — скорее всего, именно поэтому Джозеф двигается, как тридцатилетний и думает так же, да ещё и лечиться этой непонятной ему силой могут, но у Жана был только стенд и огромное, ни с чем не сравнимое желание сделать хоть что-то. Стать важным и нужным. Казалось, будто его тело было отнюдь не его тело, но поднимаясь, Жан-Пьер отнюдь не ощущал, что это делает он сам. Помог ли Чериот? Черт его знает. Сейчас главное не это. Словно пробуя, он сделал первый шаг — самый важный, словно бы он ступал в пропасть. И всё. Боль острой стрелой пронзала тело, в каждой клеточке накапливаясь особой отравой. Глаза, и до того мокрые, вновь наполнились слезами — но отнюдь не от физической боли. Её Польнарефф научился терпеть давно и легко. Он не мог принять всего этого, просто не мог. До сих пор не верилось, что Абдула больше нет. Больше не будет долгих разговоров ни о чем и обо всем в любую минуту, в которые они оставались наедине, не будет того самого единства душ, воспетого в глянцевых романчиках, древних эпосах и философских трактатах, да вообще не будет абсолютно ничего, за что можно уцепиться, чтоб выползти из зыбучих песков гниения изнутри. Лучше бы он вырвал сердце из груди прямо сейчас. Сжатые зубы все же пропустили тихий стон — только один. Лишь одна слеза вытекла из глаза и звонко стукнулась об пол. Он больше не позволит этому повториться. Он прямо сейчас пойдет наверх и посмотрит в лицо тому, кого возненавидел ещё давно. Конечно, Жан боялся смерти, но глубоко в нем, словно раскидистая яблоня из яблочной косточки, росла уверенность, что он ее заслуживает. Все перед глазами тряслось в сюрреалистической пляске без смысла и связи, но Жан-Пьер знал, что делал. Он упорно пробивал путь сквозь туман. Ещё один шаг. И ещё.       Кисловатый, застывший в стоячих водах вечности этого дома воздух нес в себе стойкий запах нефти и слез. Словно две пряди в косе, эти два запаха в бесконечном переплетении не видели конца. Как будто так и должно быть. Казалось, будто все, что было в его жизни до смерти Шерри, превращалось в мелкие клочки бумаги, летевшие по ветру куда-то далеко-далеко. На зимовку на юг, наверное. Только вот теперь без солнца зима будет вечной. Главное, чтоб тьма под названием Дио не разрушила хрупкую нестабильность этого начала конца окончательно. В память отчётливо врезались, подобно осколкам зеркала, воспоминания о том, как Дио стоял на вершине той самой лестницы, передвигая его вниз чем-то быстрее и опаснее даже самого Стар Платинума. Скоро, совсем скоро, этот гроб из резного дерева, освещенный неестественного цвета пламенем фиолетовым, как подвески Ваниллы Айса, цвета и закатным солнцем, будет вскрыт. Дио не спасётся просто так. Их четверо, а он один. Болвана вообще можно не считать противником — он ничего не может, только менять внешность, да и то ужасно. Он что-то бормотал в исступлении, готовясь поднять тяжёлую, давящую на руки крышку, и наконец положить конец этой битве — хотя настоящий конец начался ещё до этого. Он говорил, что верен Дио, но верит в его могущество… Трусливое и глупое существо. Игги намного выше него во всех смыслах, кроме роста, даром, что просто собака. Время застыло, словно плотное желе без вкуса и запаха. Стук капель откуда-то издалека. Ровное дыхание крестоносцев и сбитые в волнении вздохи приспешника Брандо. Возня в дальнем углу — мышь, наверное… Где-то плакал ребенок. Жан невольно прикрыл глаза, вспоминая ребенка, подобранного недалеко от пустыни и Какёина, вырезавшего на руке всякую чепуху. Хотелось бы вернуться назад во времени хоть на секунду, однако не туда, а в тот самый обдутый сухим ветром маленький городок, имени которого он так и не запомнил, вечер, когда небо почти опустилось на землю, а он впервые понял, что он невероятно сильно нужен Абдулу — до трёх самых важных слов, сказанных в дрожащей тьме и до бессонных ночей. Тогда его словно молнией ударило от счастья и волнения, которое подтвердилось. Сейчас он тоже волновался, как никогда. Но даже не из-за Дио, а по непонятным ему самому пока что причинам. Жан-Пьеру казалось, будто что-то ещё не так, не на своем месте. И тут невидимая, но такая же сильная и сокрушительная, как настоящая, молния прошила его вновь до кончиков пальцев. Волнение вмиг заменилось липким страхом. Да, ребенок действительно плакал. Но не где-то там, на улице, отнюдь нет. Он был совсем рядом. В этом доме. В этой самой комнате. — Эй, вы, остановитесь! — исступлённо крикнул Польнарефф и даже зачем-то вдруг замахал руками. Джозеф удивлённо обернулся в его сторону. — Тут… Тут младенец орет, слышите? Остальные тоже встрепенулись в один момент, как будто их опять притянул сильный магнит. — Будьте осторожны. Я уверен, что это не настоящий ребенок, а стандюзер, — проговорил Какёин. — Что-то вроде звукового стенда, чтоб отвлечь наше внимание. Однако Джотаро не слишком уж вслушивался в слова товарища. Словно отблеск света, он вмиг бросился к Болвану, хватая того за тоненькую одёжку: — Что это за чертовщина? Это правда ребенок? Отвечай, а то убью, говна кусок! Вмиг опустившийся на пол возле владельца стенд, словно в подтверждение слов Куджо, угрожающе встряхнул вампира. Тот сразу же забормотал в исступлённом страхе: — Н-н-нет! Это не станд! Это… — Что? — Это… Сын господина Дио. От удивления стенд ДжоДжо чуть не разжал мертвую хватку ярко-фиолетовых пальцев. Польнарефф ничего не понимал. У этого гада, черт возьми, есть сын? Конечно, Дио заманивал в особняк несметное количество женщин, любая из них могла забеременеть от него… Но зачем Брандо оставлять свое чадо в живых? Ему нужен наследник? Но если подумать, в этом наследнике будет и кровь Джостаров, которых Брандо так рвется уничтожить. Да и вообще, он в ближайшее время отнюдь не планировал умирать, надеясь целую вечность держать в руках бразды правления миром. Однако Джотаро продолжил говорить: — У него есть стенд? — Да! Нет! Не знаю! — забился Болван, пытаясь высвободиться из плотно сжатых кулаков Стар Платинума. Бесполезно. Стенд встряхнул его ещё раз — достаточно сильно, чтоб тот крикнул и, как показалось Жан-Пьеру, едва сдерживая слёзы, закричал: — Я не знаю! Господин Дио хочет сделать его продолжением себя! Польнарефф, не выдерживая бессмысленной болтовни прислужника, бросился к младенцу, стуча по камню ботинками. Он был готов умереть, лишь бы узнать, что с ним. Но ничего не подавало знаков того, что нечто не так. Младенец, лежавший на каких-то пеленках, ничем не отличался от других таких же. Наверняка его засунули сюда в спешке. Несмотря ни на что, Польнарефф даже чувствовал к нему некую жалость. Не выбирал же он, в конце концов, кто будет его отцом. Да и судьба ему уготовлена не лучшая. С таким родителем сам Жан точно бы сошел с ума. Интересно, сколько ему? На лбу не было ничего, даже отдаленно похожего на паразита. Значит, шанс переубедить его был, причем невероятно высокий. А вот на плече… Конечно, удивляться тут было нечему, но Польнарефф все равно едва подавил торжествующую ухмылку, которая сейчас была бы совсем уж неуместна. Фамильная звезда Джостаров — такая же, как у Джотаро, Джозефа и тела Джонатана, красовалась у малыша на коже. — Он не врет, — крикнул Жан-Пьер остальным крестоносцам, едва поворачивая голову. — У него на плече звезда Джостаров, а ещё нет того паразита или чего-то вроде того. Болван с испуганным выражением лица закивал. Может, подумалось Польнареффу, ещё и поэтому его так прозвали — кивает точно как китайский болванчик. — Да-да-да-да! — вскрикнул вампир. — Господин Дио боится что-то делать с сыном, чтоб не навредить ему раньше времени! — Он вампир? — как можно более сдержанно спросил Куджо. — Нет! Прошу, отпустите! Он просто ребенок! Сперва размахнувшись как следует, Стар Платинум поднял Болвана и швырнул его в неопределенном направлении. — Открывай гроб, — ровным тоном велел Джотаро. — Я не предаю господина Дио и Джорно, — чуть ли не плача, забормотал Болван. — Я верю в его могущество! — Джорно? — Сына зовут Джорно! Я же все сказал, не надо бить! — Он сказал правду, — бросил Куджо, внимательно следя за поднимающимся с пола вампиром. — Раз так, — задумчиво почесал бороду Джозеф, — мы не можем оставить ребенка здесь. Я ненавижу Дио, но его сын ни в чем не виноват, как бы тяжело ни было это признать. Нужно, чтоб кто-то взял его. Жан вновь посмотрел на младенца. Жалость вновь всколыхнулась в нем. Если бы Абдул был на его месте, что бы он сделал? Защитил даже такого ребенка или оставил бы тут? В конце концов, если Болван не наврал и это дитя дьявола правда беспомощно… Из него ведь можно вырастить нормального человека, неважно, со стендом или без. Он поможет этому до чёртиков странному в плане происхождения ребенку, а ребенок поможет ему хотя бы тем, что станет его смыслом жизни. Цель затрепетала перед глазами ярким знаменем. Он сделает из этого… Как его? Джорно? Да, из этого Джорно порядочного, доброго и честного человека. Ради Абдула. Ради всего мира. Одного Брандо ему уже хватило с головой. Второго никто не переживет. — Я возьму его, — разрезал тишину голос Жан-Пьера, пока тяжёлая крышка гроба сползала в сторону. — Если выживу. Попросите фонд Спидвагона решить проблемы с оформлением опекунства, — он подхватил младенца на руки, пытаясь его успокоить. Однако остальные крестоносцы слушали его лишь краем уха, удостоив Польнареффа лишь лёгкими кивками. Каждый застыл в ожидании. Даже Джорно замолк. Крышка гроба с оглушительным скрипом полностью легла на пол.       Тишину разрезал оглушительный крик Болвана. Сперва Жану отчего-то подумалось вначале, что Джотаро ударил приспешника Дио ещё раз — или, может, это сделал сам Дио от злости, но ни самого удара, ни его звука он не заметил. Вместо этого Польнарефф осознал, что Болвана больше нет на месте. — Он в гробу! — вскрикнул Джозеф. Джорно обеспокоенно заворочался, вновь готовясь закричать. Говорил он явно не о Дио — им тут даже не пахло. Тяжёлая, словно пропитанная испарениями ртути, атмосфера, стоявшая в комнате до этого, улетучилась в никуда. Теперь Жан-Пьер сам смог увидеть то, от чего так удивились другие — Болван лежал в гробу, где должен был быть его властелин, и явно не по своей воле. Из перерезанного горла на темно-фиолетовую обивку стекали мутные капли вампирской крови. — Кто-нибудь видел, как Болван туда залез? То есть, как его туда положили? — попытался прояснить хоть что-то дед. — Нет! А я смотрел пристально, не успел осознать, как он там оказался, — ответил Польнарефф, чувствуя, как в животе нарастает страх. Джорно начал плакать. Никто даже не пытался его заткнуть. В конце концов, это было не самым важным. — Польнарефф прав — никакая не сверхскорость и не дешёвый трюк, — напряжённо выдохнул Нориаки. — Опасность. Нам угрожает опасность! — воскликнул Джотаро. Металлическое напряжение повисло в воздухе вновь, забивая Польнареффу все органы чувств. — Бежим! — заорал Джостар во весь голос. Крестоносцы вмиг метнулись к окну, один лишь Жан-Пьер двигался медленней, думая, как бы сподручнее перехватить Джорно, чтоб никто, включая его родного отца, не нанес ему вред. — Чего застыл, Польнарефф? — крикнул ему вслед Джозеф. Неожиданно что-то обвилось вокруг его шеи. Жан лишь крепче сжал младенца, мысленно готовясь умереть. Однако шипы Hermit Purple не оставляли никаких сомнений насчёт истинной натуры стенда. Открытое для побега окно в мгновение ока пропустило через себя всех пятерых, словно некий портал из мира мертвых в мир живых. — Черт! — только и успел закричать Польнарефф. Лишь сейчас, когда первая волна страха прошла, наступило полное осознание. Они падали, просто падали вниз. Стенд Джозефа все ещё держал его, но что, если он не сможет за что-то зацепиться? Какёин и Джостар, перекрикивая шум ветра, говорили о стенде Дио. Жан особо не слушал их, но уже увидел шанс — торчащие прямо из стены круглые выступы. Держаться одной рукой за выступ, а другой удерживать младенца — задача не из простых, однако Жан-Пьеру и не нужны были лёгкие. Лишь стенд помогал карабкаться дальше вниз, придерживая и его, и Джорно. Солнце неумолимо садилось. Каждая капля пота, стекавшая вниз по голой шее, каждый лишний вдох, каждое движение руки и разума истощали настолько, что как только каждый из крестоносцев ступил на плоскую крышу не слишком высокого здания, Польнарефф чувствовал, что он не сможет подвинуть даже кончиком пальца ни за какие деньги. — Плохо! Все очень плохо! — надрывно сообщил Джозеф, стискивая зубы. — Солнце вот-вот скроется! Огромный оранжевый диск, невероятно похожий на дольку огромного мандарина, медленно уходил за горизонт, вибрируя в нагретом тяжёлом воздухе. Это зрелище в любое другое время показалось бы Польнареффу невероятно красивым — настолько, что он бы часами о нем говорил, не замолкая. А вот будь рядом Абдул… Рана была совсем-совсем свежей, и даже подобная простая мысль не то, что сыпала на нее соль — лила на нее чистый спирт, заставляя сердце корчиться от боли за слишком рано ушедшего. Но он хотя бы будет достойно отомщен. Время расплаты приближалось. — Наступила его пора, — так же мрачно проговорил Какёин, поправляя темные очки. — Только не говорите, что мы будем отступать до следующего восхода! — одной рукой покачивая все более взволнованного Джорно, Польнарефф поднял палец другой ладони вверх. — Говорю вам, мистер Джостар, я не собираюсь убегать, поджав хвост! — Я согласен с Польнареффом, — неожиданно согласился Нориаки. Джозеф лишь зажмурился от этих слов, сжав зубы ещё сильнее. Крупные бусины пота одна за другой выступали на его морщинистом лбу. Казалось, ещё немного, и он, как Иисус в библейских писаниях, начнет потеть кровью. — И я с вами согласен, — наконец выдохнул он. — Но ситуация изменилась! Мы столкнулись с его стендом, The World, и не смогли понять, как он действует. Когда восходишь на гору и не знаешь пути или где вершина, поражение гарантировано. Оно так же неизбежно, как отрыжка после колы… Польнарефф смотрел на Джостара внезапно округлившимися глазами, пока в мозгу его крутилось лишь одно короткое, но крайне ёмкое словосочетание. Старый маразматик. Да как он смеет? Ведь важный для него человек тоже однажды умер по его вине… И все же он ведёт себя так перед лицом опасности, так безответственно… — Дио непременно погонится за нами, — продолжал дед, — попытается прикончить нас до восхода. Тогда у нас появится шанс узнать о природе его стенда. Его-то и нужно ждать! — Нет! — как бы ни кричал Джорно и как бы ни злился дед, Жан больше не смог сдержаться, взмахнув кулаком. — Я не могу убегать! — вина внутри становилась все больше и больше, словно пустота рта Cream, засасывая внутрь его кишки. — Абдул и Игги погибли из-за меня! Я опущусь до подлости, отправлюсь в ад, но ни за что не стану убегать! Как бы глупо это ни выглядело со стороны — например, если бы Жан-Пьер был героем некоего сериала — он поступил абсолютно противоположным образом. Польнарефф попросту начал бежать. Не разбирая дороги, вперёд и только вперёд, вздымая обувью клубы пыли и дыша, как раненый зверь. Но он твердо понимал одно: сейчас он убегает не от Дио. Он убегает как раз от тех, кто хочет сбежать. Он устал стоять в стороне и выгонять себя вон. Он разыщет Дио любой ценой до рассвета. Умрет? Ну и пусть, больно он кому теперь нужен. Ну, кроме младенца. Но тот же Какёин, например, тоже смог бы вполне достойно его воспитать. Боялся ли он сейчас? Конечно. Но ещё больше Жан боялся того, что страх победит его, сделав трусом в глазах всех — особенно Абдула и Игги. Где-то в уголке его сознания, словно паучок в паутине, жила мысль о том, что его души смогут увидеть каждое его действие, если вдруг захотят. Может, после смерти он тоже сможет увидеть их. Но, скорее всего, он попадет в ад. Ну и что? Если он будет в аду, сможет увидеть, как где-то совсем рядом пытают Дио.

***

— Эй, молодой человек, хочешь погадаю? — сморщенная, словно изюминка, с кожей того же цвета, как и тот самый пресловутый изюм, старуха опиралась на кирпичную побеленную стену дома. — Будущее твое вижу! — Я тоже твое вижу! — крикнул ей в ответ Польнарефф на арабском с сильным акцентом. Не то, что он хорошо знал его до этого: во многом был заслуга Мохаммеда. — Я тебя сейчас так пну, что отправишься на небо во всех смыслах слова! Не видишь, что ли? Я спешу! — Поспешишь — людей насмешишь… — укоризненно покачала головой бабка. — Ты не понимаешь! Дело жизни и смерти, зуб даю! — запыхавшийся Жан остановился, глядя на бабку, как на муху в своем супе. От одной такой карги, Энии, он уже достаточно пострадал, и повторения истории вообще не хотел. Хорошо, хоть естественный инстинкт владельца стенда говорил, что у этой старушки его нет. — Жизни и смерти? — прищурилась та. — Знаешь ли, между ними грань во-от такая тонкая, — прикрыв один глаз, она сжала тонкие сухие пальцы, словно показывая толщину этой грани. — Вижу, нужно тебе что-то на той стороне… Пройдешь, пройдёшь, да с трудом назад вернёшься. — Да ты чего несёшь, дура старая? — совсем уж рассердился Жан-Пьер. — Я сам понимаю, что скоро подохну! — Пройдешь не умирая… — с загадочным видом вновь зажмурилась бабка. Что-то неуловимо-кошачье было в чертах ее лица, словно бы она была кошкой, внезапно превратившейся в человека. — А вот вернёшься только с помощью золота… — Так ты ещё и торгашка?! Да мне даром не нужно твое поддельное золото! Этот идиот может быть где угодно, черт тебя дери… — Я ни за что не прошу платы, — старуха сжала губы в узенькую щелку, выпуская меж них воздух с резким звуком. — Золотце-то уже у тебя в кармане. Беги, куда хотел. Мое дело — рассказать… Смахнув ладонью пот со лба, Жан побежал вперёд, не оборачиваясь. Явно какая-то сумасшедшая. Хорошо, хоть не стала ничего впаривать за бешеные деньги, которых у Польнареффа вообще не было. Лишь в конце улицы он обернулся. Улица в лучах закатного солнца казалась ещё более широкой, чем днём — огромные тени, словно некие загадочные существа совсем иного рода, нежели стенды, собирались в каждом углу низеньких домов. Все было как на ладони, кроме самой бабки. Жан-Пьер готов был поклясться, что минуту назад она стояла возле одного из дальних домов, а сейчас испарилась, словно роса на солнце. Ощущение чего-то необычного не покидало его, хоть он и понимал, что, скорее всего, она просто жила в одном из домов рядом. Тем более, что верил Польнарефф только в гадания Абдула. Хотя, кто знает? Может, это знак? И что за золото? Но времени думать все равно не было: он чувствовал душой, сердцем и ощущениями стенда, что Дио где-то неподалеку. Про бабку можно было благополучно забыть.       И Жан вновь целеустремленно побежал вперёд, разгоняя пыль улиц Каира во все стороны.