Дорога в ад

      Польнарефф навсегда запомнил те дрожащие мгновения пустоты, разрывавшие душу пополам. Навсегда запомнил облупившиеся стены его кухни, от которой он напрочь отвык за те чертовы несколько десятков дней, за которые он успел обрести новый смысл жизни — и тут же потерять его. Куда вела пустота в горле Cream? Останься Ванилла Айс в живых, все было бы по-другому. Конечно, он бы не отомстил за смерть Абдула и Игги, но чёрт… Он бы заплатил все деньги, что у него были, лишь бы фонд Спидвагона согласился начать его исследовать. Отдал бы все, что есть за душой — да и чего уж таить, саму душу бы тоже продал, хоть и чувствовал, что она и ломаного гроша не стоит — лишь бы учёные хоть на шаг приблизились к разгадке того, что на самом деле случается с предметами, попавшими в глотку этого чудовищного стенда. Жан-Пьер сталкивался со стендами, по размеру превосходившими Cream и встречал стенды, сила которых на самом деле ужасала своей жестокостью, но ни один стенд он не ненавидел сильнее, чем стенд чертового Айса. Даже Hanged Man он не презирал так сильно — скорее, относился с огромнейшим отвращением, словно к мешку с разлагающимся трупом, покрытым нечистотами. Вид подобного мог ужасать, но в куда меньшей степени, нежели вызывать омерзение. Cream же он готов был пытать и уничтожать всю оставшуюся жизнь. Даже тогда его жажда мести бы не унялась. Вот бы хоть руки Абдула взяли на экспертизу… Жан ведь сам видел, как с их кончиков вздымается вверх странная, совсем не похожая на обычную, пыль — явно дело рук стенда. Но никто бы не захотел таскать с собой оторванные руки мертвого товарища в преддверии битвы — а в особенности сам Польнарефф. Все вампиры, приносившие Джостарам столько лишений, уже были мертвы — сожжены солнцем или хамоном, сожжены, словно надежды Польнареффа на то, что все будет, как и раньше. Он до боли хорошо запомнил ту чёртову кухню. Запомнил потускневшие обои со странным, обозначающим бог весть что, узором. Сохранил в памяти небольшое оконце — почти такое же, как в комнате, где Ванилла Айс навсегда отправился в мир мертвых. Каждая деталь, будь то покрытый пылью деревянный шкафчик с посудой, раковина с оставшейся там на долгие месяцы тарелкой, старые часы, отстающие на три минуты или слегка покореженный паркет, въелись в память, словно пятна на белой рубашке. Он так и стоял посередине этой в одночасье ставшей мерзкой комнатушки, удерживая черт знает как заснувшего Джорно на руках, бездумно пялясь на помятые бумажки, выданные фондом Спидвагона. Он не всматривался в текст — буквы расплывались перед глазами, словно бы на листы вылили воду, заставляя чернила растекаться, но и без того Жан знал, что на них написано чёрным по белому. Опять черный и белый… Куда попал Абдул? В пустоту? Рай? Ад? Вальгаллу? Переродился? Все эти вопросы до сих пор кружились в голове Польнареффа, словно отвратительная стая лысых грифов над ещё свежим трупом. Да он и сам в некотором роде был трупом. Ходящим, говорящим, дышащим трупом. Он точно знал, что каждый из этих документов говорит… Нет, кричит, срывая голос, что теперь он опекун Джорно. Опекун сына того, из-за кого погибли самые важные для него люди и пёс. Это могло бы быть смешным, если бы не врезавшиеся в память осколки от мин воспоминаний, на которые он наступал вновь и вновь. Известия о смерти Шерри. Дымящиеся, ещё тёплые руки ничего не понявшего Мохаммеда. Окровавленный, забитый ногами до смерти Игги. Проткнутый насквозь, словно ткань иголкой, хрипящий Какёин. Жан-Пьер не чувствовал ничего к ребенку — ни ненависти, ни сожаления. Казалось, будто он держит на руках камень. Ему бы сходить к врачу, попить таблетки и потратить деньги на сеансы, а не на детские игрушки да пеленки, но нет. Сам уже выбрал себе такой путь. Наверное, это и будет его наказание за то, что не смог спасти их. Он мог бы попросить помощи у Нориаки, но сам прекрасно помнил его судьбу. Мог бы обратиться к Джостарам, но у них и без него проблем по горло. Семья бы попросту не поняла. Кто бы поверил, если бы он начал рассказывать им о вампирах, стендах, хамоне и путешествии в Египет? Да ещё бы подумали, что ребенок его. Начали бы искать мать… Внезапно вспомнилась женщина, которую он едва спас от воздействия стенда Алесси. Только она бы поверила. Но он даже не знал её имени. Надежды не было. Может, кота завести? Нет, лучше не надо. Во-первых, лишние хлопоты и траты, а ещё… Он бы напоминал ему об Игги. Любой питомец бы напоминал ему об Игги. Этот чертов пёс, хоть и имел характер сквернее, чем некоторые его враги, был ему как сын. Отчего-то вспомнилось, как он шутил с Абдулом о том, что он действительно его сын. Их сын. А ведь и правда — он был чёрно-белым, да ещё и с голубыми, как у самого Жан-Пьера, глазами… Польнарефф едва сдерживал слезы, которые вот-вот должны были упасть с его глаз на стол и размыть чернила. Однако вмиг тишину разорвал вскрик — крик внезапно проснувшегося Джорно. Сын Дио плакал так, словно его поглощало пламя Magician's Red — даже его кожа становилась краснее и краснее, словно ее жгли. Жан тут же заметался, пытаясь его укачать. — Э-э-э, слушай! Я не эксперт по детям… Да когда я был в пустыне, о том младенце заботились Какёин и мистер Джостар! Да Господи, зачем я тебе это говорю, если ты не знаешь, кто такие Какёин и Джостар? Вот я идиот… Что ж не так? Первым делом Жан проверил подгузник, но дело было явно не в нем — все было сухо и чисто. Может, он хотел есть? Польнарефф вмиг схватил соску, поднося ее ко рту Джорно. Однако тот и ее вмиг отпихнул. — Да чего ты хочешь? Есть? Спать? Жан-Пьер посмотрел на стол. Что ему приготовить? А если он не хочет есть? Тогда почему плачет так, словно его забросал ножами Дио в остановленном времени? Может, у него тоже есть стенд и он плачет из-за того, что он действует? Но тогда почему Польнарефф не видит и не чувствует его? — Так, Жан, соберись… — бормотал себе под нос Жан-Пьер, осматривая кухню ещё раз. Ничего. А соска, как назло, в другой комнате. Кроватку он, естественно, ещё не купил. Призвать Чериота, чтоб он подержал младенца? Прямо сейчас в магазин сгонять? Да нет, вообще не хотелось лишний раз таскать Джорно туда-сюда. За размышлениями Жан и не заметил, как непрошенные слезы высохли. Тут же и ребенок перестал плакать, уставившись на Польнареффа в упор. Жан вообще ничего не понимал. Неужели он правда расплакался только от того, что Польнарефф сам хотел плакать? — Ты… Ты что, хотел, чтоб я не плакал? — на всякий случай спросил Жан-Пьер. — Точно, ты же не умеешь говорить… Черт, надо тебя научить говорить! И поменьше повторять «черт», а то ещё выучишься не тому что надо… Вот у других детей первыми словами будет «папа» или «мама», или, там, не знаю, бабушка… А у тебя «черт». Или имя стенда… Да ч… Опять чуть не выругался! При ребенке! Что смотришь? Джорно все так же неотрывно смотрел на него, словно что-то знал или хотел сказать. — Ладно, чё… Бог с тобой, пойдем в магазин за кроватью. И какими-нибудь книгами воспитательными, потому что опять намудрю черт знает чего и вместо порядочного человека выращу второго Дио! Да какой из тебя Дио? У тебя, наверно, только гены Джостаров и каких-то египтян. Или не египтян? Кого? Странный ты ребенок… Джорно только удивлённо, как показалось Жану, слушал этот монолог. — Да что смотришь? Н’Доул, вон, вообще смотреть не мог! И чего я его вспомнил? По пути расскажу тебе про Н’Доула, если заснешь. А как одинокие мамашки на меня будут смотреть… — Польнарефф аж головой помотал от подобных мыслей. — Ладно, идём. Silver Chariot! — по правде говоря, стенд он призвал только для того, чтоб тот прикатил коляску, в которой он бы повез Джорно. Его новоиспеченный сын все ещё молчал. Непонятный до жути младенец, но в Фонде сказали, что с ним все в порядке. А оснований не верить Фонду Польнарефф вовсе не видел.

***

      Что ж, Польнарефф был уверен, что когда-нибудь это произойдет. Рано или поздно это должно было случиться — с Джорно, невероятно любившим самую разную живность, так точно. Грязный побитый пёс лежит под забором и даже ежу понятно, что ему уже все равно, что творится вокруг? «Ну давай его возьмём, пожалуйста, я всегда хотел собаку!» Какой-то кот имел неосторожность попасться на глаза Джорно, переходя дорогу? Та же просьба. У Джорно откуда-то бралось желание всех и вся жалеть — может, Жан сам неосознанно вложил это ему в голову, хотя и сильно сомневался в этом, а может, помогли все те книги, что были им прочитаны. Но именно сегодня ситуация достигла своего апогея. Ничего из ряда вон выходящего Польнарефф в тот день не делал, лишь повторяя заученные изо дня в день действия. Именно от такого больше всего хотелось, чтоб то самое невероятное путешествие в Египет повторилось вновь. Хотелось пережить все это ещё раз, хотелось чувствовать приток адреналина ещё раз… Но все это ещё могло прийти — что, если в его родном городе вдруг объявится некий очень сильный владелец стенда и придется с ним сражаться? Конечно, это будет совсем не то, да и тех же людей и собаки, что в прошлый раз, рядом не было бы, но это заново бы помогло ему почувствовать, что он ещё на что-то способен, что есть ещё порох в пороховницах. Но главным было на данный момент не это, а котёнок. Обыкновенный маленький котенок, сотни и тысячи которых бродят по улицам, играют, нежатся под мягкими солнечными лучами и попадают в передряги. Если бы такой просто прошел мимо на улице, Жан-Пьеру было бы абсолютно все равно — кот не президент, чтоб обращать на него внимание. Конечно, Джорно однажды спрашивал, что было бы, если бы кот стал президентом, но это, в конце концов, невозможно. Если, конечно, кот не стенд… Но даже так его будут видеть только владельцы стендов. В такие подробности он, конечно, не вдавался — нечего Джорно пока знать о стендах, но когда-нибудь рассказать придется. А котёнок, мать его, никуда, естественно, не пропадал. Лежал себе на руках Джорно и таращился на Польнареффа огромными жёлтыми глазищами. Вновь к Жану вернулись воспоминания о том, как он впервые держал Джорно на руках, не понимая, что с ним делать. Наверное, даже тогда Джорно плакал только для того, чтоб добиться своей цели, а не по причинам, по которым другие младенцы рвут глотки. Сын вампира, в конце концов… Думал ли в самом начале Польнарефф, что так сильно привяжется к нему? Мягкая на вид коричневатая шерстка котенка выблескивала на солнце. Каждая полоска, каждая шерстинка отблескивала неким особенным светом. Что-то шевельнулось в сердце, словно он вспомнил нечто давно забытое. — Видишь, какой хороший? — умоляюще протянул Джорно, даже не вдаваясь ни в какие подробности. — У него лапка перебитая… Я вылечу, правда, только давай возьмём его! — Ну, не знаю… — Жан невольно почесал лоб в том самом месте, из которого Абдул некогда вытащил паразита, словно пытаясь заново нащупать следы давно забытой, полустертой из тетради памяти одержимости. — Мне, признаться, надо подумать. А если он заразный? И вообще… Вмиг случилось то, что Жан ещё совсем долго не смог бы объяснить. Чертовы мысли затуманивались совершенно нещадно, словно толстое стекло шара, что обычно держат у себя гадалки-цыганки на рынке. За одну секунду, одно чертово мгновение мир перед глазами потускнел, словно бы его закрыли слоем тончайшей ткани, позволяющей видеть каждый предмет, каждое движение предельно ясно, но размыто и словно на расстоянии — будто бы он наблюдает за этим с облаков. Бурая шерсть этого совсем не обычного представителя семейства кошачьих и его светящиеся изнутри глаза цвета самого первого упавшего с дерева осеннего листка сложились в картину, словно некие кусочки замысловатой детской головоломки — поверни их так, и получится некое животное, а разверни другой стороной — вырисуется нечто другое. И главное, что на одних и тех же, черт возьми, кубиках… Но дело ли в этом? Перед собой Польнарефф явственно видел яркий солнечный день во Франции, но в голове пульсировал, светясь, совсем иной образ. Засушливый городок в Азии, названия которого Жан-Пьер так и не запомнил. Песок, перемалывающийся в мельчайшую, забивающую лёгкие, пыль. Истекающее кровью солнце, отползающее куда-то за горизонт. Сбитая наскоро из черт знает какого дерева веранда — старая и потрёпанная, но хранящая некий странный, неуловимый уют, равно как и все старинное, что хранится в хорошем состоянии и не забрасывается. Чашка совершенно безвкусного чая — может, он и был, скажем, сладким или чересчур горьким, но именно тогда из-за стучащего бешено, словно металлист в свои потрепанные барабаны, сердца Польнарефф попросту не смог распознать его вкус. В конце концов, кого волнует вкус какого-то варева, больше напоминающего тюремную баланду, если есть нечто в миллиарды раз более значительное? Что-то, вроде самых прекрасных в мире глаз цвета солнца. Что-то, вроде рук цвета того самого шоколада, что так любила Шерри. Кто-то, знавший из французского только маты — да и то с лёгкой руки Жана, готовый помочь даже врагу в тяжёлый момент (Жан-Пьер сам в этом некогда убедился), предсказывающий будущее лучше гадалок и погоду лучше прогнозов, кто-то с самыми тёплыми улыбками и руками, греющими лучше солнца — кто-то, кого описывать Польнарефф мог целую вечность и ещё чуть-чуть, дай ему только волю и кого начал любить слишком сильно. Были ли глупости и проступки прошлого столь важны в тот самый момент, как он видел ответный блеск в этих светящихся на совершенно особенный лад глазах? Когда Польнарефф вновь почувствовал, что он кому-то нужен по-настоящему, а не как полезное дополнение к чему-то куда более важному? Когда его чувства нашли невероятно сильный отклик в чужом сердце? Черт возьми, это было так давно — и все равно таким сильным теплом отдавался в сердце тот момент, когда впервые чужие, но столь необходимые теплые губы накрыли его собственные? Конечно, историю заново не повторишь, но разве нельзя вернуть один-единственный светлый лучик солнца в жизнь? Котенок был словно вторым воплощением Абдула — того самого Мохаммеда Абдула, которого даже сейчас отчаянно хотелось вернуть и прижать к груди так крепко, чтоб он прохрипел сдавленно «Порнарефф!», но — и Жан прекрасно знал это — ничуть бы не обиделся. — Ладно, возьмём, — показательно безразлично махнул рукой Жан-Пьер. — Но с одним условием… Джорно умоляюще взглянул на него. В огромных ярко-зеленых глазах — почти таких же, как у котенка — словно читалось, что согласится он на любые условия, лишь бы взять к себе нового пушистого друга. Для него, каким он есть сейчас, почти каждый человек — да и не только человек — друг. Было бы так со всеми, черт… Но разве сам Польнарефф некогда не раскрывал душу каждому встречному-поперечному, черт возьми? Будь здесь Джотаро, он бы лишь покачал головой, бросив неизменное «ну и ну». Говорит ли он так до сих пор? Насколько изменился он? Насколько изменились все выжившие крестоносцы? Жан-Пьер не знал. Но сейчас нужно было научиться жить дальше. Хоть как-то. — Что мне сделать? — выжидающе спросил Джорно. Польнарефф лишь почесал затылок в мнимом раздумии, через пару минут произнеся: — Я сам дам ему имя. Увидев нахмуренное лицо Джорно, пришлось торопливо затараторить, дабы не накликать зря на себя гнев: — Понимаю, понимаю, несправедливо, что ты его нашел, а распоряжаюсь я… Понимаю! Но это как раз тот случай, когда я не могу не дать ему имя! — Но почему? — недоумение сына было ему вполне понятно, но черт… Был ли хоть один способ объяснить ему прямо сейчас? Да и поймет ли он? — Когда станешь старше, сам поймёшь. — Ты всегда так говоришь! — А ты всегда все понимаешь. Когда время придет, я обязательно все объясню! А сейчас… — Жан лихорадочно зашарил глазами по пространству перед собой, — сейчас пора бы отвезти его к ветеринару. У него лапка не просто перебита. На нее как будто упало что-то очень тяжёлое… Мы сами не справимся. Найди ему какую-то корзинку пока что… Джорно уже было заторопился в направлении старой корзинки, в которой ему некогда принесли подарок (кто это сделал и что, собственно, было подарено, не помнил уже никто), бережно держа котенка на руках, словно хрустального. Кот, как ни странно, вообще не пытался сбежать — либо смирился с несчастной судьбой, либо видел в сыне союзника. Черт их разберёт, этих котов. Жан уже было отправился искать деньги, дабы оплатить лечение — коль взялся за дело, доделывать надобно до конца, но звонкий голос Джорно внезапно разорвал суетливую тишину: — А как ты его назовешь? На этот раз y Польнареффа не было особых сомнений. — Абдул. Его будут звать Абдул. — Разве так называют котят? У Жаклин два котенка, и у них не кошачьи имена — Пушок, который серый и Снежок, который белый! Абдул — это разве имя? Это какие-то буквы, и все! — Тогда твоя Жаклин ничего не смыслит в именах, — задумчиво проговорил Польнарефф. — У каждого имени должен быть свой особенный, глубокий смысл. А впрочем… Когда придет время, ты сам всё поймёшь. Обещаю. Конечно, таким туманным ответом Джорно не удовлетворится — это Жан сам понимал. Но, в конце концов, был бы мир таким же многогранным, если бы всех котят звали только Пушками да Снежками? Когда-нибудь, где-нибудь, хотя бы на один день в каком-то доме обязательно должен как-нибудь появиться хотя бы один Абдул.       Время нещадно облетало и летело дальше по ветру, словно ярко-оранжевые листья с деревьев и перелётные птицы в чужие, более тёплые края. С котенком, по счастью, ничего слишком серьезного не было — ситуация была намного легче, чем с оторванной лапой Игги во время битвы с Пет Шопом, да и ветеринар попался хороший и понимающий. Умеют же они обращаться с животными… Польнарефф помнил, как ожесточенно Игги бросался на него и как затихал в кабинете врача. Если даже такого, как Игги, этим удивительным людям удавалось усмирить, то что уж говорить о маленьком детёныше? Благодаря постоянному уходу со стороны и Жана, и Джорно его удалось поставить на все четыре лапы. Котенок так и остался Абдулом. Правда, на внешнем виде все его сходство и ограничивалось — в отличие от не в пример спокойного и рассудливого Мохаммеда, взрывавшегося и в прямом, и в переносном смысле лишь в редкие моменты, выздоровевший котенок то и дело шкодил. Помнится, однажды на уроке труда Джорно сделал для Польнареффа вазу — на следующий же день она была разбита пушистым комком. Породу так и не удалось установить — кот как кот, ничего из ряда вон выходящего. Шерсть осталась такой же пушистой, как и в детстве, а повадки продолжали становиться более и более нахальными. Осень медленно вступала в свои права. Польнарефф все так же ходил на работу, а Джорно в школу. Листья сплетались в причудливые узоры, Жан то тосковал, то вновь радовался. Конечно, в его сердце острой иглой сидело чувство, что зимой ему будет ещё хуже — крестовой поход на Дио оставил на сердце незаживающую рану, но радовало одно: зимы во Франции от зим в Азии и Африке отличаются, так что не будет мозолящих глаз деталей, от которых будет хотеться скрутиться в безмолвный и неподвижный клубок до весны. Конечно, Джорно напоминал об этом, но сейчас он приносил только счастье — он был живым доказательством того, что все это было не зря. Последний осенний лист упал с дерева. После него уже был белый, как часть шерсти Игги, как зубы Мохаммеда, снег. Однажды в школьной работе Джорно сравнил цвет снега с унитазом. Что ж, справедливо — только вот у Польнареффа было слишком много приключений с унитазами, чтоб просто так это оставить. Было ли это знаком, что история имеет свойство повторяться? Жан не знал. Джорно уж тем более. Снег медленно-медленно покрывал землю, словно краска на кончике кисти художника. Земля-невеста медленно наряжалась в свадебные одежды, чтоб выйти замуж за безмолвное серое небо и принести в мир светлую весну. Сперва Жан-Пьеру на ум приходили только такие мысли, когда он мимоходом бросал короткие взгляды на мир за окном и ходил на долгие, затягивающиеся прогулки. Однако когда снег помалу начал доходить до колена, очарование начало пропадать, сменяясь удивлением. Ведущие в новостях все чаще стали заговаривать об аномальном снегопаде, ударявшим по городку Жан-Пьера. Хотелось покачать головой, совсем как Джотаро и тихо прошептать «Ну и ну». ДжоДжо — Польнарефф теперь называл его только так не то в память о Джостарах, не то из-за того, что он сам был Джорно Джостаром — вся эта ситуация приносила только удовольствие. Для него не было ничего лучше, чем построить огромного снеговика, бегать среди сугробов с друзьями и всячески радоваться зиме. Жану же было не до шуток. Из-за скользкой дороги было сложнее добираться до работы — так он чуть было в аварию не попал. Польнарефф предсказателем никогда не был — эта роль всегда доставалась Абдулу — но для того, чтоб понять, что скоро выход из дома вообще могут ограничить, природного дара к видению будущего вовсе не требовалось. Эх, Абдул… Прекрасно было бы встретить с ним эту зиму. Ну ничего. У него получится продержаться. Хотя бы до Рождества, к которому Джорно, кстати говоря, уже подготовил список желаний. Подарки пришлось заготовить заранее — Жан-Пьер то и дело волновался, что может не успеть. Но вот уже листики на отрывном календаре на стенке были сорваны до двадцать четвертого числа. Скоро Рождество, а за ним и Новый Год, черт его дери… Сказать, что все это время ему было легко означало соврать, но одним можно было гордиться: он продержался. Едва продираясь сквозь снег, Жан-Пьер отряхнулся, дойдя до порога дома, как мокрый пёс, и ступил внутрь — в тёплый домашний воздух, выдыхавший запах свежей ёлки и чего-то неуловимо-знакомого. Это и был тот самый запах дома, воспетый в песнях и книгах… Если бы это была некая традиционная рождественская история, к этому запаху бы обязательно примешивался аромат имбирных пряников и горящих свечей. Однако пряников Жан печь не умел (пытался однажды — в итоге просто сжёг их к чертям собачьим в духовке), а свечи хранились только на случай отключения электричества. Что ж, без этого даже лучше. Всё же их семья — не какая-то ванильная ерунда из глянцевых журнальчиков. Джорно сидел на ковре перед телевизором со скрещенными ногами, неотрывно смотря что-то. — ДжоДжо, Абдул, я дома! — облегчённо крикнул Жан, с трудом стаскивая куртку с до сих пор не растаявшими снежинками с тела. — Так, это все сушить… Ботинки… Так, ладно, с ними потом разберусь, а штаны… Закончив с одеждой, Жан-Пьер поторопился на кухню, скользя по паркету чудом не промокшими носками. Скоро Рождество, а блюд никаких не приготовлено. Дверь в кухню скрипнула, легонько открываясь. Больше всего Польнарефф надеялся на настоящее рождественское чудо — лишь по его мановению в холодильнике внезапно должен был оказаться свежий рождественский пирог или какой-то суп на худой конец. Однако за белой дверцей его ожидал не пирог, а горькое, как крепкий кофе, разочарование. — Вот чёрт! Я же должен был заехать в магазин после работы! Так торопился домой, что совсем из головы вылетело! С остервенением захлопнув дверцу холодильника, Жан-Пьер принялся с остервенением думать — все же на инженера учился, нужно было что-то придумать. В холодильнике лежало немного овощей, а в морозилке и того меньше мяса. Конечно, из этого при должных способностях можно было соорудить настоящий кулинарный шедевр, но сейчас в голову вообще ничего не лезло. Мысленно Жан визуализировал внутренности многочисленных деревянных шкафчиков. Из всего добра (и зла), находившегося в них, можно было бы соорудить суп или, скажем, рагу. Но было ли это чем-то рождественским? Польнарефф поднялся со стула, на который плюхнулся, сам того не заметив, и уже собрался направиться в сторону вешалки, на которой обсыхала атакованная снегом куртка. Магазины, несмотря на то, что сегодня уже был канун Рождества, закрывались не совсем скоро — он бы успел скупиться. Темноты тоже бояться не стоило — по крайней мере, не с его Silver Chariot. Внезапно веселая музыка и голоса мультяшных персонажей из телевизора, на которые задумавшийся Жан не особо обращал внимание, словно на фоновый шум, резко прервались. Вместо них тишину разрезал не особо привычный звук выпуска новостей. Нет, конечно, Польнарефф смотрел их после работы, но они начинались намного позже, да и не на этом же канале… Значит, случилось нечто чрезвычайное. Как есть — с чайной ложкой в руке, которую он крутил в пальцах исключительно для того, чтоб успокоиться — Жан-Пьер поторопился к телеэкрану, грозя подскользнуться из-за скорости бега. Спешно усаживаясь на ковер рядом с Джорно, Жан приготовился слушать. Успел. На экране возникло лицо ведущей в строгом костюме — Мы прерываем ваш эфир экстренным выпуском новостей. На данный момент объявлено чрезвычайное положение по причине сильного снегопада. Правительство просит жителей города не покидать дома до соответствующих указаний. Из-за-за-за-за-за… Звук остро дёргался, а изображение на экране медленно начало покрываться помехами и искажаться все больше и больше — до неузнаваемости. Жан-Пьер раздражённо поднялся, опираясь о ковер, и попытался покрутить антенну — бесполезно. Сигнал, казалось, лишь ухудшался. Бросив все попытки что-либо сделать, он обессиленно опустился на пол, потянувшись к пульту. — Вот же черт… Из-за погоды теперь даже сигнал пропадает! А я, как назло, ни черта не купил! Я даже не знаю, что теперь делать… — обессиленно проговорил Жан. И для чего он терпел, в конце концов? — Прости, ДжоДжо. На это Рождество не получится приготовить ничего особенного. Надеюсь, электричество не отрубят и я что-то сварю… — Ничего, пап, — несмотря ни на что, слышать такое обращение от Джорно было немного странным. За эти несколько лет, как оказывается, изменилось меньше, чем он думал вначале. — На Рождество же бывают чудеса! Если бы на Рождество и праздники в целом бывали чудеса, желание Польнареффа о том, чтобы Абдул остался с ним, сбылось бы. Но нельзя, ни при каких обстоятельствах нельзя было говорить это ДжоДжо. — И что же мы приготовим? Абдула, что ли? Свежее кошачье мясо в лучших традициях французской кухни… — Ну не Абдула же! Хотя… — Джорно задумался. Тут же его лицо засветилось одной из тех самых улыбок, которые точно означали, что он задумал нечто особенное. — Пожалуйста, пап, можешь поставить воду на суп? Жан лишь вздохнул. — Ну, попробую… Но все равно получится просто суп. — Не просто суп! Это будет что-то намного больше… И интереснее! — ДжоДжо развел руками, словно показывая, насколько большим будет это нечто. Что ж, даже этому маленькому жесту удалось его приободрить. Может, у Джорно и правда есть стенд, сила которого — нести людям радость. Жан-Пьер отправился на кухню варить суп, который должен был стать самым рождественским супом в мире.       Вода резво и радостно бурлила, почти вскипая, готовясь принять в себя что угодно. Аккуратно порезанные овощи лежали на деревянной разделочной доске рядом с плитой. Возле них лежали те остатки мяса, что удалось откопать в морозилке. Жан то и дело буравил глазами кастрюлю, словно надеясь, что от его раскалённого взгляда ее содержимое закипит быстрее. Эх, если бы Мохаммед был тут… У него бы точно получилось нагреть воду пламенем своего Magician's Red. Да и сам он мог бы согреть Жана получше любого одеяла сильными, самыми тёплыми в мире руками. Сейчас бы хоть на секунду почувствовать его руки на своей талии, как когда-то, давным-давно… Резкий звон и звук падения разрезал тишину похлеще шпаги Silver Chariot. Тут же взволнованный Джорно влетел в комнату маленьким ураганом. — Папа, папа! — вмиг затараторил он. — Там Абдул… Он… Он повалил нашу фотографию! — Вот же засранец пушистый! — ожесточенно сжал кулаки Жан-Пьер. Эх, Абдул Абдулу рознь, черт возьми… — Ты же там не трогал стекло? — Нет… — Вот и хорошо. Значит, так, стой тут и забрось овощи в воду, если закипит, они тут лежат. Смотри, не обожгись, будь осторожен. Я пока возьму веник с совком и замету там все. А потом найду этого черта и пну как следует, чтоб не лез куда не надо! Тупая кошатина… — Ну не называй его так… — пробормотал вслед уходящему Польнареффу Джорно, внимательно наблюдая за его отдаляющейся спиной. Этого, однако, Жан уже не слышал. Это была опера, Кармен, когда он шел на кота со шваброй наперевес! Однако черта не обнаружилось в комнате с разбитой фотографией. Спрятался, наверное. Ну, ничего, от стенда не спрячешься. На кухне тем временем что-то начало шуршать — наверное, Джорно овощи забрасывал. Фотография на полу и правда лежала — благо, разбитое стекло не выпало из рамки, но сквозь него пролегала толстая трещина. Аккуратно достав фото из рамки, Жан-Пьер поставил его на прежнее место. Разбитое стекло он аккуратно взвесил на руке, приняв решение все же оставить лежать его рядом с фото. Настроение вновь сменилось на более благодушное. Даже на кота он теперь был не слишком зол. В радостном расположении духа Жан вернулся на кухню, по которой уже разносился запах мяса. Нос отчего-то уловил в нем незнакомые, странные нотки — не то рыба какая-то, не то что-то испорченное — заставляя Польнареффа принюхаться. — Мясо испортилось, что ли? — задумчиво почесал голову он. — Хотя вроде было нормальное, когда я его доставал… Спасибо, что положил, Джорно. — Не за что! — радостно отозвался тот. Даже слишком радостно. Впрочем, этакой смене в голосе Жан-Пьер не предал особого значения — может, просто рад помочь, а может, не может уже дождаться, когда суп сварится. — Подожди, а где Абдул? — вновь спросил Жан неожиданно даже для самого себя. — Куда он убежал? — Не знаю! — пожал плечами Джорно. — Он убежал куда-то, не знаю, куда! Прежде Польнарефф посчитал бы это неразумным поведением, но инстинкт охотника за стендами и их владельцами, который неизвестным образом притягивал его к самым разным врагам во время путешествия в Египет вновь забурлил в его жилах. Хотелось найти кота, прервавшего его мирные фантазии о спокойной жизни с Мохаммедом, и прицельно бросить в него тапок, как некогда метал монеты с лезвия клинка его Silver Chariot. Тогда он впервые встретил Мохаммеда… Но все равно Абдул Абдулу рознь. Жан отправился в новый крестовой поход в границах своей квартиры, целью которого было лишь одно — найти существо в острыми когтями, готовое убивать. Если подумать, не так уж это описание отличалось от Дио…       Скорее всего, проклятый зверь забрался в какое-то труднодоступное место, не позволяя Жану его оттуда выцарапать. Идеального зрения, как Star Platinum, стенд Польнареффа не имел, знаменуя его возвращение на кухню. Тут ему и пришла в голову идея. В конце концов, Абдул был вечно голоден — как Игги, готовый душу продать за кофейную жвачку, только в случае с котом жвачка заменялась на кошачий корм. Сам Польнарефф считал подобные корма откровенно дерьмовыми, но кот большинство другой пищи есть отказывался — что с ним поделать? Преимуществом этого, однако, было то, что стоило кому-то потрясти пакетиком с кормом, как Абдул пулей прибегал на кухню. Что бы с ним не происходило после этого, на ошибках он учиться не желал и раз за разом возвращался. Жан поначалу посмеивался над ним за это, но стоило задумываться над этим дольше и дольше, как сразу начинало хотеться не смеяться, а плакать. Разве он сам не такой? Что бы ни делал с ним важный ему человек, он всегда возвращался к нему — неизменно, раз за разом. Вспомнить того же Мохаммеда… Черт. Слишком много он о нем думает. Схватившись рукой за дверь шкафчика с кормом до боли и побелевших костяшек пальцев, Польнарефф рывком потянул ее на себя, хватая корм, подобно некой реликвии вроде каменной маски, о которой ему рассказывал мистер Джостар. Тут и обнаружилась первая неожиданность. — Эй, ДжоДжо, — удивлённо спросил Жан-Пьер, — да тут половины корма нет! Ты что с ним сделал? — Как вернулся со школы, я дал Абдулу немного, — пробормотал Джорно, уставившись на яростно бурлящий, словно море во время шторма, суп, приобретавший буроватый оттенок. — Немного? И это ты называешь «немного»? — заглянул в шуршащий пакетик Польнарефф. — Да ты ему полпакета скормил! Если его так раскармливать, скоро он будет хотеть не корма, а нас с тобой… — Ну… Я… — виновато выдавил ДжоДжо. Польнарефф повертел ярко раскрашенный пакетик с нарисованным радостным котом в руках. Со вкусом рыбы. Пакет сразу же отозвался шуршанием. Во время охоты на кота Жан тоже слышал шуршание… Черт. Вот же черт. Пазл в голове сложился с небывалой лёгкостью — Жан даже поразился. — Джорно! — яростно вскричал Жан-Пьер, изо всех сил пытаясь подавить рвущегося наружу Silver Chariot. — Зачем… Объясни мне, зачем ты добавил в суп кошачью еду? — Я… Я думал, что это… Ну, поможет, если кот ест, то и мы съедим… Я хотел как лучше… — ДжоДжо потупил глаза, уставившись в пол. — Пойми же, Джорно, — стараясь не сорваться, продолжил Жан, — это же абсолютно несъедобно. Так у нас могла бы быть хоть какая-то еда, но так ты перевел все, что у нас оставалось. В магазин я уже не выйду. Мы встретим Рождество голодными, ты понимаешь? — Но… — Ладно, я прямо сейчас это попробую и докажу, что это невозможно есть, — решительно закончил Польнарефф, подбирая лежащую рядом ложку. Такой решительности в себе он давно не припоминал — почти то же самое он испытывал, поднимаясь по казавшейся бесконечно высокой и извилистой лестнице к Дио. Прошло много лет, оторванные пальцы заменили протезами в фонде Спидвагона, но воспоминания о жгучей, как перекрестная атака Абдула, ярости остались. Словно бы вся кастрюля была адом. Жан зачерпнул полную ложку, подув на нее гневно. Он был готов на что угодно — даже глотнуть ложку горящей лавы, не то что съесть какой-то суп. Но как только жидкость коснулась его языка, ярость поутихла — словно бы солнце, проглянувшее сквозь облака, ознаменовало конец шторма. Варево задержалось на его языке надолго, но отправилось не на пол или в раковину, как он думал сперва, а… Вниз. Возможно, люди в экстремальных ситуациях теряют способность здраво мыслить и готовы есть что угодно, но… Вдруг ему действительно понравилось? — Ну, ДжоДжо, — оперся подбородком на руку Жан-Пьер, — ты был прав. Это действительно вкусно. Конечно, во второй раз это варить не стоит, кошачий корм для котов всё-таки… Но под сегодняшний день вполне подходит. Был у меня один знакомый художник… Он был понял. Оценил. — Правда? — зелёные глаза мальчика зажглись надеждой. — Я в детстве тоже творил черт-те-что… Ты поступил так, как поступил бы я на твоём месте, — наконец изрёк Польнарефф. — Правда, у меня родители были совсем другими и ответили бы на это тоже по-другому, но что-то от них во мне все равно есть. И что-то в тебе есть от меня. На этот раз ругать не буду, хотя надо было и об Абдуле подумать — у него быстрее корм кончится. Дождемся, пока сварится, а там видно будет. Возможно, этот день и не был бы чем-то особенным, даже учитывая преддверие праздника. Так бы оно и было, если бы именно в этот рождественский вечер, когда все члены семьи провели вечер радостно, несмотря на предостережения власти, Жан-Пьер Польнарефф впервые признал — возможно, больше сам для себя — Джорно своим самым настоящим сыном.