Все Круги Ада. Освобождение

      На следующий день, осторожно ставя перед пленником плоды шепу, так, чтобы цепь не позволяла ему дотянуться до нее, Шшигильда спросила:       - Ну что, крылья уже не болят так сильно?       - Нет.       - Я разрезала кожу, там, где был нарыв, и заново переломала кости. Потом сложила их правильно.       - Зачем? Где мне летать? И когда?       - Все равно. Тебе не будет так больно.       Арит стал молча есть.       - Возьми. - Хизрак поставила на то же место, что и пищу, небольшую деревянную коробочку. - Это мазь. Намажь ей крыло, там, где открытые раны.       - Не надо. Я все равно не увижу и не достану. И развязать эту ткань не смогу.       - У вас, аритов, тело как бревно. Вы даже до спины достать не можете. Как можно жить, не имея гибкую спину?       Шшигильда задумалась. Потом бросила ему веревки.       - Тогда свяжись. Я не могу к тебе подойти, пока ты свободен, а так часто жалить нельзя - яд убьет тебя.       Оа послушно стянул себе ноги и замер в нерешительности:       - Как же я свяжу руки? - спросил он внимательно наблюдающую за тем, по-настоящему ли он это делает, змею.       - Не знаю. Свяжи как-нибудь.       Арит кое-как обмотал себе руки.       - Плохо.       - Но я не могу.       - Ты можешь схватить меня.       - Я тебя не трону. Зачем? Я не голоден, а убежать мне это все равно не поможет. Оставь лучше это. Мне все равно уже не понадобится летать.       Но Шшигильда уже решилась.       - Повернись спиной.       Все время оставаясь начеку, она осторожно наносила мазь на помятые крылья арита. Но тот и не пытался проявить агрессии по отношению к ней. Возможно, Оа действительно понимал, что, цепь не позволит ему спастись, что бы он ни делал. Только спросил:       - Зачем тебе это?       - Так, просто. Жалко...       - Знаешь, наверное, я уже не смог бы охотиться на тебя.       - На хизраков нельзя охотиться. Нас сотворил бог Шипту, чтобы мы царили на равнинах.       - Нет, не на хизраков, а на тебя. - Правда? - Она переползла вперед и заглянула ему в глаза. - Потому что я лечу тебе крылья?       - Потому что я теперь знаю тебя, говорил с тобой. И из-за крыльев тоже. Ведь ты могла этого не делать.       - Но тебе же больно. И ты такой... Без брони, меньше любого хизрака... И послушный. Я бы не смогла так просто сидеть и есть на твоем месте.       В следующий раз, когда Шшигильда, покормив арита, стала смазывать ему крылья, она уже не связывала его - поверила, что он не попытается на нее напасть. А потом и просто приходила и, бесстрашно сидя рядом, расспрашивала о его болотах, обычаях. Арит тоже уже не пытался забиться в угол при ее появлении, не вздрагивал от прикосновения покрытых чешуей рук. Но постепенно ей приходилось все меньше проводить время с пленником - не только потому, что он уже мало что мог рассказать нового, просто, ей надо было все больше заниматься приготовлениями к уходу, готовить вещи, обучаться новым обязанностям.       Уход считался самым большим праздником в жизни самки хизраков. Это был день, когда она покидала дом своих родителей и отправлялась на поиски новой семьи. Этот праздник означал, что со дня ухода начинается единственный за всю жизнь период свободы самки. До этого она принадлежала своему отцу и была обязана во всем ему подчиняться. Потом, войдя в семью мужа, она так же станет его собственностью. Но те несколько месяцев гона, когда все молодые самцы будут преклоняться и ухаживать за ней, пока тот, единственный, не возьмет над нею верх, самка становилась полновластной царицей равнины. В этот период не было существа сильнее и опаснее ее, свобода расправляла ей крылья, переполняла ядом жало. И день ухода праздновался у хизраков как момент полного взросления дочери, момент расставания с ней и ее освобождения. После него она уже не имела права стать на отцовский порог. Большой ритуальный праздник чествования самки растягивался на целые сутки, и было к чему готовиться, было ради чего полгода откармливать добычу.       И вот настал час, когда в сарай зашла не Шшигильда, а старые самки хизраков. Они вымыли арита в холодной воде, потом надолго посадили в корыто, наполненное соками пряных трав. Связанный, он молчал, послушно позволял намазывать себя приторно пахнущими мазями, покрывать белым порошком соленых листьев экишо. Густые запахи, прикосновения чужих скользящих рук и ритуальный шепот старых самок затормаживали его, убаюкивали, и, наконец, он безвольно сел на большое деревянное блюдо, по пояс утопая в молотом липком шашейне, свежий сок которого мгновенно останавливал кровь: пир был тоже ритуальным, по обряду жертву не будут умерщвлять, и она должна долго оставаться живой.       Блюдо перенесли из сарая в главную постройку и оставили в коридоре, рядом с такими же блюдами со стриженными, слабо блеющими ятысами и даже одним сийгураком. Его не надо был сторожить - связанный по рукам и ногам, он не смог бы бежать и обороняться, а крылья, красиво расправленные на блюде и тяжелые от толстого слоя порошка экишо, не успели залечиться и не смогли бы унести его.       Арит сидел, прислушивался к говору многих голосов, раздававшихся впереди, и никак не мог согнать с себя странную дремоту, навеянную запахами приправ и отчаянием. Лишь страх мешал ему забыться. Он не боялся умереть, за полгода, проведенные в сарае, давно уже успел свыкнуться с этой мыслью и часто даже, мучимый болью и тоской по родному болоту, мечтал, чтобы этот час настал скорее. Но его пугало то, что это будет не простая смерть, что его станут есть живьем. Конечно, его парализуют, чтобы он не мог вырываться и кричать. Но яд хизраков, сковывая тело, лишая голоса и даже возможности свободно дышать, не лишал жертву чувствительности. И арит с ужасом и отвращением смотрел на месиво шашейна вокруг себя, который тоже должен был помешать ему умереть раньше времени.       Поглощенный своими переживаниями и отупляющей дремотой в тумане запахов, он даже не заметил проходившую мимо по коридору Шшигильду. Она давно уже не наведывалась к нему, занятая приготовлениями, и теперь несла два переметных мешка с припасами, чтобы повесить их на ждущего у дверей сийгурака - сразу после пира ей надлежало покинуть отчий кров. Но змея, несмотря на толстую шубу приправ, заметила Оа, подошла и посмотрела на него. Это заставило его встрепенуться. Арит ничего не сказал, только со скрытой надеждой поднял на нее глаза: в конечном счете, она не так уж и плохо к нему относилась, и именно она - царица пира, ей ничего не стоило убить его сейчас, не растягивая мучения на долгие часы. Но самка молча отошла от него, направилась своей дорогой, погрузила на сийгурака мешки. Он уже забыл о своих мимолетных надеждах, когда вдруг откуда-то сзади сильные руки сжали его грудь, сминая крылья, подняли с блюда и потащили к выходу. Шшигильда бросилась на сийгурака, обвила его круп змеиным телом и, прижимая к себе арита, понеслась прочь, во влажную темноту ночи.       Под утро измученный двойной ношей сийгурак упал. Но добираться было уже недалеко. Змея дотащила арита до небольшой охотничьей постройки хизраков на краю леса и бросила на пол. Долго задумчиво смотрела на него, недовольно подергивая хвостом. Оа тоже молчал, ожидая, что произойдет дальше. Наконец, Шшигильда взяла нож и разрезала путы на его ногах и руках.       - Иди. Возвращайся в свои болота.       - Пусть Шипту хранит тебя, хизрак.       Она широко разинула пасть, показывая острые зубы.       - Шипту хранит тебя, арит, если на мгновение помутил мой разум и заставил отказаться от пира в мою честь, чтобы оставить тебе жизнь. Иди. Мне надо отдохнуть перед гоном. Не забывай, что я так и не поела на пиру.       Змеи способны спать очень подолгу, но в этот раз ей выспаться не удалось. Она проснулась от быстрого топота ног снаружи и насторожилась. Через несколько мгновений в хижину влетел арит, и Шшигильда сразу вскинулась, занесла хвост, готовясь отражать нападение. Но Оа остановился на пороге, в изнеможении схватился за косяк.       - Хизрак, берегись! Ариты идут охотиться на тебя. Мое племя не приняло меня, потому что я жил среди вас, от меня пахнет змеями... А когда я случайно сказал, что ты здесь... Улетай!       Шшигильда осторожно выглянула наружу и увидела в небе быстро приближающихся аритов. Некоторые бежали по земле. Кольцо заметно сжималось.       - "Улетай"! Куда? Под стрелы? - Она сняла чехол с жала и приготовила лук. - Моя жалость дорого мне обходится.       Хизрак повернулась к Оа, собираясь прогнать его прочь - ей совсем не хотелось иметь за спиной арита, но увидела, что тот вынимает из крыла стрелу, и передумала. Вытолкнутый из хижины, он сразу попал бы под обстрел сородичей - это не стоило всех ее стараний.       - Хорошо тебя приняла родня!       Арит не ответил, но, заметив, что змея накладывает стрелу на тетиву, бросился к ней, схватил за руку.       - Нет. Не надо! Ведь это мой народ...       Шшигильда с раздражением взглянула на помеху и, ужалив, оттолкнула в угол, на всякий случай хвостом сбросив на него шкуры с постели, чтобы труднее было найти, ведь он оставался беззащитным.       Когда Оа пришел в себя и смог вылезти из-под тяжелых шкур, змеи в хижине не было. Она сидела снаружи и с аппетитом поедала тело одного из его соплеменников. Те, кто не успел убежать, валялся теперь мертвый вокруг: с самкой хизрака во время гона лучше не связываться.       Изгнание было немыслимым наказанием, хуже, чем смерть. Ариты жили племенами и только в племени мыслили свое существование, оно означало для них все - дом, семью, прошлое и будущее. Изгнанный терял всякую связь со своим видом, терял свое имя, терял саму жизнь, потому что племя и было их жизнью. И теперь Оа оказался мертв. Да, он еще дышал, двигался - он мог смотреть на свою смерть, страшную смерть изгнанника, одинокую и нечистую. Он исчез как арит, и было только вопросом времени, когда он исчезнет вообще. И Оа содрогнулся от вида произошедшего побоища, подполз к хизраку.       - И меня...       Она недовольно оторвалась от трапезы.       - Возвращайся к своим.       - Мне некуда идти. Они не приняли меня. И я стал причиной их смерти. Лучше бы ты не забирала меня с пира.       - Действительно, лучше. Сейчас бы я сытая гуляла по равнинам и водила за собой самцов. А теперь я устала и у меня болит хвост. Яда, наверное, не будет весь гон. Возвращайся к своим.       - Я мертв для них с тех пор, как попал к вам. Я не должен был возвращаться. Меня убьют, как ренегата. Я не хочу. Лучше ты съешь меня.       - Мне и без тебя имеется что есть. Не для того я тебя забирала.       - Тогда возьми меня с собой. Я не смогу и не хочу причинить вред никому из хизраков. Я твоя добыча.       - Ты не можешь летать, а я не люблю передвигаться пешком. Я устала. И хочу спать. Мне надо отдохнуть. Я знаю одно спокойное место. Поэтому я улетаю, а ты иди куда хочешь. Мне до тебя дела больше нет.       Шшигильда расправила крылья, рванулась вверх... Но, не поднявшись и на метр, вскрикнула и ударилась о землю. В пылу битвы она даже не заметила, сколько ранений ей нанесли ариты, навалившись всем скопом.       - Я не могу летать! - закричала в испуге. - Я истекаю кровью! Это ты виноват, ты! - Она ударила арита хвостом, но на жале не было и капли яда. - Убирайся! Хизрак быстро заползла в хижину и закрыла дверь. Ей не хотелось никого видеть, от усталости и слабости она не могла даже вполне осознать всю плачевность своего положения. Израненная, беззащитная, невдалеке от селения аритов, - у нее почти не было шансов выжить. Но та же усталость и сытость заставили ее и уснуть.       Проснулась она с твердым решением, что надо срочно уходить отсюда, ползти как можно дальше, пока хватит сил. Домой ей возвращаться было нельзя - после ухода самка никогда не должна была ступать на порог дома своих родителей. То укромное место, в котором она собиралась отдохнуть и набраться сил, находилось слишком далеко, на самом берегу южного моря, и доползти туда у нее не хватило бы сил. Поэтому оставалось единственное - спрятаться где-нибудь на равнине и переждать, попробовать залечить крылья.       Но, выйдя из хижины, Шшигильда сразу же наткнулась на Оа. Арит сидел перед дверью и раскладывал какие-то грибы. Невдалеке паслись два стреноженных сийгурака.       - Я украл их на пастбище твоей семьи, - сказал он, заметив ее взгляд, обращенный на скакунов.       - Ты приближался к селению хизраков?       - Но тебе ведь нужен сийгурак. А эти грибы надо растереть и приложить к ранам. Мы, ариты, всегда смазываем стрелы ядом из ягод тишри, и если не собрать его грибами, можно умереть.       - Я не умерла.       - Ты будешь медленно слабеть, а твои раны - гноиться. А потом умрешь.       - Почему ты не уходишь? Возвращайся в свое племя.       Оа повел рукой вокруг, показывая на погибших аритов.       - Вот мое племя. Они пришли сюда по моим словам и по моим следам. И стали твоей добычей. Я виной этому, мне нельзя было возвращаться от хизраков. Я тоже твоя добыча. Куда мне идти? Я буду с тобой, если только ты и меня не оставишь здесь, как их.       Шшигильда задумалась. Ей незачем было таскать с собой арита. Она пожалела и отпустила его, как жалеют и отпускают прирученное животное. Но этот не отставал, предлагал помощь. И нелепо было убивать его теперь, после всего.       - Ты когда-нибудь ездил на сийгураке?       - Ариты на них только охотятся, но никогда не ездят.       - Придется попробовать.       Но сказать это оказалось легче, чем сделать. Ариты видели живых сийгураков лишь издали, на расстоянии полета стрелы, и Оа боялся дотронуться до животного. Видимо, лишь желание помочь Шшигильде заставило его превозмочь свой страх и поймать скакунов, да еще и на пастбище хизраков. К тому же, хизраки ездили на своих скакунах, обвивая их круп змеиным телом - это было надежнее всякой упряжи, а руки оставались свободными,чтобы править, держась за рог, или пользоваться оружием. Тело аритов не было приспособлено для такой езды. Неуклюже взобравшись на сийгурака, Оа, цепляясь руками за длинную шерсть, с грехом пополам мог удержаться на спине, но править животным - нет. Как только же он пытался схватиться за рог, то сразу повисал на нем, сползая с крупа - сийгурак был слишком велик и силен для него, чтобы управлять им таким образом. А упряжи в этом мире просто не существовало: хизраки в ней не нуждались, а ариты никогда не ездили верхом. Наконец, Шшигильда кое-как привязала своего странного попутчика к спине сийгурака, а самого скакуна взяла на повод. Так они и добрались до самого морского берега. Там, вдаваясь узким перешейком далеко в море, возвышалась древняя скала с одиноким гротом - то самое укромное место, о котором говорила хизрак.