Все Круги Ада. Освобождение

      Через несколько дней "волк" вышел из лазарета. Его никто не трогал, даже не спрашивали, кто он такой. Если бы раньше этот человек и был врагом, то теперь, искалеченный, казалось, уже не представлял опасности, а прошлое его не имело значения. Вопреки ожиданиям Оксаны, Граф избегал ее, часами неподвижно сидел в каком-нибудь укромном углу и молчал. Но деревню изучил на удивление быстро, держась за стремя Стикса, передвигался по улицам, пугая деревенских баб и детей обезображенным лицом. Федор, по просьбе Оксаны, подходил к нему несколько раз, пытался наладить отношения, но разговор, по вине как одного, так и другого, не складывался. Слишком многое стояло между ними, чтобы теперь могла завязаться дружба. Если бы не просьба Оксаны подбодрить Стаса, Федор вообще бы никогда не заговорил с ним. Но именно Рыжий оказался тем, к кому Граф обратился за помощью.       Федор стоял и курил за домом, опершись о шаткий забор, когда из-за угла вынырнул "волк" и, пройдя несколько шагов, неуверенно остановился, приподняв лицо и прислушиваясь - услышал ли он движение или запах, но теперь пытался опознать, кто перед ним.       - Это я, Рыжий, - обозвался Федор, и Граф, оторвавшись от стремени коня, подошел к нему, стал рядом. - Ты меня искал?       - Да, тебя, - ответил тот и застыл.       Рыжий ждал, наблюдая за ним, и отгонял дым рукой - знал, что Граф не курит. Покрытое рубцами лицо того не выражало ничего, и раньше оно было скрытным, теперь же превратилось в маску.       Граф заговорил первым.       - Ты не хочешь пристрелить меня? - спросил сдержанно.       Федор продолжал курить, поглядывая на него. "Волк", в свою очередь, не шевелился. Наконец, Рыжий глубоко затянулся, выпустил облако дыма и шумно вздохнул.       - Я подозревал, что ты попросишь меня о чем-то таком. - Бросил окурок на землю, посмотрел на него как-то преувеличенно внимательно и прижал каблуком. - Идем.       Они миновали дозорных и пошли в степь. Передвигались медленно - Федор никак не мог осмелиться взять слепого под руку, повести; потом он остановился, достал оружие, а Граф прошел вперед еще шагов десять и тоже стал.       Теплый сильный ветер обвевал их лица, обещая дождь, медный свет того неяркого, заполуденного и предгрозового солнца слепил Рыжему глаза, и тут, при виде обтянутого ветром, подобравшегося в ожидании тела Графа, так ярко обрисовавшегося в своей неизменной белой сорочке на фоне потемневшего неба, он понял, что всегда, всегда воспринимал его как красивое и сильное существо, величественное, опасное существо, но никогда - как просто человека. Было так понятно, почему его называют Бешеным Зверем и почему так враждебны его мировоззрение, привычки, образ жизни... Федор понимал, что жить таким, изуродованным, покалеченным, беспомощным, при всей его гордыне и презрении к слабости, Граф просто не может. И то, о чем он просил, не было даже убийством. Но что-то мешало его убить. Возможно, это "что-то" выражалось одним словом: единственный. Да, Рыжий всегда сознавал, что Граф - единственный, второго такого нет, и никогда не будет. Он не знал, что делало его таким отличным от остальных, но убить его - значило уничтожить что-то особое, неповторимое. И Рыжий медлил.       Граф понял, что выстрела не будет, обернул незрячее лицо.       - Ну, что же ты? Я ведь жду, - сказал отрывисто.       Федор в отчаянии покачал головой.       - Я не могу, Стас.       Граф повернулся к нему, стал напротив.       - Почему? Ведь ты уже не тот зеленый мальчишка, что пришел когда-то в горы мстить мне, идет война, ты научился убивать. В чем дело?       - Ничего не выйдет. Почему ты сам не сделаешь этого? Странно просить о такой услуге кого-то.       - Сам я не могу.       - Ты же никогда не боялся умирать.       - Я не могу. Ты жалеешь меня? Не надо.       - В таком случае, поищи кого-нибудь другого. Ведь война, умереть много способов. Не забывай, что ты приговорен и белыми, и нами. Да и со своими, судя по всему, успел перегрызться.       Граф оживился. Такой выход действительно казался простым. Он даже улыбнулся.       - Хорошо. Тогда выдай меня своим.       Но Федор отступил назад.       - Я не доносчик.       - Что же мне делать? Не идти же доносить на себя самого?       - Ты хочешь от меня слишком многого. Решай сам. Идем, я отведу тебя в деревню.       - Я останусь тут. Или нет, здесь где-то должны быть деревья. Я слышу их.       - Справа. Тебя отвести?       - Нет, я сам. Уходи.       - Ты вернешься? - Он подозревал, что тот просто ищет крепкий сук.       - Н-не знаю... Наверное. Уходи.       Федор ушел. Он знал, что будет лучше, если Граф умрет. Но сделать это у него не поднялась рука.       Вернувшись в деревню, Рыжий тут же попал в руки Оксане. Ей кто-то сказал, что видели, как он со Стасом уходил в степь. Это навело ее на довольно тревожные подозрения, и она набросилась на него так, что он уступил и выложил, где прячется Граф. Возможно, делать это у него не было права, мало ли чем "волк" сейчас там занимается, но ее напор... Девушка взяла лошадь и поскакала к леску.       Граф сидел на земле, задумавшись, и вздрогнул, услышав, что кто-то идет, поднял голову.       - Господи, - сказала Оксана, садясь рядом с ним. - А я боялась, что ты сделаешь с собой что-нибудь!       - Я ничего не могу сделать, - покачал головой тот. - Я вообще ни на что не способен. Уходи. Я хочу побыть один.       - Что с тобой происходит, Стас? Я ведь вижу, что что-то не так.       - Со мной все в порядке. Оставь меня одного, я хочу...       - Ты боишься, что стал никому не нужен? Но это не так! Ты нужен мне, Федору... То, что ты задумал, ужасно! Не делай этого. Я... я люблю тебя, Стас. Хочешь, я буду с тобой?       Она положила свою руку на его, но что-то изменилось в его лице, оно стало вдруг жестче и даже высокомернее. Он забрал руку и произнес сдавленным голосом:       - Конечно, мне, калеке, сейчас и не прожить, как только выпрашивая милостыню. Но я не приму ее ни от кого. И от тебя тоже.       Этот резкий ответ оскорбил Оксану, она не собиралась унижать его, лишь страшно не желала терять. И здесь было еще что-то неясное ей самой. Граф понял, что ответил слишком жестоко, но прощения просить не стал.       - Посмотри на меня. Я обезображен, слеп и слаб, я не способен даже самостоятельно передвигаться. Я всегда был сильным, а теперь превратился в беспомощного калеку. Это не жизнь. Это унижение, мука, рабство. И я хочу освободиться. Совсем освободиться. Я не собираюсь ничего делать, просто расскажу твоим, кто я.       - Стас!       - Я должен это сделать.       - Ничего ты не должен. Ты здесь, со мной. Я никому не расскажу о тебе и никогда тебя не брошу. - Она прижалась к нему. - Я люблю тебя. Давно, с самого начала. Но тогда ты был таким...       Граф вырвался и отскочил в сторону. - Не прикасайся ко мне! Ты не знаешь, что делаешь. Каким я был? А какой я сейчас? - Он оскалился. - Такой тебе нужен? У Зверя вырвали зубы, и он стал нестрашен, да? Ничего не будет. Я не принимаю милостыни.       Оксана заплакала.       - Почему ты не веришь мне?       - А Федор?       - Нет, Федор - это не то, совсем не то...       - Тебе незачем меня любить. И не за что. Я никогда не смогу быть с тобой. Я калека, не человек. И я убил твоего брата. Игорь предал меня, и я пристрелил его.       Оксана зажала рот рукой и вскочила. Не сводя глаз с Графа, медленно отступала назад, потом развернулась и кинулась прочь.              Стас остановился напротив стола. Комдив что-то писал, неловко сжимая огрызок карандаша непривычными к такой работе пальцами, и при виде его отложил бумагу в сторону.       - Слушаю.       - Я - Граф.       - Что?       - Я Граф, Дикий Зверь, "волк", махновец. Я пришел сдаться.       Комдив долго смотрел на него, потом вздохнул.       - Чего ты хочешь?       - Я пришел сдаться. Я был приговорен вашими, не так ли?       - Ага, я понял. Ну, во-первых, - спокойно сказал офицер, - я никогда не поверю, что ты Граф. Во-вторых, сомневаюсь, что Графу пришло бы в голову сдаться. Но пусть даже и это так, пусть ты Граф, который пришел сдаваться, единственно потому, что ему надоело жить, пусть тебя приговорили к расстрелу, но теперь ты беспомощный калека и не представляешь никакой опасности. Так что иди и успокойся. Мне некогда терять время на разговоры с сумасшедшим. - Комдив опять придвинул к себе бумагу и взялся за огрызок карандаша. Такое пренебрежение оскорбило Графа.       - Вот как? У меня нет доказательств, и я не представляю опасности?       Опершись культей о стол, "волк" перепрыгнул через него и, еще в воздухе, схватил офицера за горло, перекинул вместе со скамьей, вырвал кадык. Когда на шум в комнату прибежали часовые, он встретил их огнем из револьвера комдива. Но, выстрелив на слух в их сторону раза два, бросил оружие им под ноги и поднял руки.       Оксана видела, как Стаса вели по улице, и поспешно отступила назад. Последние пару дней она старалась не встречаться с ним, но теперь поняла, что не сможет так просто потерять его. Даже убийство Игоря, даже то, что произошло в штабе, мало что изменило. Рыжий был в числе тех, кого ставили на часах у сарая с пленным, пока шли допросы. И, улучшив минуту, когда он сторожил Графа, сразу после того, как заместитель комдива окончил допрос и покинул сарай, она вошла к нему.       Граф сидел на полу и харкал кровью.       - Они что, били тебя? - пораженно спросила девушка.       "Волк" поднял голову, усмехнулся.       - А ты думала, они пряниками меня кормить ходят? Ты что, ребенок? Это война, а у меня могут быть полезные для вас сведения, - пожал он плечом и продолжал уже с другой интонацией: - Послушай... Завтра... уже все, и, если можно, я хотел бы попросить...       - Что?       Граф помялся - ему было неудобно.       - Ну... умирать принято в чистом...       Оксана посмотрела на его испачканную кровью и грязью одежду и покачала головой.       - Вряд ли я смогу достать чистое белье так быстро. Но...       - Тогда не надо, - поспешно сказал Граф и через силу усмехнулся. - Это только так... дань привычке.       - Я постараюсь.       Рано утром Рыжий "оказал услугу" товарищу и подменил его на полчаса на посту у сарая. Оксана принесла чистую рубашку отца - больше ей ничего не удалось достать.       - Ты постой здесь, посмотри, чтобы никто не шел, а я отдам ему одежду, - предложил Федор. - Свистни, если что.       Он развязал Графа, отдал ему сверток и сказал, что пришла Оксана. "Волк" сразу стал менять рубашку - каждую минуту его могли забрать.       - Тебе помочь? - Рыжий видел, как неудобно ему орудовать одной рукой.       - Не надо! - резко ответил тот, потом, желая смягчить ответ, добавил тихо. - Я сам.       Помогая себе зубами, он переоделся, после чего подошел вплотную к Федору и сказал уже совсем чуть слышно, так, чтобы ничего не узнала девушка за стеной:       - Ты не сердись за Оксану, я не хотел, чтобы так вышло. Меня не станет, и она вернется к тебе. Ты только не вспоминай ей ничего, хорошо? Она не виновата, да между нами и не было ничего. Просто, пожалела.       Федор отрицательно покачал головой.       - Она любит тебя. Меня никогда так не любила.       - Она только жалела меня.       - Ты поступил с ней нечестно: бегал за ней, а когда она пришла к тебе, оттолкнул.       - Она пришла не к Графу, а к калеке. Это только жалость.       - Ты ничего не понял? - воскликнул Рыжий, но тот просительно схватил его за руку, и он опять приглушил голос. - Ты хоть сейчас будь с ней ласков.       - Ласков? Неужели ты ее не ревнуешь? Впрочем, да, сейчас ко мне, такому, ревновать смешно...       - Прекрати уже ныть!       - Пообещай мне, что ты ей ничего не вспомнишь.       - Но вспоминать ведь нечего. - Федор пожал плечом. - Я пойду, у тебя осталось мало времени. Прощай.       - Да... Прощай.       Когда в сарай вошла Оксана, Граф стоял у стены и кусал губы.       - Стас! - сказала она, неловко останавливаясь напротив, и по ее лицу побежали слезы.       То напряжение, которое она сдерживала в себе столько времени, в последнюю минуту прорвалось наружу.       Граф не двигался.       - Не плачь, - сказал растерянно. - Пожалуйста. Честное слово, наверное, мне надо было для этого уйти к белым. - Он засмеялся. - В первый раз меня так провожают.       - Что ты говоришь?       - Это было бы лучше для всех.       - То же, что и все. Ладно, не волнуйся, мне ведь не впервые.       В сарай вошел Федор.       - Идут.       Рыжий тут же стал его связывать - он спешил вовремя занять место на посту, даже не заметил, когда убежала Оксана.       Подошли два красноармейца - Степан и Николай, побросали самокрутки, вывели приговоренного и повели в степь. Вели долго - ни одному, ни другому роль палача не казалась особенно приятной. Наконец, остановились.       - Дальше пойдешь сам. Иди прямо, не сворачивая, у дерева остановишься. Ясно?       Степан хлопнул его по плечу, но Граф не двинулся.       - Руки развяжите, - сказал тихо.       - Еще чего, - хмыкнул Степан, подталкивая его прикладом вперед. - Ты нас за кого принимаешь, за идиотов, что ли?       - Развяжите, я не сбегу.       - Иди, иди, на том свете тебе развяжут.       Граф упрямо сжал зубы и медленно сел на землю.       - Тогда не пойду, здесь кончай.       - Вставай! - пнул его красноармеец. - Расселся тут, понимаешь, посреди дороги. Мы и здесь кончим, не беспокойся.       - Давай развяжем? - предложил Николай. - Ведь не сбежит, слепой же. А для него это, видно, важно.       - Этот слепой порешил комдива и Тихона с Митькой, - непримиримо отрезал Степан.       - Он же безоружен. Давай, умирает ведь человек. А тебе какая разница?       Степан поколебался, но все же уступил.       - Ладно, но в случае чего - отвечать будешь ты. Николай зашел "волку" за спину, перерезал ремень, стягивавший локти, Степан привел винтовку в боевую готовность.       - Ну, давай, - опять подтолкнул приговоренного.       Граф осторожно шагнул вперед и, не слыша окликов, предупреждающих, что он идет не в том направлении, медленно пошел, выкинув перед собой здоровую руку. Споткнулся, но на ногах удержался. Наконец, нащупал ствол дерева и стал к нему спиной, прислушиваясь к говору красных. Услышал, как Степан вскинул винтовку, и раздался сухой залп, за ним второй. Кестек и мгновенная реакция толкнули его в сторону, но Граф ухватился за ствол и заставил себя не двигаться. У него было для этого время, пока капли свинца не пришили его к древесной коре, потянули вниз, на землю. Прошла минута, но боль не стихала, индикатором предупреждая, что он пережил расстрел. Боль росла, к ней прибавился огонь в руке, браслет сжался и впился в кость, вгрызаясь в нервы, горячая, мучительная волна поползла от него вверх, к сердцу и мозгу: где-то на другом конце невидимой цепи запульсировал брелок, предупреждая хозяина, что с рабом что-то происходит. Ганя встревожился, стал звать к себе, и раб, стиснув до скрипа зубы, зажав рукой кровь на животе, даже не пытаясь сбросить с головы багрово-черную пелену, оперся о дерево и встал на ноги.       Николай случайно обернулся назад и увидел фигуру в белой искровавленной сорочке, медленно и трудно продвигающуюся вперед среди желтеющих волн ржи.       - Смотри! - изумленно ахнул он, дергая за рукав товарища.       Степан оглянулся и нахмурил брови. Долго целился, перед тем как выстрелить. Они были далеко, но Граф споткнулся, нырнул в золотой океан.       - Живуч, - сказал Степан после долгого молчания. - Как он поднялся после всего? Идем, посмотрим.       Они пошли прямо к тому месту, где он упал, но нашли только кровавый след и примятую рожь - Граф полз по одному ему известной струне, натянутой между ним и господином. Но, оказавшись в старой воронке, выбраться из нее уже не смог - он задыхался, потерял всякую ориентацию, кроме зова хозяина. Таким его и нашли. Граф услышал, что над ним стоят, поднял лицо с оскаленными, омытыми кровавой пеной зубами. Он был рад, что его обнаружили, слишком боялся, что сумеет выжить, потому что впереди могло быть одно - Ганя.       - Живучий.       У Степана в руках клацнула винтовка, и "волк" повернулся к нему.       - Скорее же, - нетерпеливо прохрипел, скорчившись, сдерживая неровное от смертной боли дыхание. - Голову...       И запись оборвалась.