Все Круги Ада. Освобождение

      Пару суток господин пропадал. Потом как-то вечером появился на пороге хаты. Не заходя, окинул взглядом раба, комнату, помолчал. Впервые за несколько недель он был трезв, смотрел вокруг жесткими, злыми глазами, и Граф насторожился.       - Пошли! - кивнул Ганя и, не дожидаясь его, повернул во двор.       Он связал его вожжами и повел темной улицей на другой конец деревни. Там, в прокуренной и ярко освещенной хате шла пьянка. Ганя с порога крикнул:       - А вот и мы. Заждались? А мы раньше не могли - личико пудрили.       От стола, пьяно покачиваясь и шутовски кланяясь, к ним направился бородач.       - О, мамзель! Прошу к нашему столу!       Он не успел прикоснуться к Графу. Все произошло мгновенно. Связанными руками тот ударил его по шее и одновременно с глухим щелчком сломанных позвонков достал ногой следующего, идущего за ним. Где-то в углу сдавленно взвизгнула хозяйка, подававшая на стол, все повскакивали. Граф не двигался, стоя над убитым. Ганя еще не вполне осознал, что произошло, а от стола медленно поднимался отброшенный ударом махновец.       - Ах, ты ж... - закричал он, не находя слов и поспешно вырывая из деревянной кобуры оружие. - К стене, сволочь! Ганя, поставь его к стене! Я пристрелю гада.       В хате поднялся шум. Граф медленно отошел и стал лицом к стене. С Гани слетела оторопь, и он подскочил, закрыл его собой.       - Не стреляй, Семен! Подожди!       - Отойди, Ганя! Отойди, или я порешу его вместе с тобой! Ганя отчаянно размахивал руками и пытался перекричать шум в комнате.       - Не стреляй! Да пойми же, что он именно этого и добивается! Он мой! Ты не можешь его убить!       - Уйди, - рычал Семен, приближаясь к нему.       - Да он же смирный! Постой! Я покажу, как с ним надо! Да заберите же от меня этого взбесившегося ублюдка! Граф никого не тронет.       После долгих криков и взаимных обвинений Геннадию все же удалось уговорить Семена спрятать оружие. Затем он за плечо повернул Графа лицом ко всем, стал развязывать ему руки, успокаивающе приговаривая при этом:       - Он же смирный, он никого не тронет. Сам, первый покажу. С ним надо по-особенному, он у нас благородной крови. - Потом отступил от него в сторону. - Ну? Иди, ложись на стол. Освободите ему стол. Ложись, сука.       Граф, бледный, напряженный, медленно направился к столу. Махновцы расступались перед ним, встречаясь с его затравленным, неподвижным глазом.       - Спокойно, спокойно, - сказал Ганя, видя, как сжимаются его руки. - Дайте ему место. Ложись. - И сам ткнул его лицом в стол.       Потом в бессильной ненависти, он беззвучно грыз столешницу; потом танцевал на том же столе среди немытых тарелок и опрокинутых чарок, наряженный в юбку хозяйки, незаметно сбежавшей еще в самом начале; потом глотал подносимый ему самогон и гнул по приказу подковы, сидел с ними за одним столом, слушая бессвязные, хмельные разговоры. Об инциденте забыли, все смешалось, люди приходили и уходили, как в тумане приближались и исчезали лица, кто-то подрался, в другом конце стола пели. Ганя не выпускал из рук чарки и неусыпно следил за ним пьяным, напряженным взглядом. Он ждал. Ждал, когда Граф не выдержит и упадет ему в ноги. Время от времени наклонялся к нему и шептал:       - Ну? Что же ты не просишь? Только скажи - и я уведу тебя отсюда. А нет - хочешь? - предложу опять разложить тебя на столе.       Но Граф молчал. За все время он не произнес ни слова. Его бледное, застывшее лицо выводило из себя господина. Ганя сам не знал, чего ему больше хочется: унизить его еще изощреннее, увести отсюда или пристрелить на месте. Уже под утро к нему подошел Семен. Пьяно икая, упершись лбом в его висок, проговорил:       - А все же этого твоего придурка надо пристрелить. Как он, гад, Ивана порешил. Связанный! А еще лучше Левке Задову его отдать.       Ганя, отупело кивая, соглашался:       - Да, пристрелить. Порешил Ивана, связанный порешил. А ты видел, как он человека голой рукой насквозь пробивает? Вот так - хряк! - в живот вошел, а со спины вышел. Задов от него ничего не добьется. Он упрямый, черт. Пулю ему надо... Граф! - внезапно крикнул он, перегибаясь над столом. - Иди, гад, за околицу, могилу копай. Решать тебя будем.       Граф откинулся назад и посмотрел ему в лицо. В глазу его появился некоторый смысл. Потом встал и вышел из комнаты.       "Волк" уже заканчивал копать, когда к нему заявился хозяин. Неожиданно трезвый, он остановился на краю ямы, постоял, посмотрел вниз. - Глубоковато. Надеешься, что отсюда тебя уже не вытащат? Надейся, надейся... Вылазь, - кивнул ему. - Иди сюда.       Сел на кучу свежевырытой земли, достал из кармана бутылку.       - Садись, - бросил коротко, протягивая ее рабу. - На, опохмелись.       Граф молча сел рядом, отпил из горла. Геннадий некоторое время внимательно наблюдал, как он бросает камешки в могилу.       - Ну как же тебя убивать?       - Как? - Граф взвесил на ладони камень побольше. - Стреляй в голову, иначе меня трудно убить. А лучше всего... - Он кивнул на его шашку. - Сними ее совсем. Это будет наверняка.       - Наверняка! В том-то и дело, что "наверняка"! Ведь второго такого, как ты, уже не будет.       Хозяин вдруг замолчал, взял у него бутылку и надолго приложился к ней.       - Если ты меня отпустишь, я убью тебя.       - Отпустить? Неужели? - Ганя засмеялся. - Ты еще у меня поплачешь. Кстати, я знаю, что иногда не удавалось заставить тебя слушаться, ты соглашался на кестек, лишь бы не выполнять приказание. Я думал, что и сегодня ты выкинешь какую-нибудь штучку. Почему ты послушался, а?       - Для того, чтобы все узнали про кестек? И что бы это дало? Уже и так возникают вопросы, откуда у тебя такая власть надо мной. А если кестек начнет ломать меня у всех на глазах, как это можно будет объяснить?       - Ах, да! Я и забыл! Ты же боишься... Черт! Как я раньше не вспомнил об этом? Не надо было бы устраивать сегодняшнего спектакля. Просто взять и рассказать. Даже если мне не поверят, ты будешь ползать у меня в ногах. А если поверят? Хочешь, я пойду и расскажу?       - Тебе не поверят.       - Поверят.       - Никто даже не поймет, что это такое.       - Не беда.       - Все равно сейчас некому исследовать меня.       - Какая разница? Я сумею заинтересовать. С тебя глаз спускать не будут. Когда Задов поймет, что ты собой представляешь, он ухватится за тебя обеими руками.       Ганя встал.       - Я расскажу, и ты поползаешь. Но будет поздно! Ну что, идти? Чего молчишь? Я пойду, мне это ничего не стоит. Что же ты, язык проглотил? - Ганя подождал еще немного, потом повернулся. - Ну, я пошел.       - Постой. Не надо. - Граф тоже поднялся. - Я сделаю все, что ты хочешь. - И впервые за все время добавил: - Господин.       Ганя словно споткнулся, быстро подошел к нему. Он не улыбался, но торжество, смешанное с ненавистью, буквально распирало черты его лица.       - Сломался, наконец! Сука... "Господин"! "Все сделаю"! - перекривил он его. - Но не так просто. Теперь тебе придется умолять меня, чтобы я позволил тебе завтра перед управой кланяться мне в ножки. Может быть, мне больше по душе разнести по всему свету, кто ты есть.       - Как тебя просить?       - Ну, ну, не хитри. Ты ведь все прекрасно понимаешь.       Граф опустился перед ним на колени. - Господин, молчи о кестеке. Я сделаю все, что прикажешь.       - Без приказа, без приказа!       - Все, что тебе надо, - сказал тот сквозь зубы.       - Ноги целовать будешь? Давай, целуй. Сейчас целуй! Или нет, не надо. Это я приказываю. Сделай это сам. Смелее, смелее! Подумай, Задов ведь не дурак, он сумеет тебя использовать. Так что тебе придется это сделать.       Граф отвернулся.       - Господин, я не могу без приказа.       - Можешь, гад. Ты и завтра собираешься сказать "не могу"? Можешь. Или я пошел. Как хочешь.       Граф схватил его за ногу.       - Постой. Я все сделаю. Сейчас. Подожди...       Он наклонился к его ноге, но дотронуться до сапога не успел - Ганя пнул его в лицо.       - Все, гад, хватит. Иди, седлай своего коня.       Всю дорогу по ночной степи они не произнесли ни слова. Но вот Ганя оглянулся по сторонам, схватил Стикса за узду и остановился.       - Слазь, - сказал тихо.       Граф спешился, повернулся к нему - он все понял и теперь ждал, что будет дальше. А Геннадий колебался. Он ненавидел, но уважал его, ненависть его питалась именно из того, что Граф был единственным человеком, перед которым Ганя преклонялся. Бывший вожак олицетворял для него силу и жестокость, именно то, что "волк" ставил превыше всего. А еще - превосходство, всегда и во всем, то, что простить было нельзя. Можно было мстить долго и жестоко, но, может быть, именно простив, Ганя мог бы избавиться от своего извечного чувства неполноценности перед ним. И перед "волком" встал соблазн пришпорить лошадь и оставить его как есть, одного, униженного и обесчещенного. Возможно, это было бы самой жестокой местью по отношению к нему. Господин смотрел на раба, боролся с этим желанием, и уже почти перестал оказывать ему сопротивление, как вдруг увидел, что Граф, пусть чуть заметно, пусть глядя в землю, но усмехается - он понимал и эту борьбу в душе своего хозяина и презирал его за это. И, может быть, этой улыбкой пытался подтолкнуть господина сделать нужный ему шаг. Ухмылка вывела Ганю из себя, он соскочил с лошади. Раб понял, что выбор сделан, и опустился на колени, ожидая.       Махновец постоял немного, меряя его взглядом. Но нет, он не хотел уступить и в этом.       - Я ведь говорил, что ты будешь молить, чтобы я прикончил тебя. Ошибаешься, так легко ты не отделаешься. Руку, - сказал, вынимая шашку и становясь над ним.       Граф сел на землю, протянул левую руку и положил перед собой. Ганя носком сапога задрал манжету, освобождая запястье, наступил и уже собрался рубить, но остановился.       - Давай другую, - сказал, подумав, - без браслета.       Раб уже сам завернул рукав на правой руке и подал ее... Обоз красных тонул в липкой, жаркой пыли на этой разъезженной степной дороге, и раненые стонали и просили пить, облизывали растрескавшиеся посеревшие губы и звали кого-то, звали... Кого-то того, кого никогда нет рядом. Оксана сидела на одной из подвод и влажным бинтом отирала лоб бойца. Он не приходил в себя и, в отличие от лежавшего рядом с ним и ругавшегося сквозь зубы каждый раз, как телегу подбрасывало, звал маму. Медсестра чувствовала, что сама вот-вот упадет, одурев от бессонницы. Через пару километров, в деревне, есть ее отец, он примет ее раненых и даст ей передышку, а сейчас не дай бог уснуть - она одна на весь обоз.       Возница ее подводы щелкнул кнутом и обернулся назад.       - Глянь, какой красавец, - сказал ей, указывая рукояткой кнута в степь.       Среди неубранного хлеба бродил оседланный вороной жеребец. Он действительно выглядел чудесно. На солнце круп его блестел, словно смазанный жиром, во всех движениях чувствовалась сдерживаемая энергия.       - Всадника потерял, видно... Митька, иди поймай, - сказал старик идущему рядом с телегой вихрастому семнадцатилетнему бойцу.       Веснушчатое лицо того расплылось в улыбке.       - Щас, дядь Вась, это мы мигом!       Он припустил в поле. Уже и от других телег к бесхозному жеребцу направлялись люди сопровождения обоза. Митька подошел первый, потянулся за уздой, но конь увернулся, отбежал. Люди пытались окружить его, лошадь не давалась в руки, но и не отходила далеко. Митька, пытаясь подойти к ней незаметно, сделал небольшой круг и обо что-то споткнулся.       - Да тут его хозяин!       И вдруг жеребец развернулся и понесся на него. Митька едва успел увернуться и отбежать в сторону.       - Мертв? - спросил кто-то.       - А ты сам попробуй, посмотри, - огрызнулся тот. - Глянь, он совсем взбесился.       Действительно, конь бросался на людей, как только кто-то пытался приблизиться к неподвижному телу.       - Зверюга! - восхищенно сказал дед Василий Оксане. - То он хозяина защищает. Да что ж вы как цуцики круг него толчетесь! Аркань его! Эх, мне б годков десять скинуть... - Старик пригладил бороду и полез с телеги.       Наконец, лошадь взяли на аркан, Митька подошел к телу, перевернул.       - Ого! Кто ж его так?       - Живой? - крикнули от обоза.       - Да где там! Крови тут по колено.       К телу потеряли интерес, заарканенного коня повели к обозу. Оксана, стоявшая неподалеку, тоже направилась было к своей подводе, но, уже поворачиваясь, краем глаза заметила на трупе нечто такое, что заставило ее остановиться. Уцелевшая рука трупа, когда его переворачивали, откинулась в сторону, и на запястье блестел узкий браслет. Такой браслет, из черного, с красными прожилками камня, встречался только у одного человека.       Оксана медленно повернулась и пошла к телу.       - Граф, - прошептала она. - Это ты, Граф? Господи, кто ж с тобой такое сделал?       Узнать его действительно можно было только по браслету. Глаза выколоты, лицо методически изрезано и превратилось в сплошную кровавую маску. На отрубленную у запястья руку, видно, был наложен жгут, но он сорвал его и, судя по всему, довольно давно. Кровь еще шла, но он не дышал. Оксана прикоснулась к его руке и вдруг услыхала сзади крики. Она обернулась и вскрикнула от ужаса: Стикс сорвался с привязи. В свое время Граф научил его освобождаться, перекусывая ее зубами. И теперь, видя около беззащитного хозяина чужого человека, он бросился к нему. Оксане показалось, что его копыта уже зависли над ней. И тут до этого безжизненные пальцы Графа сжались на ее запястье, он перебросил ее через себя. Темная разъяренная масса пронеслась мимо и развернулась для повторного захода. Но хозяин что-то произнес, и конь успокоился, остановился. Оксана, с опаской поглядывая на него, наклонилась к Графу.       - Ты жив?       Но тот лежал как прежде, неподвижный и бездыханный. Если бы у нее до сих пор не болела рука после его захвата, она могла бы поклясться, что ей все померещилось, и он мертв.       - Ну, не молчи же. Я знаю, ты жив. Ответь! Не делай так. Я помогу тебе. Ребята, помогите! Он живой! - Она схватила валявшийся поблизости жгут и стала натягивать его на искалеченную руку.       - Оставь меня, - сказал наконец Граф. - Я не хочу.       Но уже подошли люди, обступили их.       - Да с чего ты взяла, что он живой? Смотри, крови сколько натекло?       - Он остановил коня. Надо отвезти его в деревню.       Тело положили на телегу и обоз, сопровождаемый бредущим в отдалении Стиксом, тронулся.       Оксана наклонилась к самому лицу Графа, прошептала:       - Скажи мне свое имя.       Он молчал.       - Пожалуйста, это очень важно. Не молчи.       - Ты знаешь.       - Я не могу называть тебя Графом. Пойми же, неприятности будут не только у тебя, но и у меня. Я сказала, что ты мой знакомый.       Граф отвернулся. Только когда они уже прибыли в деревню и телеги стали разгружать, он решился.       - Станислав Пшегодский. Стас.       Проблемы начались, когда Андрей Петрович, отец Оксаны, попытался его осмотреть. Она предупредила врача, кто его пациент, чтобы он, опознав Стаса, случайно не выдал его.       - Я помню этого человека, - коротко сказал Андрей Петрович.       Раненого положили на стол и Оксана, наклонившись над ним, сказала:       - Стас, сейчас тебя осмотрит мой отец. Ему все известно, но не бойся, он ничего не скажет.       Это было невероятно, и все же минуту назад чуть живой Граф мгновенно отскочил в сторону, но дверей не нашел и отступил к окну. Тело его напряглось.       - Не прикасайтесь ко мне, - сказал он, вслушиваясь в движение в комнате.       - Но, молодой человек, чего вы боитесь? Ничего я с вами не сделаю.       - Не прикасайтесь ко мне, - повторил Граф.       - Я не собираюсь проводить над вами эксперименты. У меня нет даже самых необходимых инструментов, нет человеческих бинтов. Мне надо только перевязать вас. Идите сюда.       - Сейчас меня легко обмануть.       - Я же сказал, что ничего с вами не сделаю, - пообещал Андрей Петрович, уже теряя терпение. - У меня нет времени на глупости. Вы у меня не один! Наверное, именно это раздражение в его голосе заставило Графа поверить. Он расслабился и тут же опустился на пол, теряя сознание.