Все Круги Ада. Освобождение

      Ганя вернулся поздно, был в стельку пьян и в избу ввалился с шумом. Постоял на пороге, опираясь о дверной косяк, и направился к Графу. Тот не спал, смотрел на хозяина, и в его темном блестящем глазу, как у мертвеца, отражался огонек лампады.       Ганя наклонился к нему и сказал шепотом - видимо, уже передумал будить хозяев:       - Вставай. Я жду тебя на дворе.       Граф оделся и вышел вслед за ним из дома. Ганя шагнул к нему из темноты, посмотрел и пьяно засмеялся.       - Пошли.       Вернулись они часа через полтора. Геннадий, усталый и протрезвевший, сразу направился в дом, а Граф задержался у колодца - смыть кровь.       Гане стоило немалого труда убедить своих товарищей оставить Графа в живых. Он долго доказывал, что наказать его за содеянное всегда успеется, что его пленник абсолютно послушен и никуда не денется. И Ганя демонстрировал послушание своего раба, и то, что увидели махновцы, вполне их убедило. Тот окровавленный, не произносящий ни слова человек, беспрекословно выполнявший приказания Гани, не был Графом. Граф никогда не позволил бы обращаться с собой подобным образом. В конечном счете было решено, что он просто помешался, а с сумасшедшего - что взять? И Графа оставили в полном распоряжении Гани, удивляясь только, зачем ему это понадобилось.       Вначале Граф казался полностью сломленным. Он смотрел прямо перед собой пустым взглядом и молчал. Приходить в себя начал, когда Ганя впервые увел его ночью из дома. Придя за хозяином в темную конюшню, он сразу все понял.       - Позволь мне снять рубашку, - сказал, поворачиваясь к махновцу. Это были первые слова с того времени, как Ганя привел его в банду. И говорил он только с хозяином, с ним одним. Остальные, казалось, для него просто не существовали.       С тех пор Геннадий каждый вечер уводил его за собой и избивал. Он внимательно следил за тем, чтобы ненароком не убить раба, и все никак не мог решить, что же с ним делать. Его ненависть требовала удовлетворения, но это должно было быть что-то такое, о чем он потом не стал бы жалеть, вспоминая, что упустил такую возможность. Да и просто держать при себе Графа, постоянно напоминая ему, что он раб, что он может сделать с ним все, что угодно, приносило удовольствие. Однажды Ганя так и сказал ему и, чтобы продемонстрировать это, приказал положить руку на стол. Когда раб выполнил приказание, вонзил в кисть нож, пришпилив ее к столешнице.       - Смотри, ты не смеешь даже освободиться без моего позволения. Если я захочу, ты будешь сидеть так всю ночь, неделю, месяц, до самой смерти. Помни, кто здесь хозяин. Проблема была в том, что Ганя умел жестоко убивать, но как вести себя в роли хозяина, как употребить свою власть, - не знал.       Граф же, казалось, смирился. Он давно уже научился не ненавидеть своих хозяев и вел себя с Ганей так, словно между ними ничего не происходило, умудряясь при этом быть покорным и не заходить за грань дозволенного. Когда ему стало понятно, что господин будет просто истязать его, что большего ему просто не придумать, то сразу успокоился. Он смирился и ждал, ждал, когда же хозяину надоест возиться с ним. Рано или поздно, но накаливающаяся, неудовлетворенная ненависть и чувство власти заставят Ганю убить его. Ведь должно ему когда-нибудь надоесть день за днем просто истязать раба, как бы махновец ни пытался оттянуть эту минуту.       А Ганя не находил себе места, не получая удовлетворения и видя, что страх раба перед ним исчез. Он был не так уж глуп, чтобы не понимать, что Граф просто ждет, когда же хозяин убьет его, когда выйдет из себя настолько, что не сможет сдержаться. Но он не хотел позволить рабу взять такой реванш. Это значило бы, что Граф опять взял верх, заставил выполнить свою волю. И он хорошо видел, что его истязания не вызывают у раба ничего, кроме стыда. Графу было просто стыдно за своего хозяина, он старался, чтобы никто не видел, как он идет за ним на задний двор, скрывал следы побоев, сам смысл их взаимоотношений. И это тоже выводило Ганю из себя.       Все изменилось за одну ночь. Однажды Граф не поднялся. Когда ни приказы, ни попытки привести его в себя не дали результатов, Ганя по-настоящему испугался. Граф не должен был умереть сейчас, так просто, случайно. Ганя не знал, что ему было нужно от раба еще, но это что-то он еще не успел получить. И тогда он подхватил невольника на руки и понес домой. Граф не приходил в себя, лежал бледный, неподвижный, и пускал кровавые пузыри. Хозяин бегал по деревне в поисках молока и мяса, замучал фельдшера, который настолько не просыхал от спиртного, что даже не заметил странностей своего пациента, не то чтобы вылечить его. А когда налетел большой отряд красных, "волк" под огнем дрался за телегу для умирающего раба. Граф не должен был умереть, не так просто, не так быстро.        Граф очнулся в незнакомой светлой хате. Постель под ним была чистая и белая, но на подушке расплылись свежие пятна крови. Он приподнялся на локте, осматриваясь, и вдруг за головой его раздался певучий женский голос.       - Прочумався нарешти, синку? А я вже гадала, що й не устанеш. Два тижни так пролежав, й разу очей не видкрив. Лежиш без памьяти, тильки слова якись страшни, нелюдськи говориш, а кровиця з горла так и льеться. Скильки я простирадл за тобою мила! Ну, думаю, не може хлопчик устати писля такого. А Геннадий Васильович, спасыби йому, кожного дня прибигае, все пытаеться, чи не треба чого? Ось и сьогодни курку для тебе принис. Може, випьеш наварчику? Так вже хвилюеться за тебе чоловик. Любить тебе, напевне, дуже?       - Да, любит... - Граф сел на кровати, поморщился, когда комната поплыла перед ним, и вытер сразу выступившую на губах кровь. - Мы с ним не на жизнь, а на смерть связаны. А бульона давай, мамаша. - Он улыбнулся ей светлой, безмятежной улыбкой. - А то, боюсь, без него и до порога не дойду.       - Та куды ж тоби уставати! Лежи! Диви, знов сорочку скровянив. И що з тобою оце робыти?       Хозяйка была дородной пожилой женщиной. К хозяйничающим на ее дворе бандитам она чувствовала естественную неприязнь, но Граф, оказавшийся на ее руках, вызывал почти материнское чувство. Больной, хрупкий, он казался ей страшно беспомощным и молодым, и "волк" не не захотел обмануть ее доверия, старательно подыгрывал ей.       Граф ел, когда на пороге появился Ганя. Он окинул раба взглядом и сел за стол напротив него.       - Хозяйка, подавай на стол! Очухался, - обратился к Графу.       Тот скользнул по нему взглядом единственного глаза и усмехнулся.       - А ты боялся, что я сдохну, не дав тебе натешиться вволю?       - Язык попридержи.       - А что я сказал такого? Нам обоим известно, для чего тебе моя жизнь.       Ганя побагровел и сжал нож, которым резал хлеб.       - Руку, - сказал тихо. - Руку на стол.       Хозяйка, как раз ставившая перед ним борщ, ахнула.       - Та що ж це робыться?       - Тихо, мамаша! Это он радуется моему выздоровлению. - Граф не отводил взгляда от пришпиленной к столу руки. - А ножи у тебя тупые, надо будет поточить. - Он посмотрел в лицо Гане. - А то ведь это будет частенько повторяться - у Геннадия Васильевича воображения мало. - Граф оскалил зубы.       - Припыныть зараз же! - закричала женщина и стукнула горшком с борщом о стол. - Вин же ледве дыхае, а вы вже мордуваты узялыся! - Она схватилась за нож и бросила его на пол. Ганя сжал ее руку.       - Подыми, Граф, - сказал тихо.       Тот выполнил приказание и сел, выжидающе глядя на него. Ганя улыбнулся.       - А теперь верни нож на место.       - Та припыныть же! - закричала хозяйка, когда Граф вонзил нож себе в руку...       Вечером он уже ждал хозяина на ступеньках. Встал, когда тот вошел во двор.       - Иди спать, - отмахнулся Геннадий. - Никто тебя трогать сегодня не будет.       - Боишься, что не выдержу? Я уже здоров.       - Может быть. Но я должен быть в этом уверен.       Ганя действительно стал беречь его. Их ежевечерние походы в конюшню или сарай продолжались, но лишь с целью обучения. Граф учил хозяина искусству насилия. Болевые приемы, точные удары, способность причинить боль и смерть голыми руками - все это впитывалось его владельцем, как губкой. Теперь часто случалось, что Ганя внезапно приходил с очередной попойки, приносил спиртное и усаживал с собой раба. Щедро наливая ему, он вел с ним задушевные хмельные беседы, обнимал, заглядывал в глаза. Граф, в основном, отмалчивался, насмешливо поглядывая на него, и ждал, ждал, когда вдруг, расширив посветлевшие по пьяни зрачки, хозяин разбивал ему лицо, топтал сапогами, грозил наганом. Но все это делалось осторожно, с опаской. Стоило Графу начать харкать кровью, как тот живо укладывал его на лавку, давал выпить, бежал за холодной водой. Ганя боялся, что он умрет, старался сдерживать свою ненависть, но это не всегда ему удавалось. Правая рука Графа уже плохо действовала: их сердечные разговоры у стола часто проходили над ножом, как правило, он был последним аргументом. Граф не мог забрать прибитую лезвием к столу руку, и Ганя вновь и вновь демонстрировал свою власть. Споры на этом кончались.       Однажды Граф, глядя на приколотую ножом руку, равнодушно рисуя на столе пальцем свободной руки узоры из натекшей лужицы крови, сказал:       - Ты просто садист.       - Кто?       - Садист, - медленно повторил Граф. - Человек, получающий удовлетворение от бессмысленного насилия. Ты второй садист, который мне встречался. Первым был Сафар. Ему не надо было даже причинять боль лично, часто он даже не смотрел, что делают с его жертвой аскеры. Но сознание, что где-то в его подвале кто-то корчится на дыбе, приводило его в приподнятое состояние духа. Кстати, он тоже никогда не прибегал к услугам кестека, предпочитал другие способы, так, чтобы было все видно. Что за радость смотреть на парализованного человека, который не корчится от боли и не истекает кровью, правда? Но когда он понял, в чем дело, стал искать смерти. Сафар испугался и возненавидел себя. И хоть я был одним из тех, кто шел в его подвал, я всегда уважал его. Сафар был личностью. А ты садист низкопробный. У тебя даже фантазии нет. Все время одно и то же: руки за голову, сапогом под дых, руку на стол... Только не пытайся каждый раз пугать меня этим. Я не боюсь, просто уже привык. Единственное, что я чувствую - это отвращение. Мне просто стыдно, когда ты развлекаешься со мной.       - Вот как? А забыл, как собрал "волков" и как сам убивал? - Я убивал, а не истязал.       - Бо-ольшая разница... - протянул насмешливо Ганя. - Что же, я помню, как ты избил меня за одного студентика. А женщины? Ты не дотронулся ни до одной. Отворачивался, отдавал другим. Я даже думал, что ты просто не имеешь мужской силы, и от этого такой бешеный. И "волков" собрал, чтобы беситься было свободнее.       - "Волки"! Ничтожества, - холодно сказал Граф. - Все вы были ничтожества. Подлые, трусливые, злые, ни на что не годные.       - Мы оказались годны на то, чтобы поджарить тебя.       - Вы? Вы делали только то, что хотел я.       - А что, правда, что "волки" живым тебя похоронили? Ты и этого хотел? - засмеялся Ганя.       - Неудачная мысль. Я могу обходиться без воздуха довольно долго. Вот уж не думал, что им такое в голову придет. Но они были мне нужны, такие, какими они были. Ведь вы же рано или поздно убили бы меня, правда?       - Только не пытайся уверить меня, что тебя жгли и ставили на колени по твоему желанию.       - Ну, это уже издержки идеи... "Волки" без тебя никогда не отважились бы тронуть меня. А тебе было мало просто перерезать мне горло. С кем поведешься, того и дождешься. Единственное, чего я не учел, это кестек. В мои планы не входило отдавать его тебе. Я не подумал, что ко всем твоим недостаткам относится и жадность.       - Да что ты говоришь! "Твои планы"! Когда мы пришли, ты защищался изо всех сил!       Граф поднял на него свой единственный равнодушный глаз. Нет, это равнодушие Геннадий действительно не мог переносить. Получив кестек, он ждал страха, ненависти, но это... А тот продолжал выводить его из себя.       - Сил? Моих сил с лихвой хватило бы на то, чтобы расправиться с вами со всеми за десять минут.       Он протянул свободную руку и двумя пальцами взялся за край толстой столешницы. Медленно отломал угол, поставил стоймя, потом ребром ладони разбил на две части. Ганя заворожено смотрел на обломки, потом освободил его от ножа и встал.       - Пойдем. Научишь меня этому.       - Ты пьян, - сказал Граф.       - Ничего, мне это не помешает. Руку перевяжи.       - Боишься, что я умру от потери крови? Для меня этой ранки мало.       - Подожди, будет и большая. - Он вдруг схватил Графа за ворот и притянул к себе. - Я научу тебя бояться. Ты еще поваляешься у меня в ногах... Ты... ты будешь скулить, как побитый щенок, и молить, чтобы я прикончил тебя.       - Так что же? Я жду.       Ганя отпустил его.       - Рано... Еще рано.       Потом они долго упражнялись в сарае. Ганя безуспешно пытался перебить оглоблю. Несмотря на все объяснения, что для этого необходимо долго тренироваться, господин хотел взять все с ходу. Тогда Граф показал ему другой удар.       - Но смотри, с этим надо быть осторожным. Меня он, пожалуй, и не возьмет, но если так ударить обычного человека, вроде тебя, то убить можно наповал. То ли выведенный из себя неудачами, то ли доведенный до этого бутылкой самогона, к которой он то и дело прикладывался, Ганя вдруг вспыхнул.       - Вроде меня? Я понимаю, как бы ты хотел так ударить меня! Что же не бьешь? Хочешь, я прикажу тебе ударить меня?       Граф вскинул голову и замер, глядя мимо него. Ганя подошел к нему вплотную.       - Вот ведь как жалко. И хочется ж ударить, и прикажу даже, а не сможешь. Хочешь?       Граф молчал.       - Прикажу ударить меня, а больно будет тебе. Или нет, я не буду делать больно, сделаю приятно, приятно моему... - Он протянул руку и, мягко скользнув по его щеке вверх, вдруг схватил за волосы и с силой оттянул голову назад. - Я помню, о чем писал твой красный про тебя, я знаю, что с тобой делать. Я подпою мужиков, и они разложат тебя на столе. Хочешь? Рад ведь будешь. Ты боишься женщин, а я дам тебе то, чем ты уже давно не занимался. Сука турецкая! Конечно, по любви стосковался?       Он отпустил его.       Граф молчал. Избегая его настойчивого взгляда, чуть прищурившись, смотрел на покрасневшую, напряженную ненавидящим хрипом, танцующую перед ним шею. Ганя заметил это.       - Куда смотришь, сука? До моего горла ты не дотянешься. А вот я заставлю тебя просить. Ты будешь ползать у меня в ногах, но не так, как тогда, перед "волками", по приказу... Тогда тебе повезло, я даже не знал, что в моих руках! Ты будешь меня просить сам. Я тебя заставлю.