Все Круги Ада. Освобождение

Сафар вернул Графа не для того, чтобы все-таки убить его. То, что он его отпустил, не было минутным порывом. Еще перед тем, как Сеид рассказал ему историю этого человека, бей попал под его обаяние. Ненавидя внешне, они оба подсознательно тянулись друг к другу. При всем том, что происходило между ними, было уважение и почти инстинктивное взаимопонимание. Когда же Сафару стало известно, кто такой Граф на самом деле, ненависть исчезла. Ему и раньше доводилось наказывать людей подобным образом, и даже за много меньшую вину, и спагия никогда не раскаивался в содеянном. И как бы там ни было, по приказу или нет, но именно Граф был убийцей, именно его бюлюк-баша вспоминал в своих детских кошмарных снах, наполненных кровью и страхом. Тем удивительнее было, что он чувствовал угрызения совести после того, что сделал с невольником, и пытался хоть как-то искупить вину. Прежде всего, его следовало отпустить. И не только потому, что он больше не мог истязать Графа в подвале. Сафар узнал, что значила для него свобода и поэтому не оставил у себя, но именно отпустил, избавил, как ему казалось, от рабской зависимости. Он не прислушался к словам Сеида, что Граф не может быть свободным, и был изумлен, узнав, что тот вернулся к своему первому господину. В конечном счете, Граф сам так решил, и Сафар бы успокоился на этом, если бы ему не было известно, как тому тяжело у Сеида. Ведь не зря же раб попросил продать его спагие, зная, зачем тот его покупает. Значит, он предпочел все это, лишь бы не находиться у ученого. Придя к выводу, что Графу обязательно иметь господина, Сафар решил вернуть его себе и, формально став его хозяином, владея кестеком, постараться сделать его жизнь более сносной. Ему нравился Граф, он его жалел и хотел стать не просто владельцем, но другом. Да это ему казалось и естественным, так как бей всегда был одинок, при своем тяжелом характере ни с кем не мог близко сойтись, а к Графу его тянуло, да и тот симпатизировал ему. Главное, он его не боялся, а спагия привык внушать страх и ненависть, и это отталкивало его от людей. Все, казалось бы, хорошо, но эта идиллия не продлилась и двух месяцев. При всех чувствах, какие они испытывали друг к другу, оба не смогли изменить себя. Несмотря на то, что Сафар старался сблизиться с ним, держался на равных, Граф никогда не забывал, что он его хозяин, и всегда был насторожен и отчужден, а иногда не сдерживался и задирал господина как прежде. Сафар же, верный диагнозу, поставленному ему Графом, ничего не мог с собой поделать. Чем лучше он относился к невольнику, тем тяжелее было ему сдержаться. Граф был слишком беззащитен перед ним, чтобы можно было удержаться и не проявить над ним свою власть. И в этом виной был не только нрав спагии, так действовал на любого хозяина кестек, и Графу потом не раз приходилось сталкиваться с тем, как человек менялся, став господином. Кроме того, Сафар внезапно открыл в себе одну черту, и это открытие потрясло его и не давало ему покоя. Не зря этот человек не был женат. И не потому, что он был небогат, слишком занят или по причине своих садистских склонностей. Да, он не был способен любить, и все же не это так мучило его. Бея никогда не тянуло к женщинам, но он не задумывался над этим. И вот сейчас, все время имея рядом этого невольника, прекрасного, беззащитного и такого притягательного, он понял, что ему и не нужна женщина. Ему нужен Граф. Он полюбил его не как невольника или друга. И чем больше он пытался сдержаться и не тревожить его, тем труднее ему было скрывать свою страсть. И что больше всего ужасало бея, так это то, что чем больше он желал его, тем больше ласка отождествлялась с болью, а боль - с лаской. Властитель Смерти являлся пропастью, которая притягивала. А может, это было связано с тем наслаждением и мукой, которые бей испытал под активином благодаря Графу. Он не мог знать, что рядом с ним - Сатана, существо сверхъестественное, притягательное, от которого невозможно отказаться. Он будет не единственным, кто испытает на себе эту силу, мимо Графа невозможно было пройти. Но женщины, как правило, ожидали, когда он обратит на них внимание. Мужчины были агрессивнее, они добивались своего сами. В каком-то смысле Граф сам был виновен в этом. Он провоцировал одним своим появлением, его аура привлекала сильнее, чем любые ухищрения. К тому же, как чистая сущность, он обладал качествами обоих полов, поэтому оказывался притягательным даже для тех, кто никогда не заинтересовался бы подобным. И однажды это прорвалось. Сафар ударил Графа и уже не мог остановиться. И только когда осознал, что рвет на нем одежду, кусает его губы, лицо, шею, - замер. Граф не мог сопротивляться, но теперь, воспользовавшись паузой, прошептал: - Пожалуйста, не надо... Лучше как раньше, подвал... Сафар отодвинулся. Он не осмеливался взглянуть в сторону раба. Тот тоже не шевелился, ожидая. Наконец, бей справился с собой. - Прости. Я не хотел. - Я боюсь. - Я тоже. Мне не хотелось тебя пугать. Я пытался не показывать тебе... Но я больше не могу! Граф сел перед ним на пол, заглянул в лицо. - Господин, я не могу защититься, да, в принципе, и не имею на это никакого права... Но поверь, я понимаю, все это только потому, что мы рядом... Отправь меня в подвал, отдай аскерам, и ты поймешь, что больше тебе ничего не надо. Все, что сверх этого, - от лукавого. Тебе нужно не это. - Я люблю тебя. И никому не позволю к тебе прикоснуться. - Я не могу ответить тебе тем же. Я принадлежу тебе, и сопротивляться не способен. Но если бы у меня была возможность выбирать... - Я знаю. И слышу, что ты просишь. Этого не будет. Я не хочу тебя терять. И не хочу принуждать. Поверь, мне не хотелось, чтобы ты даже знал об этом, но я больше не могу бороться с собой! Что ты со мной сделал? Сафар не дождался ответа. - Я тебя люблю. И я понимаю, что это вызывает у тебя отвращение. Но, может быть, со временем, может, если ты попробуешь... Граф отшатнулся. - Нет! - Я не хочу тебя принуждать. - Но ты взял меня именно для этого. Я думал, ты опять отправишь меня в подвал, будешь истязать, убьешь... Оказывается, все будет гораздо хуже! - Я не могу убить тебя. И неправда, я брал тебя не для того, чтобы насиловать и мучать. Я не знал, что так получится. И забрал я тебя именно потому, что это Сеид тебя истязал. Граф разозлился и отошел от него. - Сеид меня не истязал. - Ты забыл, что я увез тебя из колодок? - И это ты называешь истязанием? Есть вещи гораздо хуже. Хотя бы Сеидов лабораторный стол. А это было просто представление! - То есть как? Ты хочешь сказать, что наказание было просто игрой? - Естественно. Все было рассчитано на тебя. - Но подожди. Я же видел. Тебя действительно пороли, и бич был настоящим, и кровь... Или, может быть, то, что ты уколол, делало тебя нечувствительным к боли? - Нет, в этом отношении все было по-настоящему. И бич, и соль, и активин. Он действительно обостряет чувствительность. Но Сеид, как правило, не наказывает меня таким образом. Для этого есть кестек. Или лабораторный стол. - В таком случае, что это значит? Как понимать твои слова, что все это было рассчитано на меня? - Сеид придрался ко мне за мелочь. Было важно, чтобы ты видел, как меня истязают. - Зачем? - Зачем? Я не хотел бы отвечать на этот вопрос. - Я приказываю. - Тебе это будет неприятно, господин. - Отвечай! Мне и так достаточно плохо. - Видишь ли, все дело в том, что тебе тоже ввели активин. Ты получаешь удовольствие, причиняя кому-нибудь боль или видя, как ее причиняют другие. Активин это удовольствие увеличивает. Но если ввести слишком большую дозу, то удовольствие превращается в отвращение. Это то же самое, что переесть меда. Ты понимаешь? - И что же? - Сеид, да и я тоже, хотели, чтобы причинение боли не было тебе приятно. - Зачем? - Ну... Сеид не хотел, чтобы ты опять истязал меня. И он, и я знали, что рано или поздно ты меня убьешь. Но смерть смерти рознь. - Я не хочу тебя убивать. - Рано или поздно ты это сделаешь. Ты не можешь бороться с собой. - И ты согласился на это? Ведь он ради этого истязал тебя не хуже меня, калечил твое тело. - Это не мое тело. Оно принадлежит тому, в чьих руках находится кестек. К тому же, с тех пор, как ага поменял мою органику, на мне не остается шрамов. Те, что есть, появились до того, как я стал вечным. Но не в этом дело. - В чем же еще? Что может быть важнее жизни и смерти? Впрочем, Сеид-ага говорил мне, что ты согласился мне принадлежать именно для того, чтобы я убил тебя. - Это к делу не относится. Главное, что наш эксперимент не удался. Я знаю, что ты боишься своих желаний, но ничего не можешь с ними сделать. Это болезнь, садизм, наслаждение от причинения боли. Я знаю, что ты мучаешься от этого, и хотел тебе помочь. Мы с Сеидом надеялись, что активин излечит тебя. Но не вышло. В принципе, я был к этому готов и не имею ничего против. Но я не знал, что все будет именно так. Я думал, ты просто ненавидишь меня. Сафар встал. - Я всегда подозревал, что здесь что-то не так. Я не хочу этого. И мне страшно, что я не могу этого не делать. - Это болезнь. Поверь, Сеид знает. Да и я многому от него научился. - Если это болезнь, то ее можно вылечить. - Нет. Если Сеид не может, то не может никто. У тебя это останется навсегда. - Но я не хочу! - закричал Сафар. - Я тебя люблю, а мне каждую ночь снится, что я подымаю тебя на дыбу. Я пытаюсь помочь тебе, а мне хочется тебя ударить. Я всегда, с самого детства думал о тебе. Я мечтал о мести, мечтал найти тебя и заплатить за все, что ты сделал мне и моей семье. По ночам, лежа в темноте, я представлял, что стану делать с тобой, как будет рваться и ломаться твое тело под моими руками. Я обдумывал каждое свое движение, чтобы не убить тебя слишком рано, но заставить испытать все возможные муки. Мне никогда никто не был нужен, меня не влекли ни женщины, ни мужчины, я не заботился ни о душе, ни о деньгах, и чин, наверное, получил только потому, что не боялся ни смерти, ни греха. Я был одержим тобой, желание отомстить заменило мне любовь, религию, убило все мои мечты и привязанности, не дав им даже родиться. Посмотри, я даже, сам того не замечая, уподобился тебе, такому, каким ты представлялся мне с детства. Всю жизнь у меня перед глазами стоял твой образ: бесстрашного и безжалостного, по колено в крови моих родителей и сестер, пьяного от смертей убийцы. Убийцы, посмотревшего тогда на меня такими глазами! Ты был ужасен, ненавистен, но, аллах, как ты был прекрасен! Как ненавидел я тебя! И как ненавидел я себя за то, что не мог забыть, как ты был прекрасен, не мог забыть твоего взгляда. Мой ангел смерти. Почему? Ты тогда посмотрел на меня, засмеялся и ушел. Ты ведь заметил меня, правда? Почему ты остановился, почему не убил и меня тоже? Насколько легче мне было бы теперь! Зачем ты оставил меня в живых?       - Я не помню. В то время мне приходилось убивать слишком многих, чтобы запомнить маленького мальчика. Меня держали на цепи и спускали с нее только посылая убивать. Возможно, я оставил тебя в живых из чувства мести. Если мне приказали истребить всю семью, речь наверняка шла о наследовании, и мне могло показаться хорошей шуткой оставить прямого наследника, который заявит о своих правах не сразу, а через годы, неожиданно для моего хозяина.       - Ты даже не помнишь меня! Ты, который с той самой ночи стал целью и смыслом моей жизни! А ты не помнишь меня. Я всегда желал тебя, желал твоей боли, твоей смерти, но я даже не представлял, что буду так желать твоей близости. С тех пор, как я узнал, кто ты такой, я не питал к тебе ненависти, я даже полюбил тебя, но никогда я с таким наслаждением не представлял себе, что могу с тобой сделать. Я не хочу этого! - Ты ничего не можешь с этим поделать. Это болезнь. И возможно, ты будешь больше причинять боль именно тем, кого любишь. Я это понял сразу, еще когда увидел, как ты убивал охранявшего меня халавуза. И я ни в чем тебя не винил. Поверь, я понимаю, как тебе трудно с этим бороться, и если хочешь, то я... в конце концов, я ко всему этому привык и я твой раб, моя обязанность облегчать тебе жизнь. Все что угодно, но любить тебя я не могу. - Я не сделаю этого. Я люблю тебя. И я не хочу... Граф стал на колени. - Господин, я не могу защититься. Но прошу, лучше подвал, лучше дыба, кол. Я буду долго умирать, тебе понравится. Ведь раньше тебе нравилось. - Нет! Нет! Нет! Я не хочу! - Сафар выскочил из комнаты, закрылся в своей спальне и зажал руками уши. Слова о дыбе, о подвале вызвали слишком яркие картины в его сознании. - Я не хочу, - повторил он сквозь зубы, - этого не будет... В этот день он не ужинал и не выходил из спальни, и Граф чем дальше, тем больше тревожился. Вечером он уже ходил у его дверей. Наконец, не выдержал и позвал: - Господин! Господин, позволь мне войти. Ответа не последовало. Граф подождал немного и толкнул дверь. Она не поддалась. Спагия не откликался. Несколько минут спустя невольник проник в спальню через окно. Сафар лежал у кровати в луже крови.