Все Круги Ада. Освобождение

На территории Румелии находилось мюльковое владение некоего чифликчи Сеида-аги. Оно состояло из нескольких поместий, но, как правило, владелец мюлька обитал в одном, своем любимом чифликте, где у него имелась богатая усадьба, прекрасный сад и нечто такое, что скрывалось от глаз посторонних. Право владеть мюльком заслужил у султана отец Сеида-аги, видный сановник при дворе. Сына же не привлекала придворная, сановная деятельность, он всецело отдался науке. О, Сеид-ага был не простым ученым мужем! Он не писал трактатов, не имел учеников, и вообще его наука сильно отличалась от общепринятой. Мало какой чифликчи его ранга имел такой райский сад, такую богатую конюшню, столько слуг и жен, столько драгоценных каменьев и золота. И всего этого он достиг уже к тридцати годам! Но какие диковинные, непонятные машины скрывались в укромных уголках его конака, какие таинственные вещи происходили в самых отдаленных комнатах! Но Сеид не любил рассказывать об этом. Да что там, не любил! Держал все в строжайшей тайне. Из множества его слуг посвящены в некоторые дела были только десять его телохранителей, которые всегда находились неподалеку от него, обладали бычьей силой, но имели один изъян: все были немыми евнухами. Эти меры предосторожности вызывали подозрения и страх, и конак чифликчи Сеида люди старались обходить стороной, тем больше, что чифликт был обнесен сплошной каменной стеной в два человеческих роста высотой. Однажды Сеид-ага, погруженный в свои ученые мысли, на ходу жуя сакыз, прогуливался по той части сада, которая находилась на территории сераля. Это был не столько полный, сколько массивный человек лет тридцати с немногим, с неподвижным, тяжелым выражением лица, привыкший к молчанию в своей лаборатории, спрятанной глубоко под землей в саду. Над чем он раздумывал, это, как и многое другое, никогда не было им раскрыто. Но, как бы там ни было, размышления эти не мешали ему, пусть и очень медленно, продвигаться по дорожке, а потом и заметить немного в стороне от нее красное платье одной из своих жен. Сеид свернул туда. Жена, - а это была Фатима, семнадцатилетняя девушка, совсем еще недавно любимая жена своего господина, место которой заняла еще более прекрасная женщина, - сидела на корточках, склонившись над чем-то, еще невидимым Сеиду. Когда же он неслышно подошел поближе, то увидел такое, что пробудило в нем страшную ярость. Под деревом, на траве безмятежно спал чужой мужчина. - Люди! - рявкнул Сеид. Фатима, вскрикнув, вскочила, спавший мужчина также поднялся, но было уже поздно: их окружили немые телохранители. - Что здесь происходит? - спросил Сеид, едва сдерживая себя. Фатима бросилась к его ногам. - Господин! Ее ужас говорил, что она виновна, и это еще больше разозлило мужа. Незнакомец стоял молча, казалось, напряженно глядя на чифликчи, но Сеид видел, что он чуть заметно оглядывается по сторонам, стараясь найти пути к бегству. Что ж, он подоспел как раз вовремя, чтобы раскрыть преступление, совершавшееся в его саду. - Отрубить голову! - приказал турок, указывая на мужчину, и, оттолкнув ногой Фатиму, добавил: - И отдать ей. Но не успел он произнести последних слов, как незнакомец прыгнул в сторону, всем телом толкнув стоящего справа от него евнуха с такой силой, что тот упал, а сам бросился бежать. Слуги последовали за ним. Сеид, не спеша, пошел к дому - все остальное должны были сделать без него. Вспышка гнева, испытанная им в первые минуты, уже улеглась. Жены не занимали в его жизни настолько важного места, чтобы портить из-за них себе кровь. А тем временем шла отчаянная борьба. Беглец носился по саду, пытаясь найти отверстие в заборе, через которое он проник сюда. Но ему это никак не удавалось, его постоянно гнали от забора, вглубь сада, пытаясь окружить. Один раз у его преследователей это даже вышло, но он сумел вырваться опять. Погоня продолжалась вот уже полчаса, и все безрезультатно - беглец спасал свою жизнь и это придавало ему силы. Несмотря на явное преимущество преследователей в количестве, поймать его никак не удавалось. Сеид-ага наблюдал за всем этим из окна дома, медленно перебирая теспих. Зрелище, проходящее сейчас перед ним, вызывало у него азарт, но чифликчи пытался заглушить его в себе молитвой: не здорово такое увлечение охотой на человека, ученый всегда должен иметь холодный, трезвый разум, к тому же он старался следить за тем, чтобы посторонние считали его благоверным, даром, что он не верил ни в Аллаха, ни в Иблиса. А беглец в это время совершил непростительную ошибку: у него была возможность вырваться к тому месту, где он проник в сад, но вместо этого ему пришлось свернуть в проход между забором, ограждавшим конюшню, и забором, разделявшим сераль и селямлик, в тот проход, что упирался в дом как раз под окном, из которого смотрел Сеид. Видно, все еще не веря, что попал в ловушку, пробежал в самый конец прохода и бросился к низенькой двери, находившейся в стене. Дверь была давно заделана изнутри, Сеид даже не помнил, для чего она предназначалась, и как беглец ни пытался открыть ее, дергая и толкая резную ручку, все его попытки оказались напрасными. Тогда он решил дотянуться до первого попавшегося окна. Но и это было бесполезно - они находились слишком высоко. А с противоположной стороны ага наблюдал, как прямо под ним, по покрытому темной тенью, падавшей от дома, квадрату мечется пленник. Наконец, он замер, прижавшись к холодной стене лицом, задыхаясь после долгого бега. Сеид не видел его лица, но более выразительную картину отчаяния вряд ли можно было представить. Теперь пленник понял безвыходность своего положения. Он оторвался от стены и медленно, чуть пошатываясь, пошел прочь от нее, навстречу телохранителям чифликчи. На ходу раскрыл ворот и снял шейный платок, готовясь встретить своих палачей; осторожно остановился на самой границе тени и солнечного света и стал неподвижно ждать уже неспешно подходивших евнухов. "Что ж, этот человек умеет не только бегать", - подумал Сеид, а вслух крикнул слугам: - Возьмите его живым. Услышав его окрик, пленник на мгновение обернулся к нему и сразу же внешний облик его изменился: исчезли покорность и отчаяние, он приготовился к обороне - попасть в руки чифликчи живым ему, очевидно, очень не хотелось. Схватка вызвала у Сеида и восхищение, и возмущение одновременно. Дело в том, что слуги не смогли взять пленника, пока не набросили на него сеть. Оправдывало их лишь то, что он мастерски орудовал ножом, а им, наоборот, пришлось попрятать оружие, чтобы в пылу боя случайно не лишить его жизни. Но это показало ученому, что он не ошибся в своем выборе. Еще наблюдая за погоней, он отметил выносливость и силу незнакомца. Схватка подтвердила его наблюдение. А ему нужен был сильный, здоровый человек. Человек, способный выжить там, где не посчастливилось уже почти двум десяткам. Теперь он стоял перед чифликчи и настороженно следил за каждым его движением. - Кто ты такой? - грозно вопросил ага, монументально восседая на миндере. - И что ты делал в серале? - Я меддах. Была ночь, мне негде было спать, и я не знал, что это сераль. - Почему же тогда рядом с тобой оказалась моя жена? - Я не знаю. Правда, не знаю. Я спал. - О да, собака не знает, что она делает, когда давит курицу! Но я поймал тебя! - Ты ли? - дерзко прищурился пленник. - Ты стоял у окна, пока твои собаки бегали за мной. Эта выходка разозлила Сеида, он бросил взгляд на преданного немого телохранителя, уже подавшегося вперед в ожидании приказа научить бродягу вести себя, но сдержался. - Убирайся, - кивнул слуге, вставая. Тот, не разгибая спины, вышел. Его взгляд подозрительно скользнул по пленнику: испытав на себе его руку, он не решался оставить господина с ним наедине. - Ты знаешь, что я с тобой сделаю? - Сеид подошел к нему вплотную, потом стал медленно ходить по комнате. Тот молчал, следя за ним блестящими глазами. - Твое имя? Молчание. - Ну хорошо, попробуем по-другому. Если ты говоришь, что не знал, где находится мой сераль, то наверняка не знаешь и того, кто я. Я - хозяин этого поместья, моим занятием является наука, единственно наука. В сокровищнице моего мозга, в моих бумагах, зверинцах и лаборатории хранится множество чудесных открытий, не ведомых, кроме меня, никому, чудес, над которыми человечество еще долго будет ломать голову. Но теперь для моих экспериментов мне нужен человек. Ты вынослив и силен, моим слугам было тяжело состязаться с тобой, среди них нет ни одного такого, как ты, я должен в этом признаться; на вид тебе чуть больше двадцати, твоя жизнь, твои силы сейчас в расцвете. Эксперимент предстоит смелый и тяжелый, но ты, я надеюсь, выдержишь. Я предлагаю: ты соглашаешься на операцию, подписываешь соглашение и после всего получаешь крупную сумму - я достаточно богат, чтобы осчастливить тебя. Всего этого никто не должен знать, но я говорю это тебе лишь потому, что у тебя только два выхода: либо согласиться на операцию, либо остаться без головы. К тому же я могу провести операцию и против твоей воли. Решай. - Зачем же тебе мое согласие? - На случай, если твои родные будут искать тебя. И тогда я хочу, чтобы на бумаге стояла твоя подпись, подтверждающая, что все произошло с твоего согласия. К тому же, после операции мне понадобится некоторое время, чтобы наблюдать за тобой. Будет лучше, если ты пойдешь на это добровольно, чтобы не пришлось постоянно держать тебя на цепи. Поверь, не очень удобно проверять, стал ли ты после операции лучше бегать, если у тебя на ногах будут колодки. У тебя нет выхода, я поставлю свой эксперимент, так или иначе. Но твое согласие даст тебе шанс разбогатеть безо всяких усилий и уже никогда не быть бродячим меддахом, ночующим в чужих садах. - Я должен подумать. - Что же тут думать? - воскликнул чифликчи. - Ведь в первом случае у тебя есть шанс остаться в живых. Оперировать я буду так или иначе, тебе выбирать, что будет потом: золото или смерть. - А если я останусь калекой, уродцем? - Ты так не хочешь этого? - Калекой остаться я не должен. - Тогда мы вместе решим, что с тобой делать. Это будет зависеть от степени повреждения. В случае удачи внешне ничего не будет видно, а если что-то не выйдет - ты просто сразу умрешь. Так что я уверен, что калекой ты не будешь. - Хорошо, - после долгой заминки кивнул пленник. - Я согласен. Ага подошел к стене и вернулся от нее уже со свитком в руках - замаскированный сейф тоже был одной из тайн его имения. - Как тебя зовут? - спросил чифликчи опять, давая ему пробежать листок глазами. - Дикий Граф. - Это кличка? - Конечно. - А имя? - Имени у меня нет. Руки развяжи. - Что? - Ты же хочешь, чтобы я подписал? Сеид не стал допытываться подробностей, отложив это на будущее. Граф подписался, и его освободили, показали ему его комнату, потом дали помыться, переодеться и сказали обрить голову. А вечером повели в лабораторию. Это подвальное помещение, защищенное от всяких внешних звуков и температур, действительно представляло собой чудо техники и человеческой мысли. Пол, стены, потолок его были покрыты белоснежным мрамором и зеркальным стеклом, отбивавшим свет так, что тени в комнате не было совсем, и множество раз повторявшем изображение операционного стола с разных сторон. Вообще-то он казался креслом, но высокая спинка его откидывалась и могла даже прогибаться вниз. Вдоль стен стояли приборы, опутанные яркой сетью проводов и сияющие всевозможными экранами и сигнальными лампами. Для чего предназначался каждый из них, знал только ага. Вся эта техника для того времени казалась невероятной. Становилось ясным, что скрывал чифликчи. Даже само электричество, питавшее лабораторию, представлялось ничем иным, как делом рук ифрита. В этом фантастическом помещении раз и навсегда решилась судьба графа Станислава Пшегодского. Прошел месяц. Граф уже почти полностью оправился после операции, но Сеид время от времени осматривал его в своей лаборатории и все говорил о том, что надо еще подождать. Он сам не надеялся, что операция удастся. Пришлось повозиться, несколько недель Граф не выходил из операционной, мучаясь нестерпимой болью, начинавшейся с головы, но с каждым днем уходящей все дальше, вниз по телу. Ему не было известно, что за операцию он перенес, что значила эта боль. Только потом ага объяснит ему, что это из крохотной коробки кестека, помещенной в его мозг, росла вторая нервная система. Искусственные волокна пронзали его тело, проникая в самые отдаленные части. Это был период, которого еще не пережил никто. Потом боль внезапно исчезла, и пациенту было позволено выходить в сад. Предстояла вторая операция, для того, чтобы эксперимент был полностью завершен. И Граф ждал. Все это время он безвыходно жил в поместье Сеида, повадился в его библиотеку и с увлечением читал научные трактаты, даже пытался по мелочам помогать в некоторых экспериментах, проводимых турком. Сеид поощрял его увлечение, ведь он, в отличие от Графа, знал, что тот находится у него не временно, и строил в связи с ним большие планы. Ага действительно был неординарным человеком. У него в мюльке редко бывали гости, а те, что заглядывали, никогда не попадали во множество комнат дома, обставленных далеко не обычно. Во времена Сеида никто в Турции не подражал европейской культуре, а обстановка в его доме была не просто европейской, ведь в Европе еще не существовало таких вещей, как здесь. Сеид жил в будущем. Даже речь его была лишена каких бы то ни было восточных поговорок и восклицаний. Чифликчи обогнал свое окружение на много веков вперед, но ни с кем не делился. И Граф бы насторожился, если бы задумался, почему ага позволяет бродить ему по всей мужской половине поместья и так охотно раскрывает свои тайны. А дело было в том, что его никто не собирался отпускать. Он уже успел завоевать в глазах турка расположение как умный и способный в сравнении со многими смертными человек. Сеид намеревался сделать его своим учеником и ближайшим помощником. Но только тогда, когда полностью покончит с экспериментом, проводимым над ним. Раскусив его нрав, он не собирался говорить ему о том, какая именно операция проделана над его мозгом, так как обоснованно опасался осложнений. И они последовали.