Все Круги Ада. Освобождение

      Так Граф опять попал в руки муаллима. Турок очень скоро поставил его на место. Он злился на учителя, устраивал истерики, пытался потихоньку курить, но тот быстро пресек все это. Граф по-прежнему боготворил своего муаллима, по-прежнему преклонялся перед ним, но что-то заставляло его избегать Ахмеда, прятаться, искать одиночества. Он приходил на берег, садился у своей лодки и даже думать не мог. Пусто. Темно. Плохо. Граф чувствовал, словно что-то потерял или забыл. Важное, нужное, оно лишало смысла всю его жизнь. Смысл... Он не сумел найти смысла... Смысла в том, что светит это солнце, что плещет это море, в том, наконец, что он существует. Зачем это море? Оно рождает и губит, это колыбель миллионов живых существ, но это и их убийца. Сотни, тысячи существ рождаются, размножаются, мучаются и умирают. Зачем? Что получают они в результате своего существования, кроме этой смерти? Их путь - только история, интересная для наблюдающего. Сказка, игрушка господа. Жить больно, Граф это знал. Очень больно. Так ради чего эта боль? Ради того смеха, когда он пытался умереть? А не проще ли просто не жить? Жизнь - это боль, страдание, голод, зло, разочарование, вечная попытка поймать что-то неуловимое. Жизнь - это проклятие. И солнце греет и освещает все это, покровительствуя и злу, и добру в равной мере. А не лучше ли, чтобы оно угасло? Граф осознал это раньше Шекспира. Вечный холод и тишина... Ведь этим все кончится, так зачем же ему не настать сейчас? Зачем начинается жизнь, если она исчезнет бесследно, затеряется среди миллионов жизней других, таких же ничтожных существ? Жизней, которые хотят расти и множиться, и для этого пожирают других и пожираемы ими; жизней, которые имеют лишь одну цель - цель выжить и уничтожить конкурентов на жизнь, выжить и произвести потомство, жить - и умереть? Какова причина всего этого? Желание господа? Что это за бог, что желает смотреть на эту муку и грязь, что упивается жалкими потугами и напрасными стремлениями мимолетных, призрачных существ? Если это - жизнь, то не лучше ли ей исчезнуть? Граф чувствовал, что ему чего-то не хватает. Он словно жил, но как-то не так, не в полной мере, не там и не тогда. Словно пытался дышать под водой, забыв, что рожден на суше. Жизни, которую он видел, которую узнал, ему было слишком мало, чтобы жить. И в то же время слишком много, потому что она была другой, не такой, какой он мог бы довольствоваться. И эта боль, непреходящее ощущение не того, сопровождало каждую минуту, каждое его дыхание. Однажды к нему подошел и сел рядом Ахмед. - Может, ты объяснишь мне, что с тобой происходит? - Не знаю. - За что ты возненавидел меня? - Тебя? Я не могу тебя ненавидеть. Ты дал мне жизнь, новую жизнь, ты сделал меня таким, какой я стал. Я люблю тебя как отца. Больше у меня никого нет. Ты меня спрашивал, почему я от тебя не защищаюсь. Я никогда не смогу защищаться от тебя. Жизнь, которую я сейчас живу, дал мне ты. Она принадлежит тебе. Как я могу тебя ненавидеть? - Ты убил эфенди? - Да. И знаешь что... Там, стоя над ним, я понял одну вещь. То, что лежало передо мной, уже не было моим врагом. Труп. Еще живой, теплый, но уже не существующий. Кусок мяса, что со временем остынет, станет разлагаться, испускать зловоние, течь гноем, пока не растворится вообще. Минуту назад он был человеком. Пусть подлым, жестоким, но человеком! Мыслил, любил, дышал... А я одним движением убил его. И это все? Ради этого он родился на свет? Страшно умирать вот так, бесполезно и ненужно. Но ведь должна же быть хоть какая-нибудь цель? Зачем господь посылает нас на эту землю? Неужели только для этого? Из земли вышел и в землю ушел. Или цель этого круговорота в самом его вращении? Зачем? Завершится мой крохотный отрезок, и я так же уйду, никому не нужный, забытый? Для чего? Значит, все мои желания, чувства, гордость, любовь, унижение - все временно, бессмысленно? Что бы я ни чувствовал, кем бы ни был - монахом или убийцей - все равно превращусь в кусок мяса. Мертвый, бесполезный. Неужели все слово "человек" заключается лишь в том, что мясу даны чувства? Я католик, Ахмед, у меня есть душа. Это она виной всему. Она говорит, что я человек и мне нельзя быть животным, она показывает мне, что унизительно, а что может удовлетворить мою гордость, она руководит моим телом, и счастье мое возможно лишь до той минуты, пока она с ним. Но любой может отнять ее у меня! Не надо мне рая, я хочу быть счастлив на земле, любой ценой, любым способом! Я хочу, и пусть потом мне придется идти в геенну. Я хочу жить, Ахмед, любой ценой жить! - И ты именно для этого рвал себе вены, вешался, травишься теперь? - Спросил Ахмед, внимательно глядя на него. - Да. Я убивал себя потому, что люблю жизнь и не хочу, чтобы она была такой. Я не хочу быть игрушкой, не хочу быть рабом. Я словно чужой здесь, эта жизнь - не та, какой она должна быть. Это не жизнь, должно быть что-то другое, я знаю. Я боюсь ее бессмысленности, ее кратковременности, временности. Я боюсь времени, Ахмед. Оно словно рвет меня на части, с каждой минутой уносит часть меня, делает мое существование невыносимым... - Ты болен, тебе надо отдохнуть. Это часто бывает с теми, кто в первый раз убил. Ты напуган... - В первый раз? Это ты про эфенди? Да что ты знаешь! Первый раз! Сколько времени прошло с тех пор, как мы расстались? Дело не в убийстве. И я не напуган. Мне понравилось убивать. Никогда я не испытывал большего наслаждения. И я не смог отказаться от него. Не захотел. Знаешь, сколько за это время я успел испытать его? Бродяги, купцы, продажные женщины... Кровь у всех одинаковая, я это увидел. Для того, чтобы убить, не нужна даже ненависть. И я не был напуган ни тогда, ни теперь. Я разочарован. - Ты... убивал?! - Да. И не раз. - Просто так? Первых встречных? Но почему? Разве этому я учил тебя? Как мог ты так предать все, что я пытался в тебя вложить? - Не знаю, как все это выразить... Я столько наговорил тебе, но и это тоже все не то, не такое... Я сам не знаю, что со мной, чего мне надо, что я ищу... Я словно что-то забыл, забыл даже чувства и слова, способные их выразить... Ты считаешь меня сумасшедшим? Граф встал и отошел в сторону. И вдруг что-то прорвало в нем, и он закричал: - Не могу я так! Понимаешь, не могу! Все вокруг меня не то, все причиняет боль. Я устал! Устал! Мне все, все опостылело! Я ненавижу! Тебя! Себя! Море, траву! Все! Я ненавижу эту жизнь... Он в ярости стал топтать ногами какой-то мелкий кустарник, что рос тут. Потом упал, закрыв лицо руками, сотрясаясь от лишенных слез рыданий. И, лишь немного придя в себя, смог заговорить. - Понимаешь, устал... Жить устал. Я не знаю, зачем я живу. Я не хочу жить! Небо не приняло меня, а я ненавижу жизнь! Это не то. Не мое. Я двадцать лет прожил, ожидая, что все это изменится, я пытался изменить себя. Но чем дальше, тем только хуже. Я устал. Встретив тяжелый взгляд Ахмеда, опять спрятал лицо. Потом вскочил. - Я буду курить опий! Буду! Слышишь? И ты не запретишь мне этого! Не запретишь! - Сон - это не жизнь. - И ты говоришь это мне? - Все это от твоего упрямства и гордыни. Если ты постараешься... - Ты дал мне новую жизнь, и она принадлежит тебе. Но ты не можешь дать мне нового меня! Зачем ты пытаешься меня переделать? Кто я для тебя? Глина, из которой можно лепить? Я не хочу быть глиной! - Каждый из нас - только песок пред Аллахом... - Но не я. Я не хочу. - Я повторяю, тебе мешает только твое упрямство. И опиум. - Оставь меня! Граф убежал. Сел на свою лодку и уплыл в море. Просто так, чтобы никого не видеть. Он действительно не знал, что с ним происходит. Лишенный памяти, Сатана все же не мог не чувствовать чуждости и враждебности временной сферы. Унижение затронуло его больше, чем могло затронуть любого человека, потому что он обладал гордыней Князя. Насилие, сотворенное над ним в подвалах эфенди, казалось ему тем более отвратительным и ужасным, что он, как чистая сущность, носил в себе брезгливость и отвращение к плоти. Отправления собственного смертного тела были ему неприятны, потому Граф желал уйти в монастырь, очиститься от всего телесного, бренного, греховного. Что же говорить о том, как воспринял Сатана надругание над его телом и достоинством насильников, когда чужие, грубые тела вторгались в него, оскорбляли своей грязью и похотью, отнимали чистоту? Более того, уверенный, что он человек, воспитанный как человек, в человеческой морали, поверженный Властитель Смерти пугался своих собственных склонностей и порывов. Он был научен, что убивать и ненавидеть - грех, знал, что его желания, чувства, гордыня - что-то неестественное, но ничего не мог поделать со своей природой. Потому что в глубине остался все тем же Князем Тьмы. Но то, что раньше было для него естественным и само собой разумеющимся, теперь, в человеческом естестве, стало преступным. И потом всю свою человеческую жизнь Граф будет убивать, ненавидеть и подавлять всех вокруг себя, не сможет отказаться от этого, но с сознанием, что это зло, грех, провинность, будет стараться избавиться от своей мнимой ущербности. Он станет сам себя судить с человеческих позиций. Поэтому, спустя века, "волк" подпустит к себе Игоря и попытается все ему прощать, поэтому будет удерживать себя и учиться уживаться с теми, кто являлся его врагом. Но это же отношение к себе заставит Графа и пытаться перестроить окружающих, создавать "волков", перевоспитывать Федора, чтобы доказать себе, что он ничем не хуже остальных, что он сродни всем прочим, только может это осознать. Страх перед своей природой и воздержание заставляли его обращать свою страсть разрушения на себя самого, потому что голод смерти, пусть неназванный и непонятый, требовал утоления. Тем более, что Князь попал сюда, в смертный мир, в период, когда ненавидел и презирал себя, когда был разочарован во всем мироздании, а главное - в своих силах и способности быть свободным. Сатана стал человеком в момент, когда со всей страстью своей ненависти желал самоуничтожения. Граф не мог помнить его, но подсознательно это стремление неистребимо присутствовало в нем. В грядущем, проходя через все круги искупления, уготованного ему Творцом, Граф будет бояться и ненавидеть своих мучителей, бунтовать, ведомый неизмеримым свободолюбием и гордыней Сатаны. Но ни к кому он не будет так привязан, как именно к ним. Граф сам не осознавал, что те, от кого ему следовало бы бежать на край света, давали ему самое необходимое - утоление его ненависти к себе и чувства вины. Князь, запертый в человеческом теле, всегда будет стенать, как несправедлива и плоха его жизнь, не поймет, что сам желает, чтобы ему было хуже. Он не наслаждался болью и унижением, но удовлетворял с их помощью свою ненависть и презрение к себе. Это было сродни садизму. Но именно поэтому, как только его отношения с Ахмедом обострились, привязанность к нему Графа сменилась обожествлением муаллима, и чем больше боли причинял ему турок, тем самоотверженнее относился к нему Граф. Но Ахмед тоже не мог понять этого. Да, он замечал в Графе некоторые отклонения. Скорость, с которой Бешеный освоил науку борьбы, потребовавшую от самого турка много лет, была феноменальной, напряжение, глубина его духа притягивали и выдавали в нем человека неординарного. Но эта же натура, так вначале привлекавшая Ахмеда, теперь выводила его из себя. Ему не удавалось сделать из Графа то, что хотелось, и он не мог простить этого ученику. Вернулся Граф поздно ночью. Из открытой двери его лачуги лился свет. Значит, Ахмед еще не спал. Граф втащил на берег лодку и пошел домой. Когда вошел в лачугу, Ахмед сидел у очага и подкладывал уголь в огонь. Гяур сел рядом с ним. Тот, даже не взглянув в его сторону, встал и вышел. Через несколько минут вернулся с кальяном в руках и положил его перед Графом. - На, кури. Я ошибся в тебе. Очень. И ушел. Граф некоторое время тупо смотрел на кальян, потом схватил и швырнул его в огонь, выбежал на улицу и бросился за Ахмедом. Он спотыкался, падал, но вставал снова. Наконец, догнал. - Ахмед! Ахмед! Постой! Вернись! Прости меня! Тот не обращал на него внимания. - Я прошу тебя, муаллим! Я сделаю все, что пожелаешь, я буду таким, каким ты хочешь. Ну, хочешь, я стану на колени? Муаллим, - застонал Граф. Обогнал его и опустился перед ним на колени. Тут Ахмед остановился. - Не смей меня так называть! До тебя не дошло ничего из того, что я говорил тебе. Щенок! За своей гордыней ты не видишь ничего и никого. Мне жаль, что я когда-то вернул тебе жизнь. - Забери ее, Ахмед, но не бросай! Ахмед! Турок обошел его, будто пень, и пошел дальше. А Граф так и остался стоять на коленях. Потом упал лицом в песок и заплакал. В ту ночь он потерял самое дорогое, что у него было.