Все Круги Ада. Освобождение

      Около месяца Пшегодский еще посещал вечера, вызывая в кружке порой восхищение, чаще - раздражение. Но вдруг пропал. Никто не видел его ни на вечерах, ни в городе вообще. Пустили слух, что он уехал за границу, потом - что пошел на фронт. О графе уже забыли, когда стало известно, что ведется процесс над Пшегодским. Новость эту принес Василий Никанорович. Он сам видел его на заседании суда, и ошибиться не мог. Оказалось, что это не аристократ, а бродяга, убийца по кличке Граф, лидер банды, называвшей себя "волками". Такая новость произвела сенсацию в кружке. Ольга Андреевна была в шоке: как она могла так ошибиться и впустить в свой дом преступника? А ведь все говорило об этом... Банда "волков" совершала смелые и удачливые налеты на места, где водились деньги, обирала поздних прохожих и единственное, чем отличалась от всех портовых банд, так это своей невероятной дерзостью и таинственностью. Да еще все побережье вдоль города она объявила своей территорией и когда выходила на ней на "охоту", нападала на всякого, кто встречался по пути. Жестокость, с которой она убивала своих жертв, уже не первый год заставляла полицию города сбиваться с ног, но как ни странно, долго никого поймать не удавалось. Они налетали внезапно и так же внезапно исчезали, растворяясь в рядах прохожих, не любили большого скопления людей и вне налетов жили обычной трудовой жизнью, об их деятельности не знали даже члены их семей. Трудности для полиции создавало и то, что они были абсолютно независимы от прочего уголовного мира, и информаторы помочь здесь не могли. Да и сейчас взяли только одного Графа, почти случайно. Его выследили с помощью рыбаков, которым "волки" очень досаждали. Граф являлся злым демоном, или просто хотел, чтобы его таковым считали. Маньяк, фанатик, он без раздумий был готов перерезать глотку любому человеку (почему-то именно перерезать горло, но другого способа он не применял). Главным оружием его был страх, который он внушал окружающим, и в первую очередь - своей же банде, жестокостью и необычностью поведения: никогда нельзя было догадаться, что он предпримет в следующее мгновение. "Волки" должны были исполнять любую его прихоть, иначе каждый, кто осмеливался ослушаться его, был жестоко избит, а может, и убит, а так бить, как бил Граф, мало кто умел. Он составил для своих "волков" нечто вроде кодекса, которому требовал подчиняться так же слепо, как подчинялся сам. Тому, кто попытается уйти из рядов "волков" или поднимет руку на вожака безо всякого на то права, Граф собственноручно перережет горло; за мелкие провинности он просто избивал. Что же касается его самого, то за свою власть он, по собственному его выражению, "платил": если он совершит какое-нибудь, пусть самое мелкое нарушение своих законов, то "волки", пользуясь этим соглашением, могут сделать с ним все, что угодно - он отдавал себя в их руки сроком на одну неделю; по истечении этой недели они должны будут отпустить его, если не убьют до этого. В любом случае он сопротивляться не будет. Уже по одному этому было видно его сумасшествие. Нельзя поверить, чтобы он надеялся на что-нибудь хорошее от них - ненависть "волков" была ему отлично известна. Рядом с ним их держали только прибыль и страх. Поговаривали, что набирал он их насильно, и каждый день они зависели от прихоти этого крайне неуравновешенного и жестокого человека. Естественно, что они только и ждали, когда он оступится. Заключить такое соглашение... Нет, даже прийти в голову такое могло только маньяку. Выяснилось, что он часто наведывался в одиночку в город и убивал ни в чем не повинных прохожих - просто так, для развлечения. Иногда «волк» делал это возвращаясь с вечеров у Ольги Андреевны. Потому и вычислить его оказалось так трудно, что мотивов для убийства не было никаких. Ко всему этому нужно прибавить, что они постоянно совершали нечто вроде ритуала, "охоты": выбирали жертв и вызывали их на поединок. Но дрался Граф только один - сколько бы ни было противников, "волки" только прикрывали пути к отступлению, а потом добивали. С силой и способностями вожака такой ритуал превращался в жертвоприношение - он всегда выходил победителем и никогда не оставлял в живых своих противников. Отказаться от такой охоты на "своем" берегу Граф не мог - это означало нарушение одного из законов, придуманных им же самим, а что его ждало за это, уже известно. Осторожно, медленно, он сам подводил себя под нож. Трудно понять то наслаждение, которое он испытывал, унижая других. Ставить людей перед собой на колени, топтать их ногами доставляло ему необъяснимую радость. Всегда и всюду он причинял боль, кажется, другого языка, кроме языка боли, для него не существовало: он издевался над другими, издевался над своими подручными, а когда у него требовали за это плату, был готов отдать свою жизнь. Когда же ему напоминали о странности его поведения, Граф зло смеялся: вам-то что? Не ходите по моему берегу - вас никто не тронет, что же касается меня, то предоставьте эту заботу мне одному. Это был очень гордый человек, но гордый болезненно. На суде он держался вызывающе, не назвал ни одного имени и всячески выгораживал своих сообщников, зато спокойно, даже бахвалясь, перечислял свои злодеяния. К ним прибавилась и смерть двух служителей закона, погибших, когда его брали, но сообщение об этом вызвало у него еще одну ухмылку - и больше ничего. Правда, говорили, что все было не так, он просто заявил, что не помнит всего сделанного им, но позволяет вешать на него все дела, которые им надо списать. Никто не знал, кто он на самом деле и откуда пришел, при нем не было абсолютно никаких документов, где он жил так же оставалось тайной. Подсудимый отказался давать такие показания, и вытянуть их из него оказалось невозможно. Самым невероятным было то, что Граф сам требовал себе смертной казни, когда же его объявили психически больным, пришел в ярость и стал добиваться опровержения медицинского заключения, закатывал скандалы, буйствовал, пока не добился своего. Даже в тюремной камере он не утратил своей поразительной способности внушать страх и заставлять людей подчиняться его воле. Неизвестно, что было тому виной, припугнул ли он или подкупил врача, которому, как говорили, не позволял даже подходить к себе, но, в конечном счете, вышло так, что врач в частных разговорах выражал полную уверенность в его помешательстве, но в бумаги занес, что он абсолютно здоров. Это нашумевшее дело закончилось тем, что Графа осудили на пожизненную каторгу. "Волка" угнали по этапу, и отшумели, забылись страсти, так бурно разыгравшиеся по этому делу; жизнь, как обычно она это делает, не остановила своего хода ни на минуту, и успела уже отмерить два года, когда вдруг поползли слухи, будто Граф вновь объявился на своем берегу и взялся за прежние дела. Оксана шла к отцу. Вот уже несколько лет они жили раздельно - при лазарете не было лишнего помещения для дочери врача, и Андрею Петровичу приходилось снимать для нее комнату отдельно, в домике на берегу. Можно было бы снять квартиру поближе, но домохозяйка была хорошо знакома им и в ее лице девушка почти обрела вторую мать. Каждый вечер Оксана ходила наведать отца, а так как она была настоящим дитям природы, любившей солнце, ветер и море, такое положение дел не казалось ей чем-то неудобным. В день она могла видеть отца по несколько раз. К городу можно было пройти двумя путями - по дороге, вьющейся поверху, через горы, или берегом, по довольно широкой песчаной отмели. Еще два года тому назад Оксана ни за что не пошла бы по берегу - она хорошо помнила, как ее пугали рассказы подвыпивших рыбаков о каких-то "волках", считающих эти места своими личными владениями, она знала девушку, утопившуюся после того, как побывала в их руках. Но теперь здесь было спокойно, а идти босиком по мягкой и теплой воде, с шуршанием скользящей по гальке и пустым ракушкам, куда приятнее, чем дышать пылью верхней дороги. Сюда трудно было попасть как сверху, так и с моря - мешали камни, в беспорядке разбросанные по песку и уходящие в темную воду, этот отрезок берега был чем-то вроде природного коридора, люди редко встречались здесь, и значит, можно было выкупаться. Кто-кто, а Оксана не упускала такой возможности. Еще подростком она была "своим пацаном" среди уличных мальчишек и у многих будила тайную зависть в душах, когда выказывала ловкость и отвагу, необыкновенную не только для слабого, но и для сильного пола. Мало кто из сверстников мог заплыть так далеко в море и забраться так высоко в горы, как эта девчонка с длинными русыми косами и большими голубыми глазами, широко и задиристо открытыми в белый свет. Принадлежащая к классу господ, но с неистребимой тягой к природе и свободной жизни, она поначалу встретила недоверие и недоброжелательство в компании детей рыбаков и уличных торговок. Но, лишенная всяких сословных предрассудков, кокетства и даже в некоторой степени женственности, она сумела добиться не только их доверия и расположения, но даже и уважительного отношения к себе. Эта маленькая дикая "панночка" дралась с мальчишками, лазила по горам и ловила рыбу, ничем не уступая беспризорной ребятне, часто приходила домой с ободранными, исцарапанными руками и ногами, в рваном платье и даже с синяками. Вопреки увещеваниям старших сестер Андрей Петрович потакал ей во всем. Он принадлежал к тем либералам, которые не участвуют ни в каких обществах и собраниях, даже не интересуются политикой, а просто и естественно делают свое дело, видя вокруг себя не господ и бедных, угнетенных рабочих и крестьян, а просто людей, у каждого из которых были свои неприятности и проблемы, но, в общем, абсолютно одинаковых. Вот почему еще в юности он отошел от своей семьи, с ее дворянским гонором и положением в обществе, женившись на простой мещанке и пойдя работать врачом в маленькую пригородную больницу. Причем, для него это не было каким-нибудь жестом, протестом или демонстрацией своих политических убеждений, на все увещевания родных он просто спрашивал: почему? Почему я не могу так поступить? Что в этом неестественного, неприличного, возмутительного? Родные и прежние знакомые давно считали его пропащим, опустившимся человеком и оставили в покое. Новый всплеск увещеваний и давления прошел еще лишь один раз, когда его уговаривали не губить девочку, не позволять ей водиться с нищими и носиться по округе без призора, а отдать в гимназию, воспитать так, как следует по положению. Были забыты даже безродная мать, которую семья не признавала до самой ее смерти, причуды и неприличное поведение отца - на кон стала честь семьи. И опять Андрей Петрович не протестовал, а спрашивал: а почему девочке нельзя делать то, что ей хочется, если она счастлива и здорова, живя на свободе, а не запертая в душных комнатах, рядом с тетушками, у рояля, вышивки, под пересуды и салонные сплетни? Он сам воспитывал и обучал ее и, хотя отсутствие женского воспитания сказывалось, вряд ли по уму и знаниям она уступила бы сверстницам, воспитанным в гимназиях и пансионатах. То же, что в семье она была единственной хозяйкой, сделало ее даже более взрослой и практичной, чем ее одногодки. И вот теперь Оксана была счастлива, когда весело шагала по песчаному берегу, вспугивая шустрых ящериц и похожих на гальку крабов. Искупавшись, она взобралась на ровную каменистую площадку, высоко поднявшуюся над морем. Солнце здесь грело еще сильно, и камни были теплые, словно живые. Оксана распустила мокрые волосы, подставляя их под последние лучи уходящего дня, и тут же теплый порыв соленого морского ветра подхватил их, бросил ей в глаза, разметал по плечам и камню. Она легла на краю, наблюдая за не утихающим морем, полным мягкого ожидания ночи. Все было тихо вокруг, ничто не прерывало безмятежного шума морского берега, и время, казалось, остановилось, застыло в неподвижности приморского, уже совсем не знойного воздуха. Клонило ко сну. Но вдруг эту идиллию прервал приглушенный расстоянием человеческий голос, затем, разбивая сон времени, ветер разнес протяжный крик: - Не-е-ет!.. Оксана, чуть было не задремавшая, вздрогнула и приподняла голову, оглядываясь в попытке отгадать, откуда доносятся эти звуки. Она увидела совсем недалеко внизу, всего в метрах двухстах от себя, группу человек в десять. Они стояли тесным кольцом и тихо переговаривались, из середины этого круга доносился более громкий, взволнованный голос. Но вот двое, с лопатами в руках, отошли в сторону и прямо на берегу принялись копать яму. Их место освободилось, и в просвет между спинами Оксана увидела стоящего на коленях человека. Видимо, кричал именно он. Человек этот что-то взволнованно и быстро говорил, резко жестикулируя руками, затем упал ничком перед одним и обхватил его колени. Но тот оттолкнул его ногой и немного отошел; потом обернулся и бросил какой-то короткий приказ копавшим. Очевидно, все они ждали, когда яма будет готова. Наконец, эта работа была окончена, круг сделался шире и в него вошел тот, что оттолкнул лежащего на земле. Наверняка, он играл здесь главную роль. Главарь подошел и за ворот поднял жертву, не размахиваясь, звонко - даже Оксана услыхала - ударил его по лицу. Бедняга отлетел, но его поддержали и вновь подтолкнули к бьющему. Главарь ударил еще раз. Это повторялось до тех пор, пока несчастный не упал на землю без движения. Тогда бивший отошел, отдавая неподвижное тело остальным. Они топтали его ногами, и издалека это походило на какой-то страшный ритуальный танец. Это были "волки", а тот, главный - Граф! Сомнений не оставалось. Тихо вскрикнув, Оксана в ужасе вскочила и собралась было бежать, но потом сообразила, что ее заметят и поймают, и залегла снова. Тем временем, избиение прекратилось, жертву подтащили к воде, окунули несколько раз, приводя в чувство, и бросили на песок. Он зашевелился, пытаясь отползти, но тут к нему подошел Граф, произнес что-то отрывисто и громко, наверное, чтобы смысл сказанного лучше дошел до избитого, ногой перевернул его на спину и, достав нож, запрокинул ему голову. Несчастный попытался вырваться, закрыться руками, но бесполезно - главарь стал коленом ему на грудь, неуловимым, наметанным движением полоснул по горлу и отскочил, спасаясь от тугого истока крови. Убитый еще бился в агонии, но его бросили в заранее приготовленную могилу и стали быстро засыпать землей; убийца же куда-то незаметно исчез. Оксана сначала этого даже не заметила. Оцепенев от ужаса, она наблюдала эту краткую и страшную трагедию, так неожиданно разыгравшуюся на ее глазах. Неужели "волки" снова объявились на этом побережье? И откуда мог взяться Граф, отосланный в Сибирь навечно? Сбежал? Или это его преемник? А что делать ей, если они захотят провести здесь всю ночь? Это ужасно! Отец подымет панику, ее станут искать... Самое страшное, если он отправится на поиски сам, один, и нарвется на банду. Но... идти сейчас нельзя - это означает просто выдать себя. Придется ждать, как это ни мучительно. Ждать! И Оксана замерла в томительном ожидании, осторожно следя за "волками". Внезапно сзади послышался шорох. Чувствуя, как сразу похолодело и оборвалось сердце, она вскочила и стремительно обернулась. Вызывающе улыбаясь, скрестив на груди руки, перед ней стоял сам убийца. Значит, он все-таки заметил ее. Но как? Ведь за все время ни разу не взглянул в ее сторону, а приподымалась она всего на одно мгновение! - Попалась, птичка! - тихим, вкрадчиво-мягким голосом сказал бандит. - Значит, подсматриваем? Сначала Оксане показалось, что земля уходит из-под ее ослабевших ног, и она вот-вот упадет прямо перед ним, но сумела совладать с приступом слабости, сила и злость поднялись в ней, злость отчаяния. Нет, она не сдастся так просто, будет защищаться до конца. Бандит громко и пронзительно свистнул, подзывая остальных. "Волки" бросили работу и помчались на зов. Их дисциплина поражала: все было так четко слажено и организовано, что, казалось, это солдаты, а не бандиты. Тем временем Оксана подсчитывала все шансы на спасение. Бежать было некуда: дорога перекрыта, сзади же - отвесный обрыв прямо в море. Здесь она нашла себе прочную ловушку... "Что делать? Что делать? - билось в ее голове. - Боже, какая я дура! И кто меня тянул идти сюда?" Главарь же пристально рассматривал ее. Простенькое ситцевое платьице, выцветшее и вылинявшее на соленом морском воздухе, густые, длинные волосы, русо спускающиеся до пояса, маленькие, сильные руки, сжавшиеся в кулаки... Он усмехнулся. Девчонка! И все же... Этот гордый и ненавидящий взгляд, казалось, смущал его. Он привык к ужасу и ненависти, а здесь был вызов, вызов загнанного животного, готовившегося к последней схватке. - Ну, что же ты? Иди сюда... моя девочка. - В это время послышались шаги, кто-то совсем близко позвал "Граф!", и он откликнулся: - Здесь! Подошли остальные "волки". Это были все молодые, сильные парни, обыкновенные приморские босяки, какими хоть пруд пруди. Некоторых из них Оксана даже знала в лицо - Ганю, Никитку... С Сашкой они даже вместе играли в детстве... Она никак не ожидала увидеть их среди "волков". Они стояли за спиной вожака и тихо переговаривались в ожидании зрелища - очевидно, такая сцена не была для них внове. Граф протянул к ней руку и шагнул вперед. - Иди, иди сюда... Оксана попятилась, не сводя с него настороженного взгляда. - Не подходи! - чуть слышно выдохнула она. - Ну, зачем же ты так? Иди ко мне, я тебе по-хорошему говорю. Ну? Ты сейчас упадешь. Действительно, отступать дальше было некуда - она оказалась уже на самом краю и остановилась. Главарь подошел почти вплотную, двигаясь осторожно и медленно, будто боясь спугнуть ее, хотел провести рукой по ее щеке, но девушка с силой оттолкнула его. И вдруг прыгнула вниз. Это было настолько неожиданно, что "волки" замерли, потом подбежали к краю. Кто-то тихо и протяжно свистнул, выражая свое удивление. Прыжок действительно был рискованным - внизу море с шумом разбивалось о камни. И на поверхности - никого. - Лихо? - спросил вожак и усмехнулся, будто представив кого-то из своих подручных на ее месте. - Ну, кто за ней? - Он скользнул взглядом по их лицам и не нашел глаз ни одного из них, но, как ни странно, не стал принуждать. - Ну, как знаете. - И, мягко оттолкнувшись, прыгнул вниз. Оксана спряталась в небольшом, низком карстовом гроте. О нем мало кто знал, так как в часы приливов его почти полностью скрывало море, даже и сейчас под ногами хлюпала вода, и было слышно, как она перекатывается по камню. Казалось, войдя сюда, попадаешь в колодец - все внешние звуки приглушены и отдалены, только где-то громко и равномерно капает вода. Оксану била дрожь. Она сама не помнила, как оказалась здесь и как не пошла на дно после пережитого испуга. С трудом отдышавшись и привыкнув к влажному сумраку грота, она почувствовала, что замерзает. Сюда никогда не доходило солнце, до сырого, спертого воздуха казалось, можно было, дотронуться рукой, и эта сырость сразу стала просачиваться в ее тело, делая холодным и тяжелым мокрое платье. Оксана тщательно отжала его и, уже немного успокоившись, стала выкручивать волосы. Но, обернувшись, испуганно вскрикнула: у входа в грот, прислонившись к камню, стоял Граф и, улыбаясь, наблюдал за ней. На этот раз, один. Увидев, что его уже заметили, вошел внутрь. - Вот где ты прячешься, птичка. Только уйти от меня трудно. Оксана бросилась от него, но он поймал ее за руку и притянул к себе. - Куда ты? Поговори со мной. Его руки крепко обнимали ее, вырваться действительно было невозможно. Он наклонился и стал целовать ее шею, но девушка уперлась руками ему в грудь и прогнулась назад, пытаясь отвернуться. Кричать бесполезно - кто здесь, в этой глуши, услышит? Разве что "волки"! Между ними завязалась борьба. Оксана напрягала все силы и вспоминала все самые сильные ругательства, какие знала, Граф же забавлялся - он не спешил, развлекался. И тут ее рука наткнулась на нож - "волк" всегда носил его с собой. Не раздумывая долго, она выхватила его и ударила бандита - ей удалось сделать это одной рукой, так как лезвие ножа выскочило само, стоило ей только сжать колодку. Граф тут же выпустил ее. Не злость, не боль, а изумление отразились в его глазах - казалось, он ждал чего угодно, но не этого. Девушка не стала дожидаться, когда он придет в себя, бросила нож и побежала. Но ее никто не догонял.