Все Круги Ада. Освобождение

       ... Впервые Игорь увидел его на одном из вечеров, устраиваемых его теткой. Он с превеликим удовольствием не ходил бы на них, ему было до тошноты скучно слушать разговоры людей, свято уверенных, что своей болтовней они делают что-то сверхполезное и нужное для общества, либералов большого света, сходившихся поговорить о своих делах. Или Игорю попался такой неважный кружок, или все они были такие, но, собираясь, эти особы были заняты, скорее, собой, чем чем-то другим. Сначала он, думая, что находится в кругу людей, с мнением которых был вполне согласен, пытался высказать свою точку зрения со всем свойственным ему молодым пылом, но его мягко и вежливо замяли - молод еще, более опытных должон слушать. Да если бы за ним и осталось право голоса, то пользы набралось бы не больше: сплошь были одни бунтарско-дозволенные разговоры, до дела, настоящего, горячего дела, к которому он так рвался, не доходило. Здесь каждый пытался показать себя, считая, что только он и говорит толк, и поэтому все здесь произносилось с важным и значительным видом. В разговоре участвовали и женщины, которые, правда, говоря о бедственном положении России, почему-то кидали томные взгляды на соседа, сидящего неподалеку. Хозяйка, Ольга Андреевна, важная барыня бальзаковского возраста, полная, в сером, старомодного покроя платье, с такими же бесцветными волосами и лицом, собирала близких себе по духу и характеру людей. Из них всякий любил и уважал друг друга, тем более каждый любил и уважал себя. Говоря по чести, это был все тот же светский салон, исполненный прочной аристократической скукой; сюда и приходили-то поскучать, на людей поглядеть да себя показать. Нет, Игорь с удовольствием не ходил бы сюда, если бы не мать, настаивавшая, что он, как единственный, а значит, благодарный и любящий наследник Ольги Андреевны, обязан оказывать ей внимание. Он с чистой совестью мог бы прожить как без тетки, так и без ее наследства; Игорь не был нищим, того, что у него имелось, вполне ему хватало, к тому же, в недолгом времени он надеялся получить практику врача. Но мать его, женщина с довольно деспотическими наклонностями, категорически заявила, что сын просто обязан бывать там, применив при этом все родительские способы шантажа. И он уступил ей, как уступал довольно часто, не потому, чтобы имел слабую волю, но просто любил ее. Любил, но не уважал. Слишком уж разными были их мировоззрения. Игорь покорно отбывал свою мучительную повинность, садился где-нибудь в углу и смотрел на дружно равнодушную ко всему компанию, изредка с кем-нибудь переговариваясь, пряча зевки и подумывая с ужасом, сколько времени он теряет зря. Как хорошо было бы заниматься сейчас в своей комнатушке или спорить с товарищами! Но куда там, нельзя. Здесь все отлично понимали, зачем он сюда ездит, но равнодушное к нему отношение было следствием совсем иных причин: кому нужен небогатый молодой человек, не способный ни составить приличной партии для дочери или сестры, ни оказать помощи в карьере, да к тому же вечно пытающийся перевести нормальную светскую беседу на крамольные темы. Однажды Ольга Андреевна так ему и заявила: - Послушай, милый Игорек, ты бы лучше помолчал да послушал умных людей. И не смотри на Василия Никаноровича волком - он с тобой на одной лавке в гимназии не сидел, имей уважение. - Но он же городит чушь! Как можно, чтобы... - Помолчи! - с сердцем оборвала его тетушка и пошла к тому самому Василию Никаноровичу, опасаясь, что он слышал слова строптивого племянника. Нет, Игорь с удовольствием не ходил бы сюда. Но однажды этот тихий омут всколыхнуло нечто чужеродное и необычное. Человеком этим был граф Станислав Пшегодский. Пшегодскому можно было бы дать лет двадцать пять, хотя поговаривали, что он гораздо старше. Вовсе не похожий на поляка, каким был на самом деле, граф производил довольно спорное впечатление. Прекрасно сложенный, черноволосый, с матово-смуглой кожей, плавными и гибкими движениями, почти женственный, именно женственный, изысканно-небрежный, утонченный человек, каким он мог показаться в первые минуты, Пшегодский был красив, несмотря на кривой шрам, протянувшийся по его правой щеке. Говорили, что он получил его на дуэли. Впрочем, это все сплетни, а им верить не всегда следует. За хрупкостью его телосложения проглядывала сдерживаемая сила и уверенность движений; красивое, с капризным, но неясным выражением лицо оставалось мужественным и надменным. Чуть раскосым черным его глазам позавидовала бы любая женщина. Но это было только первое впечатление. Эти прекрасные глаза и отталкивали сильнее всего. В них чувствовалась удивительная глубина, но ее как бы закрывала настороженная стальная заслонка, не допускающая в эту глубину. Он никогда первым не отводил взгляда, защищенного этой неуязвимой броней, нагло рассматривал человека, как бы оценивая, выискивая слабое место. В его манере выражаться явно проглядывало намерение оскорбить, уязвить собеседника, он постоянно поддразнивал и говорил дерзости и колкости; сам голос его был вкрадчивым и мягким, он никогда не повышал его, но тем более слышались в нем твердые ноты, стоило ему только чем-либо не угодить. И еще одна особенность: он избегал заговаривать первым. Мог весь вечер просидеть в углу, молча наблюдая за гостями. Впрочем, это ему никогда не удавалось - слишком уж яркой звездой был граф Пшегодский на небосклоне таких вечеров. В этом человеке чувствовалась сила, он открыто и спокойно ставил себя выше всех, держался высокомерно и уверенно. Ясно, что это привлекать не могло. В нем было что-то циничное и злое, и рядом с изысканностью аристократа и ясно выраженным чувством достоинства стояла грубость. Благодаря этому никто не осмеливался оборвать его, как делали это с Игорем. Но он был чем-то вроде достопримечательности кружка Ольги Андреевны, полезным и завидным членом его организма, вносившим оживление и приятно будоражащим нервы. Впервые Игорь внимательно взглянул на него, когда случайно услышал одну беседу. Граф Станислав сидел за столиком в углу рядом с молодым человеком и сжимал в поднятой и поставленной на локоть узкой, холеной руке ножку бокала. Молодой человек был сыном Василия Никаноровича, студентом-юристом, несколько слишком худым и несколько слишком восторженным. Оба они наблюдали за Анной Давыдовой, самой привлекательной девушкой круга, игравшей в это время на рояле. - Не правда ли, мадемуазель Анна прекрасна? - спрашивал его собеседник. - Личико. Но она дура, - был довольно неожиданный ответ. - Кажется, хочет выскочить замуж, и как можно скорее. Пойдет за любого, кто сможет составить ей хорошую партию, будьте уверены. - Он усмехнулся и добавил. - Но если вы имеете на нее виды, думаю, ничего у вас не выгорит. Из нее выйдет неплохая самочка, да не про вас. У молодого человека от неожиданности перехватило дыхание. - Как вы смеете так говорить о девушке? - наконец вскочил он (Игорь отметил, что он на его месте прореагировал бы значительно быстрее). - Немедленно извинитесь! Иначе... - Иначе вы вызовете меня на дуэль? Не вздумайте только дать мне пощечину, это будет смешно и опасно, - засмеялся граф Станислав настолько презрительно, что молодой человек покраснел, как рак. Вряд ли кто смог бы сравниться с Пшегодским в умении ставить противника в смешное и нелепое положение. - Сядьте! И поверьте, она не стоит вашей жизни. - Вы себя ведете... - Я себя веду так, как мне полагается, - оборвал его граф, всем своим видом показывая: разговор окончен. Эта случайно подслушанная беседа произвела на Игоря крайне неприятное впечатление, хотя юрист всегда был несимпатичен ему своей слащавостью. Но Пшегодский сразу стал ему противен, наигранная свобода его поведения, развязность были отвратительны. Тем не менее, граф почему-то выбрал именно его и не упускал случая выразить своей симпатии к нему, часто становясь на сторону студента. Это раздражало Игоря, он считал, что способен защитить себя сам, без чьего-либо снисходительного покровительства. Тем более, оказалось, что взгляды графа Станислава вполне соответствуют его поведению. В пику остальным, подсмеиваясь над благородными словесными стремлениями к освобождению простого человека, он заявлял, что освобождать никого не собирается, а если мужику так нужно, пусть позаботится об этом сам. Да, современное общество требует изменений, но его идеал - полное отсутствие каких-либо законов как преград для проявления личности. Что, это анархический взгляд? Ну, тогда он анархист, а на увещевания в духе "при анархии расплодится беззаконие", ответит: а кто в современном обществе не совершал хоть маленьких, но преступлений? Не вы ли, Ольга Андреевна? (Ужас в глазах и всплеск руками со стороны хозяйки - другому после такого она отказала бы в гостеприимстве, но граф...). Безвинных людей нет и не будет. "Homo homini lupus est". И если это природно, то надо дать ему свободу, и спорить с этим - дело бесполезное. И к тому же, что такое преступление? Убийство? Человек дает человеку жизнь, он имеет право и отнять ее. Тем более, что осуждаются только некоторые виды убийства. Убийцы на войне становятся героями. Насилие? Прекрасно, пусть выживут только сильные, слабым места под солнцем нет. Калек, неполноценных следует уничтожать, жизнь для них и окружающих - мучительная ноша. Он высказывал и другие подобные мысли, и все с такой небрежной усмешкой, что можно было подумать, будто он шутит. Однажды Пшегодский подошел к Игорю и сел рядом. - Я вижу, вы все сидите и скучаете. Действительно, скучное сборище, не правда ли? Игорь не ответил, только искоса неприязненно взглянул на него. "Зачем же ты сюда ходишь?", - подумал он. - Что вы так смотрите на меня? С вами я, кажется, еще не успел поссориться. Вам не хочется говорить со мной? - Нет, отчего же, - как мог равнодушнее повел плечами Игорь. - Знаете, вы мне нравитесь. Так откровенно не терпите меня... Вот только интересно, за что? Студент промолчал. - Что же вы молчите? Говорите. Я не боюсь грубости. - Вы сами часто бываете грубы... - Ах, вам это не нравится? Bon ton! Неужели вы хотите, чтобы я улыбался, когда злюсь? Но ведь вы же сами не строите мне радостной мины оттого, что я вам противен. - Природные отношения сильно отличаются от грубости. А вы циничны. - Я не отрицаю. - Здесь нечем гордиться, - отрезал Игорь. - И все же вы мне нравитесь, как бы не старались оскорбить меня. У вас это выходит как-то... по особенному. Вы, верно, социал-демократ по убеждениям, или что-то в этом роде. Я вот сейчас смотрю на вас и вспоминаю Евгения Базарова. Вы его чем-то напоминаете. - Тогда вы мне - Долохова. - Родственные души, - засмеялся граф. - Но в таком случае вы меня совсем не знаете. У всякого человека имеется два обличья, как минимум. Если Долохов для вас - отрицательный тип... Я вам должен казаться гораздо хуже. Ведь вы считаете меня аморалистом, а также вашим идеологическим противником - анархистом. Не правда ли? - Кто вам сказал, что я имею к этому какое-либо отношение? - Ну, это несерьезно, - опять усмехнулся Пшегодский. - Чем же еще может заниматься такой человек, как вы? Игорь не успел ответить - им помешали: - Граф! Игорь! Присоединяйтесь к нам! Что вы там забились? Гости затеяли художественное чтение. Стулья расставили полукругом, свет пригасили. В зале слышался возбужденный игривый шепот, но как только на середину вышла красавица Анна и стала читать, шушуканье прекратилось. У нее был прелестный, не красивый, не сильный, а именно прелестный голос, мило складывая руки и подымая глаза в густых ресницах, она читала по-русски и французски одинаково легко. Особенный успех получила "Коринфская невеста", ее еще дважды вызывали на бис. Затем вышел молодой человек, с которым у графа Станислава едва не дошло до дуэли. Он волновался, краснел и, наконец, забыл, что говорить дальше. Его утешали, уверяя, что ничего страшного не произошло, один граф позволил отпустить себе колкость, хоть и про себя, но так, что заставил беднягу сдерживать бессильные слезы. Когда подошла очередь Игоря, он заявил, что будет читать по-украински, и стал говорить "Каменярив" Франко, чем довел тетушку до страшного приступа кашля. Все бросились ее спасать, позабыв про Игоря, и ей стало лучше, лишь только он вернулся на место. Подобная картина повторялась почти всякий раз, когда устраивались литературные вечера, и Игорь уже не имел ни силы, ни желания злиться на слишком мнительную родственницу. Потом стали вызывать Пшегодского. Он никогда еще не читал, но в прошлый раз пообещал, и теперь ждали сюрприза - что бы он мог читать? Но скандала не произошло. Граф не стал отказываться, вышел и стал, свободно облокотившись о стол, повел глазами по залу, остановил взгляд на Анне и начал, словно обращаясь прямо к ней, с едким презрением и какой-то природной злобой, совсем неожиданной для этого монолога. Он читал с удивительно чистым выражением, постепенно вживаясь в роль Демона все больше и больше. Лицо его побледнело, зрачки, и без того большие, расширились, рука с силой, так, что побелели пальцы, сжала край стола. О! если б ты могла понять, какое горькое томленье всю жизнь, века без разделенья и наслаждаться и страдать, за зло похвал не ожидать, ни за добро вознагражденья; жить для себя, скучать собой и этой вечною борьбой без торжества, без примиренья!.. Анна переглянулась с Ольгой Андреевной - ей было явно не по себе под его напряженным, невидящим взглядом. Ни для кого не было секретом, что ее пророчили в невесты Пшегодскому, рано или поздно, как бы он ни старался ее не замечать, это должно было свершиться. И то, что монолог Демона граф обратил к ней, все восприняли как некую любовную игру. ...В борьбе с могучим ураганом, как часто, подымая прах, одетый молньей и туманом, я шумно мчался в небесах, чтобы в толпе стихий мятежной сердечный ропот заглушить, спастись от думы неизбежной и незабвенное забыть! Что повесть тягостных лишений, трудов и бед толпы людской грядущих, прошлых поколений перед минутою одной моих непризнанных мучений? Что люди? Что их жизнь и труд? Они прошли, они пройдут... Надежда есть - ждет правый суд: простить он может, хоть осудит! Моя ж печаль бессменно тут, и ей конца, как мне, не будет. И не вздремнуть в могиле ей! Она то ластится как змей, то жжет, то плещет, будто пламень, то давит мысль мою, как камень - надежд погибших и страстей несокрушимый мавзолей!.. Он остановился, тяжело дыша после долгого чтения. Анна решила поддержать игру, взяв на себя роль Тамары. Она встала и подошла к нему: - Зачем мне знать твои печали, Зачем ты жалуешься мне? Ты согрешил... Но Пшегодский даже не взглянул на нее, жестко усмехнулся и, бросив с презрением: - Против тебя ли? - сел на место рядом с Игорем. Хотя эти слова и следовало произнести, но он сделал это так, что стало ясно: она зря вступила в игру. Это явное отвержение едва не довело красавицу до слез, но, следуя хорошему тону, она сдержала их и первая сказала "бис!", желая обернуть весь инцидент в шутку. После этого Пшегодский еще читал что-то из Лермонтова. Успех был неизменен. - У вас большие артистические способности, - с улыбкой сказала Ольга Андреевна. - Да. - Граф вернулся на место, лицо его приняло свое обычное выражение; он не хотел больше читать, как его ни просили, но все же уступил, согласился, хотя было видно, что злится, и стал читать... "Каменярив" Франко. Ему помешать не посмели, но и вызывать вновь не стали - такая выходка оставила у всех неприятное впечатление, и у Игоря тоже. Было очевидно, что Пшегодский сделал это нарочно. "Сыскался заступник!" - с раздражением подумал он. А граф на это даже не обратил внимания, сел рядом с Игорем, улыбнулся. - Как видите, много значит, кто говорит, смысл здесь не имеет значения. - Вы хорошо читаете, - заметил Игорь, не в силах справиться с голосом. - Знаю, - равнодушно кивнул он. - Я не стал бы читать, если бы не был уверен в этом. Вы ничего не имеете против того, что я к вам пристаю? Игорь удивился этому неожиданному вопросу. - Да нет, ничего... Пожалуйста... Граф внимательно взглянул на него. - Я думал, вы не подвержены этим условностям. - Распрощался и вышел. Чего он хотел? Ссоры?