Молчание и покорность

Прикосновение обозначает начало всякого обладания, всякой попытки подчинить себе человека или предмет.

З. Фрейд

Настоящее

— Вернусь в среду, если повезет закончить с этими столичными крысами пораньше. Хотя, зная их, то не особо надеюсь что и к выходным успею, — уныло тянет Мур, закрывая замок на два поворота ключа. — Ты главное не забудь тачку на СТО загнать завтра. Пусть Михалыч глянет, а то что-то мне не нравится… — Боже, Каримов, успокойся, — я пальцем вжимаю кнопку лифта и перекидываю его дорожную сумку на другое плечо. Прижимаюсь спиной к крашеной стене, с улыбкой глядя в глаза обеспокоенному другу. — У меня башка не дырявая, я все помню. Он ведет плечами, разминает шею, наконец-то устало улыбается и коротко кивает: — Хорошо, извини. Я просто переживаю. Нам с Катей ехать долго, вдруг чего… — Прекрати, все будет хорошо. Задерживаю на секунду взгляд на его крепкой шее, короткой щетине, сбегающей вниз по подбородку до кадыка, и торопливо отворачиваюсь. Слушаю через слово, не вникая в суть. — Не могу поверить, что ее отец все еще верит, будто мы… — начинает Мур, удобнее перехватывая сумку с ноутом и документами, и входит в кабину лифта. — Она ведь уже давно не… — Хочу четвертовать дизайнера, который придумал выкрасить стены лифта в кислотный оранжевый цвет! — перебиваю я, не желая ничего знать про его отношения с женой, на что Мур только глаза закатывает, но замолкает. Знает, что я терпеть не могу его жену за то, что она его предала. Сучка. Мы наконец-то доезжаем до первого этажа, проходим мимо молчаливой консьержки и… — Блять, когда дождь успел пойти?! — рычит Мур, придерживая дверь подъезда бедром, но не выходя на улицу. — Да весь день хмарило, — вздыхаю я, выуживая ключи от машины из кармана, — стой здесь со своими бумажками. Я машину подгоню. Я кидаю дорожную сумку на пол и, подняв воротник, выскакиваю под дождь. Ледяной ветер швыряет в лицо холодные капли, но я только жмурюсь и упрямо иду к парковке, пытаясь сквозь сизую муть рассмотреть Хонду Мура. Среди серо-бело-черного разнообразия ярким пятном выделялась одна незнакомая машина. Низкая, спортивная и до омерзения апельсиновая. Настолько апельсиновая, что у меня аллергия начинается от одного ее вида. И припаркована, зараза, прямо возле тачки Мура, да еще и так криво, что я едва смог забраться на водительское сиденье, не зацепив ее. Рассматривать, есть ли водила в салоне, у меня нет ни времени, ни желания, потому что там явно или какая-то барышня, которая просто не нашла «розовенькую машинку», или смесь бульдога с носорогом, названая представителем современного бизнеса, или мажор. Поэтому я просто торопливо завожу двигатель, сразу же включая «дворники» и обогрев, и подруливаю к подъезду. — Карета подана, шеф, — ухмыляюсь я, когда Мур наконец-то забирается на пассажирское, кинув вещи назад. — Кучер, езжайте уже, — не шибко весело отвечает он, выглядывая в окно, видимо, рассматривая апельсиновый спорткар. — Что, понравился? Мужчина резко разворачивается, вскинув бровь. — Кто? Я в его сторону даже не смотрю, произношу достаточно ровным голосом: — Альфа Ромео, дурень. — Не в моем вкусе. Я выруливаю со двора и поддаю газку, все-таки стоит учитывать дерьмовую погоду, пробки и непредвиденные обстоятельства. Но в аэропорт мы прибываем вовремя. — Ладно, мужик, давай, удачи! — я кидаю сумку Мура на свободное сиденье и протягиваю ему руку. — Порви их! Он только улыбается, сжимая мою ладонь, и притягивает к себе, дружески похлопав по плечу. — Приеду как можно скорее, — обещает он, сжимая в руке билет и паспорт. — Ты точно не против пожить в моей квартире? Я просто… — Вали, я буду ждать, — отмахиваюсь я, шутливо толкая в плечо. Он многообещающе скалится и, подхватив сумку, направляется к стойке. Я ненавижу долгие прощания, тем более, когда расставание предвидится не длительное, а потому поспешно покидаю здание аэропорта и прячусь от непогоды в прогретом за время пути салоне. Заезжаю еще по дороге в супермаркет, чтобы захватить бутылку пива, пару пачек пельменей и коробочку с готовыми котлетами из отдела «Кулинария», потому что готовить что-то сложное одному откровенно не хочется, я наконец-то возвращаюсь к его дому, уже предвкушая вечер с пивом, жаренными пельменями и сериальчиком. Завтра вполне могут прийти ремонтники, чтобы перекрасить стену в прихожей, но сегодня… Я уже хочу зарулить на прежнее место, но еще с дальнего конца двора замечаю оранжевый спорткар на прежнем месте. Ничего такого, разумеется, я спокойно заезжаю на парковочное место, но стараюсь встать как можно дальше от залетного. Тачка стоит так, будто водила, когда парковался, был пьян или обдолбан. Он занял полтора места, наехал на бордюр, да еще и окно до конца не закрыл. Я выбираюсь из машины, мельком заглядывая в салон «заводного апельсина». На пассажирском сиденье валяется кошелек, пачка крепких сигарет, обертки от шоколадных батончиков, а под сиденьем — пустая бутылка вискаря. Дождь, конечно, нешуточный, тянет в тепло, поэтому я на свой страх и риск оставляю тачку Мура на том же месте, рядом со спорткаром, только на всякий пожарный фоткаю номера этого придурка. Мне, конечно, меньше всего хотелось бы бегать за всякими мажорами, пытаясь вытрясти с них деньги за царапины и сорванные зеркала, но переставлять машину хочется еще меньше. Я уже направляюсь к подъезду, как и тут меня ждет сюрприз. Прижавшись к металлической двери спиной, стоит высокий стройный парень в добротном теплом пальто… Бухой в сопли, едва ли держится на ногах, а еще промокший до нитки. Его наверняка красивые светлые волосы налипли на лицо и шею, но он даже не пытается зачесать их назад. Я достаю ключи от квартиры и шагаю вперед, под козырек. Теперь, на расстоянии вытянутой руки, я могу с уверенностью сказать, что апельсиновая жуть принадлежит ему. Да, даже сейчас эта пьяная скотина смотрит на меня таким презрительным взглядом, поджимая очерченные губки, что я даже несколько теряюсь. Окидываю взглядом его с ног до головы, неприлично долго рассматривая белые кроссы, светлые рваные джинсы и заправленную рубашку, а еще утыканное золото-бриллиантовыми сережками розовое ухо, выглядывающее из мокрых прядей волос. — Кхм, я пройду? — грубовато спрашиваю я, направляясь к двери. Парень отлипает от этой самой двери и, придерживаясь за стенку, пошатываясь, отходит в сторону. Я замечаю, что бок его пальто весь в грязи, как и край штанины, значит, успел познакомиться с клумбой, и, хмыкнув, прикладываю магнитный ключик к домофону. Уже хочу зайти в подъезд, как вдруг слышу: — Пидорас, мля… Голос у парня хриплый и, если не простуженный, то около того. Я сперва думаю, что он обращается к себе, потому что я своим внутренним радаром буквально ощущаю исходящий от него гейский флюид, но все же смотрю в его сторону и понимаю, что нихера. Это он мне. — Че? — морщусь я, придерживая норовящую закрыться дверь рукой. Парень отрывается от созерцания своих кроссовок и одаривает меня полным пьяной ненависти взглядом ярких серых глаз. — Как тебе на вкус его член? — шипит он, сжимая кулаки. — Не пробовал, — на автомате отвечаю я, ошарашено пялясь на едва ли не плюющегося от злости парня. — Ты вообще кто? — Как это кто?! Я Камиль! — вскрикивает он, качнувшись вперед, будто хочет врезать мне, но только неловко заваливается, едва не рухнув на меня мешком. — Я… да я… — Ага, ты, — я брезгливо отталкиваю его, но, видимо, силу рассчитываю не правильно. Камиль ударяется спиной и затылком о стену, болезненно стонет и как подкошенный падает на мощенный плиткой пол. Вернее, он бы упал, но в последний момент я успеваю подхватить его под руку и аккуратно опустить задницей прямо в натекшую с козырька лужу дождевой воды. — Черт! Парень уже, видимо, слабо что-то соображает. Он даже не пытается подняться, только закрывает лицо руками и глухо бормочет что-то, а я… черт, ну не могу же я оставить его сидеть в мокрых джинсах на ледяной плитке! Не по-мужски это! Он себе жопу отморозит, писька вставать перестанет, а я буду себя винить! — Камиль, — зову я, тронув его за плечо. Он сперва даже не реагирует, но потом поднимает на меня глаза, щурится, пытаясь навести резкость, и выдыхает: — Сука ты. Разлучник. Пи-до-рас. И, злорадно оскалившись на мою ошарашенную физиономию, припечатывает: — У нас все было серьезно! Мы… мы встречались! Я был его мужчиной! — Охереть, а жена Мура в курсе, что у него есть мужчина? — с небольшой паузой перед последним словом, интересуюсь я. Происходящее не укладывается в голове. Мур? Мур и вот этот вот мальчик?.. — Не любит он свою жену! — хрипло кричит Камиль, продолжая сидеть в этой своей луже, которая, кстати, уже почти вся впиталась в его пальто и джинсы. — Я гражданин США! Мы… мы хотели переехать, хотели пожениться! По-настоящему! Мы могли бы… могли бы даже… — он заходится надрывным болезненным кашлем, прижимая ладонь к больному горлу, но договаривает, хоть в этом и нет никакого смысла: — даже родить и воспитать ребенка! Смех сдержать получается с трудом, но вот едкую реплику я все равно выдыхаю: — Ага, причем он бы ребенка родил, а ты его воспитал, да?.. Лицо у Камиля становится настолько несчастным, что мне больше не хочется издеваться и смеяться над малахольным. Этот придурок наивный говорил так искренне, смотрел так жалобно, что мне самому стало как-то тоскливо и холодно. Я ведь точно таким же был, да и остаюсь, чего скрывать. Наивный идиот, который купился на доброжелательность Мура, считая, что это для одного меня он такой, а для остальных… — Да конечно! — разозлившись по новой, рычу я, складывая руки на груди. — У Мура три судимости, дурень! Кто ему гражданство США даст и… детей… — последнее слово я произношу, глядя в широко распахнутые растерянные глаза. Камиль будто мгновенно трезвеет. Он мотает головой, стряхивая капли с волос, шмыгает носом, моргает. А потом повторяет: — Три судимости? — Да, — я устало вздыхаю, засовывая руку в карман, пытаясь хоть как-то согреться, другой же продолжая удерживать дверь подъезда. — Не знал, жених? Парень кидает на меня гневный взгляд и пытается подняться, но его заносит в бок, и он падает на локоть, зашипев от боли. Возится в этой своей луже, только сильнее и сильнее погружаясь в пьяное шаткое безумие… — Черт, — в который раз бурчу я и подхватываю его под руку, вздергивая на ноги. Вздрагиваю, ощутив, что рукав его пальто насквозь промок, хоть выжимай. Не обращая внимания на протесты, тащу к лифту мимо удивленной вахтерши. — Отпусти! — рычит Камиль достаточно уверенно, когда я наконец-то завожу его в натопленную квартиру, но, стоит мне убрать грабли, как он тут же вновь оказывается на полу. — Ненавижу таких, как ты. Мозгов нет, зато благородства хоть отбавляй! Камиль, даже такой жалкий и опустившийся, смотрит снизу вверх высокомерно и презрительно, и это могло бы больно ударить по самолюбию, но я даже и не думаю обращать внимание на бредни бухого в зюзю парня. Я вздыхаю, наклоняюсь ниже, подхватывая его под локоть, возвращая в прекрасный мир прямохождения. Он не вырывается, только привычным жестом зачесывает пальцами назад светлые волосы, которые сейчас висят обсосанными жалкими прядями, теряя капли дождевой воды за шиворот расстегнутого пальто. Камиль позволяет прижать себя к стене, позволяет раздеть и даже безропотно идет в ванную комнату, опираясь на мое плечо. От его тела буквально тянет холодом, кожа влажная и липкая, так что касаться противно, но зато ни сырость, ни перегар, ни сигаретный дым не могут перебить сладкого аромата каких-то стойких тошнотных духов. Омерзительный запах будто вплелся в его волосы, впитался в кожу, и я никак не могу понять, как человек с таким утонченным вкусом мог выбрать настолько гадкие духи! И настолько нелепую машину. — Ты просто… мразь, — хрипит вдруг он, с трудом переставляя ноги. — Угу, — мычу я, едва не сгибаясь под тяжестью взрослого и совсем не лёгонького человека, — зато ты белый и пушистый толстозадый кроль… Про толстый зад, я, конечно, загнул. Жопа у Камиля что надо. Модельная. Хоть сейчас на подиум в первых попавшихся дедовых рейтузах! Всунув его в душевую кабинку, я помогаю ему раздеться окончательно, настроить горячую воду и, усадив на пол от греха подальше, направляюсь в спальню искать чистую и сухую одежду. Пока я пытаюсь найти не распакованное белье, потом завариваю крепкий горячий чай, ищу банку мёда и включаю кондиционер на обогрев, Камиль уже успевает, кажется, перевернуть всю ванную комнату вверх дном, если судить по доносящимся из-за закрытой двери звукам. — Что ты…? Блять! — я едва не поскальзываюсь на усеивавших пол ванной комнаты мелких осколках каленого стекла. Одной из дверец в душевой нет, вторая еще каким-то чудом держится в пазах, а вот Камиль обнаруживается в углу в обнимку с белым другом. — Черт! — я подхожу ближе, осторожно убираю его волосы, которые он тщетно пытается придержать, от лица, и тактично отворачиваюсь. Да, должно быть, от горячей воды ему стало плохо, вот и… — Съебись! — хрипит парень, кашляя и пытаясь вытереть рот тыльной стороной ладони. — Закройся! — огрызаюсь я в ответ. — Всё? — Угу, — мычит он, отстраняясь от унитаза. Я нажимаю на кнопку слива и помогаю Камилю подняться на ноги, а потом дойти до изуродованной душевой кабинки, расчищая дорогу от осколков краем тапка. Вновь усадив его под заливающую пол струю воды, я снимаю лейку и, вручаю ее парню, иду за веником и совком, но возвращаюсь еще и с чашкой горячего чая. — На, пей прямо здесь, и не нужно кривиться. Там мед, имбирь и лимон. В таблетках я не шарю, поэтому будешь лечиться бабушкиным методом. Следующие десять минут мы проводим в молчании. Я пытаюсь убрать беспорядок, а он — прийти в себя, играясь с регулятором температуры и попивая чаек прямо в душе. Когда последняя порция осколков была вытащена из-под стиральной машинки, и я наконец-то смог выпрямиться и облегченно вздохнул, Камиль уже почти спал, подтянув ноги к груди и прислонившись головой к кафелю. — Эй, просыпайся, — я касаюсь его уже порядком потеплевшего плеча, и мальчик медленно приподнимает веки и сперва будто даже не сразу соображает, где находится. Он пялится какое-то время перед собой, а потом цедит сквозь зубы: — Я сам! — Ага, сам. Я уже видел, как ты сам, — огрызаюсь я, выключая воду и вешая шланг на смеситель. — Не выёбывайся, вставай! Замотав его в широкое банное полотенце, я помогаю добраться до кровати и сесть на край. Потом швыряю в лицо футболку Мура и его же чистые, пусть и не новые трусы, и выхожу, ткнув только пальцем в тазик, заботливо оставленный у кровати. Вечер бездарно просран, сил даже на то, чтобы сварить пельмени, уже не осталось. Я доползаю до кухни и щелкаю кнопку на чайнике. Страсть как хочется крепкого черного чая и бутерброда с колбасой, но последний пакетик я использовал на Камиля, а в холодильнике обнаружился только уже порядком подгулявший салат. Меня, правда, спасло пиво и готовые котлеты из супермаркета. Я, чуть покривившись, вспоминаю нищее существование Мура в общажные годы. Привычки, конечно, не меняются. Когда он с женой жил, холодильник был заполнен едой, а как разбежались, то снова вернулся к полуголодному состоянию… Улыбнувшись своим мыслям, я быстро ужинаю, наскоро принимаю душ в угробленной душевой кабинке и уже планирую завалиться спать в зале на не расстеленном диване, но потом, правда, заставляю себя подняться и пойти поставить стакан воды придурку пьяному, а еще таблетку обезболивающего выковырять, чтобы он с утра не подох…

***

Я просыпаюсь рано от того, что в глаза светит яркое рассветное солнце. Не сразу могу понять, где нахожусь и почему так жарко, и только потом, зацепившись взглядом за сброшенные на кресло собственные джинсы, вспоминаю события предыдущего дождливого вечера. Скатившись с дивана на пол, я еще какое-то время сижу на ковре, планируя день, а потом вспоминаю вдруг, что мне же, черт возьми, на работу! Глухо выматерившись, я заставляю себя пойти в душ и, когда уже окончательно проснувшийся, выхожу на кухню, вытирая влажные волосы полотенцем, встречаюсь взглядом с озлобленными глазами закутанного в плед Камиля. — И тебе доброе утро, — ухмыляюсь я на его игнор. — Ну что, вискарь помог найти ответ? — Помог забыть вопрос, — хрипит он и сильнее натягивает на себя плед. Я вздыхаю, подхожу ближе и касаюсь ладонью его лба. — У тебя жар. Иди в кровать, — произношу я, а сам направляюсь к плите, планируя таки сварить несчастные пельмени. Камиль, как я и ожидал, с места не сдвинулся. — Ладно, — я только плечами пожимаю и, достав кастрюлю, набираю в нее воду. — Мне на работу надо. Могу тебя подкинуть. — Я на машине, — бурчит парень, — кстати, где мои ключи? И телефон? Я ставлю кастрюлю на огонь и мельком оборачиваюсь на него. — Не знаю. Проебал? — Не смешно. Отдай. Он выглядит очень серьезным и, видимо, всерьез считает, что я стал бы отбирать у ребенка цацку. Но я действительно понятия не имею, где его вещи. — Эй?.. — зовет он уже не таким уверенным тоном. — Ты отдашь? — У меня нет твоих ключей и телефона, Камиль, — спокойно отвечаю я, загружая кофе в кофемашину. — Ты вчера, видимо, в клумбе поваляться успел. Может, там стоит искать. Правда, дождь… — Блять! — ругается парень, но, к счастью, не бросается на поиски. Я смотрю на него с любопытством, позволяя себе уже чуть более внимательно рассмотреть его, пользуясь моментом, когда он пялится в окно. Высохшие волосы завились и свалялись колтуном, от укладки не осталось и следа, зато такой естественный, со следом от подушки на щеке, с покрасневшими от температуры блестящими глазами и искусанными губами он кажется… Я торопливо отворачиваюсь. Да, мне становится понятно, почему Мур выбрал его. Мальчик был не такой уж и безмозглой куклой, хотя, конечно, про его умственные способности делать вывод все-таки рановато. — Мне нужно домой, а потом на работу, — произносит Камиль, когда я ставлю перед ним чашку свежесваренного кофе. — Ага, без тебя не справятся, — иронично отвечаю я, доставая аптечку с верхней полки. — Блять, нихера не понимаю в этих таблетках! Парацетамол… черт, где он?.. Парень только головой качает и, пододвинув к себе коробку, бурчит: — Я сам. — Не отравись только. И, понаблюдав за его сосредоточенными поисками, я наконец-то возвращаюсь к приготовлению пельменей. Как раз успеваю добавить лаврушку и перец, как Камиль тихо спрашивает: — А когда Мур получил судимость?.. Кинув взгляд на парня, который уже смотрел на цифры на электронном градуснике, я достаточно мягко произношу: — Первую по малолетке за взлом, третью за махинации. А вторую… — не договариваю, сжимаю пальцы в кулак, и Камиль, видимо, понимает, что спрашивать бесполезно. — И он… сидел? — Да, суммарно лет восемь, — сообщаю я и уточняю: — он вышел по УДО и должен отмечаться еще полгода. Повисает такая густая и неприятная тишина, что по обнаженной спине мороз пробегает. Почему Мур не сказал ему? Неужели и правда кормил обещаниями? — Ты не знал? — как бы между прочим спрашиваю я, закидывая пельмени в кипящую воду. — Нет, — коротко отвечает он и, зашуршав блистером, выковыривает таблетки. — Он обещал, что разведется с женой и уедет со мной. Как раз у меня контракт через месяц новый. Но… А, значит он моделька? Ну, я не удивлен. Рост, тело, лицо позволяют. — Но? — Но это все долго тянется. Он не разводится все никак, но ведь и не живет с ней! И со мной тоже не живет. Мы же вроде как официально вместе. Я только глаза закатываю на это «официально», но не комментирую. Ну хочет мальчик семью, что тут поделать! — А потом? — снова повторяю я. — А потом он сказал, что не может уехать из-за тебя. Потому что ты и он… Я роняю ложку, и она с громким всплеском падает в кастрюлю, ошпарив брызгами мне руку и голый живот. — Обоссаться как смешно! — зло рычу я, потирая ладонью покрасневшую кожу. — Нет никаких… Но молчание Камиля очень красноречиво, и я резко оборачиваюсь, ожидая увидеть самодовольную улыбку или еще что-нибудь дерзко-насмешливое, но… но парень смотрит на меня холодным и даже несколько сочувствующим взглядом. Он серьезен, да. — Мура держит здесь не бизнес и не жена, а ты — произносит он тихо, вырисовывая пальцем круги на столе. — А меня кормит обещаниями. — Поэтому ты вчера приперся? — срывающимся на крик голосом спрашиваю я, опираясь задницей о рабочую поверхность и складывая руки на груди. — Я знал, что он уезжает, и хотел… хотел поговорить. Но не набрался смелости, — признается Камиль, робко взглянув из-под ресниц. Правда, следующая его реплика уже до краев наполнена возмущением: — Это я должен был провожать его! Я только глаза закатываю, удивляясь его наивности. И своей, впрочем, тоже. Несмотря на то, что я не склонен к бабскому соплежуйству и прекрасно понимаю, что все это херня, что он неправильно понял Мура, надежда все равно неприятно ударяет меня по почкам. Блять! Я торопливо отворачиваюсь, продолжая готовить пельмени. — Пожрем, и я отвезу тебя, — ровным, на сколько хватило выдержки, голосом, произношу я, доставая упавшую в кастрюлю ложку при помощи шумовки. — Я в душ, — сообщает парень и сваливает в туман, оставив на столе распотрошенную аптечку. …Мы поели молча в рекордно короткие сроки, потом я выдаю Камилю джинсы Мура, которые хоть и были ему чуть великоваты, но вполне сошли за оверсайз. Еще приходится дать свитер, куртку и обувь, потому что я по-свински забыл закинуть его шмотки в стиралку. Мы даже успеваем поискать ключи и телефон в клумбе, но, так ничего и не обнаружив, садимся в салон машины Мура и выруливаем со двора. — Куда ехать? — спрашиваю я, останавливаясь на распутье. — На Артиллерийскую десять, — бурчит он, кутаясь в куртку. Я киваю, поворачивая со двора налево. Мы какое-то время едем в молчании, а потом вдруг я вспоминаю… и начинаю истерически смеяться. — Ты больной, что ли? — мрачно рычит Камиль, хватая руль, когда от смеха я случайно дергаю его влево, и машину швыряет на встречку. Я нажимаю на тормоз и, сквозь доносящиеся позади нас гневные клаксоны, срывающимся от смеха голосом спрашиваю, упершись лбом в сложенные на руле руки: — Артиллерийская десять? Твоя фамилия часом не Зандманис? По его молчанию понимаю, что угадал. Угадал, сука, потому что знал! — О боже… — смех обрывается так же внезапно, как и начался. Вспоминаю лежащие на столе Мура ксерокопии документов. Скользнул взглядом по адресу прописки, по аккуратно выведенному «Копия верна. Зандманис К.С». Он… он вез документы в посольство. Внутри все внутренности будто покрываются коркой льда, кровь холодеет, застывает в жилах, и я весь сам чувствую, как умираю. Умираю внутри. — Артур?.. — почти испуганно зовет Камиль, касаясь меня своими тонкими изящными пальцами. Поднимаю голову, плотно сжав губы, завожу двигатель и резко трогаюсь с места. Лавирую между машинами, нарушая все мыслимые и немыслимые запреты. Мне хочется открыть дверь и избавиться от Камиля, а потом и самому выпрыгнуть под первый попавшийся грузовик, но я просто отвожу домой любовника моего лучшего друга. Все ок, за исключением того, что я, блять, отвожу домой любовника моего лучшего друга! Он мне что-то говорит, кажется, просит сбавить скорость, но я торможу только во дворе. — Придурок! — бурчит Камиль, выскакивая из салона. Ну и вали. Скатертью дорога, мудак.

***

Сила там, где любовь, папа, я точно знаю!

Кто-то думает — что в деньгах, кто-то — что в стволе пистолета.

В моей жизни было и то, и другое —

Порожняк. Не дай Бог умереть за это.

Мачете — Папа

***

Прошлое

Смех отчима все еще звучал в ушах. Его голос, его запах, его руки были везде, окружали меня, брали в тиски, и казалось, что он с настойчивостью идиота пытался пробраться туда, куда ход был закрыт даже мне самому, пролезть под кожу… Я никогда не сопротивлялся, позволяя ему всё. Мое тело мне больше не принадлежало, оно было в его власти, в его собственности, а потому, когда я, все еще пребывая на грани глухого раздражения и слепой ревности из-за увиденной ночью сцены секса, вдруг решил дать ему отпор… Отчим молчал и смотрел на меня во все глаза, удивленный и недоумевающий, почему я, обычно кроткий и тихий, вдруг взбрыкнулся и накинулся на него с кулаками. Но спустя секунду он уже заломал мне руки и швырнул на стол, так что я впечатался животом в закругленный угол, а потом рухнул на пол, обдирая колени о ковер. Пинок по ребрам заставил задохнуться, а потому, когда с меня стянули штаны, я уже был едва ли в сознании. Раздирающая до мяса боль, стыд и обида — привычные спутники жизни. Я взглянул на них другими глазами, я взглянул на них, как на врагов. — Сученыш, вздумал со мной в игры играть?!. Отдышавшись, я снова рванулся прочь, соскальзывая с его члена. Схватил первое, что попалось под руку и, не глядя, швырнул. Книга пролетела у него над головой и ударилась в стену, а я снова стал отползать назад, глядя на распаленного, захмелевшего отчима, который смотрел на меня со злобным воодушевлением и медленно приближался. Его возбужденный, измазанный моей кровью член мерно раскачивался из стороны в сторону… Мне некуда было отступать. Я поднял ладони и выдохнул: — Не бей. Всё. Всё, успокойся! И сам развел колени в стороны… Теперь же мне было гадко от собственной трусости. Я сидел на скамейке под подъездом уже почти час, ожидая, когда у мелкого закончатся занятия на секции, чтобы пойти и встретить его. А потом провести домой, помочь с уроками, накормить. Вот бы кто меня провел домой, потому что идти страшно. Очень страшно. Кто-то из небесной канцелярии будто мысли мои прочел и послал мне живое напоминание, что мечты нужно формулировать четче. — Привет, — на скамейку рядом со мной опустился Мур. — Чего сидишь? — Да так, — тихо ответил я, даже не взглянув в его сторону. — А ты?.. — Позвонил на городской, трубку взяло какое-то мурло. Твой отчим? Я прикрыл глаза и поинтересовался: — Уже пьяный? — В говно. Я вот, — он достал из внутреннего кармана куртки сверток с деньгами, который я утром оставил ему на столике, — не нужно. Я справлюсь. Хмыкнув, я только отвернулся от него и сложил руки на груди, всем своим видом показывая, что деньги назад не возьму. Мур вздохнул, помолчал, а потом со свойственной ему беззаботностью предложил: — Ладно, идем тогда хоть пива выпьем, посидим как люди? — Не хочется, — холодно отозвался я, продолжая сверлить взглядом кривую березку, кое-как растущую в палисаднике. Удивленный моей грубостью Мур замер, но я остался неподвижен. Пусть лучше так, раз и навсегда, чем мучиться, наблюдая, как он со своей девушкой… А дальше что? Я буду ему шафером? Крестным его детей? Нахуй. Пусть идет нахуй. — Эй, Артур, ты чего?.. — теплая рука вдруг легла на бедро, и я замер, буквально оцепенев под его ладонью. Сжал зубы до скрипа и отвернулся. Нет, тело реагировало на подобное не так, как должно было. Мне не стало страшно, я не хотел, чтобы он убрал руку, я просто хотел, чтобы он передвинул ее чуть выше. А Мур все не унимался: — Он тебя избил? Ты поэтому домой не хочешь идти? — Отстань, — почти жалобно попросил я, прикрывая глаза. — Просто уйди. Оставь меня в покое. Но он, вопреки прямой просьбе, встал на ноги и схватил меня за плечо, заставляя подняться. Я поморщился от боли во всем теле, но пошел за ним, сам не зная, куда он ведет. Мы петляли по дворам, пока наконец-то не вышли к уже знакомой общаге. Третий этаж, пятьдесят четвертая комната… На кровати, на которой спали Мур с Катей, сидел какой-то лохматый бородатый парень и наигрывал на гитаре мелодию. — Юр, выйди, пожалуйста, — тихо попросил Мур, упирая руки в бока. — Да ты обалдел! Я и так ночью не ночевал тут, так мне еще и днем где-то нужно шататься?! — проворчал парень, спуская ноги на пол. Впрочем, он положил гитару на кровать и поднялся, а потом произнес: — Ты не расплатишься, Каримов, понял? Я вот найду себе девушку, буду ее приводить постоянно. Понял? Пос-то-я-нно! Каждый божий вечер! Ты у меня будешь на лавке под общагой ночевать. Понял? — Понял, а теперь уходи, — все так же холодно произнес Мур, не поддерживая его веселого настроя. Парень только головой покачал и подошел ближе, протянул руку мне. — Юра Круглов, — представился он, солнечно улыбаясь. Я ответил на рукопожатие, назвал свое имя, но согнать с лица кислое выражение так и не смог. И Круглов как-то понимающе поджал губы и быстро удалился, оставляя нас с Муром в одиночестве. Мы постояли пару секунд молча, неподвижно, а потом он вдруг резко повернул ключ в замке и толкнул меня к кровати. И я… черт, наверное, я все еще перебывал в каком-то полубредовом болезненно-лихорадочном состоянии, потому что послушно попятился, готовый… ко всему. Я прикрыл глаза и сел, а потом и вовсе лег, опираясь на локти. Не стал как-то что-то анализировать, не начал размышлять о реальности происходящего, просто решил, что стоит плыть по течению. Отпустить ситуацию и…  — Сними футболку. Прямой приказ. Однозначный. Желанный. Я стянул куртку, потом футболку и замер, по-прежнему не решаясь открыть глаза. Было откровенно страшно посмотреть и увидеть лицо отчима. А ведь это вполне реально… — Блять… — выдохнул Мур. Следом за звуками его голоса я ощутил прикосновение пальцев к животу. — Вот же сука. Прохладные пальцы коснулись края джинсов, оттянули. Я облегченно выдохнул, когда давление на поврежденный живот ослабло, а он будто понял и расстегнул пуговицу, потянул вниз змейку… — Эй! — раздался его тихий голос совсем рядом. Он провел ладонью по моей щеке, стирая непонятно откуда взявшиеся слезы, а потом прошептал: — Снимай штаны, будет легче. Останься у меня, не иди домой. Мур помог мне разуться, избавиться от плотных джинсов, чтобы… — Су-ка. Он выдохнул это простое околоматерное, окололитературное слово таким тоном, что я резко глаза распахнул и отрезвился. Мур. На коленях перед кроватью. Между моих ног. Рассматривал бордовые кровавые следы на внутренней стороне бедра, уходящие под ткань белья. — Это то, о чем я подумал? — стирая пальцем подсохшую корочку, мертвым голосом спросил он. — Не думай. Пожалуйста, не думай, — выдохнул я, подаваясь вперед и обхватывая ладонями его лицо. — Не… Мур ответил тем же, и мы вдруг оказались так близко, как никогда ранее. Едва ли не касались друг друга носами, щеками, губами. — Артур, ты можешь мне довериться. Ты… скажи, он тебя… У меня внутри все будто заледенело. Я всхлипнул и весь задрожал, глядя огромными глазами в его распахнутые серьезные глаза. А потом и сам не заметил, как начал плакать. Уткнувшись носом в его плечо, я отпустил всю боль, все тревоги, отпустил себя, позволяя накопившемуся за три года напряжению прорвать дамбу. Ощущение было такое, будто по живому вскрывают гнойную опухоль. Да, больно до чертиков, но зато я знал, что потом придет облегчение и покой. Мур обнял меня за плечи, притянул к себе и принялся что-то шептать. Тихо-тихо, так, что я не мог расслышать слова, но каждая буква отдавалась вибрацией в его груди, передавалась мне, странным образом убаюкивая. От боли и слез начало подташнивать. В висках застучало, и это отозвалось в памяти совсем другим стуком. Мерным. Мертвым. Да, так забивали гвозди в крышку гроба моего отца. С тех самых пор все пошло по пизде. В душе будто что-то сломалось, так, что я услышал треск в ушах. Истерика. Я плохо помнил, когда буквально упал на грудь Мура, начиная навзрыд рыдать, не стесняясь показывать, как мне плохо, как мне больно, как мне обидно. Мой папка. Невозмутимый, вечно небритый папка, который все выходные проводил на диване, целыми днями расхаживая в пижаме, завтракал и ужинал перед телевизором, а ночью начинал мелкий ремонт по дому, просто чтобы покошмарить брюзгливую соседку. Мой папка, который все скандалы умел перевести в шутку, который совсем не занимался моим воспитанием, потому что сам еще был инфантильным ребенком. Почему он ушел? Почему взамен ему пришел этот ублюдок?.. Я затих внезапно, будто кто-то дернул рубильник. Просто прижимался к единственному другу, слушая быстрое биение его сердца, и умолял всех известных мне богов растянуть это мгновение на целую вечность. Но Мур вдруг решительно поднялся, потянул и меня за собой и, уложив в кровать, сказал отрывисто и повелительно с исказившимся, внезапно побледневшим лицом: — Спи. Ни о чем не беспокойся. Я позабочусь о тебе… И я поверил. Положил голову на подушку, позволил укрыть себя одеялом, а потом только, когда он уже собрался уходить, поймал его за руку и прошептал: — Спасибо. Я буду ждать твоего возвращения. Буду ждать тебя.