Черным снегом

Силко просыпается, когда закатные лучи окрашивают комнату в багряный. Будто кто-то щедро плеснул ведро крови, разлил по полу и не забыл окропить стены. В первую секунду это кажется нереальным, но затем он моргает, и до него доходит, где он. Еще какое-то время лежит, а потом медленно садится; чувствует, насколько сильно болит спина после сна на жестком полу, и кривится. Голова тоже болит, но на фоне спины это терпимо. Затем замечает возле тумбы стоящую стеклянную бутылку с водой и таблетки. Выдыхает, прикрыв здоровый глаз, — не иначе Ками заходила. Заставляет себя все же подняться, найти старую одежду, что так и осталась здесь, и уйти наконец в душ. Горячий — такой, что кожа почти плавится, а пар вмиг застилает всю ванную комнату. И только после этого ощущает, что хотя бы как-то приходит в себя. До наступления сумерек еще прилично времени, но Силко бы прямо сейчас отправился к Синджеду. Мысли о том, как там Джинкс, не дают покоя — нагоняют внутреннюю панику и заставляют лишь сильнее накручивать себя с каждой бесполезно проведенной минутой. Его бесит, что он не может сейчас ничего, абсолютно ничего сделать. Ни помочь как-то Джинкс, ни узнать какую-то информацию. Вся надежда лишь на Севику, что отправилась еще с утра к баронам. Как только та что-то прояснит, даст знать. И Силко надеется, что произойдет это как можно скорее. А сейчас, пока он остался один, может лишь вслушиваться в отдаленно звучащую внизу бара Камиллы музыку. Где-то по коридору за стеной носятся работники, отрывисто переговариваясь и создавая общую какофонию шума. Он думает, что ему непривычно быть одному. Раньше постоянно рядом вертелась Джинкс; Севика, которая так же была поблизости. А теперь одна находится где-то между миром живых и миром мертвых, а вторая с баронами. Осталась только Камилла, которая вроде и здесь, а вроде и нет ее. Когда на часах время приближается к одиннадцати вечера, он наконец собирается. Перерывает старый шкаф, но находит неприметные вещи. И уже готов покинуть «Табу» через черный ход, но его окликает Ками. Быстрым шагом подходит, оценивающе оглядывает, словно он все еще тот подросток, которого она забрала с улиц к себе, и коротко кивает. Силко может только усмехнуться — даже с учетом того, что он бывший король Зауна, для этой женщины он все равно будет тем, о ком она заботилась и вырастила. — Будь осторожен. Ее голос сух, но он знает, что это напускное. Она придвигается к нему, оставляет легкий, невесомый поцелуй у самого уголка губ, со стороны шрамов, и отходит, давая ему пройти. Силко специально идет той дорогой, чтобы не проходить мимо «Капли». Не хочет видеть ее и то, что осталось. Как мертвое, павшее в бою чудовище. Скорее всего, обгоревшее здание сравняют скоро с землей и отстроят там что-то другое. С другим хозяином. Он довольно быстро добирается до обиталища Синджеда. Входит, скидывает с головы капюшон и стягивает с плеч накидку. Док, как всегда, бесшумно появляется, выходит из своей лаборатории тенью. — Как она? Он не утруждает себя приветствием, даже не заостряет внимание, а проходит сразу в ту комнату, где находится Джинкс, слыша за собой тихие шаги. Замирает на секунду в проходе, словно пытается заставить себя, прежде чем пройти к лежащей на животе девчонке. Видит, как медленно, почти незаметно вздымается от слабого дыхания ее спина, и только тогда успокаивается. Разворачивается к стоящему позади доку. — Стабильно тяжело. Ты думаешь, за ночь произойдет чудо? Он растягивает бескровные, тонкие губы в усмешке. Силко нечего на это ответить, но то, что ей хотя бы не стало хуже, обнадеживает. — Ты колешь ей что-то инновационное. Я позволил… Док тут же недовольно щурит глаза и холодно перебивает. — Без адренохрома она была бы уже мертва. Если тебе интересно, Джинкс приходила в себя, но ей так больно, что она теряет рассудок. Не дожидаясь ответа на свои слова, док хмыкает — этого и стоило ожидать. Он видит, как Силко может беспомощно сжимать и разжимать кулаки, а затем отвести взгляд и опуститься в кресло рядом с кроватью, где лежит девчонка. — Я останусь сегодня. Не слышит ответа, а когда поднимает взгляд, то никого в поле его зрения уже нет. Так проходит несколько часов. Синджед так же приходит к Джинкс по часам, только чтобы продолжать вводить ей неоново-фиолетовый шиммер. Ничего не меняется. Абсолютно. Силко проводит всю ночь подле Джинкс, а перед рассветом покидает ее и дока, чтобы вернуться в «Табу». Он надеется, что от Севики есть новости. Возможно, что-то узнала Камилла. Но стоит ему вернуться, как настроение у него в мгновение становится еще хуже, чем было, потому как не было ни одной новости, кроме той, что по всему Зауну теперь официально обсуждают, что король мертв. Так проходят еще сутки, он даже не запоминает происходящее вокруг. Каждую ночь возвращается к Джинкс, сидит около нее как охранный пес; будто именно ночью — с четырех до пяти утра в самый холодный час может произойти что-то непоправимое. Она не приходит в сознание при нем, и Силко злится на это, но еще больше на себя, за свой эгоизм. Потому что он хочет лично увидеть, как она откроет глаза, хотя и понимает, что ей будет больно. Именно потому Синджед держит ее в постоянном анабиозе. На третьи сутки он может наконец видеть улучшения: ожоги начинают выглядеть так, словно им уже больше недели. К этому времени док подготавливает мазь, которая заменит инъекции адренохрома. Он передает ее Силко и велит тому мазать раз в несколько часов, раз он все равно бесцельно сидит по ночам около девчонки. На четвертые сутки док решает перестать держать Джинкс во сне. Ему нужно знать, насколько та сможет терпеть боль. И когда та наконец открывает глаза, пытаясь сфокусировать взгляд, то первым делом видит сидящего возле нее мужчину. Она не может понять кто он, потому как все плывет; пытается напрячься, но... проходит несколько секунд, прежде чем Джинкс ощущает боль. Острую, воспламеняющую. Болит все, но больше всего, кажется, спина — ее словно облили бензином, а затем кинули спичку. Крик ее, больше похожий на вой, раздается по всему помещению — нечеловеческий, а когда Силко подскакивает к ней, то видит лишь животную панику в глазах. Зрачки закрывают всю синюю радужку, а по щекам катятся огромные слезы. Крик ее сбивается на умоляющие слова, которые сливаются в одно, а затем в комнате оказывается док, всаживает ей в шею шприц, и Джинкс вновь впадает в сон. Силко стоит еще несколько секунд рядом, бессмысленно наблюдая за манипуляциями дока. В голове у него по-прежнему оглушительно раздается крик Джинкс, и ему кажется, что она никогда не перестанет кричать. Она никогда так не кричала. Ни тогда, когда по ночам ей снились кошмары, ни даже тогда, когда она неудачно упала и получила открытый перелом ноги. Всегда терпела любую боль. Он прикрывает здоровый глаз, делает несколько вдохов и выдохов и, разворачиваясь, покидает комнату. Первый раз за последние четыре дня чувствует, как к нему вновь возвращается боль в изуродованной части лица. В висок словно миллиметр за миллиметром вводят раскаленную до бела иглу, и он думает, что прохладный ночной воздух сумеет хоть как-то помочь. Не от боли, но хотя бы выветрить этот крик, что все еще стоит в ушах; но понимает, что тот теперь до конца дней будет сниться по ночам в самых страшных кошмарах. Когда входная дверь за ним закрывается с отвратным скрипом, Силко устало приваливается плечом к стене и трет пальцами переносицу. Ощущает, как здоровый глаз обжигает, но лишь сильнее давит пальцами переносицу. Тяжело выдыхает и замирает. Он стоит на улице до тех пор, пока не ощущает, что начинает мерзнуть; терпит пульсирующую боль в голове до последнего, но затем все же возвращается обратно в теплое помещение. Синджед ждет его почти у входа, заставляя мгновенно напрячься. Но лишь передает починенный наконец инъектор. Силко глупо вертит тот в руках и только потом поднимает на дока потерянный взгляд. — Вот поэтому она и должна находиться во сне, — он замолкает, но не видит никакой реакции на свои слова. Хмурится. — Предполагаю, еще пара дней. Силко склоняет вопросительно голову и поджимает губы. Ему трудно сосредоточиться, боль только сильнее отвлекает. Пару дней до... чего? — Она кричит уже не так страшно. Док отвечает на немой вопрос, а потом хмыкает. Силко тут же холодеет внутренне, когда до него доходят слова. «Кричит не так страшно» Что тогда значит страшно?.. Он не решается задать этот вопрос, предпочитая не знать ответ.