Дурак

— Жди меня у машины, — бросаю я. И даже не смотрю — знаю, что послушается. Он, может, и дурак, но меня почему-то старается не тиранить. И на том спасибо. — Жень, ты б с ним построже, — советует Петрович, стоит двери в отделение закрыться. Петрович — мужик хороший, но очень уж старой закалки. Из тех, кто до сих пор с кнопочными телефонами не потому, что смартфоны сложные, а потому что «незачем». И по письму скучает — нет ведь в компьютерах былой романтики. — Разберусь, — отмахиваюсь я. И тут же добавляю, чтоб не обижать: — Спасибо. И что выпустил тоже. — Да я и не оформлял, — признается он. — Слышу, пацана привезли, глянул — твой. Ну и набрал сразу. Я киваю. Этого идиота уже все тут знают, и в паре соседних участков тоже, причем не по имени, а именно как «Жекиного сына». Та еще слава. Нам обоим, причем. — Знаешь, в мое время отец бы за такое, — снова начинает Петрович, но я не дослушиваю, обрываю: — Знаю. Пойду, пока не смылся. До скорого. И ухожу, не дожидаясь ответа. Я-то как раз знаю, что Петрович рассказать хотел, это он не знает. Ох, сколько всего он не знает… А дурак мой так и стоит у машины, честно ждет и скучающе пинает колесо. Засранец. Будто я не просил его так не делать. Будто я не просил много чего такого не делать, что он продолжает. — Отмазал? — спрашивает он, стоит мне приблизиться. Ловит взгляд, останавливает ногу, но не извиняется. Что ж, хоть так. — Садись, — отвечаю я. И он без споров влезает на переднее сидение, пристегивается и ждет, пока поедем. Вот так посмотришь — идеальный ребенок, ни слова поперек мне. Одни сплошные действия. — Так ты отмазал? — повторяет он. — Петровичу спасибо скажи, — вздыхаю я. — Даже делать ничего не пришлось. И вижу, как этот идиот весело лыбится, поняв, что проблем у него все еще нет. — Куда куртку дел? — спрашиваю я. Сентябрь на дворе, дожди и ветер, а он в одной майке. И ведь это даже не протест, я не заставлял его с утра куртку надевать — сам взял. И выбирал куртку в магазине тоже сам, так что вариант с «не нравится, выбросил» тоже отметаю. Но и не наши же ее забрали, честное слово! — Малой отдал, — признается он. — Она мерзла. Напрягаю все то, что еще могу напрячь, и вспоминаю. Он рассказывал же, про всех рассказывал. Малая — это единственная девчонка в их толпе маргиналов. Видимо, его девчонка, раз из всей толпы куртку дал он? — А волосы что? — снова спрашиваю я. Он удивленно проводит рукой по ирокезу на башке, будто только сейчас о нем вспомнил, и пожимает плечами: — Обстриг. Будто я не вижу, что обстриг! Еще утром нормальный был, ну, длинноваты волосы, как по мне, но прилично. А теперь — выбритые виски и затылок, торчащие патлы сверху — красавец! Хотя, какой вопрос, такой и ответ. На что я рассчитывал? — Бровь? — Проколол, — аналогично отвечает он. — Тебе восемнадцати нет! — напоминаю я. — Или кому-то у вас там есть? Об этом он не рассказывал, но может врал, что все там одного возраста? Не хотелось бы, вообще-то. Честность — единственное в нем, за что я еще могу держаться, из-за чего не срываюсь, слыша раз за разом в трубке: «Дарова, Жек, тут твой». — Не-е-е, — небрежно тянет он. — Они просто ухо и нос увидели и не спросили ничего. — А должны были спросить! — возмущаюсь я. — Ухо и нос ты при мне делал, а это… — Ну, устрой им проблемы, — фыркает этот придурок. — Адрес дать или сам помнишь? Снова беру себя в руки и немного выдыхаю. Если адрес я должен помнить, значит, не так все и плохо. Салон там приличный, я проверял, прежде чем этого туда вести. Да и смысл злиться за третий пирсинг, если первые два разрешал? — Деньги-то где взял? — Пацаны скинулись, днюха же скоро. — Прекрасно, — бурчу я. Ладно хоть не воровал, уже проще. Не сильно, но проще. — А взяли вас? — Да вашим лишь бы брать, — возмутился он. — Не, слушай, правда, я все понимаю, но мы же даже трезвые были! — Петрович говорит… — Хулиганство, вандализм и нарушение общественного порядка, — перебивает он. Все формулировки выучил, наглец, и вот как с ним? — Подумаешь… — Рассказывай уже, все равно же… — Все равно, — вздыхает он. — Да в ТЦ мы вломились, хотели поесть где-нибудь. Сели, музыку включили, никому не мешаем, а охрана прикопалась. Ну а нам че, рванули от них. Придурок по пути урну снес, Картавый скамейку перевернул. — А ты? — не удерживаюсь я. — А мы с Малой впереди бежали, они как раз нас и прикрывали. Ну, что б проблем меньше. Пока по этажам от них носились, они кажись ваших вызвали. Мы к дверям — а нас там и ждут. Петровича только не было, другой ваш, этот, со шрамом. — Федька, — напоминаю я. — Охрипов. — Вот, точно, Охрипов! Ну, он меня как увидел, так сразу и схватил. Малая смыться успела, а остальные к засаде так и не полезли, как нас увидели. Через пожарный смылись, наверное. Я киваю. Герои, блин. И погоня у них, и баррикады. Прям вестерн какой-то, а не попадалово кучки малолеток. — Значит, тебя одного из всех и забрали? — Угу, как самого везучего. Я едва сдерживаюсь, чтобы не усмехнуться. Знаю же, что он не это хотел сказать, вот совсем не это. Как моего сына его взяли, с везением-то у него все неплохо. Вообще, смешно получается, иронично. Я-то думал, что в милицию — ну, тогда еще милицию — иду, чтобы людям помогать и защищать, а по итогу? Нет, помощь тоже есть, конечно, и дела есть. Но помимо этого я еще и вечно выдергиваю из лап правосудия своего же сына, которого из-за меня же вечно и принимают. О таком нам на курсах не рассказывали точно. Машина тем временем со всей жестокостью сворачивает во двор, к дому, приближая неминуемое. — Че, ты обратно работать? — будто бы и без интереса спрашивает он, отстегиваясь. И мне ведь правда нужно работать, чтоб его! Но нельзя же это все еще на несколько часов откладывать, он же живой. Безмозглый, конечно, но и таких бывает жалко. — Чтобы ты смылся, пока меня нет? — бурчу я, глуша мотор и выбираясь на улицу. — Нет уж, пошли. Ответишь, а потом и поработать можно. — Мог бы и запереть меня, раз не веришь, — обижается он. — Мог бы, но не запру. Потому что верю, хоть ты и дурной. И потому что люблю.