Вторая книга

Каким должно быть идеальное чудовище? Обрывки бумаги свидетельствовали о старом одном методе работы человека, некогда склонявшегося над стеклянным столом с нижней подсветкой. Однако, сейчас комнату пытался наполнить свет, приглушённый бумажным листом, едва охватывающий стены с иллюстрациями. Постеры фильмов, распечатки чужих скетчей и проекции трёхмерных моделей для компьютерных игр. Всё это помогало в работе первый месяц, но потом только раздражало. Нежить в маске — урод, зомби, былая жертва, сумевшая пережить предыдущего монстра? Длинноволосая женщина с белым лицом и выразительным гримом — мать, запертая в шкафу проклятого дома или жертва, отправленная на дно колодца? Сектанты, покинувши адские кельи, маньяки с бензопилами, преследователи, взламывающие дома или стоящие у терминалов, умерщвлённые люди в виде восковых изваяний, латексные извращенцы, спускающиеся с потолка, крысоподобные ведьмы, аморфные каплевидные паразиты и, наконец, непередаваемые и великие чудовища, пришедшие из других миров — только малая толика контента, поражавшего умы и сердца людей с момента развития телевидения и коммуникации. С радиовещанием было бы проще. С радиовещанием у него не было бы работы. Мужчина вяло улыбнулся, докуривая сигарету и укладывая окурок на влажную салфетку чашеподобной керамической пепельницы, выпущенной примерно в пятидесятых. Владимир любил новые вещи, но не брезговал и старьём. Или ему нужен был повод, чтобы подольше всматриваться в испещрённое морщинами лицо старухи на барахолке? Он определённо не любил мысли о старости, хотя и осознавал, что старел, проигрывал затяжную битву с неудобными гаджетами, новыми запросами молодого поколения, требованиями без определённо поставленных условий работы. Его заказчику, другу и издателю, живущему на другом конце города, по непонятной причине нужен был монстр и в довольно сжатые сроки — кто-то ведь должен украсить обложку альманаха и всё бы хорошо, только у художника, иллюстрировавшего детские книжки и строчащего логотипы для баннеров, опыта в сфере паранормальной или же повседневной жути не было. Моренин любил писать людей, используя отнюдь не телесные краски — где упадёт зелёный свет, а где ему ответит синеватый, более концентрированный рефлекс, подчёркивая объём странной композиции. И ладно бы, если на холсте замерла девушка со спелыми сливами и ежевикой, так нет, он пытался поймать лицо младенца в синей коляске, стоящей под бело-зелёными клёнами парка. Однако, стоило свету перемениться и личико на холсте преображалось — глаза нарисованного ребёнка выкатывались, толстые пальчики с перетяжками показывали извилистые реки вен, образованных неровностями краски под мастихином, а в уголках губ чужого чада вместо запёкшейся слюны тёк вязкий зелёный гной. И это создание, некогда бывшее малышом, весьма натуралистично тянуло руки в сторону наблюдателя, пытаясь показать режущиеся зубки. Именно после созерцания этой картины, написанной в порыве вдохновения, Илья и предложил Владимиру подработку, приносившую пусть и не частый, но существенный доход. Обычно, для того, чтобы понять, кого следует изобразить, художнику достаточно указаний заказчика. Высокое или низкое? Тонкое или упитанное? Прилепленное к потолку или прижимающееся к полу, стоящее по ту сторону окна, дверного глазка, за полупрозрачной стенкой душевой или неясным образом прицепившееся к человеку? Моренин не раз за прошедший месяц напоминал Илье, что любое чудовище должно иметь свои характерные черты, манеру поведения, степень осмысленности. В конечном итоге, есть правила, которые делают чудовище чудовищней, заставляют его соответствовать истории и уже затем определяют его внешность. Идея первична, а уже за ней следует тема. Сначала чувство вины, а затем уже неясный шорох за стеной. Что он получал в ответ? «Это альманах, чувак. Кто платит, того и печатаю. А кого на обложку сунуть — дела нет, всё равно внутри один шлак. Сам думай.» Фыркнув, Влад чиркнул зажигалкой и подумал о том, как же он мог так опростоволоситься, что у него остался один литературный язык. За окном было не лучше чем в комнате — внизу оставался первый этаж дома, гравийная дорожка, забетонированный проезд для автомобиля, да стриженная живая изгородь у дороги, выглядящая в этой весной как облиственный веник. В пригороде, по крайней мере, было тихо. Вдохновения не было. Заказов тоже. Из хорошего — забитая морозильная камера и возможность ещё пару месяцев без проблем покупать сигареты и платить за свет. Неужели он не может работать? Неужели у него нет таланта?  — Неужели у него нет таланта? — Повторил кто-то за спиной художника и Влад резко обернулся. — Недурно, но экспрессивно. Над его столом, склонившись, стоял совершенно обычный мужчина средних лет в сером костюме-тройке. В одной руке незваный гость держал шляпу-котелок, а в другой — кейс, такой же серый как и его костюм. Владимир бегло осмотрел комнату, в которой определённо никого не было ещё десять минут назад. Дверь была закрыта, чашка чая всё ещё исходила паром на столе. На ковре не было следов туфель пришельца, несмотря на вчерашний дождь.  — Как вы здесь оказались?  — Пришёл пешком. — Безо всякой насмешки ответил мужчина. — С транспортом в пригороде сложновато. Простите, что не постучал — прерывать ход мыслей творческого человека невежливо.  — И кто же вы? Как вас зовут?  — Я представляю интересы группы лиц. Авторов, музыкантов, поэтов определённого жанра. А вы, как я вижу, впервые хотите войти в этот круг. — По мере того, как мужчина говорил, сдержанно выстраивая предложения, он медленно подходил к Владу и, когда он приблизился вплотную, потянул руку. — Яков. В переводе «пятка» или тот, кто следует. Яков Моренин. А вы — Владимир Моренин, однофамилец. Влад покосился на протянутую руку, потом на лицо гостя, слегка вытянутое и без намёка на морщины, потом снова на руку. Он где-то видел это лицо. Тем не менее, художник ответил рукопожатием. Ладонь мужчины была такой же сухой и холодной, как и его собственная, но Владу показалось, что рука пришельца была в пыли или в чём-то подобном.  — Чем… Могу помочь? — Выдавил из себя хозяин дома. — У вас какой-то срочный заказ или что-то подобное? Вас Илья прислал?  — Отойдите от окна, пожалуйста. Странная просьба странного гостя озадачивала и ставила в тупик. Может быть, это был сон или галлюцинация?  — Ч… что? Вы уверены?  — Абсолютно. Уверяю вас, это для вашего же блага. Мягкая улыбка однофамильца беспокоила и немного пугала, но художник повиновался. Чужие пальцы разжались, освободив кисть.  — И что мне нужно сделать теперь? Расстелить полимерную плёнку и встать на ней, чтобы не было брызг крови?  — Они не любят кровь. — Чуть склонив голову набок, уведомил гость. — Но вам пригодятся бумага и карандаши. Присаживайтесь. Возможно, Влад сейчас становится жертвой серийного убийцы. Хотя сообщений об убийствах в городе не было уже несколько лет. Или это пранк. Или же он просто сошёл с ума — сколько же он потерял шансов сделать это, если такое происходит с каким-то рандомным человеком каждые семь минут? Однако, некоторое время ничего не происходило. Дым, поднимающийся из старой пепельницы, как и пар из новой чашки, успели рассеяться, но тут послышался щелчок кейса Якова и тихая птичья трель со стороны окна. Звонок Владимира так не свистел — он выдавал противную мелодию, от которой хотелось воткнуть себе беруши, потому это был явно не он. Тогда почему он думал о звонке? Трель повторялась с точностью до секунды, будто рингтон на кнопочном телефоне. Яков же отошёл вглубь комнаты и медленно поставил кейс на ковёр. Владу уже поднадоел затянувшийся розыгрыш и он уже хотел было отругать гостя, но тот поднёс палец к губам и указал рукой в сторону всё ещё открытого окна. Дыхание спёрло. Пальцы на ногах Владимира поджались. Снизу, из-под карниза окна его мастерской, показалась часть непропорционально-узкой детской головы. Следом за ней через карниз и узкий подоконник пролегла рука, серая и, кажется, покрытая чем-то прозрачным и скользким. Находившиеся за окном существо выгнулось в спине, будто перебирало ногами по гладкой внешней стене дома, где не было ни кондиционера, ни откоса, за который можно было зацепиться. Затем, перебирая пальцами, отвратительно расширяющимися к последним фалангам, оно положил вторую лапу рядом с первой и подняло голову, вынюхивая что-то в воздухе. В этот момент Владимир вжался в спинку стула, глядя на гребни на голове твари, на тонкую грудную клетку, словно ввалившуюся в тело и птичьи перья, измазанные в густой тёмной кашице, сползающей с обгрызенной нижней губы создания. Очень хороший грим и ребёнок-каскадёр? Карлик-каскадёр? Карлик-гидроцефал-каскадёр в гриме? Слишком сложно для пранка. Но и поверить в то, что это существо могло обитать в одном городе с общепитами, фитнес-центрами, банками и церковными лавками было сложно. Как такое уродливые создание вообще могло существовать? Рука непроизвольно потянулась ко второму ящику стола.  — Пожалуйста, не шумите и не делайте резких движений. Вы же не хотите напугать свою старую модель? Мысли заскакали словно блохи, когда существо за окном боязливо пригнулось, а однлфамилец указал на картину, стоящую в дальнем углу студии. Не получившаяся картина с малышом в коляске. Толстые пальчики, зелёный свет, синие очертания. И мать, выглядящая так, словно прошла курс химиотерапии перед родами, прикрывающая своё чадо от посторонних глаз.  — Что это такое? — Только и спросил художник, почти до боли сжимая ручку ящика стола. — Оно опасно?  — Только если вы — обескровленная туша. — Беззаботно ответил мужчина. — Это двудушник. Мальчик. Четыре года. После смерти ещё полтора месяца. Владимир только открыл рот, но существо разогнуло задние лапы и кувырком скатилась вниз, на пол. Художник едва не вскрикнул, мельком увидев один частично вытекший глаз, разрезанный чем-то прямо через зрачок.  — Оно же было человеком, да?  — Даниил Иванов, две тысячи семнадцатого года рождения. Галина Ивановна Грач не смогла отличить первые признаки беременности от первых последствий химиотерапии. Плод поглотил внутриутробного однояйцевого близнеца и деформировался, став химерой. Два очень похожих набора тканей, две души. — Яков вздохнул. — Ни одного разума. Чего же вы ждёте? Приступайте к работе. И Владимир понял, что если бы этот странный мужчина захотел, он бы давно убил его. Внутри комнаты, из дверного замка, свисали ключи. Существо, нет, Данечка, присвистнул по-птичьи и впился маленькими, обламывающимися зубами в бледный кусок вырезки, который тот достал из кейса.  — Когда-нибудь вы перепишете книгу. Художник кивнул своему далёкому потомку и нервно отрисовал непропорциональные контуры двудушника, конвульсивно подёргивающегося каждый раз, когда тот глотал куски обескровленного мяса. Даже в полумраке студии работать было удивительно легко и Владимир, словно забывшись, понимал, что полумрак — не способ срастить чудовище с чем-то неведомым зрителю, а естественная среда обитания существ подобного рода. На бумаге оставались черты неровно объеденного и истекающего соком мяса, раздвоённые кончики пальцев, похожие на лапки геккона, которыми рептилия может цепляться за вертикальную поверхность, угловатые выступы неправильно сросшихся костей черепа, при жизни закрываемых шапкой, трупная слизь, больше похожая на выделения амфибий, препятствующая попадания в тело инородных веществ. Даже в смерти это существо было ближе материальном миру и соответствовало его законам. Недоразвитый хвостик, такой же кривой и серый как и само создание, оказался ногой, растущей из таза двудушника. Художника уже почти перестало пугать то, что эта нога шевелила пальцами, пока то, что когда-то было Даниилом, доедало мясо, тускло отблёскивая уцелевшим глазом в сторону Владимира. Что он мог увидеть во взгляде монстра, боявшегося человека едва ли не больше, чем сам человек — его вида? Обиду? Благодарность? Голод? Несколько набросков уже были готовы, но существо открыло себя с нового ракурса, медленно развернувшись в сторону стола. Художник бегло проверил, лежит ли канцелярский нож на месте, но, вернувшись взглядом к Дане, не обнаружил его на прежнем месте. Двудушник полз в направлении к столу на четвереньках, противно щёлкая позвонками и чавкая чем-то в районе вогнутых рёбер. Его пальцы то и дело липли к ковру, но это нисколько не умаляло сосредоточенности мёртвого ребёнка. Холодная и влажная ручка потянула штанину художника и с Влада словно спало наваждение — он сидел здесь, в своём доме, в запертой изнутри студии в компании невесть-как очутившегося здесь человека и существа, недавно евшего сырое мясо на ковре. Хозяин дома отодвинулся на стуле, непроизвольно дав неживому гостю больше пространства и Даня, с прищуром поглядев на взрослого единственным глазом, улыбнулся, растягивая рот так, что стал виден второй ряд коренных зубов, скрытый в верхней челюсти. Пачкая чужие штаны слизью, воняющей рыбой, кладбищенской землёй, мясным соком и мутной жижей, сочащейся из травмированной глазницы, ребёнок положил вторую руку выше колена и потянулся, устраиваю свою длинную, неправильную голову у художника на коленях. Внутри черепа перекатился студенистый мозг и что-то сместилось с очередным глухим щелчком, а липкий, шершавый язык затянул чужой палец в рот. Владимир ещё никогда не был так рад, что заранее посетил уборную. Теперь он начал осознавать, что не бывает таких реальных галлюцинаций, а если он закричит, существу ничего не будет стоить откусить его палец. В чужом поднебении, холодном и скользком, ощущался второй ряд зубов. На этот раз они были острыми и обломанными под неправильным углами. Якова нигде не было. Что он говорил о книге? Мозг пытался рационализировать происходящее, но мысли наталкивались на волны ошибок. Чудовища — гипертрофированные образы человеческих пороков, силы стихии, непознанные твари из иных, неизученных сфер. Чудовища живут в темноте, даже если ходят среди людей и выглядят как люди. Улыбаются как люди. Говорят как люди. Трахаются как люди. Убивают как люди. А если люди убивают, значит, это нормально, пока они не становятся монстрами? Если существа, обитающие в закоулках подсознания или в глубинах безумия выберутся на поверхность как Даня из замёрзшей земли под могильным камнем, какими они будут? Узнают ли они тех, кто создал их? Художник вырубился от перенапряжения, совсем не понимая, что существо, устроившееся у него на бёдрах с благодарностью ребёнка, может не позволить ему проснуться. Утро наступило болезненно как песок, набитый под веки, как вкус медяка на языке. С ноющей болью, ввинчивающейся между черепом и первым шейным позвонком — атлантом, художник поднял голову и, смачно зевнув, поёжился от холода. В студии действительно было холодно — он снова забыл закрыть окно. На столе лежали потрясающие скетчи и одна недоделанная чистовая работа. С бумажного листа ему улыбалось, пуская слюну по куску мяса, существо, напоминающее младенца. Влад похолодел, глядя на целые руки, грязные следы на штанах и футболке, абсолютно чистый ковёр с подоконником, на закрытую дверь. Ощупав себя, художник понял, что ему не почудилось. Эти прикосновения, казавшиеся дурным сном, увиденным в выстуженной комнате от усталости, не были образами подсознания. На столе лежала странная негабаритная визитка: «Яков Моренин. Ваш верный помощник с 1912 года». С обратной стороны был выведен почтовый индекс старого дома его родителей.  — И что здесь произошло-то?