До вечерних новостей

Валентин открывает дверь ключом, на брелоке болтается безделушка — половинка металлического сердечка. Каждый раз, когда оно бьется о пальцы во время поворотов ключа в замке, мужчина улыбается: половинки сердечка выпилил Тёма, когда пришел дарить, долго мялся в коридоре, минут пять мыл руки и что-то бормотал себе под нос в ванной — репетировал? А потом вдруг решительно вошел в комнату, где Лебедев на планшете просматривал свежую сводку, и протянул ключи уже с брелком. — Половинка у тебя будет и половинка у меня, — хмурясь, сообщил он. — Если, конечно, суровому полковнику можно носить брелки на ключах. Суровый полковник против брелка на ключах ничего не имеет, вот и сейчас кладет его на ладонь, рассматривает с улыбкой, а потом все же заходит в квартиру. Дверь в спальню привычно закрыта — Артем открытые двери вообще не очень жалует, разве что когда его нет в комнате, тогда конечно, тогда пожалуйста. — Артём, я дома! Лебедев наклоняется, аккуратно рукой придерживает ботинки в районе пятки, вынимая из них ноги, убирает в шкаф свой бушлат, шапку отправляет на верхнюю полку, поправляет китель и волосы расчесывает на пробор. Он уже направляется в спальню, когда оттуда выскакивает Артём, слегка запыхавшийся, всклокоченный, не ходу поправляющий футболку. — Привет, а ты чего сегодня… рано? Лебедев рукой привычно берется за его шею. Ему все еще как будто немного неловко, когда он притягивает к себе Артёма для поцелуя. Ткачёв как будто немного заторможенный сегодня. То или в облаках витает, то ли ещё чего - Валентин его не дёргает: захочет — сам расскажет, а нет — значит его не касается. — Ты переодевайся, да? — соображает внезапно Артём, — а я пока ужин разогрею. Ты же голодный, наверное? Ласково его плечо через китель сжимает и тут же в направлении кухни растворяется — только Лебедев его задницу в спортивках и видел. Ритуал после работы один и тот же: раздеться, аккуратно развесить костюм на вешалке, прищипывая брюки зажимами, рубашку и китель застегивая на все пуговицы, чтобы ни складочки, ни залома на утро. Серебряные запонки — тоже подарок Артёма, на этот раз, правда, купленный, а не изготовленный своими руками, аккуратно складывает в футляр, ставит перед зеркалом, где обычно их и надевает, если, конечно, Артём в поисках хоть какой-нибудь тактильности не рвется помочь ему с запонками самостоятельно под совершенно идиотскими предлогами вроде “ты все неправильно сделаешь”. Валентин каждый раз лишь посмеивается: как же это он без Артёма раньше справлялся и прожил половину столетия? Ноутбук Лебедевский “домашний” валяется на постели, значит Артём опять киношки смотрел, он иногда после ужина так развлекается. Валентин уже сто раз предлагал ему: давай тебе купим свой, сможешь там делать, что захочешь и когда захочешь, но Тёма не то стесняется, не то правда не нуждается в лишней технике, говорит, что если и пользуется им, то только когда Лебедева дома нет. Мол, с его приходом всегда есть чем заняться. Опять же поговорить за ужином или вдвоем потупить в зале с книжками или перед телеком, а когда Юлька привозит Чару — выйти с ней на прогулку. Только вот, глупый, опять не выключил, разрядит весь. Валентин садится на край постели и придвигает лэптоп к себе, взглядом равнодушно пробегается по названиям открытых ссылок — его собственные поисковые запросы пополам с тёмиными. Тут тебе и новости по военной тематике, и страничка на “самокате” с любимым пивом Артёма, и какие-то непонятные ему автомобильные запчасти, а вот еще порно, наверное, его он и… Лебедев, уже почти было закрывший ноутбук, вновь распахивает его и раскрывает свернутое окошко браузера. Так оно и есть — порно. Первую, самую острую и резкую волну внезапно накатившей ревности он давит весьма даже успешно. Удается не вызвать Артёма с кухни страшным голосом и даже не разломать. Страничку открывает украдкой, косясь на дверь, но видит лишь стартовую: понять, что именно смотрел его мальчик не представляется возможным. Может вообще выскочила, как реклама, и Артём тут вовсе не при чём? Он думает с минуту, прежде чем залезть в историю браузера. Всё внутри Лебедева переворачивается вверх дном — чувствует себя омерзительно, как будто сунул нос туда, куда не звали, а его и правда не звали. Конечно, самое правильное — прямо сейчас пойти к Артёму и всё у него спросить, но вместо этого Валентин, прищурившись вглядывается в улики — строки с запросами, глаза его постепенно раскрываются шире. И шире. И еще немного шире. На кухню Лебедев выходит заряженным на успех (нет), походка его твердая, тяжело бухает по ламинату в прихожей, но, когда прижимается к Артёму, караулящему ужин у микроволновки сзади, обнимает и целует его в шею, парень все равно вздрагивает. — Ну чего ты подкрадываешься-то? — смущенно почти выдыхает Ткачёв. — Я тут ужин разогреваю, а он подкрадывается. — Артём, — вкрадчиво и очень осторожно интересуется Валентин. — А у меня про кунилингус никак нельзя было спросить? Обязательно у интернета? Тёма в его руках деревенеет, кажется, даже дышать перестает. Потом дёргается, дёргается ещё раз. Борьба между ними завязывается короткая, но ожесточённая. Пока Ткачёв из его крепких объятий пытается вырваться, вероятно, чтобы забаррикадироваться в ванной или туалете и не выходить оттуда ни под каким предлогом, Лебедев изо всех сил пытается не дать ему сбежать, удержать в своих крепких объятиях и заодно заблокировать хаотичные движения острых тёминых локтей. Спустя пару минут Ткачёв сопротивляется значительно слабее, а после и вовсе успокаивается, только выдыхает тихо: — Можно я, пожалуйста, не буду об этом с тобой говорить. Лебедев морщится, как от зубной боли, но обнимает его лишь крепче, кладёт подбородок на плечо, в окно смотрит: — Артём, — говорит он тихо. — Это как будто бы нечестно. Мы с тобой уже больше года вместе живём, а ты… даже ни словом не обмолвился, что тебя это волнует. И решил посмотреть, как этим занимаются совсем другие люди? — Это, — говорит Артём, — если ты ещё не понял, очень неловкая для меня вещь, я не знаю, как о таком говорить. — Как сейчас, — мужчина снова его шеи касается, осторожно проводит носом от ключичной впадины до самой мочки уха, — “Дорогой Валя, почему ты никогда не делаешь мне куни”, например. Артём судорожно выдыхает, чуть опускает плечи, но тут же голову как будто немного втягивает. — А вдруг ты вообще кунилингус не делаешь, а я… Я… Лебедеву хочется ему врезать, нет, правда, без всякого сексуального подтекста, просто отлупить как следует. Вместо этого он касается его плеча прямо через футболку и все так же тихо мурлычет: — Тогда мы бы с тобой вечером вместе посмотрели. И я бы попробовал повторить. Артём в его руках выворачивается, сощурив глаза, в глаза заглядывает наконец-то: — Попробовал бы? То есть… ты… ну… умеешь? Щёки его алеют матово, и Валентину так этот нежный оттенок нравится, губы сами собой плывут в мягкой улыбке: — Умею, — тихо шепчет он. — Если хочешь… Тёма сглатывает, дёргается его кадык, взгляд опускает в пол, а глазки-то поблёскивают возбуждённо, бегают хаотично, когда он, почёсывая в затылке, молча кивает. Лебедев его повторять не заставляет, только выпускает из объятий, зато находит ладони и мягко сжимает, переплетая их пальцы, а потом чуть сгибает колени, чтобы снизу к губам потянуться и поцеловать. Целуются они медленно, ласково, задачи возбудить, завести Артёма перед Валентином пока не стоит. Только приласкать, показывая, что все у них окей, все, как надо. расслабляет понемногу, пальцы длинные гладит, потирает ободок помолвочного кольца, купленного уже бог весть когда, а вот до ЗАГСа они так и не добрались. Артём не напоминал, а сам он, честно говоря, куда больше верил в силу завещания, чем в институт брака, хотя довести Артёма “до алтаря” — идея, конечно, вкусная, сладкая. Лебедев тянет его на себя, не разрывая поцелуй, наощупь, проверяя, правильно ли идут рукой, выводит в коридор, к спальне ведет, когда Тёма испуганно почти прерывается, выдыхая: — Мы… мы куда?.. там ужин же согрелся… Валя его по щеке гладит мягко, губы обводит подушечкой большого пальца: — Потом ужин, сначала утолю твоё любопытство. Не передумал же? Артём в ответ снова краснеет, и Валентин понимает: не передумал. Дверь в комнату открывает он сам, а закрывает Ткачёв, плотно закрывает, как будто к ним может кто-то войти. — Иди сюда, мягко зовёт мужчина, на краешек кровати садится. Ждет, пока мальчик его подойдёт несмело, не зная куда себя деть. Живот его целует, сначала через футболку, потом задирает ее, вокруг пупка мягко кожи губами касаясь, под ним — осторожно прикусывает, чувствуя, как Тёма привычно поглаживает его по голове, короткий ёжик волос слегка ерошит, привычную территорию занимая. Валя никуда не торопится, поцелуями поднимается до рёбер, слегка под коленку давит, и Тёма ногу сгибает, коленом упирается в матрас с одной стороны от его ног, второе колено опускает с другой стороны, понятливо на его ноги садится, льнёт к губам. Хороший мальчик. Послушный, голодный. — Узнаю, что у другого мужика спрашивал — выпорю, — в сердцах шепчет Валентин. Возникшее напряжение его понемногу покидает тоже, на душе так легко становится, особенно когда Тёма смеётся ему в губы ласково. — Только у гугла, Валентин Юрич, — бормочет, — Бля буду. Ответ его устраивает полностью, Лебедев мягко задницу его твердую сжимает, худосочную — если бы не бегал по утрам, вовсе не за что бы было уцепиться. Артём острый, угловатый, лишь кое-где покрылся мышцами да мяском и то, наверное, потому, что питаться стал лучше, чем когда жил один. Теперь уже Тёма его целует, в поцелуй затягивает медленно, мягко, по плечам гладит, домашнюю футболку складками собирая, слегка оттягивая, будто пытаясь показать, что эту тряпку вообще можно снять, не нужна она им. — Раздевай, — шепчет, руки поднимает наверх, и Артём тянет ретиво, кидая одежду на пол, а потом свою футболку срывает через голову. Нетерпеливый ужасно, пылкий, страстный. Как первые разы выкручивался, не давал себя потянуть толком, к члену лез, тянулся, и руками, и губами, и чем мог вообще. Ничего не изменилось. Ничегошеньки. Лебедев с ним приподнимается, переворачивает, на задницу роняя, ждет, пока Тёма от края отползёт, к подушкам, между коленок его разъехавшихся пристраивается, пальцами цепляет штаны на бёдрах, тянет вниз. Румянец багряный никуда не делся, только ярче стал. Когда Валя избавляет его от штанов, нервно сводит бедра, прикрывается, но, поймав его ласкучий, настойчивый взгляд, понемногу открывается, взгляд отводя: ну не может смотреть, как Лебедев ладонь прижимает к его промежности, как через трусы гладит ласково. Тёма хорошо знает каждый палец: средний скользит к клитору, указательный и безымянный с боков поджимают половые губы, двигаются медленно, потирая уже мокрой тканью белья. Жмурится крепко, не хочет и хочет видеть одновременно. Что-то такое запретное с ним Лебедев творит, но сладкое… — Валя, может... — дергается весь, садится, руку зажимает, не зная, как еще остановить, но Лебедев только ближе подается, осторожным поцелуем касается губ, подушечкой большого пальца точно по клитору проводит, круговым, массирующим движением ведет, и коленки Артёмовы дрожью сводит, а из горла выдох рвётся судорожный. — Ну чего ты, хороший мой, — шепчет отрывисто, тихо. — Шшш… все хорошо будет, ложись…. ложись обратно. Будь речь не в банальном тёмином стеснении, надавил бы, горячее вжал в постель, приласкал бы, заставив захлебнуться стоном. Но сейчас продавливать не хочется, хочется, чтобы ощутил все, чтобы каждое прикосновение запомнил и захотел повторить, непременно сам об этом попросил, и вовсе не дурацкий гугл, будь он неладен. Трусы у Артёма влажные — интернет-ролики его завели, разогрели немного. Лебедев не сдвигает ткань, сразу стягивает белье, между ног ложится, от коленок вверх по внутренней стороне то левого, то правого бедр поднимаясь, оставляя мокрые, горячие поцелуи-укусы. Это чтобы расслабился немного, но каждое прикосновение, кажется, только сильнее Артёма заставляет напрячься. Ничего, немного позже расслабится, отпустит себя. Лебедев думает, что последний раз что-то подобное делал очень давно, еще с супругой, когда оба были молодые, жаркие, влюблённые. Если бы Артём хотя бы взглядом, хотя бы полунамёком подсказал, он бы уже попытался вспомнить с ним вместе, а сейчас как в первый - с чего начать, если Ткачёв, как целка, от одного теплого вздоха на промежность вздрагивает. Лебедев медлит, поцелуями обгладывает кости таза, лобок целует, подбирается к половым губам и снова перекидывается на бедра, хочется широко, красиво Тёму для себя раскрыть, как на гинекологическом кресле, чтобы ноги разъехались и губы приоткрылись, пуская глубже, но так нельзя, нельзя резко, и он лишь короткими, вырывающими из груди Тёмы протяжные вздохи поцелуями покрывает кожу, чувствует, как покалывает, любуется красноватыми пятнышками — опять раздражение после лезвия, миллион раз ведь уже говорил, что его и без бритья все устраивает, но Артём в сотый раз подвергает собственное тело экзекуции, заставляя Валентина особенно нежно и осторожно иссцеловывать кожу на лобке и губы. — Хороший мой, — повторяет тихо, языком дразняще проводит между, задевая клитор, чувствуя, как Артём вздрагивает, что-то невнятно бормочет через сжатые зубы. Лебедеву хочется еще, хочется ярче. Он рукой плавно его по ноге гладит, подсовывает под колено, сгибает, отводит в сторону, приоткрывая себе доступ к теминому лону. Ртом обхватывает правую губу, посасывает, слегка на себя тянет, языком дразняще мажет промеж, глубже толкается, вкручивая, вдавливая, соскальзывая ниже, чуть ноги темины придерживая, чтобы не сдвинул, не зажал, пока он скользит самым кончиком, малых половых губ касаясь. Влажный, привкус мускусный на языке, смазка чуть густоватыми каплями на коже, он ее слизывает, растирает о нёбо, чтобы лучше прочувствовать тёмин вкус — а вдруг не согласится больше? Он не выдерживает, жадно губами припадает к клитору, дышит на него мягко, тепло, по кругу языком обводит, сверху кончиков надавливает на капюшон, из стороны в сторону языком теребит мягко, массируя область вокруг губами непрерывно, кровоток разгоняя. Тема неясно дергается, руками хватается за спинку, шумно тянет воздух ртом, и понять, нравится ли ему, пока не представляется возможным, но полковник Лебедев посреди атаки назад никогда не поворачивал ни на задании, ни в постели. Поцелуями ниже смещается, старается ласковее языком вести, ввинчиваясь, вкручиваясь в мягкие, мокрые складки, носом слегка двигая вверх, чтобы клитор задеть. Больше всего его, конечно, волнует прошитый нервными окончаниями вход во влагалище: Ткачёв всегда так горячо реагирует, когда Валентин трётся о него головкой, слегка надавливает и снова отступает, не проникая, а уже кончиком языка окружность выписывать, надавливая, ему куда легче — и он кружит, сначала мягко, ласково, как будто пытаясь пощекотать, потом серьезнее, решительнее, увереннее придавливая, массируя. Он уже и забыл, как затекает шея, как все лицо работает, когда двигать пытаешься и языком, и губами, захватывая то большие губы, то малые, то жарко поцелуем приникая, а потом проходясь ритмичными волнообразными движениями языка по центру, а то снова приникая губами к набухающему клитору, пытаясь не сжать чувствительную головку слишком крепко, мягко проминает губами, посасывает горячо, мокро и грязно причмокивая языком. Артём слегка бедра вскидывает, словно хочет о язык горячий потереться, постанывает что-то неразборчивое, то тихое, то шумное, словно Валентин нет-нет, но задевает какие-то правильные точки. Он подсовывает ладонь и под вторую его ногу, упирает его пятками в матрас, ноги раздвигая, раскрывая его для себя сильнее. На лицо не смотрит, смотрит на раскрывшийся бутон, жарко языком ведет от сфинктера до клитора, чувствуя, как от этой откровенной ласки Тёма весь зажимается стыдливо. В этот раз Лебедев его не успокаивает, все равно отвлечет сейчас своими прикосновениями от лишних, дурных мыслей. Языком проникает глубже по влагалище, слегка загибает его, чувствует, как горячо, старательно Тёмка пытается зажать, остановить скользкий, вертлявый язык, но не может, и Лебедев им внутри двигает, словно раскачивая из стороны в сторону, быстро, ритмично. Лицо у него влажное: губы, щеки и язык. Он приподнимает голову, чтобы поймать жалобное выражение тёминого лица — такого ещё, кажется, никогда у него не видел — а потом его мальчишка стонет громко и обратно затылок на подушки роняет, выгибаясь грудью к потолку. По напряженным, стоячим соскам и тому, как Ткачёв подтекает смазкой Лебедев понимает — старается не зря. — Лучше, чем на порнуху дрочить, да? — шепчет тихо, но ответа не ждёт. Тёма и так не особо-то во время секса бывает разговорчив, а сегодня и вовсе затих, погрузившись в свои мысли. Красивый, жаркий, такого только валить и трахать, зажимать по углам. С Артёмом у него как будто случилась вторая молодость, когда снова свеж и полон сил, а мир вокруг полон соблазнов, на которые хочется отвечать, вот как сейчас: слюной хлюпает шумно, посасывая артемово лоно, языком двигая не как человек, то ли по-змеиному, то ли по-собачьи. Не порно, а Энимал Плэнет включат в следующий раз и будут еще смотреть и смеяться, мол, совсем не так ты, Валентин Юрьевич, ласкаешься. Концентрировать свое внимание на чем-то одном не хочется, не хочется доводить его так быстро, но стоит попытаться сместиться к бедрам или животу, как Тёма издаёт протестующий стонущий звук, обратно за волосы притягивает, отстраниться не давая, лягушонком шире разводя коленки. Лебедев понятливо в промежность губами вжимается, старательно вылизывает его языком. Может, стоило Тёму усадить сверху, чтобы он мог контролировать, но ведь сбежал бы, глупый, застеснялся, остановил раньше времени, а теперь жарко-жарко хватается за волосы, вжимает его за затылок, отстраниться не дает, заставляя Валентина чаще, сильнее языком двигать, надавливая на гладкие, влажные стенки. Секс с Артёмом это всегда что-то горячее, мокрое, порывистое, но в этот раз как будто с перебором - так сильно, так горячо он к губам льнет, так яростно за волосы держит, как будто думает, что Лебедев вот-вот отстранится, а он не планирует, чувствует же, как мальчик его бедрами виляет, как трется, как мучительно стонет слышит, и потому, когда Тёма содрогаться начинает, только крепче губами накрывает клитор, обхватывая, присасываясь, старательно языком натирая, едва удерживаясь от желания хотя бы пару пальцев во влагалище вставить, погладить Ткачёва изнутри. Тёма кончает шумно, бурно, мокро и громко, обмякает на постели, ноги опуская, раскидываясь морской звездой. Валентин слегка приподнимается на локтях, смотрит на высоко и часто вздымающуюся грудь и улыбается, облизывается, собирая мускусную, горьковатую тёмину смазку: не курил бы — была бы чуть приятнее на вкус, но его в целом и так устраивает. Главное, что его мальчику хорошо, главное, что на губах его играет мягкая, приятная, теплая улыбка. — Валь, — Артём по постели рядом с собой хлопает, зовет, и Лебедев подтягивается, падает рядом на бок. Ткачёв приоткрывает глаза темные, влажные — еще толком и не отошёл от оргазма, пальцами обводит влажный подбородок, нос, губы поглаживает, тянется к ним поцелуем, прижимается горячо и осторожно, ощущая свой собственный вкус даже у мужчины во рту — непривычно. — Валь, а мы еще попробуем? — спрашивает тихо, глаза не прячет, осмелел немного. В груди у Лебедева почему-то тепло, тепло. Ладонь тяжелая, горячая опускается на низ тёминого живота, по лобку спускается, пальцы осторожно очерчивают клитор, его минуя, а затем он все же входит в Тёму двумя пальцами, загибая их внутри, слыша, как судорожно его мальчик выдыхает. — Сейчас отдохну немного, — шепчет в ответ. — И могу лизать тебя хоть до вечерних новостей, — обещает он.