До вечерних новостей

— Лебедев, увольнительная? Валентин протягивает аккуратный бумажный пропуск и паспорт, широко улыбается: — Так точно. — Ну я так и подумал. Тебя уже минут сорок на КПП ждут, беги, боец. Повторять дважды не нужно, Валентин почти проскакивает турникет и оказывается на улице, щурится от слишком яркого солнца, козырьком прикладывает руку ко лбу, прикрывая глаза от палящих лучей. Артёма замечает не сразу, видимо, устав жариться на солнышке, он ушёл под ближайшие деревья, но, увидев его, поднимается на ноги и бросается навстречу. Лебедев чувствует, а потом понимает, что тоже бежит вперёд. Тёма кидается ему на шею, обхватывает так крепко, словно не виделись они по меньшей мере лет сто, но это не так. Он одиннадцать месяцев как ушёл на службу, чуть больше года осталось ждать возвращения, но оба не выдержали. У Тёмы выдались каникулы в шараге, он чужом накопил на билет к нему и обратно и вот прилетел. Лебедев обхватывает его за задницу, сажает на бедра, тут же находит губы и целует так жарко, так требовательно, как только может. Сердце в груди оглушительно волнуется: “соскучился, соскучился, соскучился”. Но Валентин ничего не может с этим поделать. Почти летнее солнце Дербента переливается в тёмкиных волосах, а ветер ласково тянет непослушные пряди. — Валь, ну хватит, люди же смотрят. Ткачёв упирается в его плечи, отрывается с тяжким вздохом, а Лебедев напоследок успевает чмокнуть его в скулу, а затем ставит на землю. Новый поцелуй Артём дарит ему сам. Он другой, нежный совсем. Правой рукой Тёмка держится за воротник его гимнастёрки, левой поглаживает по щеке, улыбается нежно урчит в губы: — Гладкий такой. Для меня старался. Лебедев отзывчиво улыбается в ответ: — Щетина не по уставу. — А можно дома ты тоже тогда по уставу будешь? А то иногда такой колючий, что… Договорить не даёт, снова притягивает к себе и целует. смотрят? Ну и пусть завидуют. К нему на целый день и целую ночь приехал его самый любимый на свете мальчик, и Лебедев не чувствует ни грамма угрызений совести по этому поводу, когда целует его, когда ласкает, когда крепче прижимает к себе, заглядывая в глаза. Слишком красивый, чтобы быть настоящим, слишком совершенный, чтобы его отпустить. — Я вещи в гостиницу закинул, — шепчет Артём, краснеет скулами, смущается. — Только прежде чем пойдём… Можно… можно куда-нибудь покушать? Я голодный пиздец. Валентин ласково гладит его по щеке, в глаза смотрит с нежностью, целует подрагивающие веки. Если поцеловать тёмочку ещё разок и аккуратно сжать ягодицы, а затем притянуть ближе к своим бёдрам, он забудет про покушать, про всё на свете забудет: Валентин же видит, как он раскраснелся, чувствует жар тела и через футболку чёрную и через спортивные штаны. Хочет. Хочет его прямо сейчас — хоть ващи в ближайшие кусты, но так он, конечно, поступать не намерен. — Хорошо, Тёмушек, пойдём. Крепко обхватывает его ладонь, и Артём сразу как-то развязнее становится, словно они снова в падике за гаражами целуются, и губы у Артёма горчат пивом и сигаретами, а от Лебедева после вечерней пробежки пахнет идеально — дезодорантом, словно он и не вспотел ни капли. — Соскучился по мне? — Валентин видит лукавую улыбку, но не спросить не может. Тёма стреляет глазами в его сторону. — А что похоже, чтобы я из жалости сюда за тобой приехал? — Не похоже, — Валентин улыбается шире. Тёмка — чудо в перьях — не понимает как будто как ему приятно лишний разок услышать: “Конечно, соскучился, Валь”. Но он ещё успеет это от него услышать, просто чуть позже. — А ты как — нормальную еду хочешь или можем что-то взять на ногах перекусить, но чуть-чуть погулять по городу. — Валь, я голодный как волк, но если ты мне нормальную, вкусную шаву купишь, — его мальчик кокетливо проходится языком по губам. — То я с тобой в темпе вальса в сторону гостиницы готов гулять. — Понял-принял, — отзывается Лебедев, мягко большим пальцем поглаживает тёмино запястье, чувствуя, как ускоряется его пульс. Соскучился, как бы не пушил хвост да ни строил глазки, соскучился, а ещё нервничает. Не маленький уже, понимает, что за 11 месяцев разлуки… Валентин гонит жаркие мысли прочь. От одних только воспоминаний голову кружит, а внизу живота теплом жжёт, хочется плюнуть на всё и уволочь Артёма в гостиницу прямо сейчас. Может, и к лучшему, что не знает адрес, а то остался бы его мальчик без шаурмы, но уж этим он знает, где Тёму накормить. Пока Валентин ждёт шаурму, Тёма пытает доисторический аппарат с газировкой, выдаивая из него два стаканчика, пузыри щекочут ему нос, Ткачёв фыркает и солнечно улыбается. Лебедев ведет его на небольшой пригорок, где они располагаются прямо на траве и с аппетитом кушают сочную, свежую шаурму, хотя глазами Валентин определенно пожирает Артёма. И Артём, судя по красным скулам, это прекрасно понимает. У Тёмы внутри всё дрожит от предвкушения, от понимания, от волнения. Они друг к другу не прикасались так давно, а когда прикасались… Валентин не хотел торопиться, ни разу его ни к чему не подтолкнул, не принудил. Тёма знает, пока другие парни перед армией весьма настойчиво разводили своих возлюбленных на прощальный секс, Валя валялся с ним в обнимку по вечерам перед телевизором, заклеивал коленки, сажал на кухонный стол и сладко-сладко целовал в губы и шею. А ещё… ещё раскладывал жаркое, плавок тёмино тело под распахнутым окном и горячо, настойчиво вылизывал, пока Ткачёв извивался под ритмичными движениями его уверенного скользкого языка. А иногда сажал его себе на лицо, и Тёма мог двигаться сам, отчаянно сжимая волосы у Вали на голове. Сам он в долгу не оставался тоже, ласкал его руками и немного ртом, постепенно расширяя для Лебедева границы дозволенного. Но полноценного секса… Этого между ними пока не случилось. А теперь прошёл почти год, и вот они снова рядышком, и Валя, несмотря на все тёмины опасения, кажется, совсем не изменился, не превратился в неожиданно чужого, грубого военного, чего он почему-то боялся. Лебедев придвигается ближе, осторожно, деликатно очень приобнимает за талию, ласково целует в скулу, выводя его из состояния задумчивости. Спрашивает тихо: — Не напекло голову, — щупает губами лоб, и Тёма неосознанно закрывает глаза и приоткрывает рот, тянется за ласковым, нежным его поцелуем. Не целоваться с Лебедевым невозможно, его губы для Артёма будто бы созданы, не иначе. — Тёмушка… — в голосе Лебедева ничем не прикрытое желание. От того, как горячо он зовет Артёма по имени, а ещё — как ласково при этом сжимает в объятиях, голова начинает кружиться. То ли Ткачёв вырос, то ли после долгой разлуки близость Лебедева действует на него, как афродизиак, ему хочется раздвинуть перед ним ноги прямо здесь, но этого делать как раз нельзя. — Валь, — жалобно шепчет он. — Валь, к черту обзорную экскурсию. Тебя хочу. Пошли, а? Лебедев поднимается на ноги и тянет его за собой, умудряется слегка закружить, в шею поцеловать. Каждое прикосновение обжигает: Тёма сплетает свои пальцы с его, тянет Валентина за собой — теперь бы не потеряться, отвести куда надо, потому что оба они, кажется, долго не выдержат. — Тём, надо воды хотя бы… — Не надо ничего, — Ткачёв не даёт ему остановиться, упрямо тянет за собой. — Я всё купил, — и краснеет, думая о резинках с боковом кармане рюкзака. — Всё, что может понадобиться. Валя, хвала всем святым, не уточняет, что именно. Гостиница маленькая, простенькая, дешевая. Артём выбрал её по отзывам. Решающим фактором, конечно, стали толстые стены, впрочем, если они кого-то потревожат сейчас, среди бела дня, так это проблема потревоженных: вон какая погода шикарная на улице, гулять надо, а не в номере сидеть. Они почти взбегают по лестнице, у самой двери Тёма выпускает Валину руку, чтобы нашарить в кармане ключи и открыть дверь, пропускает его вперед, но Лебедев на самом пороге разворачивается и обхватывает его руками за бедра, втаскивая внутрь комнаты и вжимая в ближайшую стенку. Артём задыхается от удовольствия, когда его влажные, горячие губы лихорадочно начинают скользить по его щеке, скуле, шее, когда Валя нежно шепчет его имя на ушко, а затем мягко прихватывает мочку губами, слегка оттягивая на себя. Его прошивает удовольствием, встряхивает всего, и Тёма тихо-тихо стонет, чувствуя, как намокает бельё. Шутка ли: почти год без Лебедева, без поцелуев, прикосновений, ласк. Без его ласкового голоса, без объятий перед телеком, без его тёплого, крепкого тела под боком: мама в какой-то момент разрешила ему остаться на ночь, как разрешают оставить бесхозную собаку. Валентин всё порывался лечь спать на полу, чтобы не бросать тень на тёмину честь, но Тёма ему не дал, утащил на постель. Между ними и правда ничего не было, только осторожные ласковые поглаживания и поцелуи. А ещё Артёму спалось хорошо, как нигде и никогда. После этого вопрос о ночёвках Лебедева у него больше никогда не поднимался: мама дала им с Валей карт бланш принимать подобные решения самостоятельно. А теперь рядом ни мамы, ни глазастых соседок с лавочки у подъезда, и Валя целует его горячо, жадно, прикусывает тонкие полоски кожи на шее, заставляя Артёма бесстыдно постанывать, распахивая рот, жаться бёдрами к лебедевскому паху, потираться о так нескромно бугрящийся под одеждой член. Валя тоже стонет, не может сдержаться, когда горячий, податливый, Артём так прижимается к нему, так смотрит в глаза и так потирается, покачивает бедрами, ритмично подаётся навстречу. — Ма-а-а-аленький… так скучал по тебе… Шёпот горячий куда-то в шею, Артём скользит пальцами по валиной груди, расстегивает пуговицы на гимнастерке, откидывает её куда-то в сторону, не глядя, жадно гладит грудь, плечи, и Лебедев так под его ладони льнет, так трется об них, не переставая Тёму целовать-целовать-целовать, заставляя сгорать от желания. Он пылает, места себе не находит, когда чувствует эти горячие поцелуи и прикосновения. Мальчик его роскошный, податливый, так дышит шумно, сопит носом, льнет всё ближе и ближе, жмурясь и откидывая голову назад, когда Валя позволяет себе расцеловать ее, следы оставляя. Плевать, что видно будет — его мальчик, никому не отдаст, кто бы ни попытался забрать. — Валечка… — голос у Тёмки подрагивает от возбуждения. — Сейчас, хороший мой, сейчас… — Валь.. нет… погоди… Тёмка притормаживает его, в глаза смотрит, краснеет щеками и скулами. — Что такое? — Лебедев, запыхавшийся, блестит глазами, пожирает Артёма взглядом. Если сейчас скажет, что не может… Глаза темнеют от желания, руки убирает за спину, чтобы не броситься на него, против воли. — Можешь… в комнату… я… приготовил кое-что, нужно подготовиться, — бормочет Тёма и краснеет лишь сильнее. Валентин кивает коротко, по-военному, притягивает к себе мальчишку и нежно шепчет ему в висок: — Только не бойся, ладно? Знаешь же, что я не стану… ничего не стану, чего ты не захочешь… В одиночестве заходит в комнату, даже покрывала с постели не откидывает, мечется вдоль окна: неужели напугал Тёму? Неужели заставил его закрыться, спрятаться. — Валя?.. На тихий, неуверенный голос своего мальчика оборачивается быстро и дар речи теряет тут же, чувствует, как горло сохнет, когда видит Артёма обнаженного почти. Из одежды на нем только трусики, пояс и чулки, и у Лебедева вся кровь приливает к паху от этой картинки горячей. Артём мнётся в дверном проёме, стыдливо смотрит на него, едва понимая взгляд, делает несколько шагов навстречу, останавливается. Бледная кожа груди покрыта крупной мурашкой, Тёмка вздрагивает смущённо — совсем на себя не поход, такого, как Валя запомнил, вечно в гараже с пацанами, перемазанный машинным маслом и ещё чем-то пахучим. — Маленкий… — руки тянет вперёд, но шагнуть нет сил. Ткачёву приходится соскребать свою решимость в кучу, чтобы подойти совсем близко, чтобы не сбежать, когда Лебедев обеими руками стискивает его талию, приподнимает и сажает на письменный стол, вклинивается между его бёдер, мокро целует в шею. — Что же ты творишь, Тёма? Что же ты… Мучительно хорошо и стыдно, потому что он течёт тут же, моментально. Сильно течёт и знает, что Валя это чувствует, когда трогает между ног, указательным пальцем поглаживая его клитор через ткань белья. Скулёж шумный, ласковый, глушит, кусая его плечо, а потом запрокидывает голову, потому что Лебедев, сжимая его ягодицы и скользя ищущими пальцами под тонкую ткань, начинает покрывать поцелуями Тёмину шею и плечи. — Ва-а-а-а-аль… Дышит громко, часто, значит он всё хорошо делает, правильно, покусывает и посасывает соски, ниже спускается, языком поглаживая ребра, выкусывая нежную кожу вокруг пупка. Щекотно — Тёмка улыбается, ласково хихикает, прикрывая ладонью рот. Чем ниже Лебедев спускается, тем глубже становятся вздохи, срывающиеся в стороны. Вот он ещё шире разводит бёдра, смотрит на Тёму снизу вверх, опускаясь перед ним на колени, ласково скользя языком вдоль края чулок, под коленкой целуя. Ткачёв смотрит, не отрываясь, и глаза тёмные блестят желанием, подбадривают его продолжать. Валентин утыкается носом в лобок, кончиком ведет ниже, сжимается им и губами в сладко пахнущую мускусом тёмину промежность, ведет языком по белью, чувствует, как оно всё пропиталось тёминой влагой. Пальцами легонько отодвигает ткань в сторону, дует на тёмкины губы, заставляя вздрогнуть, а потом горячим, широким движением языка проводит между, наконец-то ощущая его вкус полноценно, упиваясь тем, как горячо и вкусно его мальчик подтекает. Тёма скулит на одной ноте, выгибается навстречу, к потолку поднимая заинтересованно вздернутые пуговицы сосков. Потому, потом непременно уделит внимание и им, а сейчас жадно мнёт ладонями упругие ягодицы, а языком толкается глубже, чтобы лизнуть Артёма по-особенному интимно, кончиком языка проникая во влагалище, нажимая сильно, чтобы изнутри повести наружу с влажным причмокивающим звуком, а потом подняться до вынырнувшей навстречу его ласкам головки клитора. Тёмка кивается в его волосы обеими руками, ему даже лизать не надо, только выкатить язык шершавый как можно сильнее, а Тёма сам жадно вскидывает бёдра, сам трётся, сладко поскуливая. Красивый до безобразия. Валентин даёт потереться, а затем прихватывает клитор губами, мнёт, всасывает мягкими, настойчивыми губами, помусолить меж ними, смачивая слюной, а затем выпустить, снова кончиком языка выписывая круги, чтобы Тёмка от желания сжал его бёдрами, не желая выпускать. Ароматный, горячий, плотно зажимающий его уши своими ногами, Артём его с ума сводит, заставляет лишь настойчивее ласкать губами и языком, крепче притискивать к своему лицу за ягодицы. Тёмка цепляется в волосы крепче одной рукой, второй упирается в стол, всем телом пытается себе помочь, бёдрами навстречу толкается, вскрикивая шумно, вздрагивая. Валя с трудом отпускает одну руку, губами концентрируясь на ласках клитора, двумя пальцами осторожно скользит между губ, собирая смазку, а затем вводит их в податливое Тёмино влагалище, толкая их вверх и вперед вдоль гладкой и влажной передней стенки, чувствуя, как мальчик его пульсирует горячо, зажимается, сочно и гулко ноет на одной ноте вытягивая что-то плаксивое, особенно когда пальцы упираются в заветную точку, толкаются одновременно, ритмично скользят круговыми движениями, чуть выходят, а затем снова с силой вперед и вверх, вырывая из тёмкиной груди сочный, громкий вскрик. За волосы держится так, что того гляди вырвет клоками пряди, но Валентин не отвлекается, по участившимся движениям, по тому, как мальчик его вдруг на обе руки откидывается, сильнее начинает бёдрами двигать, чувствует, что того гляди кончит, ускоряет толчки пальцев, губами впивается в податливо взбухший клитор, стараясь посасывать его нежнее, чтобы ненароком не причинить боли. А когда Тёма вскрикивает, громко и сочно, подкидываясь на столе, ударяя по нему ладонью с привычным “блять”, улыбается широко и долизывает его, пока Ткачёв ещё несколько минут горячо и красиво бьётся между ним и столом, извиваясь, как диковинная змейка. Он отрывается от промежности, и хлопок белья тут же съезжает на место, а Тёма дрожащими руками тянет к себе для поцелуя, собирает вкус своей смазки в его носа и губ, целует жадно, шепчет горячечно: — А ты, Валь?.. Родной… Ты как же? Лебедев встаёт медленно, чувствует, как Артём шарик руками вдоль пояса брюк, находит ремень и расстёгивает жадно, запускает руку под пояс, под бельё, обхватывая его влажный, напряжённый член, и на губах его мальчика такая яркая улыбка расцветает, когда вздрагивая от ласки, голова сочится предэякулятом ему на запястье. — Соскучился… — шепчет тихо, и от этого шёпота на самое ухо у Лебедева совсем в голове мутится. Он тянет Тёму к постели, едва успевает отдёрнуть покрывало, как его мальчишка плюхается на матрас задницей, сдергивает вниз его штаны, заставляя Лебедева из них выпутываться. Улыбается, отползает к спинке, укладывается на подушку, и, когда Валентин, уже голый, ложится сверху, встречает его тёплыми объятиями, дыханием горячим. — В тумбочке… Валь… Лебедев чертыхается, тянет верхний ящик, наощупь извлекает резинки и кидает на постель, рядом с головой Тёминой. Вскрывает один квадратик, вынимая презерватив и раскатывая его по члену. Артём послушно разводит бедра, приподнимает их, и Лебедев, глядя ему в глаза, просовывает одну ладонь под поясницу, слегка приподнимая: — Чуть-чуть вот так полежишь, ладно? Мыслей не остаётся. Несколько минут он нарочито ласково дразнит тёмин клитор пальцами, губами приникая поочерёдно к соскам. Во второй раз его мальчик разогревается медленнее, но всё так же вкусно: начинает дышать чаще, чаще лизать губы, затем тихонечко постанывать. Он медлит, поглаживает и посасывает ещё и ещё, гладит, ласкает, закусывая губу, чтобы не кончить раньше времени самому, пока Тёма наконец-то не просит тихо: — Валюша… сделай уже… что-нибудь… Лебедев аккуратно приподнимает его бёдра, придвигается ближе и мягко, покачивая бедрами и стараясь контролировать дыхание, погружается в Тёмку. Тот вздрагивает, зажимается, заставляя его тут же остановиться, но затем расслабляется, шумно выдыхая ему, смеется тихо: — Все хорошо… мне не больно, Валь… совсем… Они оба медлят, не торопятся, Тёма чуть ёрзает, прислушиваясь к ощущениям, пристраиваясь к члену так, как, ему кажется, будет удобнее. Он столько всего слышал про секс, но на практике… На практике всё оказывается совсем не страшно. То ли потому что они с Валей много пробовали с языком и пальцами, то ли потому что Лебедев все делает так осторожно. Он тихо стонет. Ощущение заполненности сначала прошивает его нежностью, а потом уже вожделением, и то когда Валентин начинает двигаться, сначала короткими движениями, затем почти целиком выскальзывая из него и входя снова. — Валюш, ещё… Тёма цепляется пальцами в подушку, запрокидывает голову, подставляя Лебедеву шею, и тот присасывается к ней моментально, расцвечивая засосами, покусывая и ускоряя движения бедрами. Тёма чувствует, как он напряжён, сжимается на его члене и слышит глухой, полный желания Валин стон, а потому расслабляется и затем сжимается снова. — Да где ж ты… Блять… Лебедев матерится тоже, Тёма млеет, закрывает глаза и сжимает его бедра ногами, вскидывается навстречу. Они двигаются друг другу навстречу. Ткачёв выпускает один угол подушки, впивается пальцами в волосы Лебедева и жадно прижимается к его губам, чувствуя, как тот ускоряет движения. А потом воздуха не хватает уже им обоим, и они только стонут в унисон и трутся друг о друга влажными от жара и возбуждения телами, пока наконец-то ни кончают вместе, обмякая на смятых простынях. У Тёмы во всём теле — тяжесть и нега. Он смотрит в потолок и неспешно поглаживает по голове Лебедева, пристроившегося у него на груди и жарко дышащего ему прямо на сосок. Лебедев поворачивает голову, подбородок кладет ему на середину грудины и тихо шепчет: — Выпороть бы тебя за то, что гуляешь в подобном виде, Тёмка. Артём широко улыбается в ответ: — Сейчас передохнём немного и можешь попробовать, хотя у меня есть идея получше…